Сцены из жизни Гарибальди (Гарибальди)/ДО

Сцены из жизни Гарибальди
авторъ Джузеппе Гарибальди, пер. М. П. МодестовМ. П. Модестова

Оригинал: итальянскій, опубл.: 1882. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Наблюдатель», №№ 4, 11-12, 1882.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Эпизодъ изъ жизни Гарибальди.

(Съ итальянскаго. *)

) Тревожные слухи объ усилившейся болѣзни знаменитаго итальянскаго героя и близость печальной развязки снова приковали къ его личности вниманіе европейскаго общества, — почему мы и нашли своевременнымъ заимствовать предлагаемый разсказъ изъ одного мало извѣстнаго итальянскаго журнала. Переводъ принадлежитъ М. П. М--ой. Ред.

Дѣйствіе происходитъ на Капрерѣ. Капрера — пустынный островъ, служившій убѣжищемъ дикимъ козамъ, о которомъ, тридцать лѣтъ тому назадъ, никто не могъ себѣ представить, что ему предназначено судьбой сдѣлаться знаменитымъ.

Гарибальди, получивши въ наслѣдство отъ своего брата небольшую сумму денегъ, купилъ часть острова въ 1858 году и уединился на немъ. Жилъ онъ съ своей небольшой семьей въ палаткѣ; впослѣдствіи палатка превратилась въ баракъ, который въ свою очередь перестроился въ домикъ, существующій и по сей день.

Въ 1865 году, — въ которомъ происходило то, о чемъ я начинаю разсказывать, — каменный домикъ былъ уже готовъ, и Гарибальди, не страдавшій въ то время болѣзнью, какъ теперь, могъ назваться настоящимъ королемъ острова. Вмѣстѣ съ нимъ, на островѣ находились Менотти, Виччіоти, Ахиллъ Фаццари, Пасторисъ, впослѣдствіи умершій въ Дижонѣ, Джіованни Бассо, Джіованни Фрусчіанти и крестьянка, по имени Фіорина.

Гарибальди ложился спать немного спустя послѣ позднихъ вечерень. Въ три часа по полуночи онъ вставалъ и принимался за чтеніе; никто не входилъ въ его комнату, и онъ никогда никого не призывалъ къ себѣ, до тѣхъ поръ, пока прочіе домашніе не вставали.

Едва наступалъ день, онъ поднимался и шелъ кормить гусей, и гуси, завидѣвши его издалека, начинали радостно кричать. Около восьми часовъ, поболтавши немного съ домашними, Гарибальди отправлялся въ горы съ ружьемъ на плечѣ. Иногда онъ возвращался домой съ убитымъ бекасомъ, а иногда и съ пустыми руками. Въ полдень, на столъ подавался обѣдъ; — столъ не покрывался никогда скатертью, а салфетки замѣнялись газетными листами. Гарибальди отдалъ приказаніе, чтобъ начинали обѣдать, не дожидаясь его. Если онъ замѣчалъ, что дожидались его возвращенія къ обѣду, онъ приходилъ въ дурное расположеніе духа, и, наоборотъ, всегда оставался доволенъ, видя, что начали обѣдать безъ него. Обѣдъ состоялъ изъ супа, одного мяснаго блюда, и — впрочемъ не всегда — изъ плодовъ. Гарибальди — большой любитель плодовъ, въ особенности винныхъ ягодъ. Если между ягодами особенно выдавалась прекрасная груша или золотой персикъ, Гарибальди, которому естественно принадлежало право — первому взять лучшій плодъ, оставлялъ его на блюдѣ нетронутымъ, и такъ какъ другіе слѣдовали его примѣру, то эти плоды возвращались къ столу и на другой день. За обѣдомъ Гарибальди охотно шутилъ, вина онъ не пилъ, а если иногда выпивалъ маленькій стаканчикъ, то становился веселѣе и словоохотливѣе. Вызываемый на откровенность своими собесѣдниками, онъ разсказывалъ различные эпизоды изъ своей, исполненной всевозможныхъ приключеній и легендъ, бурной жизни. Разсказчикомъ онъ бывалъ чрезвычайно интереснымъ и правдивымъ.

Окончивши обѣдъ, Гарибальди разламывалъ на-двое тосканскую сигару и, усѣвшись немного поодаль отъ двери дома — курилъ. Затѣмъ онъ отправлялся садить и подрѣзывать кой-какія растенія или же уходилъ къ себѣ. Такимъ образомъ короталъ онъ время до вечера. Ходилъ, читалъ, призывалъ кого нибудь, возвращался, шутилъ, курилъ… Все въ прошедшемъ времени!

Въ настоящую минуту онъ не можетъ двинуться съ мѣста. На переносной постели, его передвигаютъ въ ту или другую сторону. Говоритъ онъ очень мало и съ трудомъ, не можетъ дѣйствовать по своему желанію, не владѣетъ болѣе памятью и такимъ образомъ долженъ отказаться отъ своихъ наиболѣе любимыхъ привычекъ. Ничего ему болѣе не остается, какъ думать, улыбаться своимъ внукамъ и созерцать безпредѣльное море, открывающееся во всемъ своемъ величіи предъ его глазами.

Возвратимся къ прошлому.

Молодые люди, состоявшіе при Гарибальди, не могли натурально вести одинаковую съ нимъ жизнь. Они не довольствовались хожденіями по горамъ и охотой за козами. Они, когда генералъ не отдавалъ приказанія оставаться на Капрерѣ, брали лодку и отправлялись на островъ Магдалину. Лодокъ у нихъ было двѣ; одна — маленькая утлая лодочка, болѣе подходящая для плаванія по озерамъ, нежели по морю, сдѣланная такимъ образомъ, что ее можно было переносить на плечѣ съ одного мѣста на другое. Это было то самое судёнышко, которое называли бекасикомъ, и на которомъ Гарибальди, обманувши бдительность итальянской эскадры, ушелъ въ 1867 году съ Капреры и высадился на континентѣ.

Однажды молодой гарибальдіецъ, котораго называли «соколомъ», осмотрѣвъ хорошенько эту лодочку, отвязалъ ее и, спустивъ потихоньку въ море, отправился на островъ Магдалину. Обѣдъ кончился, а онъ все еще не возвращался. Гарибальди уже окончилъ курить свою половинку тосканской сигары, а молодаго человѣка все нѣтъ, какъ нѣтъ.

— Куда это онъ отправился? сказалъ генералъ, — по всей вѣроятности, на островъ Магдалину, и, боясь дурной погоды, остался тамъ.

Молодой человѣкъ дѣйствительно отправился на остр. Магдалину, гдѣ его ожидала возлюбленная красавица. Онъ боялся, что проливной дождь помѣшаетъ ей прійти на условленное мѣсто свиданія, и отправлялся туда единственно съ намѣреніемъ сдержать слово вѣрнаго любовника, безъ надежды увидѣть ее. Но молодая дѣвушка, горячо его любившая, находилась уже на мѣстѣ свиданія и поджидала его, вся измокшая отъ дождя.

— На два слова явился я сюда; нужно торопиться, моя радость, такъ какъ мои ищутъ меня.

Я не знаю, какъ и благодарить тебя, мой милый, за то, что ты пришелъ по этой погодѣ. Но, Боже мой, какъ могъ ты приплыть въ этой орѣховой скорлупѣ?

— Э! не все ли равно! иначе вѣдь нельзя было, моя дорогая, отвѣчалъ гарибальдіецъ.

— Но какъ же ты возвратишься домой, неужели опять на этой лодочкѣ? съ испугомъ твердила дѣвушка.

— Да вѣдь иначе же невозможно… Любовники поболтали еще немного, обнялись и разстались.

Молодой человѣкъ былъ такъ счастливъ, имѣя возможность увидѣть и разцѣловать предметъ своей любви, что совсѣмъ позабылъ объ опасности и пустился въ море на своей орѣховой скорлупкѣ. Но едва онъ отдалился на ружейный выстрѣлъ отъ острова Магдалины, какъ поднялся такой сильный вѣтеръ, что, казалось, волны готовились поглотить лодочку съ отважнымъ пловцемъ.

Молодой человѣкъ съ величайшимъ трудомъ справлялся съ веслами, силы покидали его. Нѣсколько минутъ онъ считалъ уже себя погибшимъ. Теченіе было сильно, и онъ отчаялся побороть его. Наконецъ огромная волна выбросила его къ подножію скалъ на Капреру, въ противоположной сторонѣ отъ берега, обитаемаго Гарибальди. Что тутъ дѣлать? какъ быть! пуститься опять въ море, чтобы имѣть возможность приблизиться къ жилищу Гарибальдй, ему казалось безуміемъ, такъ какъ буря еще не утихла и вѣтеръ дулъ съ ужасающей силой. Дѣлать нечего, онъ оставилъ на скалистомъ берегу лодочку, а самъ, карабкаясь по выступамъ скалъ, отправился къ дому, куда и явился за часъ до вечера.

— Гдѣ вы были? Не на островѣ-ли Магдалинѣ? спросилъ генералъ.

— Точно такъ, отвѣчалъ тотъ; отвратительная погода помѣшала мнѣ явиться раньше, чѣмъ я предполагалъ.

— А гдѣ же вы оставили лодочку?

— Ахъ, да лодочку… и онъ въ замѣшательствѣ объяснилъ, въ какомъ мѣстѣ ее оставилъ.

— А, такъ вы ее б р о е и я и тамъ? Браво! Позвать сюда Фіорину…

— Явилась Фіорина, крестьянка, прислуживавшая въ домѣ.

— Фіорина, сказалъ Гарибальди, идите взять лодочку, которую этотъ господинъ бросилъ на берегу. Возвращайтесь на ней моремъ; хотя море и взволновано, но я увѣренъ, что вы не трусите. Если не хотите рисковать одна, то возьмите съ собою Луку.

Вотъ въ какомъ родѣ генералъ давалъ внушенія своимъ подчиненнымъ. Рѣзкія, строгія, нравственныя, сильно потряса ющія внушенія. Лука!… Кто такой Лука? Лука Спано. Но кто былъ Лука Спано? Это былъ кретинъ.

Однажды Менотти и Ахиллъ Фаццари на островѣ Магдалинѣ увидѣли одного несчастнаго 18-лѣтняго мальчика, сироту, почти голаго, голоднаго, грязнаго и дрожащаго отъ холода. Они приняли въ немъ участіе и привезли его на Капреру, гдѣ генералъ обогрѣлъ его у разведеннаго огня, накормилъ и предложилъ ему остаться у нихъ въ домѣ. Лука былъ въ восторгѣ отъ этого предложенія. Онъ остался у нихъ, перемывалъ тарелки, смотрѣлъ за гусями и козами. Съ козами онъ чрезвычайно подружился; онѣ становились предъ нимъ на заднія ноги, лизали ему руки, зимою онѣ тѣсно жались вокругъ Спано, какъ бы желая согрѣть его. Съ ними онъ словно принадлежалъ къ одной семьѣ. Нужно было его одѣть. Гарибальди не имѣлъ ничего, кромѣ пары панталонъ и плаща. Его дѣти и окружающіе не были въ этомъ отношеніи богаче его. Что тутъ дѣлать? Гарибальди сохранялъ, въ воспоминаніе славной компаніи 1859 года, свою военную одежду. Не имѣя во что одѣть Луку, онъ отдалъ ему это платье, не потому, чтобы онъ имъ не дорожилъ, но по большой сердечной добротѣ, потому что одѣть нагаго казалось ему лучше, нежели сохранять вещь безъ употребленія.

И Лука перемывалъ тарелки и ходилъ за козами, имѣя на себѣ панталоны съ серебряными лампасами и генеральскій мундиръ, присвоенный итальянской арміи. Лука, какъ уже замѣчено выше, былъ кретинъ, но не въ буквальномъ смыслѣ слова, а просто былъ слабоуменъ, грубъ и упрямъ. Не смотря на все это, Гарибальди захотѣлъ образовать его, говоря, что у него бездна терпѣнія и постоянства. Невозможное сдѣлалось возможнымъ.

Въ 11 часовъ утра Лука долженъ былъ приходить въ комнату Гарибальди, и генералъ училъ его, что продолжалось около часу. Ни одного дня не проходило безъ урока, ни одного урока не могъ пропустить Лука. Это было для него мученіемъ, пыткой, страданіемъ. Когда наступалъ назначенный для урока часъ, Лука приходилъ въ дурное расположеніе духа, прощался со своими козами, цѣловалъ ихъ, какъ будто бы ему приходилось отправляться на гильотину, ласкалъ гусей и приближался, блѣдный и дрожащій, къ дверямъ комнаты своего учителя. Гарибальди въ теченіе получаса обучалъ его чтенію и письму, а другіе полчаса училъ его ариѳметикѣ. Но ариѳметика, эта ужасная ариѳметика, приводила въ отчаяніе Луку. — И все таки, говорилъ ему Гарибальди, я сдѣлаю изъ тебя математика! — «Генералъ, возражалъ меланхолически несчастный Лука, — если вы не раскроите мнѣ головы и не вложите туда эту книгу, я этихъ цифръ никогда не пойму».

Приближалась война 1866 г., и генералъ приготовлялся уже взойти на судно, какъ вдругъ ему попался на глаза плачущій Лука. — «Чего ты плачешь, Лука». — «Да я хочу также ѣхать съ вами». — «Ну, пожалуй, поѣзжай, а если придется умереть?» — «Тѣмъ лучше, генералъ; въ раю, по крайней мѣрѣ, не обучаютъ цифрамъ». Гарибальди засмѣялся и велѣлъ ему слѣдовать за собой. Такъ Лука сдѣлался солдатомъ.

Страшны Тирольскія горы! Одинъ батальонъ солдатъ съ двумя пушками, въ любомъ изъ этихъ ущелій, можетъ прогнать прочь цѣлое войско. И Гарибальди подвигался впередъ между этими ущельями. Приближался день сраженія при Монте-Суэло. Вечеромъ, послѣ кровавой битвы, при перекличкѣ, вызвали въ числѣ другихъ Луку Спано, но отвѣта не послѣдовало. День спустя, Менотти и Ахиллъ, проѣзжая поле сраженія, увидѣли двухъ убитыхъ — гарибальдійца и тирольца, — которые, повидимому, нападая одинъ на другаго, _ч пали почти въ одно время и застыли въ объятіяхъ другъ друга. Гарибальдіецъ былъ Лука Спано. Лицо его выражало ту блаженную улыбку, какую оно имѣло постоянно, когда онъ выходилъ изъ комнаты Гарибальди, избавившись отъ ариѳметики… Когда Менотти разсказалъ генералу, въ какомъ видѣ нашелъ онъ Луку на нолѣ сраженія, генералъ опустилъ голову и нѣсколько времени молчалъ. Такъ точно, какъ Наполеонъ 1-й, когда увидѣлъ мертваго маршала Дезе при Маренго!

Когда правительство короля спросило у Гарибальди списокъ наградъ, которыя слѣдовало раздать тирольскимъ войскамъ, полковники представили своихъ кандидатовъ на усмотрѣніе Гарибальди, и онъ, прочитавши списокъ кандидатовъ 1-го полка, имѣвшихъ право на полученіе медали за храбрость, — взялъ перо и начерталъ, не произнося ни слова, одно имя: Лука Спано.

Бѣдной служанкѣ, сестрѣ убитаго, была послана эта медаль. Она сохраняетъ ее и теперь. И часто бѣдняжка спрашиваетъ себя: ея ли это, въ самомъ дѣлѣ, братъ, — тотъ Лука Спано, который умеръ, сражаясь съ примѣрной храбростью въ ущельяхъ Тироля…

Сцены изъ жизни Гарибальди.

(По запискамъ одного бывшаго волонтера *).

) Записки эти печатались недавно въ фельетонахъ миланской газеты «Secolo» и затѣмъ вышли отдѣльною книгой. Онѣ предлагаются здѣсь съ нѣкоторыми измѣненіями и дополненіями; переводъ принадлежитъ М. П. Модестовой.

I.

На берегу моря, въ Ниццѣ, въ жаркій лѣтній день 1815 года, молодая женщина, сильно растроганная, горячо обнимала бѣлокураго мальчика.

— Джузеппе! восклицала она, и въ голосѣ ея звучала и укоризна, и ласка. — Милое дитя мое! ты наполняешь мое сердце и ужасомъ, и гордостью.

— Нѣтъ, мама, отвѣчалъ мальчикъ, цѣлуя мать: — не говори такъ. Я бѣгалъ здѣсь, по берегу, съ двоюроднымъ братомъ. Какая-то бѣдная старушка полоскала, вонъ тамъ, свое бѣлье. Вдругъ я увидѣлъ, что она скрылась подъ водою, она тонула. Тотчасъ я бросился въ воду, схватилъ ее и вытащилъ на берегъ. Еслибъ не я — она бы утонула. Подумай, мотъ ли я поступить иначе?

— А еслибъ ты погибъ? спросила мать, содрогаясь отъ ужаса.

— Я?… отвѣтилъ, смѣясь, мальчикъ. — Быть не можетъ! ты вѣдь знаешь, я не боюсь воды, люблю ее и плаваю, какъ рыба. И встряхнувъ своими густыми волосами, ниспадавшими на лицо, которое такъ и пылало гордостью, мальчикъ пошелъ съ матерью въ своемъ еще мокромъ платьѣ.

Такъ началъ свои подвиги Джузеппе Гарибальди. Ему было тогда всего восемь лѣтъ. Мать предвидѣла его будущность. Ея жизнь была полна постояннымъ безпокойствомъ за любимаго сына, который былъ ея единственной гордостью.

«Одинъ Богъ, — писалъ позже Гарибальди въ своихъ „Запискахъ“, — знаетъ, сколько мученіи причиняетъ ей мое бурное существованіе. Богу одному извѣстна вся ея нѣжная любовь ко мнѣ. Я признаюсь торжественно, что все доброе и благородное внушено мнѣ моей дорогой матерью. Ея ангельскій характеръ неизбѣжно долженъ былъ благопріятно отразиться и на моемъ. Я вовсе не суевѣренъ. Тѣмъ не менѣе, мнѣ кажется, что въ самыхъ тяжкихъ обстоятельствахъ моей жизни, когда океанъ вздымался бурными волнами вокругъ моего корабля, когда пули свистали около моихъ ушей на полѣ сраженія, когда гранаты разрывались вокругъ меня съ оглушительнымъ трескомъ, — въ моемъ воображеніи рисовалась она, колѣнопреклоненная, съ молитвою на устахъ. И въ эти минуты я чувствовалъ въ себѣ приливъ мужества, и во мнѣ укрѣплялась увѣренность, что опасность минуетъ меня, что молитва обо мнѣ этой святой женщины будетъ услышана».

Въ такомъ родѣ Гарибальди, подобно Мадзини, разсказывалъ о благотворномъ вліяніи, какое мать имѣла на всю его жизнь. Такъ материнская улыбка освѣщаетъ біографіи этихъ двухъ великихъ людей!

Эта счастливая мать называлась Роза Раймонди. Она родилась въ Лоано и вышла замужъ за Доменико Гарибальди изъ Кьявари.

Въ ихъ маленькомъ домикѣ, въ Ниццѣ, противъ гавани, жилъ когда-то Массена, который, изъ сына бѣднаго булочника, сдѣлался впослѣдствіи генераломъ величайшаго деспота въ мірѣ, Наполеона I, и съ его знаменами побѣдоносно прошелъ всю Германію. Тамъ же родился и Джузеппе Гарибальди. На этомъ мѣстѣ напрасно вы будете искать слѣдовъ уютнаго, знаменитаго домика: мѣсто, гдѣ онъ стоялъ, омывается теперь войнами моря. Домикъ былъ срытъ, при расширеніи гавани. Отецъ Гарибальди былъ морскимъ капитаномъ. Находился ли онъ въ хорошемъ матеріальномъ положеніи, или доходы его умалялись, онъ не переставалъ заботиться объ образованіи сына и нанималъ для него хорошихъ учителей. Но не легко было усадить за ученье маленькаго Джузеппе. Онъ убѣгалъ изъ дому, взбирался на деревья, лазилъ на корабельныя мачты или устраивалъ сраженія со своими товарищами; или же бросался вплавь въ море, манившее его своей безконечной далью. Однажды онъ, соскучившись болѣе обыкновеннаго за уроками, сказалъ своимъ школьнымъ товарищамъ:

— Неужели вы не устали сидѣть тутъ взаперти, когда у насъ предъ глазами безконечное море? Это изъ васъ имѣетъ смѣлость слѣдовать за мной? Попытаемъ счастья! Сказано — сдѣлано. И вотъ съ тремя мальчиками ушелъ онъ изъ школы на берегъ, отвязалъ первую попавшуюся рыбацкую лодку и, взмахнувши веслами, очутился со своими компаньонами посреди волнъ.

Поѣдемъ въ Геную! крикнулъ Джузеппе, а тамъ… увидимъ. — Страсть къ путешествіямъ и приключеніямъ томила его. Сперва плаваніе было пріятно, но, немного спустя, сдѣлалось опаснымъ. Лодка подвигалась съ трудомъ, волны набѣгали на нее со всѣхъ сторонъ, обливая четырехъ смѣлыхъ мальчиковъ; руки уставали грести.

Они приближались уже къ берегамъ Монако, какъ замѣтили слѣдовавшее за ними маленькое стройное судно. Они пытались спастись отъ погони, но это было безполезно, такъ какъ немного спустя судно поравнялось съ ихъ лодкой и четверо бѣглецовъ были взяты на палубу. Судно это было послано въ погоню за бѣглецами отцомъ Гарибальди.

«Одинъ аббатъ, — пишетъ Гарибальди, — увидавши нашъ отъѣздъ, далъ знать о немъ родителямъ; и, быть можетъ, съ тѣхъ поръ зародилась во мнѣ антипатія ко всѣмъ аббатамъ на свѣтѣ».

II.

А между тѣмъ отецъ желалъ сдѣлать его попомъ.

— Нѣтъ, отецъ, сказалъ ему однажды Гарибальди; — изъ книгъ, что мнѣ даетъ читать синьоръ Арена, я читаю только Фосколо и Альфьери: и тѣ я уже вызубрилъ наизусть. Другія нейдутъ мнѣ въ голову. Вмѣсто того, чтобъ облечься въ черную рясу, я…

— Ну, хорошо, будь адвокатомъ, перебилъ его отецъ. — Эта профессія даетъ хорошій заработокъ. Не хочешь? Опять повѣсилъ голову? Не нравится тебѣ юриспруденція? Займись медициной: будешь лѣчить ближняго…

— Все это прекрасныя занятія, — отвѣчалъ Джузеппе, — но мое призваніе — морская служба. Еслибъ ты зналъ, какъ я тебѣ завидую, когда ты исчезаешь изъ глазъ моихъ на своемъ прекрасномъ кораблѣ. Мнѣ снятся ночью отдаленныя страны, новые люди, другія небеса. Позволь же мнѣ, отецъ, сдѣлаться морякомъ.

Настойчивость юноши одержала верхъ надъ планами отца. О вотъ, въ назначенный для его отъѣзда день, плачущая мать наскоро укладывала его багажъ. Онъ же нисколько не грустилъ. Облокотись на балконъ, онъ радостно любовался кораблемъ, на которомъ долженъ былъ ѣхать.

«Освѣщенная радужными лучами солнца (писалъ онъ), ты предстала моимъ глазамъ прекрасная Constanza, первый корабль, на которомъ я переплылъ океанъ. Твои матросы, эти настоящіе типы древнихъ лигуровъ, стояли, граціозно облокотись на свои весла. Ихъ пѣсни растрогивали и опьяняли меня».

Въ день его возвращенія изъ перваго путешествія въ Одессу, отецъ отвелъ его въ сторону и, понизивши голосъ, сказалъ:

Съ этихъ поръ ты будешь путешествовать вмѣстѣ со мной. Твоя мать не давала мнѣ все время покоя со своими страхами. Даже и я самъ такъ боялся за тебя, что рѣшился ѣхать вмѣстѣ съ тобою.

— Куда же мы поѣдемъ? спросилъ Джузеппе.

— Въ Римъ, отвѣтилъ капитанъ Доменико.

Молодой человѣкъ просіялъ.

— Отецъ! какъ ты добръ! ты дѣлаешь меня счастливымъ, воскликнулъ Джузеппе, бросаясь въ объятія отца.

Римъ въ воображеніи Джузеппе все еще представлялся царицей міра. Изъ итальянской исторіи онъ зналъ только исторію республики и римской имперіи, а разсказы о подвигахъ древнихъ наполняли его сердце желаніемъ увидѣть семь холмовъ и подышать тѣмъ самымъ воздухомъ, которымъ дышали когда-то Регулъ и Цинциннатъ. Римъ былъ для него священнымъ городомъ, идеаломъ, былъ Италіей, имя которой въ тѣ годы едва лишь произносилось.

Съ тѣхъ поръ маленькій домикъ въ Ниццѣ видалъ его только въ промежуткахъ отъ одного путешествія къ другому. Бури застигали его много разъ на морѣ; онъ долженъ былъ сражаться съ пиратами во время трехъ плаваніи къ Леванту. Но, по возвращеніи въ Ниццу къ матери, онъ шутя говаривалъ: «Я очень доволенъ, что испыталъ всѣ эти опасности, потому что смѣло могу спросить себя: что такое страхъ?»

Немного дней спустя, встрѣтился съ нимъ одинъ пріятель и остановилъ его.

— Знаешь-ли новость? сказалъ онъ. — Бѣдный Джустино сегодня убилъ себя. Онъ былъ влюбленъ до безумія въ одну хорошенькую дѣвушку, хотѣлъ на ней жениться, а она измѣнила ему.

— Убить себя изъ-за женщины! воскликнулъ съ негодованіемъ Гарибальди. — Стало быть, онъ не нашелъ, на что лучшее употребить свою жизнь? Цѣль человѣческаго существованія такъ высока, а у него она заключалась въ женской юбкѣ! Право, я не могу понять этой безнадежной любви. Если мнѣ понравится какая нибудь женщина, я ее спрошу: Любишь ли ты меня? — Да. — Хорошо! — Не желаешь любить меня? Нѣтъ! — оставлю ее въ покоѣ. Вѣдь такъ много женщинъ на свѣтѣ!

Но такое мнѣніе о женщинахъ не мѣшало Гарибальди быть чрезвычайно любезнымъ кавалеромъ съ прекраснымъ поломъ. Спустя нѣкоторое время, нашъ морякъ превратился въ учителя. Какимъ образомъ произошла такая метаморфоза?

