кая-нибудь палитра? Его состояніе должно было стать еще хуже, черезъ нѣсколько дней, когда они должны были окончить работу; онъ уже привыкъ къ ихъ гармонической дѣятельности передъ своими глазами, и онъ предчувствовалъ, что ему будетъ недоставать этихъ рабочихъ; въ особенности, одного живого блондина, лучше другихъ сложеннаго, болѣе стройнаго, который принималъ безъ всякаго намѣренія, такія позы тѣла, которыя могли бы привести въ отчаяніе скульптора. „Есть среди этихъ подмастерьевъ нѣкоторые, которыхъ похититъ у ихъ декоративнаго ремесла казарма“, думалъ де-Кельмаркъ, прислушиваясь къ призывамъ трубы, замиравшимъ въ вѣтвяхъ и трепетныхъ ароматахъ весны. Рабочіе, крестьяне, покинувшіе свои деревни, солдаты, находящіеся въ казармахъ, дорогія и далекія села, высокія колокольни, внушаютъ всегда тоску по родинѣ: эта ассоціація переходныхъ идей обратилась у Кельмарка въ навязчивыя мысли о деревнѣ, среди которыхъ вдругъ символически вырисовывался образъ Бландины, не той Бландины, которая жила теперь возлѣ него, но маленькой крестьянки, которую онъ себѣ рисовалъ, въ своемъ воображеніи поэтъ, влюбленный въ силу и природу!
— Она тамъ наверху одѣвается! — подумалъ онъ, такъ какъ приближалось время итти за бабушкой.
Точно во снѣ, съ глазами, опьяненными деревенскимъ бѣгомъ и бѣшеными объятіями, онъ поднялся въ комнату Бландины.
кая-нибудь палитра? Его состояние должно было стать еще хуже, через несколько дней, когда они должны были окончить работу; он уже привык к их гармонической деятельности перед своими глазами, и он предчувствовал, что ему будет недоставать этих рабочих; в особенности, одного живого блондина, лучше других сложенного, более стройного, который принимал без всякого намерения такие позы тела, которые могли бы привести в отчаяние скульптора. «Есть среди этих подмастерьев некоторые, которых похитит у их декоративного ремесла казарма», думал де Кельмарк, прислушиваясь к призывам трубы, замиравшим в ветвях и трепетных ароматах весны. Рабочие, крестьяне, покинувшие свои деревни, солдаты, находящиеся в казармах, дорогие и далёкие села, высокие колокольни, внушают всегда тоску по родине: эта ассоциация переходных идей обратилась у Кельмарка в навязчивые мысли о деревне, среди которых вдруг символически вырисовывался образ Бландины, не той Бландины, которая жила теперь возле него, но маленькой крестьянки, которую он себе рисовал в своем воображении, поэт, влюбленный в силу и природу!
— Она там наверху одевается! — подумал он, так как приближалось время идти за бабушкой.
Точно во сне, с глазами, опьяненными деревенским бегом и бешеными объятиями, он поднялся в комнату Бландины.
