263
ч По грѣхомъ нашихъ, на нашу страну Попусти Богь бѣду тавову: Облакъ темный всюду осѣни, Небо и вовдухъ мракомъ потеини; Солнце въ иебеси сиры своя лучи И луна въ ночи свѣтлость помрачи, А и звѣады вся потемншпа зракъ, А и свѣтъ дневной преложися въ мракъ...
Тихо—дѣйствительно пустыня, действительно рай. Ни прилива, ни отлива въ этомъ морѣ тиши и упокоенія.
Но когда въ дупгѣ улеглись жгучія боли, когда прошлое—и то далекое, счастливое, свѣтлое, и это недавнее горькое — когда это прошлое отошло уже въ область воспоминаній, а настоящее какъ-бы застыло въ той формѣ жизни, о которой можно было бы сказать—«идѣ же нѣсть ни болѣзнь, ни печаль, ни воздыханіе»,— Кравковъ почувствовалъ, что ему чего-то недостаетъ... Не достаетъ прилива и отдива въ этомъ тихомъ пристаншцѣ, недостаетъ бурь, въ этомъ безпечальномъ морѣ тишины... Да, недоставало чего-то.
Будь онъ такой же, какъ Герасимушка Персидскій, который ничего кромѣ Волги и Дубовки не видалъ, для котораго весь міръ — въ этой опрокинутой надъ пустынею скорлупѣ голубого неба, ограничиваемая вонъ этимъ горизонтомъ,—онъ удовольствовался бы пѣніемъ «Стиха преболѣзненнаго воспоминанія о озло-бленіи каѳоликовъ» или объ «Аллилуевой женѣ милосердной», со-бираніемъ грибовъ и ежевики, уженіемъ рыбы въ Калачѣ и Ир-гизѣ, дѣленівмъ дня и всей жизни между заутренями и обѣднямн, вечернями и всенощными; но, на несчастье или счастье, онъ ви-дѣлъ когда-то такое, чего Герасимушкѣ и во снѣ не грезилось, читалъ то, чего Герасимушкѣ не понять, передумалъ столько, сколько всѣ головы обоихъ скитовъ, вмѣстѣ В8ятыя, не передумали во всю свою жизнь. Часто, сидя на берегу Калача и закинувъ удочку въ воду, онъ совсѣмъ эабывалъ гдѣ онъ, а вмѣсто скита на томъ берегу озера передъ его главами разстилался троянскій берегъ, въ виду котораго стоялъ когда-то ихъ корабль, а въ душѣ безконечною лентою развертывались картины, одна другой ярче, одна другой заманчивѣе... «Что-то дѣлается тамъ, внѣ этой мертвой пустыни? Все такъ же ли бьетъ ключомъ жизнь, какъ тогда, давно когда-то?». — Ему страстно захотѣлось хоть еще разъ взглянуть на эту жизнь, хоть издали прислушаться къ ея чарующему шуму... Вѣдь это все равно что заживо погребенному выйти изъ темной могилы и посмотрѣть вновь на голубое небо, на жаркое солнце, увидѣгь тѣ мѣста, по которымъ онъ когда-то, до погребе-нія своего, ходилъ, не думая, что все это у него разомъ отымется, что все это станетъ для него недоступнымъ, недосягаемымъ.
Хоть бы разъ еще увидѣть родную Оку, тотъ берегъ съ
береза