Въ одно изъ путешествій въ Константинополь онъ заболѣлъ. Бригъ la Cortese, на которомъ онъ поѣхалъ туда, долженъ былъ отплыть дальше и оставилъ его одного въ большомъ городѣ. Такіе люди, какъ Гарибальди, никогда не имѣютъ денегъ въ карманѣ, а между тѣмъ нужно что нибудь ѣсть. И вотъ онъ, не смущаясь печальной минутой, превращается въ учителя итальянскаго и французскаго языковъ и каллиграфіи. Синьора Тимони, вдова, принимаетъ его къ себѣ въ домъ, какъ репетитора своихъ трехъ малютокъ. Но, въ свободные отъ занятіи часы, онъ удаляется на берегъ моря, которымъ любуется, вздыхая. И вотъ, въ одинъ прекрасный день, простившись съ синьорой Тимони, онъ садится на бригъ Ma donna delle Grazien пріѣзжаетъ въ Италію. На этомъ бригѣ Гарибальди въ первый разъ исполнялъ обязанности капитана.

III.

Въ Таганрогѣ, въ одной изъ ближайшихъ къ порту улицъ, была старая харчевня. Тамъ сбиралось весною 1833 года много итальянцевъ вокругъ молодаго брюнета съ блестящимъ взоромъ и вдохновеннымъ словомъ. Это была обширная комната съ закоптѣлыми отъ табачнаго дыма стѣнами. Хозяинъ заведенія дремалъ, сидя въ углу на скамейкѣ, подъ образомъ св. Георгія. Единственная лампа тускло освѣщала пространство, такъ что собравшіеся единомышленники не могли замѣтить человѣка, сидѣвшаго въ другомъ темномъ углу.

«Семь королей, говорилъ юноша, сидитъ на нашей шеѣ, какъ семь смертныхъ грѣховъ. Мы, — подданные одного изъ нихъ, Франциска Моденскаго, — мы возстали, предводимые Чиро Менотти. Парма, Болонья и другіе города Романіи прогнали притѣснителей. Заря свободы уже восходила надъ нами, какъ вдругъ герцогъ Моденскій, собравшись съ силами и поддерживаемый чужеземцами, возстановилъ свое ужасное владычество, и несчастный Менотти, скованный цѣпями, томится въ казематѣ. Но и изъ могилъ возстаютъ апостолы! Одинъ человѣкъ задумалъ великую думу. Старая Италія, страна неволи, низости, измѣны и произвола, должна погибнуть. Настаетъ время молодой Италіи! Этотъ человѣкъ разобьетъ цѣпи заключенныхъ. Его жгучее слово воспламенитъ сердце юношей, его голосъ дойдетъ до ушей тирановъ и позоветъ братій къ отмщенію».

— Кто же этотъ человѣкъ? спросили нѣкоторые изъ моряковъ.

— Кто онъ? спросилъ также и незнакомецъ, о которомъ мы упоминали выше, выходя изъ темнаго угла, гдѣ сидѣлъ.

— Его имя, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, — будетъ окружено ореоломъ; въ настоящую минуту онъ — невидимая душа Италіи. Завтра онъ будетъ путеводной звѣздой, которая поведетъ насъ къ отмщенію. Его имя Джузеппе Мадзини. Онъ поэтъ и мыслитель. Страданія родины заставляютъ его рыдать. Низость тѣхъ, кто стонетъ, не пытаясь освободиться изъ подъ палки притѣснителей, возмущаетъ его до глубины души. Слезы слабаго вызываютъ въ немъ состраданіе и стремленіе помочь. Отъ снѣжныхъ вершинъ Альпъ вплоть до Этны онъ вызвалъ патріотическое броженіе. Отечество не должно быть въ неволѣ у папъ и королей. Время приспѣло, и, устами нашего поэта Росетти, свобода взываетъ къ Италіи:

Cingi l’elmo, la mîtra deponi,

O vetusta signora del mondo

Sorgi, sorgi, del sonno profondo

Io son l’alba del nuoro tuo di! *)

) «Надѣнь шлемъ, отложи въ сторону митру, старая владѣлица міра; встань, встань изъ глубокаго сна; я заря твоего новаго дня».

— Будь благословенъ, мой братъ! воскликнулъ внѣ себя незнакомецъ, бросившись обнимать оратора. — До сихъ поръ я бродилъ въ потемкахъ, и ты просвѣтилъ меня: знаю теперь, что мнѣ дѣлать. Есть Италія, есть у меня отчизна! Будь благословенъ!

— Кто же ты такой? спросилъ его удивленный ораторъ.

— Я итальянецъ, такъ же, какъ и ты, отвѣчалъ тотъ, — какъ и тебя, меня возмущаетъ насиліе и обида; любовь къ свободѣ горитъ во мнѣ… мое имя Джузеппе Гарибальди!

Въ тотъ же вечеръ было о немъ написано въ тайное общество молодой Италіи, котораго молодой ораторъ былъ однимъ изъ самыхъ горячихъ приверженцевъ. Странное дѣло! Гарибальди впервые провидѣлъ свою патріотическую будущность въ Россіи.

Развитіе Гарибальди шло быстро. Въ томъ самомъ году сенсимонисты бѣжали изъ Парижа въ Константинополь. Кораблемъ, на которомъ они отправились, управлялъ Гарибальди. Между ними находились: Фердинандъ Лессепсъ, мечтавшій и тогда еще о прорытіи Суэзскаго канала, и музыкантъ Фелисіенъ Давидъ, задумавшій тогда свои «Мелодіи въ пустынѣ». Барро, глава бѣглецовъ, сообщилъ Гарибальди объ обширныхъ планахъ сенсимонизма, долженствовавшихъ осчастливить все стражждущее человѣчество. И, спустя тридцать лѣтъ, Гарибальди писалъ: "Прежде, чѣмъ я узналъ Барро, я любилъ только свое отечество; съ тѣхъ поръ, какъ я познакомился съ нимъ, я сталъ любить людей.

Но люди готовили тогда для Гарибальди осужденіе и смерть. Какъ это произошло — увидимъ далѣе.

IV.

Двое людей, сошедшихся въ маленькой комнаткѣ, въ Генуѣ, горячо разговаривали между собою. Это были Гарибальди и Мадзини.

— Я оставлю мой корабль и пожертвую моей свободой, чтобы возвратить ее другимъ. Я поступлю въ морскую государственную службу, чтобы искать тамъ прозелитовъ для нашего дѣла. Вы возбудите народъ къ возстанію на сушѣ. Я буду вамъ отвѣчать со стороны моря.

Они обнялись и разстались. Каждый изъ нихъ намѣтилъ себѣ дорогу. Мадзини занялся снаряженіемъ экспедиціи въ Савойю, чтобы водворить въ ней республику; Гарибальди поступилъ матросомъ на фрегатъ Эвридику и началъ дѣятельную пропаганду.

Чѣмъ кончилась несчастная экспедиція въ Савойю, предводимая генераломъ Раморино — извѣстно. Республиканцы, обманутые самымъ недостойнымъ образомъ, послѣ короткаго сраженія, были разсѣяны, и тогда-то начались жесточайшія преслѣдованія противъ членовъ молодой Италіи.

Между тѣмъ Гарибальди, не любившій проволочекъ, ночью съ 3-го на 4-ея нваря 1834 года, поручилъ своимъ товарищамъ овладѣть кораблемъ и отправился въ Геную, гдѣ должно было произойти нападеніе на казарму карабинеровъ, на площади Sarzana. Но напрасно ожидалъ онъ товарищей, и спустя часъ времени узналъ, что возстаніе не удалось и нужно было бѣжать, чтобы спасти свою жизнь для лучшихъ дней. Королевскія войска оцѣпляли площадь. Гарибальди каждую минуту могъ быть схваченъ. Оглядываясь кругомъ, онъ замѣтилъ полуотворенную дверь фруктовой лавочки и, подбѣжавъ къ хозяйкѣ, просилъ спасти его.

— Я честный человѣкъ, говорилъ онъ, — спасите меня! меня ищутъ, чтобы казнить.

Добрая женщина посмотрѣла на это честное и прекрасное лицо, и, растроганная его мольбой, поспѣшно сказала:

— Полѣзайте туда; васъ здѣсь никто не найдетъ, — и спрятала его между ящиками съ зеленью. Вечеромъ она снабдила его деревенскимъ платьемъ, и такимъ образомъ онъ могъ выйти изъ города, не будучи замѣченнымъ.

О чемъ же была первая мысль у бѣглеца? Объ его матери! "Какъ тревожно забьется ея сердце, думалъ онъ про-себя, когда до нея дойдетъ вѣсть, что ея сынъ скрывается въ горахъ, преслѣдуемый королевскими солдатами. О, еслибъ я могъ ее увидѣть и успокоить хоть однимъ поцѣлуемъ!

Послѣ 10-ти ночей скитанія, вечеромъ, онъ приблизился къ воротамъ одного дома въ Ниццѣ. Онъ тихо постучался; человѣкъ, отпершій ему дверь, поднялъ фонарь, чтобы лучше разсмотрѣть его въ лицо.

— Какъ, это ты? воскликнулъ онъ съ изумленіемъ.

— Тише! сказалъ Гарибальди: — дай мнѣ войти.

Немного погодя, онъ расположился въ отдаленной комнатѣ своего друга, выходившей окнами на дворъ.

— А Мадзини? спросилъ его другъ съ безпокойствомъ.

— Онъ спасся; я надѣюсь, по крайней мѣрѣ. Вотъ и я, подобно ему, долженъ скитаться на чужбинѣ, ожидая, когда засіяетъ звѣзда Италіи. Но прежде, чѣмъ пуститься въ мучительный путь, я хотѣлъ бы обнять свою дорогую мать. Поди къ ней, мой добрый Жомъ, и сообщи, что я здѣсь и желаю обнять ее, быть можетъ, въ послѣдній разъ.

Тотъ отправился извѣстить добрую женщину, синьору Розу. На слѣдующее утро, ободренный лаской этой ангельской души, Гарибальди отправился въ изгнаніе.

Граница между Пьемонтомъ и Франціей была обозначена рѣкой Варомъ. Изгнанникъ приходитъ къ рѣкѣ и видитъ, что она выступила изъ береговъ. Но для такого пловца, какъ Гарибальди, ничего не стоило броситься въ воду и скоро появиться на другомъ берегу.

— Я спасенъ! вырвался у него радостный крикъ.

— Стой, держи, держи его! услышалъ онъ громкіе голоса приближающихся людей.

Это были таможенные французскіе солдаты, выбѣжавшіе ему на встрѣчу.

— Мнѣ съ вами нечего дѣлать, я не контрабандистъ, сказалъ имъ Гарибальди. — Я бѣжалъ изъ Пьемонта, замѣшанный въ политическія дѣла.

— Прекрасно! отвѣчали таможенные: — революція всегда была преступленіемъ въ глазахъ правительствъ. Мы напишемъ о васъ въ Парижъ, а пока вы будете нашимъ плѣнникомъ.

Гарибальди не оказалъ сопротивленія. Они отвели его сперва въ Грассу; затѣмъ изъ Грассы въ Драгиньяно. Здѣсь его заперли въ маленькой комнаткѣ перваго этажа. Едва онъ остался одинъ, какъ подбѣжалъ къ окну и очутился на свободѣ. Предъ нимъ было открытое поле, а за нимъ лѣсъ; немного дальше обрисовывались горы, вѣчное убѣжище преслѣдуемыхъ.

Дорога была ему незнакома. Но что значило это для Гарибальди, который, какъ морякъ, могъ различать путь по звѣздамъ. И вотъ, съ помощью звѣздъ, онъ направился къ Марселю. Прошедши одни сутки и ночь, онъ пришелъ въ деревню и зашелъ въ трактиръ. Хозяинъ трактира имѣлъ видъ добраго малаго; хозяйка, красивая женщина, очень радушно встрѣтила его. И вотъ Гарибальди, утоляя свой голодъ, съ довѣрчивостью сталъ разсказывать о своемъ бѣгствѣ. Но, по мѣрѣ того, какъ онъ разсказывалъ, лицо хозяина все болѣе и болѣе омрачалось.

— Я долженъ арестовать васъ, сказалъ онъ вдругъ, обращаясь къ Гарибальди.

— Арестовать меня? спросилъ тотъ съ удивленіемъ. — Вы, вѣроятно, шутите. По крайней мѣрѣ, дайте мнѣ кончить ужинъ, такъ какъ я еще очень голоденъ. Отъ васъ зависитъ заставить меня заплатить вамъ двойную плату.

Въ этой харчевнѣ было много молодыхъ людей. Они шумѣли и толковали горячо о политикѣ. Гарибальди взялъ стаканъ, наполненный виномъ, и приблизился къ нимъ.

— Выслушайте меня! воскликнулъ онъ. И своимъ прекраснымъ задушевнымъ теноромъ, который онъ сохранилъ до послѣднихъ дней своей жизни, запѣлъ пѣсню. Это была пѣсня о Богѣ честныхъ людей, Беранже.

Молодые люди пришли въ восторгъ, всѣ бросились обнимать молодаго бѣглеца, восклицая: Да здравствуетъ Франція! да здравствуетъ Италія! И всѣ они, окруживъ его, отправились провожать вплоть до Марселя. Хозяинъ харчевни не напоминалъ уже объ арестѣ.

Но хотя любовь къ отечеству и къ Мадзини заставила его перенести столько опасностей, онъ никогда не сожалѣлъ объ. этомъ, и спустя двадцать лѣтъ, въ Лондонѣ, говорилъ въ одной изъ своихъ публичныхъ рѣчей:

«Когда я былъ молодъ и не имѣлъ ничего, кромѣ туманныхъ мечтаній, я искалъ человѣка, могущаго быть моимъ совѣтникомъ и руководителемъ. Я искалъ этого человѣка, какъ ищетъ жаждущій воды. И я нашелъ его. Онъ одинъ сохранилъ въ себѣ священный огонь, онъ одинъ бодрствовалъ, когда другіе спали. Онъ сдѣлался моимъ другомъ и всегда оставался таковымъ. Никогда не погасалъ въ немъ священный огонь любви къ отечеству и къ свободѣ. Этотъ человѣкъ былъ Джузеппе Мадзнии».

V.

Впервые увидѣлъ Гарибальди свое имя напечатаннымъ въ «Пьемонтской газетѣ» подъ № 72, 1834 года. Карлъ-Альбертъ, желавшій дать прочимъ европейскимъ правительствамъ доказательство своей нетерпимости къ заговорамъ молодежи, началъ, вслѣдъ за процессомъ генерала Раморино, 67 процессовъ противъ приверженцевъ молодой Италіи. Двѣнадцать изъ нихъ были разстрѣляны, девять осуждены на каторгу, одиннадцать бѣжали, тридцать были отправлены на много лѣтъ на галеры и только пятеро были оправданы. 3 іюня былъ объявленъ именемъ короля приговоръ, что Джузеппе Гарибальди, изъ Ниццы, морской капитанъ коммерческихъ судовъ и морякъ 3-го класса государственной службы, за принадлежность къ тайному обществу, присуждается къ смертной казни чрезъ разстрѣляніе.

Что же дѣлаетъ Гарибальди въ это время? Онъ находился на одномъ коммерческомъ кораблѣ въ Марсельскомъ портѣ. Для того, чтобы избѣгнуть опасности быть вытребованнымъ властями Карла Альберта, онъ перемѣнилъ свое имя и назвался Понэ.

Однажды, только что проснувшись, онъ услыхалъ какой-то шумъ. Выглянувши въ окошко, онъ увидѣлъ барахтавшагося въ водѣ молодаго человѣка, который уже изнемогалъ и былъ не въ силахъ держаться на водѣ. Никто изъ жителей не рѣшался спасти бѣднягу. Въ ту же минуту Гарибальди бросился въ море, схватилъ за волосы утопавшаго, и вытащилъ его на берегъ. Толпа стала рукоплескать ему, но онъ скрылся. Семейство же спасеннаго, одно изъ самыхъ богатыхъ и знатныхъ въ городѣ, отъискало его. Отецъ юноши, генералъ Рамбо, горячо благодарилъ его и умолялъ принять богатый подарокъ.

— Дайте мнѣ вашу руку! сказалъ Гарибальди. Пожмемъ другъ другу руки, вотъ и все. Принятіе подарка было бы униженіемъ.

— Благородный юноша! воскликнулъ въ восторгѣ генералъ. — Отъ всего сердца обнимаю васъ. Но скажите, ради Бога, не нужна ли вамъ какая нибудь протекція?

— Благодарю васъ! мнѣ ничего не нужно. Вспоминайте иногда объ одномъ итальянцѣ.

Съ этими благородными словами Гарибальди разстался съ нимъ.

Черезъ нѣсколько времени послѣ этого происшествія, случилась въ Марселѣ холера. Свирѣпствовала ужасная смертность, а между тѣмъ санитарныхъ средствъ было недостаточно. Кто побогаче, бѣжалъ изъ города, оставляя больныхъ безъ всякаго присмотра. И вотъ Гарибальди отправился въ госпиталь, отъ котораго всѣ сторонились, всѣ бѣжали.

— Не нуждаетесь ли вы въ больничномъ служителѣ? заявилъ онъ, — я. къ вашимъ услугамъ. Я не медикъ, но не боюсь холеры и желалъ бы облегчить хоть чѣмъ нибудь страданія другихъ. Онъ былъ принятъ съ энтузіазмомъ. И вотъ, будущій герой ста сраженій, въ теченіе 15 дней, былъ однимъ изъ самыхъ внимательныхъ и добрыхъ ухаживателей за больными холерой. Послѣ того, какъ болѣзнь утратила свой эпидемическій характеръ, онъ поступилъ на бригъ «Nuctatore» г. Борегара, и отправился въ Ріо-Жанейро. Тамъ ожидали его великія мученія и великая слава.

VI.

Около девяти мѣсяцевъ проживалъ уже Гарибальди въ Ріо-Жанейро. Однажды, проходя черезъ гавань, онъ увидалъ многихъ узниковъ, скованныхъ цѣпями, которыхъ солдаты сопровождали съ кораблей въ тюрьмы. Движимый состраданіемъ, онъ подошелъ къ нимъ и съ изумленіемъ услышалъ ихъ жалобы, высказываемыя по-итальянски. Это были итальянцы. Въ началѣ 1837 года, провинція Ріо-Гранде возстала противъ бразильской имперіи, которой до того времени была подвластна, и водрузила у себя знамя республики. Въ первомъ сраженіи съ имперіалистами, республиканцы были разбиты и ихъ вожди, между которыми было много итальянцевъ, схвачены и заключены въ тюрьмы.

— Узники! подумалъ Гарибальди. Неужели итальянцы во всѣхъ частяхъ свѣта будутъ жертвами тираніи?

Сходство его собственной судьбы съ судьбою этихъ несчастныхъ, — такъ какъ единственная причина ихъ тюремнаго заключенія была любовь къ свободѣ, — заставила Гарибальди посвятить себя тому же дѣлу. Онъ поѣхалъ къ диктатору новой республики, Гонзальво-де-Сильва и заявилъ о своемъ желаніи служить дѣлу республики Съ горячей поспѣшностью, какою отличались всѣ его дѣйствія, онъ, со многими другими итальянцами, на кораблѣ подъ республиканскимъ знаменемъ, направился къ берегамъ сосѣднихъ острововъ. «Итакъ, на кораблѣ, бывшемъ въ моемъ полномъ распоряженіи, — писалъ онъ позднѣе, — поднялъ я руки, свободный и гордый, и радостно вскрикнулъ, какъ орелъ, расправляющій свои крылья и парящій надъ вершинами горъ. Океанъ казался мнѣ моей собственностью, я царилъ надъ нимъ».

Этотъ небольшой корабль былъ названъ имъ Мадзини. Спустя нѣсколько дней, онъ замѣтилъ въ свой бинокль издали судно, плававшее подъ бразильскимъ флагомъ. Не теряя времени, онъ нагналъ его и взялъ приступомъ. Это судно называлось Луиза. Одинъ изъ пассажировъ, дрожа отъ страха, подбѣжалъ къ Гарибальди со шкатулкой въ рукахъ. «Возьмите это, сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ, примите эти драгоцѣнности; но пощадите мою жизнь». Говоря это, онъ открылъ шкатулку, гдѣ сверкали великолѣпные брилліанты. Гарибальди заперъ ключикомъ шкатулку, и, возвращая ее владѣльцу, сказалъ: «Сохраните это для другаго случая. Я не корсаръ, грабящій мирныхъ пассажировъ, я корсаръ свободы, избавляющій обиженныхъ и угнетенныхъ отъ притѣснителей». Онъ отпустилъ на свободу цѣлыми и невредимыми всѣхъ пассажировъ, освободилъ негровъ, находившихся на кораблѣ, и оставилъ за собою корабль, давъ ему имя «Scaropilla».

На захваченномъ суднѣ, Гарибальди поплылъ къ восточной республикѣ, надѣясь тамъ найти поддержку и покровительство; но люди, стоявшіе во главѣ этой республики, боясь поссориться съ Бразиліей, послали ему на встрѣчу корабль, чтобы захватить его съ товарищами въ плѣнъ. Едва Гарибальди узналъ о ихъ намѣреніи, какъ тотчасъ же отдалъ приказаніе готовиться къ защитѣ. Началась перестрѣлка. Побѣда казалась уже на сторонѣ Гарибальди, какъ вдругъ онъ упалъ, пораженный пулей въ горло…

Когда Гарибальди пришелъ въ себя, свѣжій вѣтеръ ударялъ ему въ голову. Его моряки, пользуясь благопріятнымъ вѣтромъ, сильно дувшимъ съ востока, ушли отъ непріятеля и вошли въ рѣку Парану. Но также и здѣсь, когда бѣглецы бросили свой якорь, губернаторъ Гвалегвая, Леонардо Мильянъ, не захотѣлъ признать знамени новой республики (т. е. Ріо-Гранде) и объявилъ ихъ всѣхъ плѣнными.

Какъ мы уже сказали, Гарибальди былъ довольно опасно раненъ, и окружающіе отчаивались его спасти. Но видно сама судьба берегла его для защиты слабыхъ и угнетенныхъ. Молодость и здоровое тѣлосложеніе взяли верхъ надъ болѣзнью.

Во время своего выздоровленія, онъ пользовался гостепріимствомъ благороднаго испанца, синьора Андреуса, который горячо привязался къ нему. Ему былъ запрещенъ выѣздъ изъ города. Онъ писалъ тогда одному изъ своихъ друзей: «Знай, мой другъ, что бы я ни дѣлалъ, путешествую-ли, пишу-ли, читаю, — всегда, каждую минуту, меня не оставляетъ мысль объ освобожденіи Италіи».

Въ это время пришелъ приказъ о препровожденіи его въ столицу. Гарибальди, боясь, и не безъ причины, подвергнуться мученіямъ, сталъ думать о бѣгствѣ. Двое сутокъ блуждалъ онъ по пустынямъ, окружающимъ Парану, совершенно ему незнакомыхъ, надѣясь какъ нибудь спастись. Однажды, усталый и голодный, онъ опустился въ изнеможеніи подъ большое дерево и уснулъ, мечтая объ отечествѣ. Когда же онъ открылъ глаза, проснувшись, то увидѣлъ себя окруженнымъ солдатами губернатора Мильяна, которые давно уже охотились за нимъ. И вотъ ему связали назадъ руки, посадили на лошадь, къ стременамъ которой привязали крѣпко его ноги, и въ такомъ видѣ препроводили къ Леонардо Мильяну.

— Кто далъ тебѣ возможность убѣжать? вскричалъ губернаторъ, бросая на него грозный взглядъ.

— Никто, отвѣчалъ Гарибальди. — Я самъ задумалъ уйти и бѣжалъ.

— Ты лжешь! закричалъ Мильянъ, и, приблизившись къ плѣннику, ударилъ его хлыстомъ по лицу.

Гарибальди задрожалъ отъ гнѣва и сдѣлалъ тщетное усиліе разорвать цѣпи, сковывавшія его руки, чтобы оттолкнуть изверга. Силы его оставили и онъ въ изнеможеніи опустился на полъ.

Мильянъ подозвалъ тюремщика и сказалъ ему нѣсколько словъ на ухо. Началась надъ плѣннымъ пытка, отъ которой скоро послышался ужасный трескъ костей.

— Ну, теперь ты признаешься наконецъ? спросилъ Мильянъ.

Гарибальди не могъ отвѣчать, но собравши всѣ свои силы, плюнулъ въ лицо своего мучителя.

— Оставьте его въ висячемъ положеніи, вскричалъ Мильянъ, блѣдный отъ бѣшенства. Онъ скоро утратитъ свое упорство и гордость.

Всѣ ушли. Гарибальди страшно страдалъ. Руки его были въ крови, насѣкомые искусали ему все лицо. Жажда мучила его. Это было мученіе, не поддающееся никакому описанію. Спустя два часа, стражи, считая его мертвымъ, сняли съ веревки и положили на землю. Онъ навѣрное не перенесъ бы этикъ жестокихъ мученій и умеръ, еслибы не помощь доброй женщины, нѣкоей Аллеманъ, которая помогла ему въ этотъ мучительный эпизодъ его жизни.

Губернаторъ, видя всю безполезность попытокъ заставить признаться Гарибальди, и не желая взять на себя отвѣтственность, еслибы онъ умеръ отъ мученій, отправилъ его въ главный городъ провинціи Банду, гдѣ онъ оставался два мѣсяца въ плѣну и былъ, наконецъ, выпущенъ на свободу.

Позже, когда счастье отдало ему въ руки всѣхъ военныхъ властей провинціи Гвалегвай, онъ велѣлъ ихъ выпустить на свободу, не причинивъ ни малѣйшаго вреда. Между ними былъ и его мучитель Мильянъ.

— Дайте ему свободу! вскричалъ Гарибальди. Я не хочу даже его видѣть. Я боюсь, чтобы его присутствіе, напоминающее мнѣ мои мученія, не заставило меня поступить съ нимъ жестокимъ образомъ, недостойнымъ меня и итальянскаго народа.

VII.

Ріо-Гранде принялъ праздничный видъ, чтобы достойнымъ образомъ принять героя, столько выстрадавшаго за республику. Ему была поручена команда надъ немногими морскими силами, которыми въ то время располагала молодая, республика. Гарибальди сражался, въ одно и то же время, на морѣ и на сушѣ. Онъ дѣлалъ нападенія на непріятеля на своихъ судахъ и бралъ большую добычу. Послѣ, вмѣстѣ со своей командой, ходилъ на берегъ, вскакивалъ на коней, бродившихъ по равнинѣ, и разсѣвалъ толпы имперіалистовъ.

