—[1] Как же он тебе руку сломал, умница? — спросил, помолчав, Корней, глядя на Агафью.
— Да что-то, сказывают, с мамушкой рассерчали...
— Что ж, ты на него не обижаешься?
— Рази он нарочно. А так греху надо было случиться.[2] Разве он чужой?
— А он разве отец тебе?
— А то как же? Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ли?
Старик[3] не отвечал и, всхлипывая, плакал.
— Чего ж ты?
— Ничего, так. Спаси Христос. — И Корней медленно, держась за столбик и за палати, полез большими худыми ногами на печь.
На другой день старик Корней поднялся раньше всех. Лихорадки не было. Он слез с печи, размял высохшие портянки, обулся на палатях и надел мешочек.
— Что ж, дед, позавтракал бы, — сказала старуха.
— Спаси бог. Пойду.
— Так вот,[4] возьми хоть[5] лепешек вчерашних. Я тебе в мешок положу.
Старик поблагодарил и простился.
— Заходи, когда назад пойдешь, живы будем...
На дворе был тот тяжелый осенний туман, закрывающий всё. Но Корней хорошо знал дорогу, знал всякий бугор и хоть сделались за 15 лет из прутьев деревья, знал все кусты и рябины и ветлы по дороге.
Деревня Прыски была всё та же, только построились с краю новые дома, каких не было прежде. И из деревянных домов стали кирпичные. Его двухэтажный дом был такой же, только постарел. Крыша была давно некрашена, и на угле выбитые были кирпичи, и крыльцо покривилось.
В то время, как он подходил, из скрипучих ворот вышла степенная матка с жеребенком, старый мерин чалый и третьяк. Старый чалый был весь в ту матку, которую Корней еще привел с ярмонки. Должно, это тот самый, что у нее тогда в брюхе был. Та же вислозадина и та же широкая грудь и костистые ноги. Собака черная выскочила, залаяла, но это и породы была другой, чем мохнатый Волчок, которого он оставил в доме. Он подошел к крыльцу,[6] взошел на него и отворил двери в сени.
- ↑ Зачеркнуто: — Что ж
- ↑ Зач.: Что ж
- ↑ Зач.: протянул чашку
- ↑ Зач.: на
- ↑ Зач.: калачик
- ↑ Зач.: к двери. — Неужели просить Христа ради? — подумал он.
