образу, а равно и ни въ одномъ изъ ангеловъ: ибо оно есть и знаменуетъ домъ скорби и бѣдствія, забвеніе добраго.
126. Когда же это произошло, то источные духи стали тереться другъ въ другѣ по тому роду и образу, какъ я повѣдалъ выше при описаніи седмиричнаго колеса: ибо такъ восходятъ они обычно другъ въ другѣ, и вкушаютъ другъ друга, или же взаимно заражаются другъ другомъ, откуда возникаетъ жизнь и любовь.
127. Теперь же во всѣхъ духахъ не было ничего, кромѣ одной только жгучей, кислой, холодной и жесткой погибели: такимъ образомъ одинъ злой источникъ вкушалъ отъ другого, отчего все тѣло стало весьма яростнымъ, ибо зной враждовалъ съ холодомъ, а холодъ со зноемъ.
128. А такъ какъ сладкая вода теперь изсохла, то горькое качество (происшедшее и родившееся отъ первой молніи, когда возгорался свѣтъ) возстало въ тѣлѣ и прорвалось сквозь всѣхъ духовъ, какъ если бы хотѣло разрушить тѣло, и неистовствовало и бушевало подобно злѣйшему яду.
129. И отсюда произошелъ первый ядъ, который и намъ бѣднымъ людямъ приходится нынѣ въ семъ мірѣ раскусывать, и чрезъ который вошла въ плоть горькая, ядовитая смерть.
130. Въ этомъ-то неистовствѣ и метаніи рождалась теперь въ Люциферѣ жизнь, то есть любимый сынокъ его въ окружности сердца: какова же была эта жизнь, или каковъ милый сынокъ, о томъ я предоставляю размыслить разумной душѣ.
131. Ибо каковъ былъ отецъ, такимъ сталъ теперь и его сынъ, а именно мрачнымъ, терпкимъ, холоднымъ, жесткимъ, горькимъ, жгучимъ, кислымъ, смраднымъ источникомъ; любовь же состояла въ горькомъ качествѣ, въ его пронзительности и вкусѣ; и она стала враждою всѣхъ источныхъ духовъ въ тѣлѣ надменнаго царя.
132. Такимъ образомъ и звукъ чрезъ пронзительность горькаго качества, чрезъ зной и изсохшую воду, и чрезъ терпкое, жесткое качество поднялся теперь въ сердце, въ милаго новаго сынка.
133. И тогда исшелъ духъ: какимъ онъ былъ порожденъ въ сердцѣ, такимъ онъ и исшелъ теперь къ устамъ; но сколь
образу, а равно и ни в одном из ангелов: ибо оно есть и знаменует дом скорби и бедствия, забвение доброго.
126. Когда же это произошло, то источные духи стали тереться друг в друге по тому роду и образу, как я поведал выше при описании седмиричного колеса: ибо так восходят они обычно друг в друге, и вкушают друг друга, или же взаимно заражаются друг другом, откуда возникает жизнь и любовь.
127. Теперь же во всех духах не было ничего, кроме одной только жгучей, кислой, холодной и жесткой погибели: таким образом один злой источник вкушал от другого, отчего все тело стало весьма яростным, ибо зной враждовал с холодом, а холод со зноем.
128. А так как сладкая вода теперь иссохла, то горькое качество (происшедшее и родившееся от первой молнии, когда возгорался свет) восстало в теле и прорвалось сквозь всех духов, как если бы хотело разрушить тело, и неистовствовало и бушевало подобно злейшему яду.
129. И отсюда произошел первый яд, который и нам бедным людям приходится ныне в сем мире раскусывать, и через который вошла в плоть горькая, ядовитая смерть.
130. В этом-то неистовстве и метании рождалась теперь в Люцифере жизнь, то есть любимый сынок его в окружности сердца: какова же была эта жизнь, или каков милый сынок, о том я предоставляю размыслить разумной душе.
131. Ибо каков был отец, таким стал теперь и его сын, а именно мрачным, терпким, холодным, жестким, горьким, жгучим, кислым, смрадным источником; любовь же состояла в горьком качестве, в его пронзительности и вкусе; и она стала враждою всех источных духов в теле надменного царя.
132. Таким образом и звук через пронзительность горького качества, через зной и иссохшую воду, и через терпкое, жесткое качество поднялся теперь в сердце, в милого нового сынка.
133. И тогда исшел дух: каким он был порожден в сердце, таким он и исшел теперь к устам; но сколь