Во время своихъ походовъ, онъ охотно останавливался въ estancia, или на фермѣ донны Анны, сестры президента республики, Бенито Гонзалеса. Въ этомъ домѣ его привлекала красота дочери донны Анны, прелестной Маноэлиты. «Въ ней было столько прелести, разсказывалъ Гарибальди, спустя уже много лѣтъ, что хотя я былъ лишенъ надежды обладать ею, тѣмъ не менѣе не могъ не любить ее». Она, на самомъ дѣлѣ, была уже давно обручена со своимъ кузеномъ, сыномъ президента. И въ сердце изгнанника, въ самую бурную пору его существованія, запало глубокое, благоговѣйное чувство, достойное рыцаря круглаго стола.

Однажды Гарибальди былъ извѣщенъ, что нѣкій капитанъ Абринъ, у котораго было подъ рукою 120 нѣмецкимъ наемниковъ, угрожаетъ нападеніемъ на имѣніе донны Анны съ цѣлью грабежа. Онъ наскоро собралъ отрядъ итальянцевъ и отправилъ ихъ противъ него. Но Абринъ, другой дорогой, совершенно неожиданно явился въ имѣніе. Гарибальди находился тамъ только съ 11 итальянцами. Онъ тотчасъ приказываетъ своимъ засѣсть въ сарай и начать живую ружейную стрѣльбу, чтобы скрыть отъ непріятеля ихъ малочисленность. Нѣмцы окружили домъ, взобрались на крышу и стали оттуда бросать въ сарай вязанки заженныхъ прутьевъ. Итальянцы успѣваютъ тушить огонь и неустанно отвѣчаютъ на выстрѣлы непріятеля. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ часовъ сраженія, предводитель нѣмецкой шайки раненъ, многіе изъ его наемниковъ убиты, а остальные обращаются въ бѣгство.

Президентъ благодарилъ и поздравлялъ Гарибальди съ непредвидѣннымъ успѣхомъ. Герой ему отвѣтилъ съ античнымъ достоинствомъ:

— Одинъ свободный человѣкъ стоитъ десяти невольниковъ.

Нѣсколько дней спустя, донна Анна устроила балъ въ честь героя. Прекрасная Маноэлита была царицей бала, и мать ея, разговаривая съ Гарибальди, сказала:

— Бѣдное дитя! при извѣстіи о сраженіи, она сильно поблѣднѣла и съ трепетомъ спрашивала: спасены ли вы?

Услышавъ это, Гарибальди понялъ, что чувства его раздѣляются Маноэлитой, но онъ не желалъ быть счастливымъ, посредствомъ измѣны своему другу. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ, онъ повстрѣчался съ Анитой. Какъ познакомился онъ со своей вѣрной подругой жизни, дѣлившей съ нимъ его славу и его несчастія, разскажемъ въ слѣдующей главѣ.

VIII.

Со сложенными на груди руками, прислонившись къ главной мачтѣ своего судна, стоялъ неподвижно Гарибальди. Взоръ его блуждалъ по морю, по лазурному небосклону, и, время отъ времени, глубокій вздохъ вырывался изъ его груди.

— Одинъ! одинъ на свѣтѣ! шепталъ онъ. Изъ шести друзей, пріѣхавшихъ ко мнѣ сюда изъ Италіи, не осталось ни одного въ живыхъ. Всѣ они пали на моихъ глазахъ. Одинъ погибъ отъ непріятельской пули, другіе сложили свои головы въ волнахъ океана, во время страшной бури, разбившей наши суда. Кто утѣшитъ меня въ тяжелыя минуты жизни? Кто разгадаетъ мои мысли? Одна женщина только могла бы это сдѣлать, она — прибѣжище, утѣшеніе, путеводная звѣзда!

Раздумывая такимъ образомъ, онъ сталъ смотрѣть на берегъ, находившійся на близкомъ разстояніи отъ его судна. Нѣсколько молоденькихъ дѣвушекъ гуляли по берегу. Но здѣсь мы приведемъ его собственное описаніе этого случая.

"Вотъ эта дѣвушка нравится мнѣ болѣе другихъ, подумалъ онъ, заинтересованный скромнымъ видомъ и красотой дѣвушки, и тотчасъ отдалъ приказаніе спустить баркасъ, и отправился на берегъ. Онъ пошелъ къ дому, въ которомъ жила дѣвушка. «Сердце мое усиленно билось, я былъ взволнованъ въ высшей степени. Я постучался въ дверь, и человѣкъ, отпершій мнѣ, пригласилъ меня войти. Я вошелъ бы и въ томъ случаѣ, еслибъ онъ не пускалъ меня. Я увидѣлъ дѣвушку и, подошедши къ ней, сказалъ: Ангелъ мой! — ты будешь моей! Черезъ нѣсколько дней мы были соединены навѣки, и одна смерть могла разлучить насъ».

Итакъ Гарибальди вернулся на свой корабль, съ молодой стройной женой Анитой, изъ деревни Барре.

Нѣсколько дней спустя, республиканскія суда очутились лицомъ къ лицу съ имперіалистскими. Непріятель былъ силенъ, и, недолго думая, сталъ бомбардировать республиканцевъ. Гарибальди хотѣлъ высадить Аниту на берегъ. «Нѣтъ, отвѣтила Анита, мѣсто жены подлѣ любимаго мужа». Непріятель между тѣмъ удвоилъ огонь. Гарибальди сталъ ободрять своихъ матросовъ, которые, повидимому, пришли въ смятеніе и готовы были сложить оружіе. Анита, съ саблею въ рукѣ, съ своей стороны, старалась возбудить мужество струсившихъ. Пушечное ядро разорвалось и опрокинуло Аниту и двухъ моряковъ. Гарибальди съ отчаяніемъ подбѣжалъ, думая, что она убита, но она встала совершенно невредимая; моряки были ранены. Гарибальди умолялъ ее сойти внизъ, въ каюту.

— Да, я сойду внизъ, но только затѣмъ, чтобы вызвать оттуда спрятавшихся трусовъ, отвѣчала Анита.

И въ самомъ дѣлѣ, она ободрила и вызвала на палубу людей, которымъ стало стыдно видѣть болѣе мужества у слабой женщины, чѣмъ у себя. Послѣ пятичасоваго сраженія, былъ убитъ начальникъ имперіалистовъ, и его суда удалились въ полномъ разстройствѣ.

Въ слѣдовавшихъ за тѣмъ сраженіяхъ, Анита была для своего мужа наиболѣе отважнымъ и умнымъ изъ офицеровъ. Однажды имперіалисты, желая уничтожить храбраго, непобѣдимаго итальянца, послали противъ него лучшія силы своего флота. Непріятельскіе корабли заперли выходъ въ море флотиліи Гарибальди, состоявшей изъ небольшихъ лодокъ. Нашъ герой, имѣя около себя свою неустрашимую жену, отвѣчалъ безостановочно на непріятельскій огонь; потомъ, когда онъ увидѣлъ, что у него истощились боевые запасы и что приходится уступить численности непріятеля, онъ мало-по-малу высадилъ на берегъ всѣхъ своихъ людей и остался одинъ съ Анитой. Видя своихъ въ безопасности, онъ поджигаетъ порохъ, и непріятельскіе корабли среди ужаснаго треска взлетаютъ на воздухъ. Самъ же онъ съ Анитой, бросившись въ воду, благополучно достигаетъ вплавь берега. Объ этомъ изумительномъ дѣлѣ разсказывалъ его ближайшій другъ Ку нее.

Начались вскорѣ сраженія на сушѣ. Въ С.-Викторіи итальянскій легіонъ, наскоро составленный Гарибальди, разбилъ бригаднаго генерала Акунча, такимъ образомъ, что непріятельская дивизія совершенно разстроилась. Анита, верхомъ на лошади, подъ градомъ пуль, показывалась всюду, гдѣ шелъ наиболѣе кровавый бой. Съ карабиномъ въ рукахъ, она то стрѣляла въ непріятеля, то сходила съ коня и заботилась о раненыхъ, перевязывая имъ раны и помогая переносить ихъ въ наиболѣе безопасное мѣсто. Но не такъ счастливо было сраженіе при Корити бани. Республиканская кавалерія была смята, и Гарибальди съ 70 чел. былъ оцѣпленъ пятью стами. Анита мгновенно очутилась одна среди непріятеля. Мужчина и тотъ бы смѣшался, но она, на приглашеніе сойти съ лошади, пришпорила ее и умчалась впередъ. Она слышала за собой погоню, пуля пролетѣла мимо уха, задѣвши шляпу и подпаливъ волосы, но, къ несчастію, лошадь, пораженная пулей, пала и гордая амазонка была взята въ плѣнъ. Имперіалисты, удивляясь ея отвагѣ, обращались съ ней чрезвычайно вѣжливо. Немного спустя, пришло извѣстіе, что Гарибальди убитъ. Кровь застыла въ жилахъ отважной Аниты; она, казалось, была совершенно подавлена, убита горемъ; потомъ, когда наступила ночь и усталые часовые уснули, она неслышно вышла изъ палатки, въ которой находилась подъ стражей, и побѣжала въ отчаяніи на поле сраженія. Долгое время бродила она между трупами и подымала головы убитыхъ, ища того, кого боялась найти мертвымъ. При свѣтѣ луны она видѣла страшно обезображенные трупы. На разсвѣтѣ она, съ надеждою въ сердцѣ, приподнялась съ окровавленной земли. Ея Джузеппе долженъ былъ быть въ безопасности. И не думая объ опасностяхъ, ввѣряясь своей горячей любви, она отправилась черезъ дремучіе лѣса, отдѣлявшіе ее отъ республиканскаго войска, и, спустя восемь дней, послѣ труднаго изумительнаго путешествія, она имѣла великое счастье настигнуть своего Гарибальди.

Нужно было подновить и пополнить флотъ инсургентовъ. Гарибальди отправился въ Санъ-Симонъ устроить это дѣло. Анита не была уже той стройной молодой женщиной, какою мы ее знали раньше, она вскорѣ должна была сдѣлаться матерью. И вотъ, 16-го сентября 1840 года, она подарила своему мужу мальчика. Гарибальди, цѣлуя ребенка, сказалъ: «Вмѣсто имени какого нибудь святаго, назовемъ его именемъ мученика. Этотъ мальчикъ будетъ называться Менотти». Едва прошло 12 дней послѣ родовъ Аниты, какъ Гарибальди отправился на встрѣчу бандѣ солдатъ, предводимой тѣмъ самымъ капитаномъ Абриномъ, о которомъ мы говорили раньше. Услыхавъ, что Санъ-Симонъ оставленъ республиканцами, Абринъ явился, чтобы занять его. Анита, услыхавъ шумъ осады, вскочила съ постели и, схвативъ Менотти, полунагая, сѣла на лошадь и отправилась въ лѣсъ, чтобы скрыться и потомъ догнать своего мужа.

Послѣ нѣсколькихъ рискованныхъ предпріятій, Гарибальди, замѣтивши, что личныя самолюбія властей молодой республики берутъ верхъ надъ заботами о народномъ благѣ, оставилъ Ріо-Гранде и отправился въ Монтевидео (Урагвай).

IX.

Верхомъ на быстрой лошади, разъѣзжалъ по обширной равнинѣ всадникъ. Дикіе быки населяютъ эти громадныя пространства и живутъ здѣсь на полной свободѣ. Всадникъ бросаетъ арканъ, парализуетъ движенія дикаго животнаго, и постепенно дѣлаетъ его ручнымъ. Всадникъ этотъ былъ Гарибальди.

Послѣ того, какъ онъ сражался, претерпѣлъ мученія, жертвовалъ сто разъ своею жизнью въ теченіе пятилѣтней службы республикѣ Ріо-Гранде, онъ выѣхалъ оттуда въ такой нищетѣ, что для того, чтобы поддерживать существованіе свое и маленькой семьи, во время путешествія, долженъ былъ поймать нѣсколькихъ быковъ, приручить ихъ и продать на пути. Но нелегко было вести и справляться съ этими недисциплинированными животными. Во время перехода черезъ Ріо-Негро, онъ едва не потерялъ ихъ въ волнахъ рѣки. Отчаявшись вести ихъ далѣе, онъ убилъ ихъ, продалъ ихъ шкуры и, съ вырученною сотнею скудовъ, поселился въ Монтевидео.

Деньги вышли довольно скоро. Тогда капитанъ превращается въ учителя математики. Жизнь онъ велъ въ это время со своей семьей самую жалкую, но въ груди его билось все то же великое сердце.

Однажды, на улицѣ, онъ встрѣтилъ своего бывшаго солдата, оборваннаго, несчастнаго.

— Еслибы вы мнѣ дали одну рубашку, то оказали бы этимъ величайшее благодѣяніе, сказалъ солдатъ.

— Какъ? у тебя нѣтъ рубашки? спросилъ Гарибальди. Пойдемъ со мною.

Онъ повелъ его въ рощицу, и, снявши съ себя рубаху, отдалъ ее солдату. Когда онъ возвратился домой, Анита спросила его:

— Гдѣ твоя рубашка?

— Я ее отдалъ одному бѣдняку, котораго встрѣтилъ на улицѣ, отвѣчалъ Гарибальди.

— Ахъ бѣдные, бѣдные мы! но знаешь ли ты, что эта рубашка была единственная у тебя?

— Чтожъ изъ этого? стоически сказалъ Гарибальди. — Можно застегиваться до подбородка. Можно жить хорошо и безъ рубашки.

Но могъ-ли онъ долго продолжать мирное занятіе. Вокругъ него кипѣла война: и таблицы логариѳмовъ и геометрическія теоремы должны были уступить мѣсто треволненіямъ новыхъ сраженій.

X.

Десять большихъ кораблей окружаютъ три маленькія судна. Это происходить въ Панамскихъ водахъ. Десять кораблей принадлежатъ свирѣпому диктатору Буэносъ-Айреса, Розасу; три судна составляютъ собственность республики Монтевидео. Первые находятся подъ командой англійскаго адмирала Брауна, одержавшаго раньше немало побѣдъ; вторыми командуетъ Гарибальди, уступившій просьбамъ жителей Монтевидео и бросившій коллегію, гдѣ былъ преподавателемъ математики, чтобы защищать дѣло свободы.

Въ теченіе троихъ сутокъ длился артиллерійскій огонь, и гарибальдійцамъ уже недоставало боевыхъ запасовъ.

— Разбейте на куски якорныя цѣпи и употребите ихъ для картечи! гремитъ Гарибальди.

Браунъ велѣлъ пріостановить огонь. Сдавайтесь! кричитъ онъ въ слуховую трубу своему противнику.

— Лучше смерть, чѣмъ сдаться вамъ, отвѣчаетъ Гарибальди. Браунъ велѣлъ продолжать бомбардированіе съ удвоенной силой. Наступила ночь, уже третья, что герой не спалъ. Боевыхъ запасовъ не было; даже якорныя цѣпи пошли въ дѣло. Гарибальди припомнилъ о подобномъ случаѣ, бывшемъ съ нимъ въ Лагунѣ; онъ. задумалъ повторить и здѣсь то же. Онъ спустилъ на лодки всѣхъ людей и провелъ ихъ между непріятельскими судами. Черезъ нѣсколько времени они всѣ высадились на берегъ.

Онъ съ Анитой оставили судно послѣдними. Едва они сошли и немного отъѣхали на своей лодкѣ, какъ раздался оглушительный взрывъ. Три республиканскія судна были объяты пламенемъ. Непріятель былъ внѣ себя отъ бѣшенства, что добыча, считавшаяся уже за нимъ, ускользнула отъ него неожиданнымъ образомъ.

На берегу стояли солдаты аргентинской республики. Гарибальди велѣлъ своимъ сомкнуться, и со штыками и саблями (боевыхъ запасовъ совсѣмъ не было) бросились они на солдатъ, разсѣяли ихъ, и такимъ образомъ, очистивши себѣ путь, пришли цѣлы и невредимы въ Монтевидео.

— Эти солдаты, точно тигры, говорили аргентинскіе солдаты своему генералу.

— Предводимые львомъ, отвѣчалъ тотъ.

Черезъ нѣсколько дней, флотъ Буэносъ Айреса появляется близь Монтевидео. Сильнѣйшій туманъ заволакивалъ берегъ. Гарибальди выбралъ 12 испытанныхъ отважныхъ молодцовъ и отправился съ ними въ лодкѣ осмотрѣть непріятельскія силы. Одинъ корабль, вооруженный шестью пушками, замѣтилъ лодку, но мелководье не позволяло кораблю преслѣдовать смѣльчаксвъ. Ночью Гарибальди сказалъ своимъ: Бросайтесь всѣ въ море и плывите безъ малѣйшаго шума!

Они бросаются въ воду, держа въ зубахъ сабли, и, приблизившись къ непріятельскому кораблю, неожиданно вскакиваютъ на палубу и убиваютъ часовыхъ. Всѣ находившіеся на кораблѣ были объяты ужасомъ. Гарибальди предложилъ имъ положить оружіе и сдаться въ плѣнъ. Въ нѣсколько минутъ корабль былъ въ полномъ его распоряженіи. Гарибальди выставилъ республиканскій флагъ Монтевидео, направилъ пушки противъ аргентинскихъ судовъ и сталъ громить ихъ съ фланга. Потомъ, снявши якорь, онъ привелъ взятый корабль въ Монтевидео.

— Гарибальди заколдованъ, говорилъ о немъ американскій простой народъ (такъ позже думали и итальянскіе крестьяне); никакое оружіе не приноситъ ему вреда. Онъ руками отгоняетъ пули, какъ другіе это дѣлаютъ съ мухами.

Въ Монтевидео былъ также французскій легіонъ, который храбро помогалъ республикѣ.

Многіе говорили: Гарибальди храбрецъ, но остальные итальянцы — трусы и боятся огня сраженій. Изъ-за этой своей низости, они — невольники даже въ своемъ отечествѣ. Это дошло до ушей Гарибальди. Онъ созвалъ жившихъ въ Монтевидео итальянцевъ и сформировалъ изъ нихъ легіонъ, готовый броситься въ сраженіе.

— Мы должны показать другимъ, говорилъ онъ солдатамъ, — во-первыхъ то, что итальянцы умѣютъ сражаться, и во-вторыхъ, что они готовы жертвовать жизнью за свободу!

Своему легіону, состоявшему изъ тысячи человѣкъ, онъ вручилъ знамя. Знамя было черное толковое, съ нарисованнымъ посреди Везувіемъ, — эмблемой Италіи и революцій, клокотавшихъ, какъ горячая лава, внутри его. Оно было вручено юношѣ Сакки, въ настоящее время итальянскому генералу. Полковникъ Анцони-ди-Альцате былъ администраторомъ легіона.

Съ этими доблестными солдатами, онъ совершилъ много побѣдъ въ чужой странѣ и поддержалъ честь итальянскаго имени. Въ нѣкоторыхъ сраженіяхъ принимали участіе негры, глубоко уважавшіе Гарибальди. Одинъ изъ нихъ, Ангіаръ, послѣдовалъ за Гарибальди въ Италію.

Наиболѣе замѣчательное дѣло было при Сантъ-Антоніо, въ Сальто. Гарибальди, имѣя въ своемъ распоряженіи 184 чел. пѣхоты и 20 человѣкъ кавалеріи, долженъ былъ задержать наступленіе непріятеля изъ 1,500 солдатъ, чтобы дать возможность республиканцамъ Монтевидео совершить отступленіе.

— Семеро противъ одного! обратился Гарибальди къ своимъ. Тѣмъ лучше! Чѣмъ меньше насъ будетъ, тѣмъ больше славы для насъ. Берегите порохъ! Стрѣляйте залпами!

Въ полуразвалившейся лачужкѣ сгруппировались герои. Едва только подошли триста непріятельскихъ солдатъ, какъ легіонеры обдали ихъ градомъ пуль. Пѣхота пришла въ смятеніе. Подошла кавалерія, и встрѣтила стѣну сомкнутыхъ штыковъ. Завязался бой. Кавалеристы сошли съ лошадей и стали драться въ рукопашную. Легіонеры не отступали ни на шагъ. Вокругъ валялись убитые и раненые. Съ одной и съ другой стороны страшно страдали отъ жажды. Итальянцы пѣли патріотическіе гимны.

— Не хватаетъ пороха! съ ужасомъ воскликнулъ одинъ легіонеръ.

— Можно взять порохъ отъ раненыхъ и убитыхъ. И по мѣрѣ того, какъ одни сражались, другіе обшаривали павшихъ и собирали картечь.

Это было по истинѣ геройское сраженіе, достойное пера Аріоста.

Съ полудня 8-го февраля 1846 года до полуночи длился жаркій бой. Съ обѣихъ сторонъ люди изнемогали отъ голода и жажды Изъ легіонеровъ, только сто человѣкъ еще держались на ногахъ и тѣ были почти всѣ ранены или контужены. У непріятеля число раненыхъ и убитыхъ простиралось до 500 человѣкъ. Наконецъ усталые, измученные, разбитые солдаты Аргентинской республики должны были признать себя побѣжденными. Гарибальди со всѣми своими ранеными возвратился въ Сантъ-Антоніо, восторженно привѣтствуемый восхищеннымъ народомъ.

Правительство республики, при извѣстіи объ этомъ знаменитомъ боѣ, произвело Гарибальди изъ полковниковъ въ генералы, и поручило ему великое посольство въ Монтевидео. Итальянскому легіону было предоставлено почетное мѣсто на военныхъ парадахъ, и на его знамени было написано золотыми буквами: «Дѣло 8-го февр. 1846 г. итальянскаго легіона, подъ начальствомъ Гарибальди». Въ то же время, каждый легіонеръ получилъ повязку на руку съ надписью: «Непобѣдимые сражались 8-го февр. 1846 года».

XI.

— Генералъ! гдѣ генералъ? Возможно ли это? прежде чѣмъ его увидишь, разобьешь себѣ голову!…

Такъ кричалъ и ворчалъ адмиралъ Лепэ, который, вошедши въ домъ, обитаемый Гарибальди, заблудился впотьмахъ и не зналъ, куда войти.

— Анита! закричалъ Гарибальди изъ сосѣдней комнаты, кто-то вошелъ въ прихожую: зажги свѣчу!

— Зажги свѣчу! возразила Анита: развѣ ты не знаешь, что у насъ нѣтъ и гроша, чтобы купить свѣчу?

— Правда твоя! вскричалъ Гарибальди, и пошелъ въ прихожую, чтобъ ввести посѣтителя, назвавшаго свое имя.

— Извините, адмиралъ, сказалъ Гарибальди: въ моемъ условіи съ республикой я забылъ выговорить себѣ доставку свѣчей. По всей вѣроятности, вы пришли для того, чтобы говорить со мною, а не видѣть меня, поэтому мы можемъ оставаться въ темнотѣ.

Да! Гарибальди, побѣдоносный генералъ, жилъ въ Монтевидео на солдатскомъ раціонѣ, выдававшемся ему наравнѣ съ прочими легіонерами. Военный министръ, Пахеко-и-Обесъ узналъ объ этомъ на другой день, послѣ посѣщенія адмирала Ленэ. Онъ тотчасъ же послалъ Гарибальди 500 лиръ. Не желая обидѣть друга отсылкой денегъ обратно, Гарибальди тотчасъ же роздалъ эти деньги вдовамъ своихъ товарищей, убитыхъ при С. Антоніо. Онъ оставилъ для себя одну лиру, которую и вручилъ Анитѣ.

— На, вотъ, возьми лиру и купи свѣчей, сказалъ онъ съ озабоченнымъ видомъ Анитѣ. Пожалуйста, береги ихъ, чтобъ не засталъ насъ опять въ темнотѣ адмиралъ, когда придетъ ко мнѣ повидаться.

Не должно однако обвинять республику въ неблагодарности. Она предлагала гарибальдійцамъ земли и фермы; но Гарибальди отвѣчалъ:

— Итальянцы сражаются за свободу, а не ради собственной выгоды.

И предложенія республики были отвергнуты. Его легіонеры привыкли ко всевозможнымъ лишеніямъ. Въ одну экспедицію не хватило мяса. Убили лошадей и питались ихъ мясомъ. Послѣ, побѣдивши непріятеля, овладѣли его лошадьми и замѣнили ими своихъ съѣденныхъ. Однажды, разбивъ непріятельскій корабль, онъ раздѣлилъ поровну добычу между легіонерами; свою же часть роздалъ наиболѣе бѣднымъ легіонерамъ, говоря: спрячьте это для дѣтей. Найдя на кораблѣ большую сумму денегъ, онъ немедленно переслалъ ее въ казначейство Монтевидео.

На его долю оставалось на этотъ разъ три сольда (су)!

XII.

— Анита! моя Анита! вскричалъ Гарибальди въ одно утро 1847 года. Я увижу мое отечество и обниму мою мать! Ты увидишь Италію, моя милая! Увидишь, какъ она прекрасна! Сердце пророчило мнѣ это! Вулканъ, изображенный на нашемъ знамени, дрожитъ и готовъ низвергнуть пламя…

— Что случилось? спросила Анита.

— Вотъ, читай, сказалъ Гарибальди, подвигая къ ней нѣсколько газетъ. — Римъ призываетъ въ возмездію. Случилось нѣчто неслыханное. Выбранъ папой либеральный, честный человѣкъ… Кто могъ бы когда либо предположить такое чудо?

Не теряя времени, онъ отправился къ своему другу, полковнику Анцони. Съ энтузіазмомъ сообщилъ онъ ему обо всемъ, прочитанномъ въ газетахъ, и уполномочилъ Анцони написать письмо папскому нунцію и предложить ихъ услуги Пію IX. Итальянцы находились въ то время подъ впечатлѣніемъ патріотическихъ иллюзій насчетъ новаго папы.

Легіонеры, услышавши эту новость, изъявили желаніе слѣдовать за своимъ вождемъ, прочіе итальянцы открыли подписку для экспедиціи въ Италію. Правительство Монтевидео напрасно убѣждало Гарибальди остаться; герой съ нетерпѣніемъ отвѣчалъ:

— Я не могу здѣсь оставаться долѣе. Я долженъ ѣхать. Что, если я опоздаю, и мы явимся въ Италію послѣдними, когда уже все будетъ кончено!!

XIII.

24 іюня 1848 года, толпа народа стояла въ Ницской гавани. Множество военныхъ и гражданъ наполняли суда, стоящія на якоряхъ. Многіе отправлялись въ лодкахъ на встрѣчу ожидаемому кораблю. Вдругъ раздался крикъ, разомъ повторенный двухтысячной толпой. Вотъ онъ! Вотъ онъ!

На горизонтѣ показался корабль, съ развѣвающимся бѣлымъ флагомъ.

— Разступитесь! Дайте дорогу! идетъ синьора Роза, мать Гарибальди, долой шляпы! Да здравствуетъ мать Гарибальди!

