лицо; поэтому сторожъ не задержалъ ни одной лошади, а на слѣдующее утро отецъ подпаска явился ко мнѣ:
— Что̀ тебѣ надо?
— Да вотъ мальчишка мой вчера грѣшнымъ дѣломъ стравилъ у О-ва три копны ржи.
— Такъ что жь? Какое мнѣ до этого дѣло? Вы травили, вы и раздѣлывайтесь.
— Вѣстимо, кормилецъ, нашъ грѣхъ. То-то я къ вашей милости! Пожалуйте деньжонокъ. Вѣдь сторожъ, того, говоритъ, привези-поставь новыя копны, а эти себѣ возьми. Съ малаго-то что взять? Оттаскалъ его за виски, да что ты подѣлаешь? Виски-то понадралъ, а колосьевъ-то не вставишь. Да гдѣ ихъ теперь разважживать копны-то? Надобѣть деньги отдать.
„Экой исправный сторожъ!“ подумалъ я: „видно у нихъ тамъ большой порядокъ, когда за семь верстъ отъ усадьбы копна не пропадай.“
— Да вѣдь, любезный другъ, твой малый еще не зажилъ и того что уже забрано тобой.
— Явите божескую милость! (И на колѣни.) Мы вашей милости заслужимъ...
Ну какъ тутъ не дать? Далъ. Вечеромъ того же дня спрашиваю.
— Что? Кончили наши-то со сторожемъ?
— Кончили.
— Какъ?
— Да старикъ купилъ два штофа водки; оба пьяны напились, и только.
— У О-ва стало-быть отъ этой водки копны-то обрастутъ, что ли?
— Стало-быть обрастутъ.
Тѣмъ дѣло и кончилось. Передъ самымъ отъѣздомъ въ Москву, мнѣ пришлось снова философствовать съ отцомъ подпаска. Наканунѣ отъѣзда докладываютъ о его приходѣ. Выхожу въ переднюю. Онъ бухъ на колѣни. — Что тебѣ надо? Да встань ты сперва, а то и говорить съ тобой не стану. Что тебѣ надо?
— Не встану, отецъ мой.... Не встану, кормилецъ.
— Да что такое?
— Да вотъ, батюшка! Сынишка-то, потрава-то... Такъ сдѣлай божескую милость! Вѣдь завтра ѣдешь въ Москву.
