— Это про Плотова изъ Казани, — прошепталъ Крузе Нехлюдову. — Про Невѣрову знали только, что она все еще на волѣ и, кажется, ѣдетъ или уѣхала заграницу.[1]
— И все? — спросилъ шопотомъ Семеновъ, поднимая большie блестящіе глаза на Набатова.
— Все. Хорошо, что Хирьяновъ [?] не взятъ и что Саша Макошенская все работаетъ.
— Хорошаго мало. Не взяли нынче, такъ завтра возьмутъ. Не могу забыть Герцена словъ: «Чингисханъ съ телеграфомъ», — заговорилъ Семеновъ. — Онъ всѣхъ задушитъ.
— Ну, не всѣхъ. Я не дамся.
— Да, не дашься, а вотъ сидишь въ кутузкѣ.
— Покамѣста сижу. Дай срокъ.
— Да вотъ, какъ Платовъ, сойдешь съ ума или просто, какъ Невзоровъ, издохнешь, — продолжалъ Семеновъ, задыхаясь.
И начали разговоръ о Платовѣ, о томъ, какой это былъ человѣкъ: ясный, открытый, твердый, горячій, всѣмъ пожертвовавшiй для дѣла и цѣломудренный.
— Я думаю, отъ этого онъ и погибъ, — сказалъ Крузе[2] и тотчасъ же, глядя на Набатова, подмигнулъ на Вильгельмсона, продолжавшаго сидѣть, закрывъ лицо руками.
Нехлюдовъ понялъ, что это значитъ то, qu’on ne parle pas de. pendu...[3] Онъ зналъ, что какъ и всѣ, за рѣдкими исключеніями, люди, просидѣвшіе въ крѣпости, выходили оттуда тронутыми, такъ и Вильгельмсонъ сильно психически пострадалъ въ крѣпости. У него были видѣнія, которые онъ признавалъ не галлюцинаціями, a видѣніями, и не любилъ говорить про это.
Послѣ разговора о Плотновѣ, объ его удивительной энергіи и добротѣ стали перечислять другихъ погибшихъ. И страшно было слушать, какъ, одно за другимъ называя имена, говорили о достоинствахъ человѣка и потомъ кончали: «зарѣзался, сошелъ съ ума, разстрѣлянъ, повѣшенъ».
Особенно остановились на двухъ: Синегубѣ — бывшемъ мировомъ судьѣ, удивительномъ, какъ говорили, по чистотѣ души, нѣжности и твердости убѣжденій до самой смерти человѣкѣ, повѣшенномъ въ одномъ городѣ, и другомъ юношѣ, единственномъ, обожаемомъ матерью сынѣ Огинскомъ, обворожительномъ и прелестномъ юношѣ, разстрѣлянномъ въ другомъ. Говорили больше Набатовъ и Крузе. Семеновъ молчалъ, не
- ↑ Зачеркнуто: — Тутъ все замарано, — сказалъ Набатовъ, — и слѣдующій листокъ оторванъ. Экой мерзавецъ этотъ прокуроръ, — сказалъ онъ, — читаетъ чужія письма, да еще мараетъ.
- ↑ Зач.: Послѣ Плотникова стали перечислять еще погибшихъ. И страшно было слушать про этотъ мартирологъ лучшихъ людей. Петрожицкій тоже сошелъ съ ума въ крѣпости.
- ↑ Зач.: pendu и сбоку на полях написано рукой М. А. Маклаковой: «potence». Смысл выражения: «в доме повешенного не говорят о веревке».