Почтенная старушка приближалась медленными шагами, имѣя около себя, съ правой стороны, добрую мужественную жену Гарибальди, Аниту Риверасъ, пріѣхавшую въ Ниццу изъ Америки нѣсколькими мѣсяцами раньше, съ Менотти, Ричіотти и рѣзвушкой Терезитой, чтобы извѣстить о скоромъ пріѣздѣ героя. Синьора Роза (ее помнятъ еще жители Ниццы), во всѣ эти годы неизвѣстности, собирала каждый вечеръ маленькихъ дѣтей въ гавани и заставляла ихъ молиться о своемъ Джузеппе.

Esperanza, корабль, на которомъ находился герой, приблизился между тѣмъ къ берегу. Легіонеры стали сходить въ лодки. Черезъ нѣсколько минутъ, Гарибальди былъ уже въ объятіяхъ своей святой матери.

Но недолго наслаждался онъ семейными радостями. Онъ горѣлъ нетерпѣніемъ сразиться съ врагами отечества, и отправился въ Туринъ, гдѣ его приняли очень холодно, съ недовѣріемъ, въ которомъ проглядывала зависть. Ему совѣтовали обратится для переговоровъ къ королю Карлу Альберту, находившемуся въ главной квартирѣ въ Ровербеллѣ. Гарибальди сказалъ королю коротко и ясно:

— До сихъ поръ я сражался въ чужой гостепріимной землѣ. Теперь же я пріѣхалъ сюда съ горстью моихъ храбрецовъ, чтобы принять участіе въ сраженіяхъ за родину.

Что же отвѣтилъ на это честное, прямое заявленіе Карлъ Альбертъ? Онъ сказалъ, что хвалитъ благородныя чувства, желалъ бы испытать его, но что онъ еще не знаетъ, какъ быть… и посовѣтуется съ министромъ по возвращеніи своемъ въ Туринъ.

Вотъ что писалъ Гарибальди (письмо это приведено въ его біографіи, написанной синьорой Маріо) о своемъ разговорѣ съ королемъ.

«Я видѣлъ его, видѣлъ этого человѣка, который погубилъ лучшихъ сыновъ Италіи, который осудилъ и меня самого, вмѣстѣ съ другими, на смерть, и понялъ холодность его пріема. И не смотря на это, я служилъ Италіи, подъ начальствомъ этого короля, съ такимъ же рвеніемъ, съ какимъ служилъ бы и республиканскому правительству. Мои храбрецы слѣдовали за мной, такъ какъ горячо вѣрили въ меня. Объединить Италію, избавить ее отъ ига проклятыхъ чужеземцевъ, было моимъ и моихъ соотечественниковъ призваніемъ въ ту эпоху».

Жертвуя своимъ самолюбіемъ, Гарибальди еще разъ отправился въ Туринъ. Военный министръ Риччи сказалъ ему:

— Мы не имѣемъ для васъ мѣста. Поѣзжайте въ Венецію; тамъ можете быть корсаромъ.

На эти недостойныя слова Гарибальди ничего не отвѣтилъ, и только пожалъ плечами. Выйдя изъ министерства, возмущенный до глубины души, онъ встрѣтился съ Джакомо Медичи, котораго онъ пригласилъ изъ Монтевидео въ Италію. Медичи сообщилъ ему печальное извѣстіе о смерти полковника Анцони.

— Въ дорогу! вскричалъ Гарибальди. — Полно медлить и терять попусту дорогое время. Идемъ въ Миланъ. Мы составимъ батальонъ и назовемъ его именемъ нашего храбраго Анцони, котораго имѣли несчастіе потерять.

Слово и дѣло нераздѣльны у Гарибальди, какъ громъ и молнія. Временное правительство въ Миланѣ охотно сохранило за нимъ титулъ генерала и дало право собрать батальонъ и назвать его именемъ Анцони. Когда же правительство узнало, что знаменоносцемъ новаго батальона сдѣланъ Джузеппе Мадзини, то отказалось выдать оружіе. Было выдано очень немного ружей, совершенно негодныхъ къ употребленію. Для обмундированія выданы были куски австрійскаго полотна, найденные въ запасныхъ магазинахъ. Всякій другой, на мѣстѣ Гарибальди, обезкуражился бы, но онъ нисколько не палъ духомъ. Съ солдатами въ полотнянныхъ мундирахъ, онъ отправился въ Бергамо. Батальонъ шелъ, распѣвая патріотическіе гимны, и тѣмъ утѣшалъ себя въ неимѣніи военнаго платья. Но почти тотчасъ былъ отозванъ назадъ; въ Монцѣ онъ получилъ депешу:

«Миланъ и Карлъ Альбертъ сдались на капитуляцію. Бѣгите! Разсѣвайтесь!»

Гарибальди вскипѣлъ негодованіемъ. Между тѣмъ корпусъ нѣмецкой кавалеріи сильно его тѣснилъ. Онъ отправился въ Комо. Здѣсь ожидало его другое горькое разочарованіе. Его пятитысячный отрядъ сократился на двѣ тысячи. Бѣдственное положеніе заставило разсѣяться наиболѣе малодушныхъ.

Герцогъ генуэзскій прислалъ къ нему жандарма съ депешей. Его заставляли перейти на пьемонтскую территорію и признать заключенный съ Австріей трактатъ.

— Я непризнаю никакого перемирія съ Австріей, отвѣчалъ Гарибальди. Я итальянскій солдатъ и далъ клятву сражаться съ врагомъ моего отечества до тѣхъ поръ, пока у меня останется хоть одинъ товарищъ. Скажите герцогу, что я съумѣю сдержать свою клятву.

26-го августа онъ сразился съ австрійцами при Мораццоне. Это было одно изъ сильныхъ кровопролитныхъ сраженій; продержавшись цѣлыя сутки противъ превосходившаго его численностью врага, онъ, въ три часа утра, вывелъ свой батальонъ изъ круга оцѣплявшихъ его австрійцевъ, среди выстрѣловъ и огня. Когда совершенно разсвѣло, австрійцы приблизились съ обѣихъ сторонъ, думая непремѣнно захватить Гарибальди; но они съ изумленіемъ увидѣли, что герой ушелъ изъ ихъ рукъ и стоялъ уже къ нимъ лицомъ къ лицу.

— Гарибальди связался съ дьяволомъ, говорили про него австрійцы.

Австрійскій генералъ d’Аспре, спустя нѣсколько времени, говорилъ пьемонтскимъ генераламъ:

— Единственный человѣкъ могъ бы выиграть эту войну, а вы его игнорировали. Этотъ человѣкъ — Гарибальди. Гарибальди между тѣмъ находился въ Лузано съ 29-ю волонтерами и знаменемъ своего батальона, пробитымъ пушечнымъ ядромъ.

Ломбардская кампанія кончилась.

XIV.

Прошло около пяти мѣсяцевъ. Пій IX бѣжалъ съ Бурбономъ. Въ Римѣ, въ залѣ конституціоннаго собранія, собралось сорокъ народныхъ депутатовъ. Между этими депутатами, одѣтыми въ черное платье, рѣзко выдавалась красная рубашка Гарибальди. Съ трибуны говорилъ патріотъ Армеллини: «Священная лига умножается и объединяется, чтобы свергнуть и уничтожить угнетателей народа. Вы находитесь, граждане, между гробницъ двухъ великихъ эпохъ. Съ одной стороны стоятъ развалины Италіи цезарей, съ другой, развалины Италіи папской. На васъ лежитъ обязанность воздвигнуть новое зданіе на этихъ обломкахъ: Италія и народъ!»

Раздались оглушительные аплодисменты.

Когда стали собирать голоса депутатовъ, принцъ Канино вскочилъ и закричалъ: да здравствуетъ республика! Пришла очередь Гарибальди. Онъ всталъ и воскликнулъ: «къ чему терять время въ пустыхъ формальностяхъ; медлить лишнюю минуту — есть преступленіе; да здравствуетъ республика!»

Было 5-е февраля 1849 года. Въ этотъ день, нѣкоторые упросили отсрочить окончательное провозглашеніе республики. Однако въ слѣдующемъ засѣданіи, 8 февраля, республика была провозглашена. Гарибальди, не смотря на то, что былъ боленъ лихорадкой, отправился въ собраніе подать свой голосъ, и говорилъ своимъ друзьямъ:

— Три года тому назадъ, въ этотъ самый часъ, я входилъ побѣдителемъ въ Сальто. Да будетъ счастлива наша республика!

Въ то же время, французскіе клерикалы заставили свое правительство послать въ Римъ 40 т. войска подъ начальствомъ генерала Удино и 10 кораблей подъ командой Фрегуара, чтобы водворить папу на престолѣ. Съ этихъ поръ Гарибальди начинаетъ дѣйствовать. Съ самаго пріѣзда своего на родину до Ломбардской компаніи, онъ долженъ былъ учить и дисциплинировать многочисленныхъ волонтеровъ, стекавшихся со всѣхъ сторонъ Италіи подъ его знамя.

Узнавъ о высадкѣ непріятеля, онъ говорилъ съ презрѣніемъ тѣмъ, кто ему указывалъ, что у него только 500 ружей и 1264 солдата:

— Что жъ дѣлать? Будемъ воевать на ножахъ и камнями.

Мадзини, этотъ великій знатокъ людей, говаривалъ: «Гарибальди имѣетъ способность побѣждать всѣ препятствія. Онъ говоритъ и дѣйствуетъ съ такими чистыми намѣреніями, что весьма немногіе могутъ подражать ему».

Нѣкоторые рѣшительно не знали, какъ себя держать съ генераломъ въ родѣ Гарибальди. Дандоло, бывшій его солдатомъ, пишетъ: «по своей патріархальной простотѣ, онъ похожъ на главу какого нибудь индійскаго племени. Онъ и его генеральный штабъ одѣты въ ярко-красныя рубашки, въ шляпахъ разныхъ формъ, безъ всякихъ военнымъ значковъ. Они ходятъ, бѣгаютъ въ полномъ безпорядкѣ то туда, то сюда, дѣятельные, озабоченные, предпріимчивые, неутомимые».

Не смотря на весь этотъ видимый безпорядокъ, въ лагерѣ господствовали строжайшая чистота нравовъ и порядокъ. Партія умѣренныхъ его боялась; молодежь и крестьяне обожали его и со всѣхъ сторонъ стекались къ нему въ Римъ, чтобы сражаться подъ его начальствомъ. Между этими юношами былъ нѣкто Лучіано Монора, одинъ изъ главнѣйшихъ дѣятелей пяти дней въ Миланѣ.

Вечеромъ, 29-го апрѣля, Римъ былъ объятъ ужасомъ и смятеніемъ. Приготовлялись къ защитѣ и строили баррикады. Всѣ были въ страшномъ волненіи. Послышался лошадиный топотъ, и собравшійся народъ, позабывъ свой страхъ, при видѣ скакавшаго на лошади Гарибальди, привѣтствовалъ его восторженнымъ Viva Garibaldi!

Онъ явился въ Римъ, какъ разъ во-время, для защиты вѣчнаго города. День спустя, французы съ 7,000 чел. начали наступленіе. Отброшенные милиціонной гвардіей съ большимъ урономъ отъ Porta Самаleggeri, они явились къ воротамъ Санъ-Панкраціо, гдѣ находился Гарибальди съ 300 храбрецовъ, наблюдая за защитой.

Съ этой горстью людей онъ удерживалъ натискъ непріятельскихъ батальоновъ; видѣлъ въ этой гигантской борьбѣ, какъ палъ подлѣ него мертвымъ старшій Монтальди, въ цвѣтущемъ возрастѣ, также пріѣхавшій сюда изъ Америки. Видѣлъ, какъ палъ и другой товарищъ, убитый въ одну минуту съ лошадью, на которой сидѣлъ. Пушечное ядро, упавши неподалеку отъ Гарибальди, обдало его порохомъ; поясъ, къ которому была прицѣплена его шпага, былъ разорванъ мушкетомъ; двѣ другія пули пронизали его бѣлый плащъ. Большая часть изъ 300 солдатъ были переранены въ грудь.

Руки уставали наносить удары. Тогда Гарибальди велѣлъ изнемогавшимъ отступить и стоять въ резервѣ; затѣмъ, собравъ бывшее въ запасѣ войско, повелъ его на непріятеля, съ такой стремительностью, что французы, смѣшавшись, бросились къ сосѣднимъ домамъ, ища убѣжища. Гарибальди продолжалъ преслѣдовать ихъ съ ожесточеніемъ, и они вынуждены были отступить отъ Рима на далекое разстояніе. Длился этотъ памятный бой до 6 часовъ вечера. Французовъ было убито 500 и взято въ плѣнъ 600. Эта побѣда не уступала американскимъ. Окончилось сраженіе. Гарибальди подошелъ къ раненымъ и, поцѣловавши нѣкоторыхъ изъ нихъ, съ признательностью сказалъ:

— Утѣшьтесь друзья! Вы пострадали въ Римѣ, сражаясь за свободу и честь Италіи!

XV.

— Итальянцы противъ итальянцевъ!… Проливать братскую кровь!… Когда же, наконецъ, мы избавимся отъ проклятія, тяготѣющаго надъ Италіей?

Такъ разсуждалъ самъ съ собою Гарибальди, направляясь быстрыми шагами къ виллѣ Боргезе.

Спустя нѣсколько дней послѣ вышеописаннаго нами сраженія съ французами, Гарибальди долженъ былъ идти съ своими солдатами противъ неаполитанцевъ, которые, съ королемъ во главѣ, стали занимать римскую область и хотѣли, въ свою очередь, возстановить папскую тиранію. Этотъ походъ былъ большой жертвой для чувствительнаго, добраго сердца нашего героя. Но всѣ другія чувства нужно было подавить въ себѣ, изъ любви къ родинѣ и свободѣ. Онъ выразилъ солдатамъ свое горе, и воскликнулъ: «Къ братоубійству призываетъ насъ король неаполитанскій!»

8-го мая 1849 года, онъ напалъ на неаполитанцевъ при Палестрино; республиканская доблесть одержала побѣду дорогой цѣной. Пало много храбрыхъ волонтеровъ. 19-го мая, онъ напалъ на нихъ вновь при Веллетри. Здѣсь, во время боя, нѣкоторые изъ его солдатъ обратились въ бѣгство; онъ сталъ посреди дороги, чтобы удержать ихъ. но былъ опрокинутъ натискомъ. Въ это время, непріятельскія лошади проскакали черезъ него, ранивъ его въ колѣно и плечо. Но онъ тотчасъ же всталъ и показался передъ солдатами въ своемъ бѣломъ плащѣ, воодушевилъ ихъ, и, вмѣстѣ съ ломбардскимъ батальономъ берсальеровъ, отбросилъ непріятеля до самыхъ стѣнъ города. Между тѣмъ, неаполитанскій король со своими батальонами успѣлъ убѣжать. Многіе говорятъ, что нетерпѣливость Гарибальди, ускорившаго сраженіе, помѣшала республиканцамъ окружить непріятеля и тѣмъ самымъ отрѣзать ему путь къ отступленію. Другіе же объясняютъ, что генералъ Росселли, около котораго группировались военныя власти Рима, не помогъ Гарибальди, — какъ это долженъ былъ сдѣлать, — преслѣдовать бурбонцевъ. Такъ или иначе, но Гарибальди двинулся въ неаполитанское королевство, объявляя повсюду жителямъ, что онъ явился «поднять знамя объединеннаго отечества». Между тѣмъ поднимался ураганъ со стороны европейскихъ правительствъ противъ республики. Австрійцы шли на Болонью, испанцы высаживались въ Фьюмичино, французы угрожали нападеніемъ на Римъ. Гарибальди былъ опять немедленно призванъ въ Римъ для защиты города. Онъ едва поспѣлъ туда во-время.

Наступила ночь 2-го іюня. Защитники города, которые наблюдали ночью на своихъ постахъ, на виллѣ IIамфичи, увидѣвъ направляющееся въ эту сторону знамя, тотчасъ окликнули:

— Кто идетъ?

— Римская республика! было отвѣтомъ.

Знамя двинулось впередъ; за нимъ слѣдовали батальоны: то были шесть тысячъ французскихъ солдатъ, которые, посредствомъ измѣны, овладѣли этимъ постомъ. Крикъ ужаса вырвался изъ устъ всѣхъ гарибальдійцевъ. Самъ Гарибальди находился вмѣстѣ съ докторомъ Рипари, осматривавшимъ его старыя раны. Узнавъ о случившемся, онъ бросился со своими стремглавъ къ воротамъ Санъ-Панкраціо. Французы заняли, кромѣ виллы Памфичи, виллу Валентины и Четырехъ Вѣтровъ. Со всѣхъ сторонъ собрались волонтеры; начался ужасный, гигантскій бой. Гарибальди штыкомъ кололъ безпощадно французовъ.

— Впередъ! впередъ! кричалъ онъ. Отбивайте врага! Въ этихъ стѣнахъ происходитъ защита Рима, поддержите честь итальянскаго оружія!

Генералъ Медичи расположился со своими войсками на другой сторонѣ Рима, и занялъ казино Vascello, вокругъ котораго кипѣлъ жаркій бой. Въ теченіе 17-ти-часовой стычки, французы потеряли вчетверо болѣе солдатъ, чѣмъ итальянцы.

Отчаянная битва возобновлялась ежедневно. Гарибальдійцы находились въ томъ самомъ Римѣ, гдѣ когда-то раненый на смерть гладіаторъ скрывалъ свою скорбь и приготовлялся съ достоинствомъ кончить свое мучительное существованіе. 40 т. человѣкъ съ 36 осадными орудіями окружали городъ, и этотъ послѣдній находилъ еще возможность сражаться, выбиваясь изъ силъ, безъ надежды на спасеніе.

12-го іюня генералъ Удино предложилъ городу сдаться. «Римъ не сдается», гордо отвѣчалъ тріумвиратъ. И опять, сильнѣе прежняго, возобновилась битва. Гарибальди писалъ правительству объ этомъ сраженіи: «Ярость нашихъ была страшно возбуждена: не имѣя боевыхъ запасовъ, храбрецы вооружались камнями и пускали ихъ въ непріятеля, вырывали у него штыки изъ ружей и пускали ихъ въ дѣло».

День и ночь бомбардировался городъ, священный не только для итальянцевъ, но и для всего образованнаго міра; городъ, гдѣ собраны величайшія сокровища искусства двухъ эпохъ: классической и возрожденія. А между тѣмъ, ужаснымъ дождемъ бомбъ и гранатъ, разрушались памятники древности и убивались беззащитныя женщины и дѣти.

Медичи держался на своей позиціи въ Vascello 22 дня, ожесточенно сражаясь. «Объ одномъ этомъ дѣлѣ Медичи можно бы написать цѣлый томъ», писалъ Гарибальди. Каждый бастіонъ сопротивлялся до послѣдней степени. Даже дѣти записывались въ число защитниковъ, сгорая желаніемъ запечатлѣть своею кровью потерю республики. Ломбардскій батальонъ показалъ чудеса храбрости. Одинъ изъ легіонеровъ, живописецъ Джироламо Индуно, былъ отнесенъ въ госпиталь съ 27-ю ранами, нанесенными штыкомъ. Бертони спасъ его, вылѣчилъ, и вотъ 4-го іюня этого года, онъ оплакивалъ своего Гарибальди во время торжественной похоронной церемоніи, совершавшейся въ Миланѣ.

Вечеромъ 29-го іюня, въ день св. Петра, Римъ иллюминовался, какъ и въ прежніе годы. Античный стоицизмъ!

Но вдругъ поднялась страшная буря. Удары грома разражались надъ городомъ съ ужасной силой, свѣтъ молніи смѣшался съ огнемъ бомбъ. Французы, воспользовавшись ураганомъ, попытались нанести защитникамъ города послѣдній ударъ. Гарибальди, его сподвижники и ломбардскій батальонъ удерживали позицію на виллѣ Spada. Бомбы пробивали стѣны. Но на это не обращали вниманія защитники. Не имѣя пуль и пороху, они убивали и ранили штыками, саблями, пиками. Негдѣ было ступить: все пространство было усѣяно мертвыми и ранеными. Въ эту ночь Гарибальди былъ ужасенъ! Его сабля, подобно громовому удару, поражала враговъ. Онъ казался Леонидомъ, защищающимъ Ѳермопильскій проходъ. «Я дрожалъ отъ ужаса каждую минуту, боясь чтобы онъ не палъ въ этой кровавой стычкѣ; но нѣтъ, онъ стоялъ на ногахъ, спокойный, ясный, неуязвимый, какъ судьба» (писалъ о немъ Бекки). Къ его ногамъ упалъ молодой Морозини; немного поодаль его, вѣрный мавръ, Андрей Ангіаръ, палъ съ раздробленною бомбой головою. Лучіано Монора, видя эту рѣзню, отчаявшись спасти Римъ, закричалъ: «Неужели для меня пуля не отлита?» Въ эту самую минуту, желанная пуля поразила его въ грудь.

Въ то время, какъ онъ падалъ сраженный, въ римскомъ собраніи было рѣшено не сдаваться, но прекратить защиту города, ставшую невозможной. Протестовали Мадзини и Гарибальди.

XVI.

Анита, избѣжавъ опасности, благополучно добралась, черезъ непріятельскіе кордоны, до своего Джузеппе. Черезъ два мѣсяца, она вновь готовилась стать матерью.

— Вѣрь мнѣ, Анита, говорилъ ей Гарибальди; мы здѣсь находимся не въ обширныхъ степяхъ твоей Америки. Осада продлится довольно долго… Я боюсь за тебя, моя дорогая!.. ты скоро должна родить: побереги себя, ради нашего ребенка!

— Ты не хочешь, чтобы я была подлѣ тебя, съ горемъ отвѣчала Анита: — Ищешь предлоговъ отдалить меня! О, я хорошо понимаю, ты сомнѣваешься въ моемъ мужествѣ! Но развѣ раньше я не переносила всевозможныхъ лишеній? Солдатская жизнь, жизнь на лошади — развѣ не страсть моя? Что значатъ для меня трудъ и лишенія, когда я ихъ буду раздѣлять съ тобой?

Французы готовились войти въ Римъ, когда Гарибальди, собравши всѣхъ своихъ солдатъ на площади св. Петра, обратился къ нимъ съ этими словами, полными спартанской простоты и величія:

— Солдаты! Вотъ что хочу я предложить тѣмъ, кто послѣдуетъ за мной: голодъ, холодъ, зной. Ни жалованья, ни казармъ, ни боевыхъ снарядовъ: но безпрерывныя стычки и утомительныя передвиженія. Кто любитъ славу и отечество, слѣдуй за мной?

— Идемъ! Идемъ! закричали тысячи голосовъ.

Почти 4 тысячи человѣкъ послѣдовали за нимъ. Кромѣ Аниты, съ нимъ поѣхали также Чичероваккіо и священникъ Уго Басси. Гарибальди былъ совершенно безъ гроша денегъ. Для продовольствія солдатъ онъ взялъ впередъ изъ военной кассы. Для содержанія себя и жены онъ вынужденъ былъ продать часы. Импровизированный батальонъ подвергался всевозможнымъ преслѣдованіямъ; но Гарибальди, быстрыми переходами, избѣгалъ враговъ и превозмогалъ всѣ трудности. Онъ хотѣлъ поднять Тосканскую область, но все здѣсь было подавлено страхомъ и безнадежностью. Тогда онъ вскричалъ, обращаясь къ своимъ:

— Намъ остается умереть за Венецію!

Но нечеловѣческія мученія уменьшили его маленькое войско до 1500 человѣкъ и, не зная, какъ достичь береговъ Венеціи, онъ отвелъ своихъ товарищей въ республику Санъ-Марино, гдѣ и объявилъ имъ, что они могутъ возвратиться каждый къ, своему очагу. Самъ же онъ отвергалъ всякое мирное соглашеніе съ австрійцами. Сто человѣкъ рѣшились слѣдовать за нимъ куда бы то ни было. Съ ними онъ хотѣлъ бѣжать моремъ, но непріятельскія лодки уже готовы были захватить ихъ въ плѣнъ. Онъ съ женою спасся, но не такъ счастливо отдѣлался бѣдный Уго Басси, котораго австрійцы притащили въ Болонью, гдѣ, послѣ духовнаго и военнаго суда надъ нимъ, безчеловѣчно умертвили его.

Это происходило 4-го Августа^[1], при заходѣ солнца. Небольшой кабріолетъ, запряженный одной лошадью, медленно подвигался по дорогѣ, ведущей отъ морскаго берега къ равенскимъ лѣсамъ. Въ этомъ кабріолетѣ, на соломенномъ тюфякѣ, полулежала молодая женщина съ лихорадочно горѣвшими глазами.

— Мужайся, Анита! шепталъ ей Гарибальди, одѣтый крестьяниномъ и державшій передъ ней зонтикъ для защиты отъ солнца. Мужайся, моя сильная подруга! Въ этихъ домикахъ мы попросимъ убѣжища.

— Я умираю, Джузеппе, простонала молодая женщина, опрокидываясь назадъ.

Воспаленныя уста ея покрылись бѣлой пѣной. Гарибальди вынулъ шелковый платокъ и вытеръ ей ротъ. Двое товарищей (одинъ изъ нихъ былъ капитанъ Леджеро), слѣдовавшихъ за кабріолетомъ, были взволнованы до глубины души. Жалость разрывала сердце. Они были свидѣтелями, какъ Гарибальди, преслѣдуемый австрійцами на морѣ, схватилъ Аниту изъ лодки и несъ ее на плечахъ довольно долго по морю, подвигаясь медленно, такъ какъ вода была по поясъ. Одинъ другъ далъ ему кабріолетъ: въ немъ-то и ѣхала теперь Анита.

Какой то крестьянинъ остановился на дорогѣ и смотрѣлъ на это странное шествіе.

— Ради Бога, обратился къ нему Гарибальди, спасите эту женщину. Я не прошу ничего для себя, но умоляю за нее. Жажда ее измучила. Дайте ей хоть нѣсколько капель воды и позвольте отдохнуть немного.

— Я не хозяинъ этого домика, отвѣчалъ крестьянинъ, но сейчасъ пойду и позову Равалью.

Съ фермы вышла женщина и, подошедши къ Анитѣ, содрогнулась отъ жалости и состраданія.

— Бѣдняжка! вскричала она. — Пуститься въ дорогу въ подобномъ положеніи. Но вѣдь это значитъ идти на вѣрную гибель. Какое счастье, что у насъ случился докторъ, призванный для хозяйки! Сейчасъ же позову его сюда!

