542
косметиками, письменными принадлежностями и самыми неприличными фотографическими карточками.
Я разсчитывалъ явиться къ Муравьеву и прочему начальству на другой день, желая, прежде всего, отдохнуть съ дороги и осмо-трѣть, хотя немного, незнакомый мнѣ городъ. Часу въ первомъ дня я вышелъ изъ гостинницы и отправился бродить по Вильиѣ...
Городъ оказался совсѣмъ не похожимъ на наши русскіе города: узкія улицы, высокіе дома, крытые черепицей, и множество роскошной, тѣнистой зелени и высокихъ, стройиыхъ, пирамидальныхъ тополей, жалкое подобіе которыхъ, въ количествѣ двухъ-трехъ эк-земпляровъ, я видѣлъ въ александровскомъ саду, въ Москвѣ. Кафедральный польскій соборъ св. Станислава поражалъ своею величественною архитектурой; вблизи его иидиѣлась гора св. Креста, съ своею башнею и тѣми же пирамидальными тополями. Уличный людъ былъ, тоже, совсѣмъ иной: гладко остриженныя головы съ длинными усами, еврейскія типичныя лица съ длинными пейсами, изрѣдка чамарки и кунтуши, на дамагь—трауръ. Хотя этотъ трауръ, «жалбба», и былъ воспрещенъ Муравьевымъ, но хитроумный польки обходили это запрещеніѳ довольно искусно: при иол-номъ глубокомъ траурѣ, надѣвалась какая нибудь цвѣтная ленточка на шею, или цвѣтокъ на шляпку, и распоряженів было выполнено: дама уже не была въ траурѣ...
Мнѣ надо было найти, для врученія письма, «изъ Россіи»— какъ говорили уже въ Вильнѣ—одного чиновника, служившаго въ губернскомъ присутствіи по крестышскимъ дѣламъ, и вотъ, находившись вдоволь по Вильнѣ и налюбовавшись ею, я подошелъ къ первому полицейскому солдату на посту и спросилъ его,—кбкъ жнѣ поближе пройти на ту улицу, на которой жилъ мой знакомый? Онъ сталь объяснять мнѣ: идите прямо, а потомъ по такой-то улицѣ, потомъ по такой-то, пройдите черезъ площадь, «на которой всегда поляковъ вѣшаютъ», и поверните на-лѣво... У меня, просто, морозь пробѣжалъ по кожѣ, когда онъ выговорить эту фраэу—«площадь, на которой всегда поляковъ вѣшаютъ»... И такъ спокойно сказалъ онъ эти слова, какъ будто рѣчь шла о площади, на которой всегда торгуютъ яблоками!...
Когда я возвращался въ гостинницу, мнѣ довелось проходить чрезъ Остробрамскую узкую улицу, и тутъ представилось моимъ глазамъ чрезвычайно оригинальное зрѣлище: начиная отъ самой Остробрамской часовни, заключающей въ себѣ чудотворную икону Божіей матери, и вдоль улицы, внизъ, на протяженіи по крайней мѣрѣ двухъ-сотъ шаговъ, на каменныхъ тротуарахъ, по обѣимъ сто-ронамъ улицы, стояли на колѣняхъ сотни мущинъ и женщинъ, мно-гіе съ маленькими книжками въ рукахъ, и все это молилось... Солнце уже сильно палило, по улицѣ неслись тучи пыли, грекѣхи
и сновали экипажи, — а эта нѣмая толпа, состоящая пренмуще-