У самаго Державина есть уже много пьесъ безъ рифмъ: укажемъ на Оду Н. А. Львову, гдѣ дышитъ нѣчто Гораціянское; на Дѣву за арфою, гдѣ слышатся Шиллеровскіе звуки; на Провидѣніе, гдѣ весь Державинъ самъ, со всѣми своими отличительными признаками. Этимъ тремъ пьесамъ для совершенства не достаетъ только того, чего не доставало самому автору — геніяльному Скиѳу — и вообще первому періоду нашей словесности, т. е., вѣрнаго чувства и тонкаго вкуса, обрѣтаемыхъ на послѣдней степени умственнаго образованія писателя. Этотъ недостатокъ со временемъ будетъ весьма ощутителенъ и уменьшитъ толпу приверженцевъ нашей старой школы.
И такъ уже въ первомъ столѣтіи Русскаго Европеизма, ознаменованномъ почти чудеснымъ успѣхомъ государственымъ, наши поэты начинали сомнѣваться въ необходимости рифмы; но эти рѣдкія попытки не могли отнять у нея ни пяди земли. Первый счастливый приступъ на одинъ изъ крѣпчайшихъ пунктовъ ея крѣпкой позиціи, на лиризмъ, повелъ В. А. Жуковскiй своею прекрасною элегіею: «О Нина, о Нина etc.» Онъ первый заставилъ нашу публику восхищаться и твердить наизустъ довольно большую пьесу, написанную бѣлыми стихами — такую публику, которая уже давно вдалась въ слѣпое пристрастиiе к рифмѣ и, по сіе время, не любитъ того, гдѣ нѣтъ этой игрушки. Какой трудный, какой прекрасный трiумфъ поэта! Онъ же переводомъ Орлеанской Дѣвы отнялъ у рифмы и поле драмы.