Въ самомъ дѣлѣ, на фермѣ находился докторъ Наннини, изъ Сантъ-Альберто, призванный для больной жены фермера. Онъ тотчасъ же прибѣжалъ сюда и, посмотрѣвши на Аниту, сказалъ:

— Она умираетъ!

Подойдя къ Гарибальди, онъ проговорилъ вполголоса:

— Неужели это вы? лицо… борода… вы? Гар…

— Молчите, изъ сожалѣнія къ ней! прошепталъ Гарибальди. Вы знаете, что враги меня преслѣдуютъ, и всѣ тѣ, кто окажетъ мнѣ помощь, будутъ наказаны. Не разоблачайте меня!

Подошелъ фермеръ Джузеппе Равалья и, вмѣстѣ съ другими, приготовлялся перенести Аниту въ верхнюю комнату, гдѣ была приготовлена постель. На тревожные вопросы Гарибальди, докторъ отвѣчалъ, что сильнѣйшая опасная лихорадка подтачиваетъ жизнь Аниты.

Съ величайшей предосторожностью, поднялъ изгнанникъ умирающую на ея тюфякѣ, Равалья поддерживалъ ея ноги. Начали медленно входить на лѣстницу. Но едва они поднялись на нѣсколько ступеней, какъ Анита судорожно заметалась.

— Джузеппе! вскричала она: — дѣти!..

Еще нѣсколько конвульсивныхъ движеній, и, какъ сраженная, Анита вытянулась на своемъ соломенномъ ложѣ. Она скончалась.

— Нѣтъ, нѣтъ, она не умерла! кричалъ Гарибальди. Понесемъ ее наверхъ. Это просто обманъ… она столько выстрадала, моя бѣдная Анита! Она придетъ въ себя: она сильна… Говорю вамъ, она не умерла! Это невозможно… наше существованіе танъ тѣсно связано, что ея смерть повлекла бы за собою и мою. Посмотри на меня, Анита!.. открои глаза… говори же… вздохни…

Отчаяніе Гарибальди доходило до безумія. Онъ рыдалъ и покрывалъ поцѣлуями жалкую одежду своей Аниты! Къ нему подошелъ капитанъ Леджеро и тихо сказалъ:

— Заклинаю тебя именемъ Италіи, дѣтьми твоими, бѣги скорѣе, пора! насъ могутъ схватить австрійцы.

Онъ приподнялся съ колѣнъ. Задыхаясь, упавшимъ голосомъ, онъ попросилъ стаканъ воды. Напившись, онъ поднялъ взоръ къ небу, еще въ послѣдній разъ взглянулъ на свою Аниту, и, подавляя въ груди рыданія, направился къ выходу. Въ дверяхъ онъ остановился, и, снявши единственное кольцо, подаренное ему когда-то Анитой, подалъ его доброму фермеру Равалья.

— Нѣтъ, сказалъ честный крестьянинъ, — храните это кольцо у себя; оно для васъ священно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Смерть Аниты составляло такое важное событіе въ жизни героя, что мы считаемъ нужнымъ привести относящійся къ этой смерти разсказъ самого Гарибальди, написанный имъ еще до 1859 года, съ котораго начинается освобожденіе Италіи.

"Извѣстія о первыхъ реформахъ, сдѣланныхъ въ Италіи въ 1828 году, возбудили въ сердцахъ изгнанниковъ чувства глубокой радости и побудили ихъ переплыть океанъ, чтобы поддержать святое дѣло отечества. Анна съ малютками отправилась въ путь предвѣстниками экспедиціи, и пріѣхала въ Геную къ началу возрожденія, когда заря свободы обѣщала нашему несчастному народу единство, желанное въ теченіе многихъ вѣковъ.

"Въ то время, когда я оставался въ Ломбардіи, до перемирія, Анна отправилась съ дѣтьми на жительство въ Ниццу, гдѣ терпѣливо переносила мое отсутствіе. Когда же она узнала о моей болѣзни въ Генуѣ, немедленно пріѣхала ко мнѣ и потомъ сопровождала меня во Флоренцію. Во второй разъ она пріѣзжала ко мнѣ въ Ріети, и отсюда слѣдуетъ ея третья печальнѣйшая поѣздка въ Римъ, куда она явилась, сохраняя инкогнито, перешедши черезъ французскіе ряды, объясняя свой пріѣздъ необходимостью ухода за моей раной.

"Я рѣшился искать счастья внѣ Рима, послѣ того, какъ славное республиканское войско принуждено было уступить. Анна захотѣла слѣдовать за мною и раздѣлить опасности труднаго предпріятія. Напрасно я отговаривалъ, напрасно указывалъ ей на то, что въ беременномъ состояніи она не сможетъ перенести трудностей долгаго перехода. Я страдалъ отъ ея близости и искалъ тысячи разныхъ предлоговъ удалить ее. Но она отвѣчала на мои мольбы: «Неужели ты во мнѣ сомнѣваешься? Развѣ я не дала тебѣ доказательствъ моего безстрашія? Сраженія были для меня развлеченіемъ, а лишенія вознаграждались твоей близостью».

"Я началъ мое отступленіе, послѣ многихъ перипетій, въ Санъ-Марино. Анна опасно заболѣла. Я настаивалъ, чтобы она здѣсь осталась, но безполезно. Опасная болѣзнь увеличивалась, но не уменьшалась рѣшимость ея не оставлять меня и слѣдовать за мною всюду.

"Отъ Санъ-Марино сильно убавился мой батальонъ, и только съ немногими вѣрными друзьями подвигался я впередъ, превозмогая настойчиво всѣ возможныя препятствія и опасности отступленія. Мы промучились цѣлую ночь, снаряжая лодки, долженствовавшія перевезти мой малочисленный отрядъ въ Венецію. Анна, сидя на камнѣ, печально смотрѣла на наши утомительныя усилія.

"Во время переѣзда моремъ, Анна жестоко страдала и высадилась съ напряженіемъ силъ на берегъ Мезолы.

"Напрасно бѣдняжка ласкала себя надеждой, что на землю сойдетъ она здоровѣе. На землѣ для нея была уже готова могила!

"А между тѣмъ, о, возлюбленная моя Анита, неосвобожденная земля покрываетъ все еще твои драгоцѣнные останки! Но близокъ часъ возмездія! Италія скоро будетъ свободна, а съ нею вмѣстѣ и твой гробъ; но какъ отдать его твоимъ дѣтямъ, несравненная мать!

"Равенцы! Вы сохраняете съ гордостью прахъ Данте, этого колосса итальянской поэзіи. Умоляю васъ! соберите кости этой мученицы за искупленіе народа, раздѣлявшей вмѣстѣ со мною всѣ ужасы войны за итальянское освобожденіе, и сохраните ихъ! Вы сдѣлаете святое, благочестивое дѣло! Всѣ итальянцы, знавшіе ее, всѣ любящіе свое отечество вмѣстѣ съ ея сиротами будутъ благословлять васъ.

"Ея дѣти и я будемъ молить Всевышняго о ниспосланіи благословенія на васъ. Вы заслужите не только благодарность Италіи, но также и Новаго Свѣта, бывшаго для нея и дѣтей ея колыбелью.

«Пусть легка будетъ надъ тобою равенская земля, достойная дочь американскаго народа»!

XVII.

Нѣсколько дней спустя послѣ смерти Аниты, человѣкъ мужественный и сильный на видъ, но съ лицомъ чрезвычайно блѣднымъ и печальнымъ, уходилъ изъ Моденскаго герцогства. Дорога, по которой онъ проходилъ, была совершенно пустынна, но спустя нѣсколько времени, на ней появилась толпа солдатъ, горланившихъ и изрыгавшихъ варварскія ругательства. Австрійцы были направлены повсюду, гдѣ только могъ пройти Гарибальди. Человѣкъ, о которомъ мы упоминали выше, замѣтивъ въ недалекомъ разстояніи харчевню, вошелъ въ нее, чтобы отвлечь отъ себя подозрѣніе солдатъ. Едва онъ расположился у стола, какъ туда вошло нѣсколько кроатовъ. — Я открытъ! сказалъ про себя путникъ и уже приготовился къ защитѣ.

Полупьяные солдаты сѣли у сосѣдняго стола и, попивая вино, подносимое имъ дрожащимъ отъ страха хозяиномъ, кричали:

— Ну, Гарибальди! ты попадешься въ наши сѣти… мы тебя найдемъ…

Гарибальди всталъ и потихоньку проскользнулъ въ выходную дверь…. Спустя немного, онъ былъ уже далеко отъ своихъ преслѣдователей, пробираясь полями впередъ.

Не правда, (какъ нѣкоторые утверждали), что Гарибальди, переодѣвался монахомъ. Уважаемый священникъ Донъ Джіованни Верита, дававшій ему убѣжище въ своемъ домѣ, опровергаетъ самымъ рѣшительнымъ образомъ эту выдумку. Гарибальди и капитанъ Леджеро проходили всюду, одѣтые въ свое обыкновенное платье. Смѣлые патріоты, презиравшіе грозившую имъ опасность, помогали имъ въ бѣгствѣ, и, благодаря ихъ самоотверженію, Гарибальди могъ наконецъ ступить на берегъ Порто Венере и добраться до Кьявари.

Народъ радостно толпился вокругъ своего героя; но интендантъ Коссилья, именемъ сардинскаго короля, арестовалъ его, и подъ конвоемъ карабинеровъ препроводилъ въ Геную. Это былъ знакъ признательности пьемонтскаго правительства за страданія и жертвы, принесенныя героемъ изъ любви къ Италіи. Но этотъ недостойный поступокъ возмутилъ народъ и парламентъ; въ засѣданіи 10-го сентября, депутаты, послѣ энергическихъ упрековъ, обращенныхъ къ министру Пирелли, сдѣлали постановленіе, въ которомъ значилось, что «арестъ генерала Гарибальди и угроза ему изгнаніемъ изъ Пьемонта были нарушеніемъ правъ, обезпеченныхъ конституціей, и оскорбленіемъ чувства итальянской чести и славы»,

Но и послѣ этого, его не выпустили изъ заключенія. Многіе отправлялись въ тюрьму посѣтить его, и никто не слыхалъ отъ него ни слова жалобы или негодованія противъ своихъ гонителей. Онъ словно не замѣчалъ, что находится въ плѣну, и со всѣми говорилъ о будущности Италіи.

— Не теряйте надежды, говорилъ онъ, приготовляйтесь къ борьбѣ за національную независимость. Война эта близка и неизбѣжна.

Министерство, не смотря на парламентское постановленіе, хотѣло спровадить его подальше; но, передъ отъѣздомъ, Гарибальди попросилъ позволенія повидаться съ матерью и дѣтьми. Полицейскій служитель сопровождалъ героя, защитника Рима, къ уважаемой старушкѣ, синьорѣ Розѣ. Доброй женщинѣ было тогда уже 74 года. Она поплакала съ Гарибальди о потерѣ Аниты и обѣщала присматривать за его дѣтьми, ввѣряемыми ея любви и попеченію.

— Если намъ съ тобой не суждено будетъ увидѣться на землѣ, проговорила она, прощаясь съ нимъ, — и я, по возвращеніи твоемъ въ родной домъ, буду покоиться на кладбищѣ, то вспоминай иногда обо мнѣ, которая такъ много тебя любила.

Гарибальди былъ привезенъ на кораблѣ въ Тунисъ. Но тунисскій бей, опасаясь затрудненій, не позволилъ ему жить въ городѣ. Изгнанникъ скитался изъ Маддалены въ Гибралтаръ, изъ Гибралтара въ Тангеръ и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день высадился въ Нью-Іоркѣ.

Здѣсь, въ одной наименѣе населенной части города, находилась свѣчная фабрика и табачный магазинъ. Гарибальди работалъ на фабрикѣ, генералъ Авеццана сортировалъ сигары въ табачномъ магазинѣ. Одишъ морской офицеръ, старый пріятель Гарибальди, проѣздомъ черезъ Нью-Іоркъ отправился на фабрику повидаться съ нимъ, и засталъ его съ засученными рукавами, обмакивавшаго свѣчную свѣтильню въ кипящее сало. Увидѣвши друга, Гарибальди вскричалъ:

— О, мой милѣйшій, благодарю, что ты навѣстилъ меня! Охотно обнялъ бы я тебя, еслибъ не былъ запачканъ. По правдѣ сказать, я задыхаюсь отъ этого ремесла. Мнѣ нуженъ воздухъ, движеніе, просторъ, море. Надѣюсь, мы скоро увидимся на морѣ!

И въ самомъ дѣлѣ, немного спустя, онъ оставилъ свѣчную фабрику и принялъ команду на коммерческихъ судахъ, совершавшихъ плаваніе въ Лиму и Китай. Въ 1854 году, увѣренный, что можетъ безопасно, не подвергаясь преслѣдованіямъ правительственныхъ властей, увидѣть свое отечество, онъ возвратился въ родную Ниццу. Но, увы! на берегу не встрѣтила его сѣдая старушка-мать; она умерла 19-го марта 1852 года, въ день имянинъ Гарибальди, благославляя на смертномъ одрѣ своего возлюбленнаго Джузеппе. Съ тѣхъ поръ, 19-е марта было всегда для Гарибальди и днемъ пріема поздравленія и днемъ печали, и тысячи телеграммъ и поздравительныхъ писемъ, которыя онъ обыкновенно получалъ въ этотъ день своихъ имянинъ, только усиливали горечь воспоминанія.

Въ родномъ домикѣ онъ нашелъ своихъ братьевъ и дѣтей. У Гарибальди было четверо братьевъ. Анджело, его старшій братъ, пустился въ торговыя предпріятія, нажилъ состояніе и умеръ сардинскимъ консуломъ въ Америкѣ. Миккеле, меньшій послѣ Дж. Гарибальди, былъ морскимъ капитаномъ: онъ умеръ 22-го іюля 1866 г. Феличе, младшій изъ братьевъ, занимался торговлей; онъ умеръ на рукахъ Гарибальди въ ноябрѣ 1855 года. У синьоры Розы была еще дѣвочка, но эта послѣдняя по какому-то случаю обожглась и умерла. Братъ Феличе оставилъ герою маленькое наслѣдство и, благодаря этому обстоятельству, Гарибальди могъ купить часть острова Капреры, на который, въ теченіе многихъ лѣтъ, смотрѣлъ, какъ на желанное мирное убѣжище отъ треволненій жизни.

Къ этому періоду жизни Гарибальди примѣшивается знакомство съ одной женщиной. Въ Лондонѣ онъ познакомился съ одной очаровательной знатной вдовой, обладавшей большимъ состояніемъ. Онъ влюбился въ нее и предложилъ ей сдѣлаться его женой. Она съ радостью приняла его предложеніе и послѣдовала за нимъ въ Италію. Въ теченіе двухъ лѣтъ они были женихомъ и невѣстой, но было нѣчто такое, что заставляло ихъ опасаться связать себя на всю жизнь неразрывными узами. Она вращалась въ такъ называемомъ высшемъ обществѣ и соблюдала, его законы и этикеты; онъ же старательно избѣгалъ церемонныхъ свѣтскихъ собраній и предпочиталъ илъ простыя народныя развлеченія. Когда онъ пріѣхалъ, въ 1856 году, въ Лондонъ для заключенія брака, то убѣжалъ изъ дому своей невѣсты, въ ужасѣ.

— Слишкомъ пышно, тщеславно, говорилъ онъ. Лакей торчитъ на глазахъ и ходитъ слѣдомъ за мной. Приходится три часа сидѣть за обѣдомъ; не знаешь, въ которомъ часу доберешься до постели… Мѣсяцъ подобной жизни убилъ бы меня.

Свадьба разстроилась. Гарибальди, между прочимъ, боялся, чтобы аристократическія связи не помѣшали ему посвятить себя всецѣло народу. А онъ уже предчувствовалъ, что часъ народнаго отмщенія приближается.

XVIII.

Гарибальди, обладавшій величайшимъ практическимъ смысломъ, хотѣлъ, чтобы первое движеніе Италіи привело уже къ полезному результату. Поэтому онъ писалъ синьорѣ Джесси Уайтъ Маріо, 3-го февраля 1856 года, слѣдующія слова, дающія ключъ къ разгадкѣ его дальнѣйшаго образа дѣйствій:

«Въ Пьемонтѣ находится 40-тысячное войско и честолюбивый король: это — элементы иниціативы и успѣха, въ которые вѣруетъ въ настоящее время большая часть итальянцевъ».

Одушевленный этими чувствами, онъ вступилъ охотно въ члены итальянскаго національнаго общества, состоявшаго подъ предсѣдательствомъ Георгія Паллавичино. Программа общества была слѣдующая: «ставить впереди всего, не смотря на предрасположеніе къ той или другой политической формѣ, великій принципъ независимости и единства Италіи; быть заодно съ Викторомъ Эммануиломъ, пока онъ будетъ съ Италіей, насколько позволяютъ границы благоразумія».

Буря поднималась противъ Австріи. Наступилъ 1859 годъ. Викторъ Эммануилъ призвалъ къ себѣ Гарибальди въ январѣ. Послѣ разговора съ королемъ, выйдя съ веселымъ лицомъ изъ кабинета, герой сказалъ Бертони:

— На этотъ разъ что-нибудь да будетъ. Скажи друзьямъ, чтобы они были наготовѣ. Нужно соединиться всѣмъ намъ, если мы желаемъ видѣть Италію объединенной. Разсчитываю на васъ и прочихъ друзей.

— А французы? спросилъ его Бертони, пожимая ему руку и намекая на осаду Рима.

— Чѣмъ больше будетъ насъ, тѣмъ меньше мы будемъ нуждаться въ нихъ, отвѣтилъ Гарибальди.

Затѣмъ, озабоченный мыслью объ освобожденіи Италіи, онъ сталъ развивать передъ Бертони свои планы, свои надежды.

— Ты увидишь, заключилъ онъ: — цѣлые батальоны гражданъ двинутся съ неудержимымъ стремленіемъ противъ австрійцевъ; увидишь Италію, освобожденную нашими руками. Но мы должны быть всѣ заодно и хорошо вооружены, если не желаемъ чужой помощи.

Наполеонъ III и Ламармора были противъ сформированія волонтерскихъ корпусовъ, по мотивамъ, легко понятнымъ. Но Кавуръ имѣлъ осторожность не уступить. Декретомъ 17-го марта 1859 года, Гарибальди уполномочивался сформировать волонтерскій отрядъ, подъ названіемъ альпійскихъ стрѣлковъ. Онъ тотчасъ же призвалъ къ себѣ своихъ друзей: Козенца, Медичи, Ардоино, Нино Биксіо, Савки. Доктору Бертони было поручено завѣдывать походными лазаретами.

Энтузіазмъ, произведенный именемъ Гарибальди, былъ неописанный. Толпы бѣжали зачисляться подъ его знамя; дворяне и простой народъ, архитекторы, инженеры, адвокаты, живописцы — всё лица, бросавшія выгодныя мѣста и почетное положеніе въ обществѣ, чтобы взяться за оружіе. Бѣдные крестьяне отдавали свою жизнь на защиту отечества. Безбородые юноши умоляли принять ихъ въ ряды волонтеровъ, и Гарибальди велѣлъ внести имена ихъ въ списки волонтеровъ, такъ какъ въ Римѣ онъ видѣлъ дѣтей, исполнявшихъ трудныя работы. Бертони прибавляетъ:

«Много нужно было имѣть снисходительности во время освидѣтельствованія новобранцевъ, потому что мольбы и жалобы отвергаемыхъ были такъ горьки, трогательны, убѣдительны, что становилось больно за нихъ. Каждый изъ нихъ говорилъ: „Увидите, я натворю чудесъ, увидите“. — II это было справедливо. — Многіе изъ отвергнутыхъ по болѣзни все-таки послѣдовали за войскомъ, и я видѣлъ ихъ переходившими Альпы и сражавшимися между горными ледниками. Въ то же время, лѣча больныхъ и раненыхъ, я изумлялся терпѣнію, съ какимъ они переносили жесточайшія мученія».

XIX.

23-го мая, лагерь альпійскихъ стрѣлковъ былъ въ большомъ смятеніи. Звонили къ сбору. Импровизированные солдаты спѣшили захватить свое оружіе…

— Скорѣе! скорѣе! въ походъ! говорили офицеры.

— Куда же мы идемъ?

— Это тайна! Гарибальди знаетъ куда, и довольно.

Черезъ нѣсколько минутъ всѣ были готовы; двинулись въ путь. Радостно забились сердца волонтеровъ: «Наконецъ, идемъ сражаться! Слава, Богу, жизнь въ казармѣ кончилась»! говорили они тихо одинъ другому.

— Тише! скомандовали вдругъ офицеры. Въ походѣ не разговариваютъ.

Въ молчаніи прошли они цѣлую ночь. Гарибальди объѣзжалъ ряды волонтеровъ и однимъ словомъ вызывалъ мужество уставшихъ, ободрялъ и поддерживалъ энтузіазмъ въ другихъ. 24-го они наконецъ приблизились къ озеру Лаго-Маджоре. «Тамъ ломбардская земля»! говорили юноши, а другіе прибавляли: «тамъ нашъ домъ, тамъ наши бѣдныя, вздыхающія по насъ, матери». Здѣсь были приготовлены баркасы, на которыхъ волонтеровъ перевезли на другой берегъ. Въ Сесто-Календе находился первый аванпостъ австрійцевъ. Эти послѣдніе, при видѣ красныхъ рубашекъ гарибальдійцевъ, побросали въ страхѣ оружіе и молили о пощадѣ. Граница была открыта. Движеніе Гарибальди было такъ внезапно и смѣло, что австрійцы были совершенно сбиты съ толку. Между тѣмъ онъ издалъ манифестъ, въ которомъ призывалъ ломбардцевъ къ возстанію. «Къ оружію! взывалъ онъ: — рабство должно прекратиться! кто можетъ владѣть оружіемъ и не возьмется за него въ настоящую минуту, тотъ измѣнникъ».

Въ свою очередь и свирѣпый австрійскій фельдмаршалъ Гіулаи, внѣ себя отъ гнѣва, также издавалъ прокламаціи; но эти прокламаціи были замѣчательны лишь по своей нелѣпой жестокости. «Даю честное слово (объявлялъ онъ), что всѣ тѣ мѣста, гдѣ жители пристанутъ къ революціи, будутъ преданы огню и мечу». Онъ призвалъ кровожаднаго, жестокаго генерала Урбана и послалъ его противъ Гарибальди.

— Клянусь вамъ, сказалъ Урбанъ Гіулаю, что я схвачу и черезъ нѣсколько дней повѣшу Гарибальди и всѣхъ его разбойниковъ.

Не теряя времени, Урбанъ двинулся къ Варезе, оставляя на своемъ пути слѣды разрушенія и грабежа. Но Гарибальди, съ помощью храбрыхъ гражданъ города Варезе, сдѣлалъ всѣ приготовленія, чтобы достойно принять австрійцевъ. Капитанъ де-Кристофорисъ разбилъ австрійскій авангардъ и быстро отступилъ. Другіе альпійскіе стрѣлки поджидали непріятеля за баррикадой, устроенной на дорогѣ изъ Варезе въ Комо. Они допустили австрійцевъ приблизиться къ баррикадѣ и встрѣтили ихъ сильнымъ ружейнымъ огнемъ. Между тѣмъ Гарибальди, съ остальными, наиболѣе испытанными стрѣлками, вышелъ осторожно изъ города, взялъ немного въ сторону и, напавши на австрійцевъ съ фланга, привелъ ихъ въ смятеніе и обратилъ въ бѣгство. Непріятель оставилъ на полѣ сраженія много оружія, раненыхъ и мертвыхъ. Изъ волонтеровъ убито было трое; въ томъ числѣ Эрнесто Кайроли. Это сраженіе происходило 25-го мая.

Урбанъ бѣжалъ къ Комо, внѣ себя отъ бѣшенства. Разбойникъ побѣдилъ его! Оказывалось, что данную Гіуалаю клятву нелегко сдержать. Едва Гарибальди услышалъ, куда онъ отступаетъ, какъ поспѣшилъ двинуться къ Комо. Однимъ изъ лучшихъ стратегическихъ пунктовъ было Санъ-Фермо, мѣсто возвышенное, холмистое и господствовавшее надъ дорогами, ведущими въ Комо. Гарибальди отправился туда. Австрійцы поджидали его. Едва гарибальдійскіе развѣдчики показались въ Кавалласкѣ, какъ ихъ встрѣтили ружейные выстрѣлы. Отрядъ, предводимый капитановъ де-Кристофорисомъ, аттаковалъ непріятеля съ фронта; другіе два отряда бросились на австрійцевъ съ обѣихъ сторонъ.

Перестрѣлка усиливалась все болѣе и болѣе… Де-Кристофорисъ, съ воспламененнымъ взоромъ, съ обнаженной шпагой въ рукѣ, во главѣ своихъ двинулся впередъ. — Да здравствуетъ Гарибальди! впередъ! — воскликнулъ онъ. Шедшіе за нимъ офицеры и солдаты вторили ему и потрясали воздухъ громкимъ ура. Градъ картечи обдалъ эту горсть храбрецовъ, пади нѣкоторые офицеры и солдаты.

— Впередъ храбрецы, впередъ! слушайтесь! впередъ!

Санъ-Фермо было взято, но эта побѣда куплена дорогой цѣной. Пали храбрые де-Кристофорисъ, Педотти, Картельери и другіе храбрецы. Гарибальдійцевъ было три тысячи, австрійцевъ 8 тысячъ; но эти послѣдніе, разбитые наголову, растерянные, обратились въ бѣгство. Это славное сраженіе при Санъ-Фермо происходило 27-го мая.

Раненые были на попеченіи доктора Бертони въ Кавалласкѣ. Бѣдняжка Картельери настойчиво спрашивалъ: гдѣ Гарибальди? — Въ Комо, отвѣчалъ ему Бертони. Тогда раненый поцѣловалъ свою шпагу съ крикомъ: «да здравствуетъ Гарибальди»! и испустилъ духъ.

Гарибальди пытался ночью сдѣлать неожиданное нападеніе на гарнизонъ въ Лавено на Лаго-Маджоре, но, не успѣвши въ этомъ, снова отправился въ Варезе. Перваго іюня вдругъ является къ нему молодая, прекрасной наружности дѣвушка, которая пробралась чрезъ непріятельскіе ряды, обманувши бдительность австрійцевъ. Дѣвушка эта была молодая маркиза Раймонди.

— Идите въ Комо, умоляла она; — придите къ намъ на помощь! австрійцы угрожаютъ городу. Избавьте насъ отъ мщенія этихъ варваровъ.

