был здесь опровергнуть его, так как это необходимо, для того чтобы внести свет в механизм нашего познания.
Впрочем, от сделанной мною в этом вопросе поправки установленное Кантом идеалистическое основное воззрение решительно ничего не потеряло: напротив, оно скорее вы играло, поскольку у меня требование закона причинности растворяется и гаснет в эмпирическом воззрении, как своем продукте, и поэтому не может иметь дальнейшего значения для совершенно трансцендентного вопроса о вещи в себе. В самом деле, если мы оглянемся на мою изложенную выше теорию эмпирического воззрения, мы найдем, что первое данное для него, чувственное ощущение, совершенно субъективно и является процессом внутри организма, так как оно происходит под кожей. То, что эти ощущения органов чувств, если даже принять, что их вызывают внешние причины, все-таки не могут иметь решительно никакого сходства с качествами последних, — например, сахар со сладостью, роза с ее цветом, — это подробно и основательно доказал еще Локк. Но и то, что ощущения вообще должны иметь внешнюю причину, основывается на законе, источник которого лежит несомненно в нас, в нашем мозгу, и который, следовательно в конце концов не менее субъективен, чем само ощущение. Даже время, первое условие возможности всякого изменения, следовательно и того, по поводу которого и может лишь совершиться применение понятия причинности; даже пространство, которое впервые делает возможным перенесение вовне причины, являющейся затем как объект, — даже они, как верно доказал Кант, служат субъективной формой интеллекта. Поэтому мы находим в себе заложенными все элементы эмпирического воззрения, и в них мы не встречаем ничего такого, что давало бы несомненное указание на нечто безусловно от нас отличное, на вещь в себе. И еще более: в понятии материи мы мыслим то, что еще остается от тел, когда мы снимаем с них оболочку их формы и всех их специфических свойств, и что поэтому во всех телах должно быть совершенно одинаково, одно и то же. А эти снятые нами формы и свойства не что иное, как особый и специально определенный род действия тел, который и обусловливает их разнообразие. Поэтому, если мы отвлекаем формы и свойства тел, то получаемый остаток — это простая деятельность вообще, чистое действие, как такое, сама причинность, объективно понимаемая; это, следовательно, отражение нашего собственного рассудка, вовне проецированный образ его единственной функции; и материя — это сплошь чистая причинность: ее сущность — действие вообще (ср.