Гарибальди чрезвычайно понравилась смѣлость этой дѣвушки и рѣшительность, выражавшаяся въ ея дѣйствіяхъ. Быть можетъ, онъ мысленно сравнивалъ ее съ своей героиней Анитой, когда та сопровождала его въ сраженіяхъ и была участницей его побѣдъ.

— Скажите жителямъ Еомо, отвѣтилъ онъ, — чтобы они стояли твердо и отстаивали городъ до завтра. Вы увидите меня въ Комо съ моими стрѣлками.

И дѣйствительно, день спустя, послѣ перехода, который стратеги называютъ однимъ изъ самыхъ смѣлыхъ, онъ угрожалъ непріятелю по всей линіи, парализовалъ его движенія и вошелъ почти на его глазахъ въ Комо. Отсюда быстро двинулся онъ въ Лекко; изъ Лекко явился въ Бергамо совершенно неожиданно, и, нашедши на телеграфной станціи австрійскаго чиновника, заставилъ его дать знать о высылкѣ въ Верону 1500 австрійцевъ, какъ бы отъ лица австрійскаго начальства. Комендантъ Вероны попался въ эту ловушку, а Гарибальди сталъ поджидать солдатъ на станціи; но австрійцы, предупрежденные у самаго Бергамо о грозившей имъ опасности, повернули быстро назадъ. Однако много вагоновъ съ солдатами попали въ плѣнъ гарибальдійцамъ. Въ то же время капитанъ Нарчизо Бронцетти, менѣе чѣмъ съ сотней человѣкъ, аттаковалъ въ Серіате непріятельскій отрядъ въ тысячу солдатъ, разсѣялъ его и взялъ многихъ въ плѣнъ. Гарибальди назвалъ его «храбрѣйшимъ изъ храбрыхъ».

Австрійцы думали, что опасность угрожаетъ Трентину и отправили туда наскоро многочисленныя войска; но Гарибальди, наоборотъ, двинулся къ Брешіи, гдѣ граждане поджидали его, готовые къ возстанію. Онъ явился туда 11-го іюня. Три дня спустя, онъ получилъ увѣдомленіе, что король желаетъ, чтобы онъ перевелъ свою дивизію къ Лонато и тамъ подкрѣпилъ ее кавалерійскимъ отрядомъ.

Урбанъ сконцентрировалъ большую часть своихъ силъ на возвышенностяхъ Кастенедоло, и оттуда громилъ гарибальдійцевъ, стоявшихъ фронтомъ противъ въ 10 разъ сильнѣйшаго непріятеля. Напрасно доблестные волонтеры осыпали непріятеля картечью и пытались взбираться на холмы. Бронцетти палъ смертельно раненый; Тюрру пуля пронзила лѣвую руку; лейтенантъ Фрадениго былъ убитъ пулей въ горло. Но не взирая ни на что, и раненые, и оставшіеся невредимыми кричали безъ устали: «Впередъ! впередъ! именемъ Гарибальди!»

Генералъ велѣлъ возстановить въ Беттолетто разрушенный австрійцами мостъ; сюда, наконецъ, пришли обѣщанныя ему подкрѣпленія, благодаря королю Виктору Эммануилу, подстрекавшему Чіальдини помочь волонтерамъ. Не смотря на численное превосходство австрійцевъ, волонтеры удержали свои позиціи.

Въ Ломбардіи прошелъ слухъ, что австрійцы хотятъ спуститься черезъ Трентинъ и Вальтелину, чтобы тревожить союзниковъ съ фланговъ. Гарибальди, послѣ того какъ побывалъ въ Сало, гдѣ 18-го іюня взорвалъ на воздухъ австрійскій военный пароходъ на Гардскомъ озерѣ, сосредоточилъ свои силы въ Валькомонико: 5-го іюля онъ отбросилъ австрійцевъ, пытавшихся пройти въ Борміо. Онъ мечталъ тогда уже о новыхъ тріумфахъ, о близкой возможности разбить цѣпи, сковавшія другихъ братьевъ итальянцевъ, когда его внезапно поразило извѣстіе о несчастномъ Виллафранкскомъ мирѣ. Венеціи измѣнили.

XX.

— Государь! сказалъ Гарибальди Виктору Эммануилу послѣ Виллафранкскаго мира: — я и всѣ офицеры моего корпуса подаемъ въ отставку.

То, что ему отвѣтилъ король, осталось тайной. Вѣроятно, онъ былъ успокоенъ и обнадеженъ словами короля, такъ какъ въ своихъ прокламаціяхъ, какія онъ издавалъ, онъ, казалось, не терялъ надежды и вѣры въ будущее. Между тѣмъ начались конференціи въ Цюрихѣ, и Гарибальди снова овладѣло нетерпѣніе.

— Прошу безсрочнаго отпуска! писалъ онъ въ министерство. Сперва ему въ отпускѣ отказали; потомъ, послѣ настойчивыхъ требованій, отпускъ былъ данъ. Появилось извѣстіе, что Гарибальди, по причинамъ неизвѣстнымъ пьемонтскому правительству, оставляетъ сформированный имъ корпусъ и отправляется въ Тосканскую область. Отсюда онъ проѣхалъ въ Романью и помогъ фанти въ приготовленіи арміи средней Италіи.

Въ это время, новыя горькія разочарованія постигли нашего героя. Читатель припомнитъ появленіе молодой красавицы въ Варезскомъ лагерѣ, призывавшей Гарибальди въ Комо, для защиты города. Женщина эта произвела на героя глубокое впечатлѣніе и онъ думалъ найти въ ней новую подругу жизни и утѣшеніе. Онъ женился на ней. Увы! слишкомъ поздно узналъ онъ, что она была недостойна его. Пораженный до глубины души ея обманомъ, онъ, въ самый день свадьбы, препроводилъ Маркизѣ Раймонди ея дочь и уѣхалъ на Капреру съ Менотти и своимъ другомъ Бассо.

Негодуя на индифферентность итальянцевъ, покорно отнесшихся къ совершившимся фактамъ, онъ сложилъ съ себя званіе предсѣдателя національнаго общества и основалъ Общество вооруженной націи, чтобы противопоставить дипломатическимъ тонкостямъ голосъ сильнаго народа. Между тѣмъ прежняя палата депутатовъ была распущена, и онъ, по выбору нѣсколькихъ избирательныхъ округовъ, получилъ мѣсто въ парламентѣ.

Миръ въ Виллафранкѣ отрывалъ отъ него любимый, родной его городъ Ниццу! Гарибальди, съ краснорѣчіемъ пораженнаго въ самое сердце человѣка, говорилъ въ парламентѣ противъ недостойнаго мира и требовалъ отъ имени палаты преданія суду министерства… Это требованіе было принято…

Отъ него отнималась земля, въ которой покоились кости его матери; онъ становился какъ бы чужеземцемъ въ Италіи, въ городѣ, гдѣ родился на свѣтъ Божій, и все-таки онъ, по прежнему великодушный, всепрощающій, приготовлялъ униженной предъ чужеземцами Италіи единство и славу — приготовлялъ экспедицію въ Марсалу.

XXI.

Задумчиво поникнувъ головой, размышлялъ Гарибальди. Предъ нимъ, молчаливо и почтительно, стояли докторъ Бертони, одинъ морякъ и нѣсколько молодыхъ людей. Слышно было, что онъ бормоталъ: «А Кавуръ? А Наполеонъ?» Но вдругъ онъ подошелъ къ моряку и спросилъ:

— Ты мнѣ ручаешься въ томъ, что возстаніе въ Сициліи усиливается?

— Положительно ручаюсь, генералъ, отвѣчалъ морякъ. — Я только что оттуда. Розалино-Пило и Коррао, которыхъ я высадилъ на островѣ, направляются на Палермо, бросая сѣмена возмущенія на своемъ пути. Но они падутъ безплодными жертвами, если вы не придете къ нимъ на помощь съ вашимъ именемъ и оружіемъ.

— Хорошо! сказалъ Гарибальди, и обратился къ остальнымъ: — Идете ли вы?

— Непремѣнно!' всѣ идемъ, и съ нашими друзьями.

— Съ меня достаточно тысячи человѣкъ; я не желаю болѣе… Теперь полно пустословить.

Такимъ образомъ на Villa Vecchia, въ Кварто, близь Генуи, гдѣ находился Гарибальди въ апрѣлѣ 1860 года, была рѣшена «экспедиція тысячи». И было уже пора помочь страждущимъ братьямъ. Жители Палермо возстали съ 4-го апрѣля, но рѣзня, происшедшая въ монастырѣ делла-Ганчіа, гдѣ инсургенты нашли убѣжище, и послѣдовавшія за этимъ междоусобіемъ смертныя казни принудили гражданъ умѣрить свою любовь къ свободѣ. 18-го числа того же мѣсяца, въ Карини совершены были бурбонскими солдатами-грабителями ужасныя, возмутительныя злодѣйства. Либералы должны были бѣжать въ горы, гдѣ и продолжали дѣятельно поддерживать возстаніе.

4-го мая, вечеромъ, нѣсколько человѣкъ сѣли на старый корабль, стоявшій въ Генуэзской гавани. Онъ назывался Жозефъ. Подлѣ этого корабля находились два парохода, Піемонтъ и Ломбардецъ, принадлежавшіе Рубаттино. Этотъ послѣдній великодушно сказалъ: «Берите также и мои пароходы, но распустите слухъ, что вы захватили ихъ безъ моего вѣдома, чтобы мнѣ не имѣть потомъ непріятныхъ хлопотъ съ правительствомъ». Однимъ изъ наиболѣе рѣшительныхъ людей, которые 4-го апрѣля, вечеромъ, овладѣли пароходами, былъ Нино Биксіо, который вынулъ изъ кармана полковничью фуражку, надѣлъ ее на голову и вскричалъ съ своей обычной смѣлостью:

— Съ этой минуты командую я. Слушаться моихъ приказаній!

Въ одинъ мигъ всѣ вскочили на оба парохода; стали разводить огонь и приготовляться къ отплытію. Приготовленія длились почти цѣлую ночь и на разсвѣтѣ, 5-го мая, оба парохода направились къ Кварто, гдѣ должны были принять войска.

Гарибальди стоялъ на берегу, одѣтый въ красную рубашку и бѣлый плащъ (puncho) со шпагой сбоку. Онъ былъ спокоенъ, ясенъ; смѣлое предпріятіе было для него исполненіемъ долга. Позади его стояли молодые люди, секретно извѣщенные о предполагавшейся поѣздкѣ. Здѣсь были американскіе легіонеры, защитники Рима и Венеціи, старые альпійскіе стрѣлки и юноши, не бывавшіе никогда въ сраженіяхъ, но горѣвшіе желаніемъ отдать свою цвѣтущую молодость на защиту своихъ братьевъ. Здѣсь были уроженцы почти всѣхъ городовъ Италіи.

Въ минуту отъѣзда оказалось, что не хватаетъ ружей, купленныхъ на деньги, собранныя національной подпиской для освобожденія отечества.

— Нужды нѣтъ! воскликнулъ Гарибальди. Все равно ѣдемъ.

И два парохода, пуская клубы дыма, направились въ открытое море. Въ Таламоне волонтеры овладѣли оружіемъ и боевыми запасами. Здѣсь тысяча раздѣлялись на семь частей, команда надъ которыми поручалась Биксіо, Орсини, Стойко, Ла-Мазѣ, Анфосси, Карини и Бенедетто Кайроли; Мосто поручались генуэзскіе карабинеры, Сиртори завѣдывалъ главнымъ штабомъ, Тюрръ былъ сдѣланъ полковымъ адъютантомъ, Ачерби поручена была интендантская часть, а Рипари былъ поставленъ во главѣ санитаровъ. Отсюда Гарибальди послалъ письмо королю Виктору Эммануилу:

«Государь! Крикъ страданія, который изъ Сициліи дошелъ до ушей моихъ, глубоко трогаетъ мое сердце и сердце нѣсколькихъ сотенъ моихъ товарищей по оружію. Хорошо знаю, что пускаюсь въ рискованное предпріятіе, но возлагаю надежду на Бога, на мужество и преданность моихъ товарищей». Письмо заключалось заявленіемъ, что лозунгомъ войны будетъ: «Италія и Викторъ Эммануилъ».

Въ то же самое время онъ писалъ Бертони, чтобы тотъ затѣялъ революцію въ центральной Италіи и старался расшевелить національныя чувства итальянцевъ, чтобы создать отечество.

Суда плыли по морю. Пароходъ Піемонтъ, на которомъ находился Гарибальди, плылъ двумя узлами въ часъ скорѣе Ломбардца: ночью 10 мая пароходы потеряли другъ друга изъ виду. Гарибальди, чтобы избѣжать недоразумѣній, думалъ подождать прихода Ломбардца, но приказалъ однако потушить огни, чтобы не навлечь на себя подозрѣнія крейсировавшихъ непріятельскихъ кораблей. Биксіо, отдавшій тѣ же самыя приказанія на своемъ пароходѣ, увидѣвши черную массу, неподвижно стоящую на водѣ, подумалъ, что это непріятельское судно и что оно хочетъ захватить его пароходъ. Онъ крикомъ разбудилъ волонтеровъ, отдалъ приказанія и скомандовалъ къ ружью. Какъ вдругъ до него донесся въ ночной темнотѣ голосъ:

— Капитанъ Биксіо!

— Гарибальди! воскликнулъ пораженный Биксіо.

Чуть было тысяча волонтеровъ не сразились между собой.

На разсвѣтѣ 11-го мая, глазамъ нашихъ аргонавтовъ свободы представились веселые, зеленѣющіе берега Сициліи. Была пятница. Гарибальди рѣшилъ высадиться въ Марсальскомъ портѣ. Два бурбонскихъ фрегата, Капри подъ командой Актона, и Танкредъ съ командиромъ Кораччоло во главѣ, стали его преслѣдовать. Но генералъ, нисколько не смущаясь, приказалъ высаживаться. Размѣстивъ своихъ волонтеровъ по лодкамъ, которыя находились въ гавани, онъ велѣлъ плыть къ берегу. Съ минуты на минуту они ждали, что бурбонцы своими бомбами пустятъ ко дну ихъ лодки; къ счастью, англичане съ кораблей Intrepid и Argus, стоявшихъ на рейдѣ, увѣдомили бурбонцевъ, чтобы они не стрѣляли до тѣхъ поръ, пока ихъ офицеры находятся на берегу и могутъ быть задѣты выстрѣлами, и, кромѣ того, не разрушали англійскихъ домовъ, находящихся надъ портомъ. Это замедленіе было спасительно. Когда же съ королевскихъ судовъ открыли огонь, гарибальдійскіе храбрецы всѣ уже были на берегу.

Въ тысячѣ былъ одинъ сициліанецъ, Пентасулья, когда-то бывшій инспекторомъ телеграфовъ въ Пьемонтѣ. Онъ умѣлъ разбирать телеграфи ческіе знаки. Выскочивши однимъ изъ первыхъ изъ лодки, онъ съ двумя или тремя друзьями бросился на телеграфъ. Чиновники вскочили съ ужасомъ со своихъ мѣстъ:

— Ни съ мѣста! крикнулъ Пентасулья.

Подбѣжавъ къ аппарату, онъ увидѣлъ, что послѣднія слова, телеграфируемыя отсюда въ Трапани, были: корабли въ отдаленіи.

Телеграфная станція въ Трапани, видя остановку, спрашиваетъ:

— Что же вы молчите? Что новаго? Гдѣ корабли?

— Какіе корабли? спросилъ по телеграфу Пентасулья.

— Корабли, на которыхъ находятся вооруженные люди (отвѣчаютъ изъ Трапани!): изъ Палермо требуютъ безотлагательныхъ извѣстій.

— Съ кораблей (телеграфировалъ тогда Пентасулья) высадились нѣсколько тысячъ войска и много пушекъ.

Телеграфистъ въ Трапани подскочилъ на мѣстѣ отъ ужаса. Немедленно онъ послалъ увѣдомить о происшедшемъ коменданта. Изъ Трапани готова была уже двинуться колонна солдатъ, съ тѣмъ чтобы напасть на измученныхъ усталостью гарибальдійцевъ, но при этомъ извѣстіи, солдаты остановились и заперлись въ казарму.

Въ то время, какъ бомбы падали вокругъ Марсалы, не причиняя особеннаго вреда, четыре отряда бурбонскихъ солдатъ бѣжали, сломя голову, испуганные единственно извѣстіемъ о высадкѣ. Гарибальди между тѣмъ образовалъ временное правительство и обратился къ сицилійцамъ съ однимъ изъ своихъ краткихъ энергическихъ манифестовъ:

«Сицилійцы! Я привелъ къ вамъ отрядъ храбрецовъ, прибѣжавшихъ на крикъ Сициліи. Мы теперь съ вами — не требуемъ ничего, кромѣ освобожденія нашей земли. — Всѣ во едино, и дѣло наше свершится легко и скоро. Кто не возьмется за оружіе, тотъ трусъ и измѣнникъ отечеству».

XXII.

11-го была высадка, 12-го волонтеры были въ Салеми, 15-го на дорогѣ въ Калатафими. Многіе сицилійцы присоединились съ энтузіазмомъ къ нашимъ храбрецамъ. На дорогѣ одинъ францисканскій монахъ бросился къ полководцу, ѣхавшему верхомъ на лошади.

— Привѣтствую тебя, Гарибальди! воскликнулъ онъ. — Твой приходъ исполняетъ желанія пророковъ. Ты настоящій Мессія свободы! Позвольте и мнѣ слѣдовать за вами. Съ крестомъ въ одной рукѣ и со шпагой въ другой, я буду поднимать массы народа священнымъ именемъ отечества.

Гарибальди на одну минуту поколебался, но потомъ, протянувъ руку монаху, сказалъ:

— Уго Басси, значитъ, не умеръ. Въ тебѣ я нахожу его духъ. Слѣдуй за мной.

Монахъ этотъ назывался Джованни Панталео. Его безкорыстное служеніе дѣлу освобожденія отечества, выразилось впослѣдствіи во многихъ благотворительныхъ и полезныхъ для волонтеровъ дѣлахъ^[2].

Генералъ Ланди командовалъ 3,500 человѣкъ бурбонскаго войска при 4-хъ пушкахъ. Онъ расположился на возвышенности, называемой Плачемъ Римлянъ, въ Калатафими. Гарибальдійцы, въ числѣ 1,200, хотѣли взять этотъ пунктъ, чтобы направиться на Палермо. Генуэзскіе карабинеры, со своими колонновожатыми, выстроились въ боевую линію и не двигаются съ мѣста; бурбонцы сошли имъ на встрѣчу съ возвышенности, но они продолжаютъ спокойно стоять на готовѣ; бурбонцы открыли огонь, гарибальдійцы не начинаютъ. Когда же бурбонцы подошли поближе, волонтеры стремительно бросились на нихъ и опрокинули. Но непріятельскія пушки мѣшали тысячѣ двинуться впередъ. Между тѣмъ подошли другіе, свѣжіе борцы, и наши герои повторяютъ приступъ; но также и второй приступъ былъ задержанъ картечью. Скьяфино, который несъ трехцвѣтное знамя, палъ пораженный пулей. Около знамени завязалась частная стычка. Бурбонцы уже овладѣли было имъ, но одинъ изъ волонтеровъ вырватъ флагъ у нихъ изъ рукъ. Гарибальди скомандовалъ на третій приступъ. Королевскія войска заколебались, но ихъ свистящія картечью пушки продолжали класть на мѣстѣ волонтеровъ. Повторился четвертый приступъ, предводимый самимъ Гарибальди съ неудержимымъ порывомъ, и королевскіе солдаты, совершенно сбитые съ позиціи, обратились въ бѣгство. Сраженіе длилось съ 10 часовъ утра до 6 вечера 15-го мая.

Калатафими былъ взятъ, оставалось Палермо. Но тамъ было подъ ружьемъ 24,000 человѣкъ, артиллерія, форты, «знаменитый» генералъ Носко. Какъ съ этилъ справиться?

Гарибальди составилъ быстро планъ сраженія, внушенный его геніальностью. Онъ далъ знать Розалино Пило, занимавшему гору, чтобы тотъ распорядился развести громадные костры на холмахъ, окружающихъ Палермо, и тревожить часовыхъ на передовыхъ постахъ: затѣмъ, послалъ Мазу съ его малютками (picciotti: такъ назывались молодые сицилійцы, приставшіе къ трехцвѣтному знамени) на возвышенности Джибильроссы, гдѣ ихъ можно было увидѣть двигающимися взадъ и впередъ съ сильнымъ барабаннымъ боемъ. Такъ онъ дѣлалъ видъ, будто хочетъ аттаковать Монреале. Генералъ Боско направился туда съ 8 тысячами солдатъ; но, видя малютокъ, развернувшихся легкой цѣпью на холмахъ, и подвергаясь аттакѣ Розалино, послалъ призвать другихъ 8 тысячъ человѣкъ изъ Палермо.

Между тѣмъ Гарибальди приказалъ малюткамъ отступить къ Партинико. Боско вообразилъ, что они убѣгаютъ, и сталъ ихъ преслѣдовать. Военная хитрость удалась. Въ то время, какъ бурбонскій генералъ думалъ, что Гарибальди находится у него съ правой стороны, этотъ послѣдній, 23-го мая, съ главными своими силами, былъ на лѣвой сторонѣ. Онъ перешелъ туда темной, бурной ночью, извилистыми горными проходами. Но Боско опять посылаетъ за подкрѣпленіями въ Палермо, думая раздавить Гарибальди численностью войскъ. Что же дѣлаетъ тогда нашъ вождь? Онъ приказываетъ полковнику Орсини произвести притворное отступленіе въ Корлеоне и разбросать по дорогѣ разныя ненужныя вещи, какъ-то: старые сапоги, сумки, платье, чтобы бурбонцы вообразили, что они распространяютъ панику среди волонтеровъ. Боско опять попалъ въ разставленныя ему сѣти и отправился по этому пути, думая настичь и нанести пораженіе Гарибальди.

Этотъ же послѣдній, черезъ лѣса, горы и долины, не замѣченный генераломъ Боско, проходитъ въ Маринео, даетъ нѣсколько минутъ отдыха своимъ и отправляется въ Мизильмери. Здѣсь онъ приказываетъ собраться всѣмъ своимъ капитанамъ, — дѣло для него необычное. Но здѣсь долженъ былъ рѣшиться вопросъ о жизни или смерти для всѣхъ. Военный совѣтъ происходилъ подъ вѣтвистымъ старымъ деревомъ. Гарибальди говорилъ коротко и ясно. «Предъ нами два пути: или мы должны броситься на Палермо, или же отступить внутрь острова. Какой изъ этихъ двухъ путей предпочитаете вы»?

— Броситься на Палермо! отвѣчали всѣ въ одинъ голосъ.

— Хорошо! въ такомъ случаѣ готовьтесь къ завтрашнему утру.

У Гарибальди было 4,500 человѣкъ, въ большинствѣ новички въ обращеніи съ оружіемъ. Гарибальди приказалъ двинуться къ Палермо въ молчаніи, аттаковать на пути первые непріятельскіе посты штыками и войти въ Палермо неожиданно.

На разсвѣтѣ 27-го, гарибальдійцы подошли къ предмѣстьямъ города, но малютки испугались здѣсь нѣсколькихъ ружейныхъ выстрѣловъ и бросились въ безпорядочное бѣгство, оглашая воздухъ криками. Напрасно братъ Панталео старался ихъ удержать: самъ Биксіо былъ увлеченъ бѣжавшими. Непріятель былъ такимъ образомъ извѣщенъ: нечаянное нападеніе Гарибальди не удалось!

Сиртори приказываетъ ударить въ штыки и бросается впередъ, немногіе слѣдуютъ за нимъ; онъ нагоняетъ авангардъ Тюкери и доблестнаго Нулло, который былъ первымъ смѣльчакомъ во время этого знаменитаго приступа, и переходитъ Адмиралтейскій мостъ. Пуля попадаетъ Биксіо въ грудь, онъ одной рукой вынимаетъ ее изъ тѣла, а другой продолжаетъ сражаться.

Сраженіе дѣлается генеральнымъ. Гарибальди шлетъ новые отряды въ подкрѣпленіе и всѣ они вмѣстѣ берутъ баррикады, врываются въ ворота и проходятъ черезъ городъ. Между тѣмъ Винченцо Фукса, посланный Гарибальди къ Порто-Реале, вошелъ также въ городъ съ своими сицилійцами… и Палермо было взято! Зазвонили колокола, двери домовъ открываются и освобожденные граждане братски обнимаются съ храбрецами.

XXIII.

Бурбонскіе офицеры, которые улепетывали отъ Гарибальди и красныхъ рубашекъ, старались выказывать къ нашему вождю большое презрѣніе. Но Ланца, главный вождь королевскихъ войскъ, имѣлъ необходимость въ перемиріи для погребенія павшихъ въ бою и для безопаснаго помѣщенія раненыхъ. Но кого послать къ Гарибальди? Офицеры отказывались идти. Ланца придумалъ послать туда взятаго въ плѣнъ гарибальдійца и для этого призвалъ его къ себѣ:

— Желаешь ли ты пойти къ Гарибальди, сказалъ Ланца, и попросить у него перемирія на нѣсколько часовъ? Обѣщаешь ли ты мнѣ вернуться?

— Принимаю ваше предложеніе, отвѣчалъ плѣнникъ, и даю слово вернуться.

— Чѣмъ ручаешься ты, настаивалъ Ланца, — что вернешься назадъ?

— Честнымъ словомъ итальянца, жертвовавшаго жизнью за отечество.

Онъ отправился къ Гарибальди и, передавши генералу порученіе вождя бурбонцевъ, явился обратно въ непріятельскій лагерь. «Иди туда, сынъ мой, сказалъ, прощаясь съ нимъ, Гарибальди; — ты поддерживаешь высоко честь Италіи твоей доблестью!» Генералъ Ланца и всѣ его офицеры чрезвычайно удивились возвращенію гарибальдійца, и очень были рады, услышавъ, что Гарибальди соглашался на перемиріе.

Первое перемиріе длилось только 24 часа.

— Они хотятъ, говорилъ Гарибальди жителямъ Палермо, — чтобъ я заключилъ съ ними унизительныя условія, послѣ которыхъ возвратится прежнее рабство ваше; я отвергаю это отъ вашего имени.

— Да здравствуетъ Гарибальди! отвѣчали палермитяне. Лучше смерть, чѣмъ возвращеніе Бурбона!

Тотчасъ же стали готовиться къ оборонѣ города и строить баррикады. Между тѣмъ генералъ Боско вторгнулся со своими черезъ Порто Териини. Генералъ Сиртори (въ то время еще полковникъ), направляясь туда, увидѣлъ бѣжавшую въ смятеніи толпу народа, позади которой бѣжали малютки Ла-Мазы, съ ужасомъ крича: «королевскіе солдаты! королевскіе солдаты!» Сиртори вынулъ свою шпагу и, побѣжавъ имъ на встрѣчу, старался остановить ихъ. «Что вы дѣлаете? вскричалъ онъ. — Не стыдно-ли вамъ быть такими трусами? Непріятель у васъ за спиной, повернитесь къ нему лицомъ и сразитесь съ нимъ»! — Воодушевляя ихъ своимъ примѣромъ, онъ повелъ ихъ противъ непріятеля. Это былъ спасительный моментъ, такъ какъ Сиртори помѣшалъ бурбонцамъ захватить лучшія позиціи, въ тотъ моментъ, когда хотѣли положить оружіе для 48-часоваго перемирія.

Перемиріе продлилось затѣмъ до трехъ дней и наконецъ заговорили о договорѣ. И здѣсь, по словамъ Сиртори, Гарибальди показалъ такое дипломатическое искусство и тактъ, что съумѣлъ бы взять верхъ надъ самымъ тонкимъ государственнымъ человѣкомъ. Онъ говорилъ непріятельскимъ генераламъ:

— Я удивлялся вашей храбрости! Когда ваши солдаты дрались храбро съ моими, я, вздыхая, думалъ про себя: «Итальянцы обоихъ лагерей, вмѣсто того, чтобы вести междоусобную войну, могли бы лучше съобща сразиться за отечество съ чужеземцемъ. Солдатъ, сегодня воюющихъ съ нами, завтра можно было бы повести въ другія болѣе славныя сраженія.

— Но, генералъ, — перебилъ его Боско, — преданность нашему законному королю не позволяетъ мнѣ войти въ ваши идеи…

— Слишкомъ сильно! Слишкомъ сильно! возражалъ Гарибальди; — но также, ради этой преданности, вамъ не слѣдуетъ оставаться болѣе въ Палермо. Здѣсь вы болѣе вредите мирнымъ гражданамъ, чѣмъ намъ. Перенеся же, напротивъ, военныя дѣйствія на открытое поле, вы найдете предъ собою только вооруженныхъ людей. Вы сами хорошо поймете наше положеніе. Мы должны расширить кругъ дѣйствій, въ противномъ случаѣ, дѣло наше безполезно: и если революція въ Сициліи распространится на континентъ, тогда вы сами явились бы предъ вашими согражданами, какъ отвратительные братоубійцы. Военные лавры не соблазняютъ насъ. Я приношу сюда не войну, а свободу и братство…»

Такимъ образомъ, то расточая хвалы, то высказывая стратегическія соображенія, то затрогивая чувство любви къ отечеству, Гарибальди старался привлечь къ себѣ сердце генераловъ Боско и Колонны, явившихся для переговоровъ. Если къ вышеизложеннымъ увѣщаніямъ прибавить благородство его движеній, чарующую прелесть голоса, то легко понять впечатлѣніе, какое онъ произвелъ на нихъ. Слова Гарибальди сдѣлались извѣстными въ обоихъ лагеряхъ. И если они не покорили совершенно генераловъ, то произвели глубокое впечатлѣніе на бурбонскихъ солдатъ, и вскорѣ многіе изъ нихъ стали переходить въ гарибальдійскій лагерь.

5-го іюля бурбонцы очистили Палермо. Побѣда была полная. Гарибальди въ то время переживалъ лучшія минуты своей жизни. «Все ему улыбалось (писала одна дама) — побѣда, солнце и палермитянскія здѣзды». Женщины видѣли въ немъ идеалъ красоты и мужества. Даже монахини влюблялись въ него и посылали генералу, провозглашенному сицилійскимъ диктаторомъ, разныя варенья и сласти. Обитательницы одного монастыря писали: «Привѣтъ тебѣ, Джузеппе, герою и воину, подобному св. Георгію, прекрасному и кроткому, какъ серафимъ. Да благословитъ тебя св. Розалія во всѣ дни твоей жизни»!

Въ другомъ монастырѣ, куда пригласили Гарибальди, монахини стояли передъ нимъ какъ бы въ экстазѣ. «Какъ онъ похожъ на нашего Спасителя!» сказала одна. Другая бросилась цѣловать его руку, а когда онъ отдернулъ ее, одна изъ юныхъ монахинь горячо поцѣловала его въ щеку. И всѣ онѣ, одна за другой, стали цѣловать генерала, не исключая и настоятельницы, старой и дурной.

Народъ желалъ, чтобы въ церкви курили ему ѳиміамъ, какъ это дѣлаютъ епископы относительно государей. Галлюбардо былъ на всѣхъ устахъ, во всѣхъ сердцахъ.

Немалой заботой было для Гарибальди держать въ порядкѣ солдатъ. Какъ командующіе, такъ и подчиненные находились въ сильно возбужденномъ, нервномъ состояніи. Приведемъ здѣсь одинъ интересный фактъ, запечатлѣвшійся въ памяти. Капитанъ Децца (нынѣ генералъ) въ казармѣ Санъ-Филиппо въ Палермо отдалъ приказаніе по службѣ фурьеру 2-й роты. Одинъ рядовой возразилъ: «я не слушаюсь».

— Молчать! вскричалъ Децца.

— Это безполезно, мы туда не пойдемъ, возразилъ солдатъ. Децца приблизился къ нему и, взявши его за плечо, спросилъ: «знаете ли вы, что значитъ солдатскій долгъ?» Тотъ отстраняется, опускаетъ ружье и, направляя штыкъ противъ капитана, кричитъ: «Долой руки!» Децца лѣвой рукой отстраняетъ штыкъ, тотъ берется за кинжалъ, чтобы броситься на Деццу, но этотъ послѣдній вынимаетъ пистолетъ и стрѣляетъ въ него. Солдатъ упалъ. Поручикъ Сгараллино вскричалъ: «Никто не долженъ трогать людей моей роты!» Взбѣшенные солдаты хотѣли отомстить за смерть товарища. Солдаты Деццы, въ свою очередь, стали защищать капитана; уже готовилась яростная стычка, когда Децца вскочилъ на подножіе колонны и вскричалъ:

— Прекратите разсужденія! Стрѣляйте въ меня и дѣлу конецъ!

Фактъ этотъ надѣлалъ шуму. Биксіо защитилъ Депцу, говоря: «я бы поступилъ точно также». Исторія осталась безъ послѣдствіи.

XXIV.

Гарибальди въ своей «Тысячѣ» вспоминаетъ сраженіе при Милаццо (20 іюля 1860 года), одно изъ наиболѣе замѣчательныхъ, въ которыхъ онъ когда либо принималъ участіе. Боско хотѣлъ ему отрѣзать путь въ Барселону; Гарибальди хотѣлъ помѣшать Боско пройти въ Мессину. Но королевскія войска занимали превосходныя позиціи, съ которыхъ могли бить непріятеля, будучи сами въ безопасности; гарибальдійцы были окружены лѣсомъ, мѣшавшимъ имъ видѣть и стрѣлять въ непріятеля. Гарибальди руководилъ сраженіемъ съ крыши деревенской хижины, съ которой онъ могъ наблюдать за движеніями солдатъ. Двое храбрецовъ, Маленкини и Мильявакка, удержали со своими солдатами первый непріятельскій натискъ. Генералъ послалъ имъ на помощь Козенца и Медичи; спустя немного, онъ и самъ вмѣшался въ самый разгаръ стычки. Двѣ бурбонскія пушки, стоявшія на дорогѣ, опустошали ряды гарибальдійцевъ. Гарибальди воскликнулъ:

— Двадцать человѣкъ за мной, возьмемъ эти пушки. Пушки загремѣли картечью. Но едва зарядъ былъ выпаленъ, какъ Гарибальди и его 20 храбрецовъ стремительно бросаются на пушки и на мѣстѣ убиваютъ артиллеристовъ. Въ минуту побѣды выступаетъ изъ засады эскадронъ королевскихъ кавалеристовъ: гарибальдійцы отступаютъ; остаются только Гарибальди и Миссори. Бурбонскій офицеръ бросается стремглавъ на Гарибальди; этотъ послѣдній вонзаетъ ему саблю въ горло. Сержантъ и пятеро или шестеро солдатъ окружаютъ его; но въ эту минуту Миссори, съ револьверомъ въ рукахъ, кладетъ двоихъ на мѣстѣ и, сражаясь вмѣстѣ съ генераломъ, обращаетъ другихъ въ бѣгство.

Вблизи, на морѣ, стоялъ на якорѣ фрегатъ Тюкери. Гарибальди отправился на корабль и сталъ палить въ бурбонскую кавалерію, защищаемую фортомъ; потомъ онъ сходитъ на берегъ и бросается съ правой стороны на непріятеля, въ то время, какъ Медичи бьетъ его съ лѣвой, и прогоняетъ разстроеннаго непріятеля въ Милаццо. Мильявакка, миланскій уроженецъ, преслѣдуя бурбонцевъ, палъ, пораженный пушечной картечью съ фортовъ, въ минуту побѣды. Но участь цитадели была рѣшена, и 24-го іюня бурбонцы со стыдомъ оставили ее.

Боско былъ осрамленъ. «Обѣщаю вамъ, государь, голову Гарибальди!» писалъ онъ своему королю Франциску И. Мессинцамъ же онъ сказалъ: "Обѣщаю вамъ въѣхать въ Мессину верхомъ на лошади Медичи, который командовалъ подъ Дилаццо. Гарибальди зналъ объ этихъ выходкахъ и захотѣлъ наказать его. Въ Милаццо, когда Боско принужденъ былъ сдаться, Гарибальди оставилъ всѣмъ бурбонскимъ офицерамъ ихъ лошадей, но потребовалъ лошадь Боско и отдалъ ее Медичи.

8-го августа, вечеромъ, множество лодокъ, толкаясь одна о другую, колыхались на водахъ, отдѣляющихъ Сицилію отъ Неаполитанскаго королевства. Гарибальди, стоя на берегу, разговаривалъ со своими, наиболѣе вѣрными сподвижниками.

— Вамъ предстоитъ честь предшествовать мнѣ. Предпріятіе очень смѣло, но я вполнѣ полагаюсь на васъ. Я испыталъ уже васъ… До скораго свиданья!

Пробило 10 часовъ вечера. Въ каждую лодку сошли по три человѣка, и гребцы двинулись. Была звѣздная, тихая ночь. Не всѣмъ извѣстна была цѣль экспедиціи. «Что мы должны сдѣлать»? спрашивали нѣкоторые.

— Высадиться на неаполитанскую землю и овладѣть неожиданно фортомъ Альта Фьюмана, чтобы обезпечить нашему войску надежную высадку.

Во время отъѣзда всѣ молчали. Наконецъ подъѣхали къ берегу. Унтеръ-офицеръ Эржисто Бецци, трентинецъ родомъ, и Альберто Маріо выскочили и первыми ступили на Калабрійскую землю. Тотчасъ послѣдовали за ними Миссори, Росси, Страдивари и другіе.

Но проектированное предпріятіе не удалось: бурбонцы узнали объ этой попыткѣ и отразили ее. Тогда 200 храбрецовъ отступили къ Аспромонте, чтобы оттуда начать распространеніе народнаго волненія въ Калабріи.

XXV.

«Вамъ извѣстно, что я не одобрялъ вашей экспедиціи, и думаю, что было бы лучше воздержаться отъ дальнѣйшихъ покушеній противъ Неаполитанскаго королевства». Такъ писалъ Викторъ Эммануилъ къ Гарибальди, который готовился перешагнуть проливъ. Гарибальди ему отвѣчалъ: «Призванный народомъ, я попусту потерялъ бы время, не исполнилъ бы своихъ обязанностей и поставилъ бы въ опасность святое дѣло Италіи. Позвольте, государь, на этотъ разъ васъ ослушаться»… 200 человѣкъ уже отправились впередъ, а 18-го августа, вечеромъ, онъ перевезъ и свои главныя силы на неаполитанскую землю, на пароходахъ Франклинъ и Туринъ.

Здѣсь начинается быстрое, изумительное шествіе. 20-го августа, онъ направился въ Реджо; 21-го Биксіо вошелъ въ городъ; вечеромъ фортъ съ ружьями, пушками и лошадьми сдался на капитуляцію. Козенцъ высадился въ Баньярѣ, и здѣсь былъ убитъ храбрый Ла-Флоттъ, французскій демократъ, прибывшій сражаться въ гарибальдійскихъ рядахъ. Въ то же время Гарибальди отправляется навстрѣчу бурбонскому генералу Мелеидецу и опоясываетъ королевскія войска словно желѣзной цѣпью. Онъ запрещаетъ своимъ начинать огонь, предоставивши бурбонцамъ открывать дѣйствія. Потомъ онъ посылаетъ спросить ихъ, не желаютъ ли они сдаться и тѣмъ избѣжать истребленія. Солдаты, глубоко тронутые великодушіемъ вождя, бросаютъ ружья и отказываются сражаться.

Такимъ образомъ, девять тысячъ солдатъ въ Санъ-Джованни и 11 тысячъ человѣкъ, составлявшихъ дивизію по въ Соверіи, склонились предъ героемъ. Съ этого времени ему достаточно было появиться, чтобъ побѣдить. Бурбонцы братались съ волонтерами и кричали: «да здравствуетъ Гарибальди!»

— Плодъ созрѣлъ, говорилъ Гарибальди: да здравствуетъ Италія!

Продолжая свое тріумфальное шествіе, презирая всѣ опасности, Гарибальди съ 10 только товарищами въѣхалъ 7-го сентября вт Неаполь, гдѣ находился еще 14-тысячный гарнизонъ бурббнцевъ! Передать энтузіазмъ, восторгъ народа, описать чествованіе нашего вождя невозможно. Произошла такая сцена, которая болѣе не повторится уже никогда. Народъ не могъ достаточно насмотрѣться на него, наслушаться его рѣчей: подъ окнами палаццо д’Ангри, онъ вызывалъ его съ выраженіемъ неистовой радости.

— Имѣете полное право (говорилъ Гарибальди толпѣ, которая слушала его, боясь проронить слово) радоваться въ настоящее время, такъ какъ оковы ваши разбиты. Съ этого дня начинается новая эра свободы!

И восторженные крики народа снова раздавались, какъ раскаты грома.

Вечеромъ, сильно уставшій Гарибальди не могъ уже болѣе выходить къ народу. Тогда появился на балконѣ братъ Панталео и сказалъ:

— Тише! успокойтесь! Отецъ спитъ.

— Отецъ спитъ! тихо повторили крестьяне, и въ минуту шумъ прекратился, и даже въ сосѣднихъ улицахъ горожане проходили тихо и безмолвно, чтобы не нарушить сна о т и а, освободителя.

Среди блестящихъ побѣдъ, 21-го сентября, произошло одно несчастное сраженіе въ Каяццо, въ которомъ погибли безполезно многіе изъ гарибальдійцевъ. Но наиболѣе важное сраженіе было при Вольтурно, гдѣ они одержали блистательную побѣду.

Генералы короля Франциска I говорили ему: «Ко дню именинъ вашего величества, 4-го числа, мы будемъ сопровождать васъ съ тріумфомъ въ Неаполь».

Гарибальди занялся сконцентрированіемъ своихъ силъ и позаботился о снабженіи ихъ всѣмъ необходимымъ. Планъ бурбонцевъ состоялъ въ томъ, чтобы своевременно занять своими многочисленными войсками всѣ позиціи, занимаемыя гарибальдійцами. Они надѣялись побѣдить, разсѣять волонтеровъ и явиться побѣдителями въ Неаполь, такъ какъ у нихъ было 38 т. солдатъ, — вдвое больше, чѣмъ у Гарибальди. Но этотъ послѣдній предвидѣлъ главныя затрудненія и такъ хорошо расположилъ свои силы, что совершенно уничтожилъ планъ бурбонцевъ.

Было 1-е октября. Гарибальди помѣстилъ своихъ подъ командой Мильбица въ Санта-Маріи и въ Санъ-Таммаро; Еорте былъ въ Аверсо; Медичи въ Сантъ-Анджело; Сакки въ Санъ-Ленчо; Орестъ Бронцетти въ Еастель-Мароне; Биксіо въ Моддалони; въ Еазертѣ находился Тюрръ со своимъ резервомъ. Всего на всего было 18 т. человѣкъ. Первая аттака произошла въ Санъ-Таммаро: Гарибальди отправилъ туда подкрѣпленія и двинулся къ Сантъ-Анджело. На дорогѣ подъ нимъ убили лошадь; онъ всталъ и, вынувъ шпагу, сталъ сражаться лицомъ къ лицу съ непріятелями, какъ простой солдатъ. Непріятели пытались окружить его, занявъ холмы при Сантъ-Анджело, но онъ послалъ батальонъ миланцевъ окружить самихъ бурбонцевъ и взять ихъ въ плѣнъ. Медичи выказалъ изумительную стойкость; подъ его начальствомъ была группа отборныхъ волонтеровъ. Не смотря на то, съ 2-хъ часовъ по полудни, судьба сраженія стала склоняться къ худшему для освободителей.

Но вотъ Гарибальди горной дорогой явился въ Санта-Марію, куда Сиртори привелъ резервы. Съ ихъ появленіемъ, условія измѣнились: волонтеры воодушевились, побѣда оставалась за ними. Тяжела только была потеря храбраго Бронцетти, который имѣлъ порученіе отстоять Кастель-Мароне. Лишь съ 227 доблестными солдатами онъ держался противъ корпуса генерала Перроне, давъ этимъ возможность Биксіо одержать побѣду. Убитыхъ въ сраженіи 1-го октября было 506, раненыхъ 1328.

На слѣдующій день, въ Казертѣ и на ея возвышенностяхъ завершилась побѣда. Успѣхъ волонтеровъ раздѣлялъ полу батальонъ берсальеровъ итальянскаго регулярнаго войска, и этого было достаточно для умѣренной печати, чтобы заявлять, будто побѣда при Вольтурно одержана регулярными войсками.

XXVI.

Будучи въ то время на верху славы, Гарибальди имѣлъ много завистниковъ, клеветавшихъ и интриговавшихъ противъ него. Маркизъ де-Вилламарина, посланный королемъ Викторомъ Эммануиломъ въ Неаполь, писалъ ему 24-го іюля, и подтвержалъ 30-го: «Очень желательно, чтобы освобожденіе Неаполя не было дѣломъ Гарибальди; такъ какъ, если это произойдетъ, революціонная система займетъ мѣсто, которое удерживала за собой до сихъ поръ конституціонная монархическая партія. Поэтому необходимо, чтобы въ Неаполѣ произошло національное движеніе, прежде чѣмъ Гарибальди придетъ сюда». И для этой цѣли, разсказываетъ Маріо, были набраны Вилламариной 200 крестьянъ, которымъ выдавалось каждому по піастру въ день. Но въ тотъ самый день, когда они должны были занять Сантъ-Эльмо, вмѣстѣ съ нѣкоторыми бурбонскими офицерами, изъ двухъ сотъ оплаченныхъ піастрами крестьянъ явилось только семеро! Тогда рѣшили послать экспедицію отъ туринскаго правительства, для того чтобы, — говорилъ генералъ фанти, — «Европа знала, что судьба Италіи не зависитъ отъ усмотрѣнія и произвола перваго пришедшаго авантюриста!» А министръ Фарини прибавлялъ, что «Пьемонтъ выступалъ противъ крамолы».

Между тѣмъ Гарибальди мечталъ и вздыхалъ о Римѣ. «Тамъ, говорилъ онъ, язва, разъѣдающая сердце Италіи, и мы должны одолѣть ее». Мадзини подбивалъ его на экспедицію въ Далмацію; но это предпріятіе не прельщало его. Въ Казертѣ, окруженный Биксіо и прочими близкими друзьями, онъ говорилъ:

— Еслибъ вся. Европа возстала противъ меня, я все-таки пошелъ бы на Римъ; но тамъ (онъ жестомъ указалъ на римскія границы) находятся братья Италіи (французы)!

Важный вопросъ состоялъ въ присоединеніи Неаполя къ королевству. Должно ли это присоединеніе состояться сейчасъ? Гарибальди хотѣлъ подождать, чтобы прежде идти на Римъ; но приверженцамъ Кавура хотѣлось, чтобы присоединеніе состоялось безъ проволочекъ.

Войска итальянской регулярной арміи стояли наготовѣ, чтобы войти въ Неаполитанскую область; синьоръ Трипоти, командиръ гарибальдицевъ на границѣ, спросилъ Бертони, главнаго секретаря диктатора, какъ ему быть, когда придутъ войска. Бертони отвѣчалъ: «Надо спросить инструкцій у Гарибальди». Диктаторъ телеграфировалъ 25-го сентября:

«Если пьемонтцы вступятъ на занятую нами территорію, примите ихъ по-братски».

Между тѣмъ партія умѣренныхъ печатала и распространяла ложные слухи, будто Бертони и Трипоти хотѣли встрѣтить пьемонтцевъ выстрѣлами. «Это — писалъ Бертони — изъ всѣхъ обвиненій, направленныхъ противъ меня, наиболѣе гнусное».

XXVII.

На дорогѣ, ведущей въ Теано, подъ сѣнью пожелтѣвшихъ осенью тополей стояла группа всадниковъ. Всѣ они были одѣты въ красныя рубашки, простыя, но прославленныя. Посреди ихъ находился Гарибальди. Было раннее утро 25-го октября. Проходили офицеры регулярнаго войска и прикладывали руки къ фуражкѣ: кто смотрѣлъ на него съ уваженіемъ и признательностью, кто съ сильнымъ любопытствомъ. Вдругъ послышались звуки королевскаго савойскаго марша. И вотъ показался, галопируя впереди на конѣ, окруженный блестящей свитой въ залитыхъ золотомъ и украшенныхъ орденами мундирахъ, предшествуемый карабинерами, Викторъ Эммануилъ въ генеральской формѣ. — Онъ явился принять отъ уроженца Ниццы королевство, имъ освобожденное.

Гарибальди приподнялъ свою круглую шапочку, король пожалъ ему руку.

— А, привѣтствую васъ, мой дорогой Гарибальди: какъ поживаете?

— Хорошо, ваше величество, а вы? спросилъ Гарибальди.

— Прекрасно! отвѣчалъ король.

Тогда Гарибальди, обратясь къ присутствующимъ, вскричалъ: «Да здравствуетъ король Италіи»!

Всѣ повторили за нимъ и двинулись въ путь. Оба генеральные штаба слѣдовали также, переглядываясь между собою, но раздѣленные на двѣ линіи офицеровъ. На пути толпились крестьяне для встрѣчи героя и во время шествія кричали, обращаясь къ нему:

— Да здравствуетъ Каллибардо!

Всегда скромный, но еще болѣе въ данномъ случаѣ, Гарибальди стѣснялся и, указывая на короля, говорилъ:

— Вотъ Викторъ Эммануилъ, король Италіи. Да здравствуетъ король!

Но крестьяне съ удвоенной силой рукоплескали диктатору. Тогда король пустилъ коня галопомъ. Подъѣхавши къ Теано, король и Гарибальди простились и разъѣхались, сопровождаемые каждый своею свитой.

Немного спустя, Гарибальди находился въ конюшнѣ и, сидя на деревянной скамейкѣ, завтракалъ: на опрокинутомъ предъ нимъ боченкѣ лежалъ кусокъ хлѣба, сыръ и стояла бутылка воды. Онъ ѣлъ съ обычнымъ аппетитомъ, но, попробовавъ выпить воды, онъ вдругъ воскликнулъ:

— Вода испорченная! Въ этомъ колодцѣ, должно быть, разлагалось какое нибудь животное.

И этотъ человѣкъ, у котораго не было въ тотъ моментъ глотка свѣжей воды, нѣсколько минутъ назадъ, передалъ цѣлое королевство Виктору Эммануилу!

Отдавъ приказаніе своимъ собраться въ Кальви, позаботясь о ихъ продовольствіи, вечеромъ Гарибальди легъ на соломѣ въ бѣдной хижинѣ: вмѣсто подушки, подъ головой у него было сѣдло, одѣяломъ ему служилъ знаменитый бѣлый плащъ (puncho).

Нѣсколько дней спустя, въ дождливую пору, король и Гарибальди выходили на Неаполитанской станціи. На этотъ разъ король послалъ за нимъ, чтобы вмѣстѣ совершить въѣздъ въ Неаполь. Народъ принималъ ихъ съ энтузіазмомъ, и крикамъ не было конца. Пріѣхали въ королевскій дворецъ: король отправился въ тронную залу и тамъ принималъ привѣтствія разныхъ сановниковъ. Въ одномъ углу залы стоялъ Гарибальди со своими приближенными. Ни одинъ изъ всѣхъ тѣхъ льстецовъ, которые, нѣсколько дней тому назадъ, всюду бѣгали за нимъ и пресмыкались, казалось, теперь не замѣчалъ его присутствія.

Но Гарибальди, повидимому, также не замѣчалъ ихъ. Онъ вынулъ изъ кармана очки и читалъ письмо. Когда чтеніе было окончено, онъ подошелъ къ трону и сказалъ:

— Король Викторъ! я ухожу. Мнѣ здѣсь больше дѣлать нечего.

— Можете идти, отвѣчалъ король; но не забудьте, что сегодня я жду васъ къ обѣду.

Гарибальди однако ушелъ изъ дворца и не ступилъ болѣе туда ногой. Онъ поселился въ гостинницѣ.

Когда делла-Рокка рѣшилъ бомбардировать Капую, генералъ сильно опечалился. «При бомбардировкѣ города, вскричалъ онъ, наносится убытокъ не только непріятельскимъ солдатамъ, но и семьямъ гражданъ, а я не желалъ бы бросить ни одной бомбы въ итальянскій городъ»….

Снимемъ завѣсу съ событій, слѣдовавшихъ съ тѣхъ поръ, какъ Гарибальди подалъ въ отставку. Въ видѣ награды, король послалъ ему цѣпь ордена Аннунціаты. Генералъ взялъ цѣпь въ руки, разсмотрѣлъ ее, какъ нѣчто курьезное, и, возвращая обратно, сказалъ:

— Отнесите королю обратно его подарокъ и поблагодарите его. Я не ношу золотыхъ бездѣлушекъ.

Его послѣдователи не всѣ понимали подобное достоинство.

Между тѣмъ прошелъ слухъ, что Гарибальди сдалъ команду надъ волонтерами генералу Сиртори и уѣзжаетъ. Многіе товарищи по оружію, сдѣлавшіеся генералами, старались отклонить его отъ этого намѣренія, всячески убѣждая и уговаривая.

— Оставайтесь! говорили ему: — уѣзжая, вы отдаляетесь отъ всего совершеннаго вами. Ни одинъ человѣкъ никогда не былъ такъ великъ, какъ вы въ этотъ моментъ…. не отклоняйте этой славы, которая дважды не приводитъ въ Капитолій.

Гарибальди слушалъ ихъ, улыбаясь.

— Гарибальди всегда будетъ Гарибальди, — отвѣтилъ онъ кротко, и послѣ этого никто уже не подходилъ снова уговаривать его.

Въ два часа по полуночи, 7-го ноября, три коляски подъѣхали къ дверямъ гостинницы «Британія», гдѣ жилъ Гарибальди. Съ нимъ уѣзжали Менотти, Канціо, Бассо, Маріо, Миссори, Нулло, Трекки и Цазіо. Другіе друзья ожидали его на берегу. Здѣсь не было представителей ни отъ двора, ни отъ войска.

Онъ простился со всѣми, поцѣловавъ каждаго въ лобъ.

— Прощайте, братья! сказалъ онъ. Если Италія будетъ нуждаться въ васъ, будьте всегда готовы прійти къ ней на помощь. Я никогда не забуду того, что вы совершили.

Всѣ были глубоко тронуты. Онъ взошелъ на пароходъ «Вашингтонъ», самъ сталъ у руля, велѣлъ сняться съ якоря и чистымъ мелодическимъ голосомъ скомандовалъ:

— На Капреру!

XXVIII.

Между Корсикой и Сардиніей есть островъ Капрера. Онъ кажется грудой скалъ, скатившихся съ высокой горы и нагроможденныхъ въ полномъ безпорядкѣ одна на другую. Имя острова произошло отъ множества дикихъ козъ, бродившихъ тамъ на полной свободѣ. Сюда диктаторъ, сложившій такъ великодушно высшую власть, изъ которой не извлекъ ни малѣйшей личной пользы, пріѣхалъ искать отдыха и вдохновенія для будущихъ подвиговъ. Гарибальди описываетъ живыми красками этотъ любимый островъ въ своемъ романѣ «Клелія».

Въ итальянскомъ архипелагѣ, который начинается съ юга Сициліей и оканчивается на западѣ Корсикой, находится почти пустынный островъ, состоящій изъ гранита. Его ручьи сладкой воды вытекаютъ изъ разсѣлинъ искалъ, но лѣтомъ они не бываютъ обильны. На островѣ достаточно растительности, хотя на немъ нѣтъ высокихъ деревьевъ. Сильные и почти постоянные вѣтры дѣлаютъ воздухъ очень здоровымъ. Деревья, растущія на утесахъ, почти всѣ наполняютъ воздухъ ароматомъ. Немногія животныя, пасущіяся по скаламъ, имѣютъ коренастый, здоровый видъ, хотя неособенно крупны. Обитатели этого острова живутъ не пышно, но съ достаточнымъ довольствомъ, питаясь рыбной ловлей и охотой, занимаясь немного земледѣліемъ. Все остальное присылается друзьями съ континента. Ограниченное количество обитателей дѣлаетъ излишнимъ необходимость полиціи или какого-нибудь начальства. Богу здѣсь поклоняется каждый душевнымъ культомъ, безъ обрядности, въ величественномъ храмѣ природы, которому вмѣсто купола служитъ небо, а вмѣсто свѣтильниковъ — звѣзды.

Долгое время островъ былъ необитаемъ. Полтора столѣтія тому назадъ, одинъ выходецъ съ Корсики поселился тамъ съ женой и дѣтьми. Они, подобно Робинзону, были первыми обитателями на островѣ, и жили тамъ забытые всѣми.

Около 1830 года, сардинское правительство пустило въ продажу этотъ островъ, и онъ былъ купленъ однимъ англійскимъ мизантропомъ, Ричардомъ Коллинзомъ, который и поселился на немъ съ женой. У этого англичанина, на оставленныя въ наслѣдство братомъ деньги, Гарибальди пріобрѣлъ часть острова.

Такимъ образомъ, герой превращался въ земледѣльца. Мало-по-малу, часть острова, на которой онъ поселился, каменистая и песчаная, благодаря его трудамъ, покрылась зеленью, кустарниками, и сдѣлалась разсадникомъ оливковыхъ и апельсинныхъ деревьевъ. Онъ побѣждалъ природу такъ же, какъ въ сраженіяхъ непріятеля. Онъ подчищалъ деревья, сѣялъ пшеницу, сыпалъ на поля удобреніе тѣми самыми руками, которыми раздавалъ коровы. Онъ постоянно переписывался съ извѣстнѣйшими агрономами. И какъ пріятно было видѣть побѣдоноснаго воина, посвятившаго себя воздѣлыванію растеній и деревьевъ, загорѣлаго, съ заступомъ на плечѣ, веселаго, довольнаго, послѣ удавшейся работы. Одинъ другъ подарилъ ему новый заступъ, взявъ отъ него старый, который въ настоящее время представленъ въ Капитолійскій музей.

Послѣ физическихъ трудовъ, онъ занимался, писалъ, иногда рисовалъ.

Въ концѣ 1861 года прошелъ слухъ, что Наполеонъ III стремится сдѣлаться хозяиномъ Корсики. Гарибальди, сердце котораго обливалось кровью при воспоминаніи объ отторгнутой Ниццѣ, вздрогнулъ отъ предположенія новой уступки, и чтобы возбудить тревогу въ народѣ, нарисовалъ слѣдующую каррикатуру. Лисица въ наполеоновской шляпѣ на головѣ стоитъ передъ полупогасшимъ огнемъ, на которомъ пекутся каштаны. Животное горитъ нетерпѣніемъ схватить одинъ каштанъ. Италія со шпагою въ рукѣ становится между лисицей и Сардиніей и подерживаетъ огонь, подкладывая дрова и восклицая; «Ты обожжешь себѣ лапки, но каштана, клянусь, не возьмешь!) На фонѣ выдѣляется бѣлый капрерскій домикъ. Въ видѣ заглавія, надъ каррикатурой было написано: „Отдаленныя причины занятія Рима“. Одинъ изъ друзей съ его согласія привезъ эту каррикатуру въ Миланъ.

Каррикатура появилась въ 142 No „Каменнаго человѣка“, но квестура увидѣла въ ней оскорбленіе царственнаго друга и секвестровала нумеръ.

Гарибальди выѣхалъ въ 1861 году съ Капреры въ Туринъ для присутствованія въ палатѣ депутатовъ. Шла рѣчь о причисленіи гарибальдійскаго отряда къ регулярнымъ войскамъ. Онъ хотѣлъ провести свой проэктъ всеобщаго вооруженія для окончательнаго объединенія Италіи. Въ засѣданіи 18-го апрѣля Гарибальди облегчилъ свою душу, наполненную горечи: онъ упрекалъ графа Кавура въ задержаніи революціи въ моментъ ея важнѣйшихъ успѣховъ и въ возбужденіи междоусобной войны.

Эти слова произвели такую бурю, что засѣданіе было закрыто. Пробовали, на другой день, примирить его съ Кавуромъ, но онъ сказалъ: „Пусть онъ вооружитъ народъ, и я тогда забуду прошлое“. Непонятый и обезокураженный болѣе прежняго, онъ удалился опять на Капреру.

Но будучи не въ состояніи успокоиться, пока оставались въ неволѣ итальянцы, онъ въ одинъ прекрасный день отправился на континентъ. Ему хотѣлось спросить страну, хотѣлось узнать, бьется-ли сердце итальянцевъ заодно съ его сердцемъ, и готовы-ли они вмѣстѣ съ нимъ возстать противъ чужеземной тираніи и папскаго ига.

5-го марта 1862 года, онъ предсѣдательствовалъ въ Генуѣ въ собраніи освободительнаго общества, имѣвшаго задачей соединеніе всѣхъ либеральныхъ силъ страны — соединеніе, которое еще и по сіе время составляетъ желаніе демократіи. Въ этомъ засѣданіи было сдѣлано слѣдующее постановленіе: „представители народа должны быть избираемы всеобщей подачей голосовъ“.

21-го марта, вечеромъ, онъ пріѣхалъ въ Миланъ, встрѣченный населеніемъ съ неописаннымъ энтузіазмомъ. Здѣсь онъ высказался за всеобщую воинскую повинность.

— Въ тотъ день, говорилъ онъ, въ который каждый итальянецъ будетъ умѣть владѣть ружьемъ, мы не будемъ нуждаться въ войнѣ, чтобы требовать обратно то, что принадлежитъ намъ!

Народъ въ то время распѣвалъ пѣсенку въ неаполитанскомъ родѣ:

Lo Garibaldi è nostro popoiano

E porta il puor sul palmo della mano…

(Гарибальди нашъ крестьянинъ,

И носитъ сердце на ладони)…

Въ Монцѣ, въ Лоди, въ Пармѣ, Гарибальди агитировалъ въ пользу обязательнаго обученія стрѣльбѣ въ цѣль, и всѣ, находясь подъ обаяніемъ его присутствія, клялись быть вмѣстѣ съ нимъ во всякое время для защиты отечества.

XXIX.

Гарибальди надѣялся имѣть вѣрнаго, могущественнаго союзника противъ австрійцевъ — въ венгерцахъ. Два года ранѣе, въ Неаполѣ, онъ говорилъ съ Кошутомъ, героемъ венгерской революціи, и обмѣнивался съ нимъ мыслями и надеждами. Спустя нѣкоторое время, онъ обратился къ венгерцамъ, подстрекая ихъ къ возстанію противъ Австріи:

„Италія призываетъ васъ раздѣлить съ нею новыя сраженія во имя братства народовъ“. Но венгерцы остались глухи къ этому воззванію, и только немногіе изъ нихъ явились къ Гарибальди, предлагая ему свою шпагу и жизнь. Затѣмъ генералъ отправился еще на Капреру и оттуда писалъ и возбуждалъ итальянцевъ противъ свѣтской власти папы.

Оттуда онъ явился въ Палермо, гдѣ его радостно встрѣтилъ народъ, оболгавшій своего избавителя. Но онъ всюду и постоянно былъ преслѣдуемъ одною мыслью.

— Это просто срамъ, кричалъ онъ, — что у 25-ти-милліоннаго итальянскаго народа есть еще братья въ неволѣ. Да, это срамъ для тѣхъ, которые до сихъ поръ оставались въ бездѣйствіи. Но мы… мы освободимъ Римъ и Венецію. И хотя я уже старикъ, надѣюсь еще содѣйствовать освобожденію другихъ угнетенныхъ народовъ.

— И мы съ вами! грянулъ народъ. — Съ вами въ Римъ, въ Венецію, хоть на край свѣта!

Но ряды его солдатъ все-таки не увеличивались. Италія волновалась, поднимала голову, но давала мало волонтеровъ для великаго дѣла. Гарибальди не находилъ у итальянцевъ той гражданской доблести, какою обладалъ самъ. Много было демонстрацій и рукоплесканій, но немногіе оказывались готовыми на самоотверженіе, какимъ была переполнена его героическая душа.

Когда онъ проѣзжалъ по Сициліи, крестьяне бросались передъ нимъ на колѣни: — „Встаньте, кричалъ онъ, — мы всѣ равны предъ Богомъ; я такой же простой человѣкъ, какъ и вы“.

Въ Фикуццѣ онъ собралъ легіонъ волонтеровъ. Ихъ было четыре тысячи. Удальцы кричали пароль, сдѣлавшійся историческимъ: хотимъ Рима или смерти. Императрица Евгенія, узнавъ объ этомъ, отправилась въ совѣтъ министровъ Бонапарта и, сообщивъ объ этомъ крикѣ, сказала:

— Хорошо же! они получатъ смерть, но не получатъ Рима!

Въ Туринѣ министры, послушные наполеоновскимъ указаніямъ, и король Викторъ Эммануилъ объявили Гарибальди внѣ закона. И тотчасъ отдали строгіе приказы.

— Итальянскія войска насъ преслѣдуютъ! говорили Гарибальди его приближенные. Онъ ничего не отвѣчалъ, но сдѣлался блѣденъ, какъ полотно, и слезы наполнили его глаза. Казалось, онъ на 10 лѣтъ постарѣлъ. Итальянскіе солдаты противъ него, противъ человѣка, не желавшаго ничего другаго, кромѣ славы и чести Италіи!

XXX.

Два батальона итальянскихъ солдатъ перерѣзывали гарибальдійцамъ путь въ Катанію. Съ одной и съ другой стороны дѣлались приготовленія къ бою. Произойдетъ ли стычка между братьями?

— Вложите оружіе въ ножны! скомандовалъ Гарибальди.

Затѣмъ, одинъ, безъ всякаго оружія, онъ отправился къ солдатамъ и обратился къ нимъ съ привѣтливыми словами, внушенными ему любовью къ отечеству. Потомъ вернулся къ своимъ и повелъ ихъ въ Катанію, гдѣ ихъ приняли съ неописаннымъ восторгомъ. Если правительство не желало, чтобы Гарибальди шелъ въ Римъ, почему его не арестовали, когда онъ ходилъ къ солдатамъ? Потому… потому что приказанія изъ Турина были болѣе вѣроломны. Случилось, однако, то, что 37 достойнѣйшихъ офицеровъ арміи, сражавшихся во многихъ сраженіяхъ, подали въ отставку, заявляя, что они не желаютъ вести междоусобную войну.

24-го августа, два коммерческихъ судна „Disрасcіо“ и „Аbаtucci“ перевезли волонтеровъ изъ Сициліи въ Калабрію. Фрегатъ Maрія Аделаида и другія военныя суда находились тутъ же во время этого перехода. Почему тогда не арестовали гарибальдійцевъ и ихъ вождя? Они могли сдѣлать это, не проливши ни одной капли крови.

Въ Санадзаро Гарибальди» услыхалъ, что Чіальдини занялъ Реджо; тогда онъ двинулся со своими къ Аспромонте. Число волонтеровъ убавилось до 1,200 человѣкъ. Нѣкоторые гарибальдійцы захватили въ плѣнъ пятерыхъ солдатъ регулярнаго войска и привели ихъ къ Гарибальди.

— Подойдите, дѣтки мои, сказалъ Гарибальди плѣнникамъ: — я не врагъ вашъ. Мы всѣ родились на одной и той же землѣ, подъ однимъ солнцемъ. Между нами должны существовать, одни и тѣ же чувства любви и дружбы. Враги Италіи — Австрія, папа и Наполеонъ: противъ нихъ должны вы сражаться, противъ нихъ должны направить ваше оружіе, а не противъ меня, мои храбрецы! Обратясь затѣмъ къ своимъ адъютантамъ, сказалъ: — Накормите хорошенько этихъ юношей и дайте немного денегъ на дорогу. Идите (обратился онъ къ плѣнникамъ), идите или оставайтесь: вы свободны!

— Да здравствуетъ Италія! вскричали волонтеры.

Генералы регулярной арміи, далеко не отличались подобнымъ великодушіемъ; они двинули впередъ берсальеровъ для нападенія на Гарибальди. Чтобы избѣжать столкновенія съ войсками, онъ велъ своихъ волонтеровъ крутыми дорогами, заваленными камнями; приходилось переходить въ бродъ рѣки, оставаться голодными, мучиться жаждой. Многіе, болѣе слабые, падали на дорогѣ. У самого Гарибальди износились сапоги, и изъ ногъ сочилась кровь. Нѣкоторымъ, шедшимъ рядомъ съ нимъ, онъ говорилъ съ улыбкой:

— Любезные юноши, такъ надобно служить отечеству!

Всѣ сильно проголодались. На поляхъ, гдѣ они проходили, былъ посѣянъ картофель. Гарибальди собственными руками выгребъ изъ земли нѣсколько картофелинъ, нанизалъ ихъ на штыкъ и пекъ ихъ на кострѣ, разведенномъ изъ сухихъ листьевъ. Остальные подражали ему, и картофель замѣнилъ имъ хлѣбъ.

Берсальеры тѣснили ихъ на близкомъ разстояніи. Гарибальди выстроилъ своихъ солдатъ, но не велѣлъ стрѣлять. Берсальеры подвигались верхомъ; позади ихъ шла пѣхота. Гарибальди сталъ впереди своихъ, одѣтый въ свой длинный сѣрый плащъ, подбитый красной подкладкой. Время отъ времени онъ обращался къ своимъ, повторяя приказъ: «не стрѣляйте!» И его офицеры, въ свою очередь, повторяли: «не стрѣляйте!»

Но ружейные выстрѣлы берсальеровъ становились все учащеннѣе. Около Гарибальди жужжали пули, падавшія въ кустарники и расщеплявшія деревья. Многіе волонтеры не могли удержаться и стали отвѣчать на выстрѣлы; въ числѣ ихъ былъ и Менотти. Немедленно стали бить въ барабанъ, чтобы прекратить огонь; гарибальдійцы послушались, берсальеры продолжали стрѣлять. Гарибальди торжественно, точно статуя, стоялъ все время на холмѣ, на виду у всѣхъ. Противъ него направлялись непрерывно выстрѣлы. Двѣ нули поразили его одновременно, въ лѣвое бедро и въ лодыжку правой ноги. Но герой не упалъ, а продолжалъ стоять на ногахъ. Затѣмъ онъ снялъ шляпу и привѣтствовалъ ранившихъ его крикомъ:

— Да здравствуетъ Италія!… не стрѣляйте!

Огонь прекратился. Подвели къ Гарибальди его сына Менотти, раненаго въ ногу. Оба они были положены рядомъ подъ деревомъ. Ихъ окружили друзья, подавленные горемъ. Непобѣдимый Гарибальди былъ побѣжденъ и раненъ за то, что не хотѣлъ сражаться. Доктора осмотрѣли раны. Рана въ лодыжкѣ была признана опасной.

— Можетъ быть, необходима ампутація? спросилъ Гарибальди. — Въ такомъ случаѣ рѣжьте безъ разсужденій.

Это была ужасная минута для тѣхъ, кто тамъ присутствовалъ.

— Нѣтъ, отвѣтили медики: — нѣтъ надобности рѣзать ногу.

Между тѣмъ солдаты и гарибальдійцы смѣшались между собою, и тѣ, которые нѣсколько минутъ назадъ обмѣнивались выстрѣлами, теперь братались, разговаривали, шутили, находили въ своихъ рядахъ товарищей, братьевъ! Происходилъ обмѣнъ поклоновъ, поцѣлуевъ, объятій.

— Вы оказали неповиновеніе законамъ правительства, говорили солдаты.

— Мы повиновались любви къ Италіи! возражали гарибальдійцы. — Чего хотѣли мы? Ничего другаго, кромѣ Рима или смерти! Мы никогда не думали, чтобы намъ пришлось умереть отъ руки братьевъ.

Полковникъ Паллавичино, имѣвшій несчастіе открыть огонь противъ Гарибальди и не имѣвшій храбрости сломить свою шпагу, вмѣсто того, чтобы начать стычку, явился къ Гарибальди съ печальнымъ въ высшей степени лицомъ. Быть можетъ, при видѣ раненаго героя, совѣсть укоряла его за необдуманное дѣйствіе. Онъ представился съ непокрытой головой.

— Я получилъ рѣшительныя приказанія изъ Турина аттаковать Гарибальди, какъ бы то ни было и гдѣ бы то ни было.

— Я никогда не хотѣлъ сражаться съ итальянскими войсками, отвѣчалъ Гарибальди. Прошу отпустить на волю моихъ волонтеровъ. Мнѣ же и моимъ офицерамъ, списокъ которыхъ я представлю, прошу дать позволеніе сѣсть на англійскій пароходъ.

— Я потребую изъ министерства инструкцій, отвѣчалъ полковникъ.

Стало темнѣть. Офицеры Гарибальди наломали вѣтвей, смастерили кое-какъ носилки и положили на нихъ генерала. Съ разбитымъ сердцемъ подняли они эти носилки, и печальное шествіе тронулось съ мѣста.

Въ Сциллѣ было объявлено генералу, что правительство не оставляетъ его на свободѣ и что онъ долженъ сѣсть на фрегатъ «Герцогъ Генуэзскій». Перенесеніе его на корабль было очень затруднительно; рана мучила его, онъ лежалъ безъ движенія. На палубѣ стоявшаго вблизи судна, находились генералъ Чіальдини и адмиралъ Альбани; оба они въ военной формѣ, съ орденами (бездѣлушками, какъ называлъ, отклоняя ихъ отъ себя, Гарибальди), присутствовали при перенесеніи героя на корабль. Они стояли, не снимая шляпъ съ головы, смотря прямо въ лицо великаго побѣжденнаго, и не поклонились ему.

Но на берегу стояла многочисленная толпа народа, нѣмая отъ горя, со слезами на глазахъ; всѣ махали платками въ знакъ привѣтствія. Народъ отдавалъ справедливую дань жертвѣ ненужной трагедіи.

XXXI.

— Мое сердце полно Италіей; мысль о ней не покидаетъ меня! Думая о ней, я забываю о боли въ моей раздробленной ногѣ. Ахъ! отечество! Такъ кричалъ, такъ плакалъ Гарибальди, лежа на постеливъ Вариньяно, куда его привезли 2-го сентября. Кто видѣлъ его въ эти дни, тотъ сохранилъ навѣки несказанную скорбь. Въ неуютной комнатѣ, съ оборванной грязной мебелью, стояла кровать. Онъ почти сидѣлъ на ней, обложенный подушками, въ своей красной рубашкѣ. Сильная блѣдность покрывала его исхудалое лицо, носившее прежнее кроткое выраженіе, какое живописцы придаютъ лику Христа, страдающаго за человѣчество. Раненая нога покоилась забинтованная, на приборѣ, особо устроенномъ; пуля, которую тогда не могли еще извлечь, причиняла ему жесточайшія мученія. Въ первое время, его тюремщики скупились на лѣченіе и медики не могли купить необходимыхъ лѣкарствъ!

Наконецъ плѣннику было позволено призвать къ себѣ дорогихъ его сердцу. Менотти, выздоравливавшій отъ ранъ, Терезита со своимъ первенцомъ и мужемъ Канціо, Ричіотти и немногіе другіе друзья окружили его своей заботливостью. Едва узнали о положеніи героя рабочіе, у которыхъ сердце было не такъ испорчено, какъ у властей, и которые чтили въ Гарибальди защитника ихъ правъ, какъ послали ему вспомоществованіе, адресуя его: «Члену общества рабочихъ, раненому Джузеппе Гарибальди»!

Принимая ихъ, Гарибальди сказалъ: — «Благодарю васъ, дѣти мои! Деньги эти я пошлю туда, гдѣ страдаютъ, чтобы облегчить нужды моихъ бѣдныхъ братьевъ по оружію» И недолго думая, онъ послалъ деньги раненымъ гарибальдійцамъ. Послѣ рабочихъ пришли другіе граждане. И въ то время, какъ всѣ сторонились отъ братоубійцъ, жертвѣ со всѣхъ сторонъ сыпались слова утѣшенія и признательности. Гверацци ему говорилъ:

— Утѣшься герой! вмѣстѣ съ тобою ранено и отечество; вы лежите на одной и той же кровати и на ней же обмѣниваетесь болями и планами окончательнаго искупленія.

У человѣка не столь великаго и менѣе добраго, чѣмъ Гарибальди, душа была бы полна горечью и проклятіями. Вмѣсто того герой, горя любовью къ угнетеннымъ, забывалъ о своихъ собственныхъ мученіяхъ. Англичане въ особенности выражали ему свою симпатію, и онъ, отвѣчая на ихъ привѣтствія, подстрекалъ ихъ принять на себя починъ собранія международнаго конгресса, чтобы уничтожить необходимость кровавыхъ войнъ: «Начни, англійскій народъ — новую эру общаго спокойствія и облагодѣтельствуй настоящія поколѣнія этимъ благомъ!» (28 сентября 1862 года).

Въ то время, какъ Гарибальди писалъ о всеобщемъ мирѣ и свободѣ, туринскіе министры совѣщались о томъ, что съ нимъ сдѣлать. Ратацци, Депретисъ, Селла, Персано говорили два мѣсяца раньше въ одномъ несчастномъ донесеніи, что Гарибальди служитъ европейской демагогіи и возбуждаетъ междоусобную войну (!); они хотѣли теперь предать его суду. Но объ этомъ невозможно было даже думать. Вся страна кричала: «мы всѣ преступники, если Гарибальди преступникъ! Всѣ мы желали освобожденія Рима!» Между тѣмъ король подписалъ амнистію 5-го октября 1862 г., въ силу которой снималась отвѣтственность съ Гарибальди и его товарищей предъ закономъ. Это распространялось и на солдатъ, оставившихъ полки и присоединившихся къ генералу.

Гарибальди, хотя и перевезенный изъ Вариньяно въ Пизу, все еще не выздоравливалъ. Наконецъ докторъ Нелатонъ пріѣхалъ изъ Парижа и указалъ, гдѣ находится пуля; 23-го ноября профессоръ Дзанетти счастливо извлекъ ее оттуда. Странная вещь! извлеченная пуля имѣла сходство съ головой орла.

Рана стала затягиваться. Но она была и оставалась до конца самою глубокою раною изъ всѣхъ, какія получалъ Гарибальди. Друзья замѣтили это, когда клали въ гробъ священное для нихъ тѣло. Къ тому же, это была рана не только въ ногу, но и въ сердце великаго патріота…

Конецъ.

"Наблюдатель", №№ 4, 11—12, 1882

↑ Этотъ разсказъ основанъ на оффиціальныхъ документахъ, хранящихся въ государственномъ архивѣ, въ Римѣ, а также на словахъ друга Гарибальди, Кунсо.
↑ Панталео остался вѣрнымъ Гарибальди и въ бѣдственное время. Онъ никогда ничего не требовалъ для себя и всѣмъ жертвовалъ для другихъ. Онъ послѣдовалъ за своимъ генераломъ въ Дижонъ; женился тамъ, имѣлъ двухъ малютокъ, которымъ, умирая, не оставилъ въ наслѣдство ничего другаго, кромѣ честнаго имени.

[1] Этотъ разсказъ основанъ на оффиціальныхъ документахъ, хранящихся въ государственномъ архивѣ, въ Римѣ, а также на словахъ друга Гарибальди, Кунсо.

[2] Панталео остался вѣрнымъ Гарибальди и въ бѣдственное время. Онъ никогда ничего не требовалъ для себя и всѣмъ жертвовалъ для другихъ. Онъ послѣдовалъ за своимъ генераломъ въ Дижонъ; женился тамъ, имѣлъ двухъ малютокъ, которымъ, умирая, не оставилъ въ наслѣдство ничего другаго, кромѣ честнаго имени.

[1]

[2]