19 октября мы прибыли въ деревню Вороново, гдѣ намъ показали остатки сожженной самимъ губернаторомъ московскимъ, Растопчинымъ, собственной усадьбы и разсказали, какъ происходило дѣло. 20-го мы продолжали нашъ путь по дорогѣ въ Москву и вечеромъ уже встрѣтили отряды армейскаго корпуса маршала Нея. Ночью я нашелъ въ саду усадьбы, гдѣ помѣщался Ней со своей свитой, моего друга, старшаго хирурга Келрейтера. Я засталъ его за ѣдой, т. е. передъ нимъ на землѣ стояли хорошо приготовленныя кушанья, какихъ я не видѣлъ во время этой войны. Я поужиналъ съ нимъ, и когда я насытился, начались обоюдные разсказы о нашихъ приключеніяхъ. Его разсказы о томъ, что онъ видѣлъ и пережилъ въ Москвѣ, его медицинскія и хирургическія наблюденія были, конечно, куда интереснѣе, чѣмъ мои о плачевной стоянкѣ въ лагерѣ при рѣкѣ Черничной и о сраженіи при ней. Передъ Бородинскимъ сраженіемъ у него была польская бричка, и въ ней только запасъ бинтовъ, нѣсколько бутылокъ водки и нѣсколько хлѣбовъ; теперь же онъ имѣлъ роскошный экипажъ съ шестеркой лошадей, наполненный отличными мѣхами, золотыми вещами и большимъ запасомъ провіанта. «Радуйся, другъ,—сказалъ я ему— своему добру, пока ты его еще имѣешь, такъ какъ и твоей радости скоро придетъ конецъ!» Я передалъ ему разговоръ русскихъ генераловъ съ полковникомъ Уминскимъ и это согнало съ его лица выраженіе радости и довольства и сдѣлало его серьезнымъ. Послѣ моего разсказа о событіяхъ, пережитыхъ мною за послѣдніе дни, онъ сказалъ: «Завтра я тебя представлю графу фонъ-Шелеру, и ты поработаешь у насъ до тѣхъ поръ, пока мы снова не встрѣтимся съ твоими». Я провелъ ночь у него въ саду.
Утромъ, 21-го числа, я нашелъ генералитетъ, пѣхотный корпусъ нашихъ земляковъ, составившихъ нѣсколько баталіоновъ, и съ ними нѣсколькихъ человѣкъ изъ нашего полка. Графъ фонъ-Шелеръ—онъ зналъ меня еще со времени Рейнскихъ походовъ,—увидѣвъ меня, подозвалъ къ себѣ. Онъ заставилъ меня разсказать о нашихъ приключеніяхъ и о сраженіи, интересовался также и предметами моего призванія и выказалъ много состраданія и участія ко мнѣ. Меня и остатки офицеровъ нашего полка онъ прикомандировалъ къ штабу. Какъ только графъ фонъ-Шелеръ отпустилъ меня, мнѣ пришлось взяться за работу. Штабъ-офицеры, фонъ-Мюнхингенъ и фонъ-Фалькенштейнъ—съ ними я былъ также знакомъ еще со временъ Рейнскихъ походовъ, попросили меня осмотрѣть ихъ раны. Одинъ носилъ лѣвую, другой правую руку на перевязи; оба были старые друзья и товарищи по оружію. У меня все еще до сихъ поръ живетъ въ памяти та неблагопріятная обстановка, при которой я дѣлалъ имъ перевязку. Было морозно, шелъ снѣгъ и дулъ сильный вѣтеръ; потомъ, при дальнѣйшемъ леченіи, часто приходилось удалять осколки кости изъ ранъ ночью при огнѣ и при такихъ же условіяхъ дѣлать новыя перевязки; все-таки раны во время отступленія заживали. Мы покинули до обѣда эту усадьбу и двинулись назадъ, въ сторону отъ большой дороги. На этомъ переходѣ я замѣтилъ, какъ порѣдѣли наши войска, но всѣ бывшіе въ Москвѣ поправились, запаслись одеждой и провіантомъ и, несмотря на незначительное число людей, возили съ собой еще всѣ свои пушки. Въ этотъ день мы встрѣтились также съ прибывшей изъ Москвы гвардіей Наполеона. Гордые, красивые, бодрые и свѣжіе, какими приходятъ лишь съ зимнихъ квартиръ, шли они сомкнутыми колоннами, хорошо одѣтые, съ обозомъ, нагруженнымъ провіантомъ. Каждый имѣлъ уложенные наверху на ранцѣ три, четыре бѣлыхъ хлѣба и висящую на саблѣ или перевязи бутылку водки. Всѣ генералы и высшіе офицеры обзавелись экипажами, а низшіе дрожками, все это нагружено драгоцѣнными вещами и съѣстными припасами. Женатые солдаты поручили своимъ женамъ всякаго рода повозки, нагруженныя всѣмъ, что только попадалось подъ руку и имѣло какую-нибудь цѣну. Маркитантскіе телѣги были наполнены виномъ, водкой, сахаромъ, чаемъ; всѣ вьючныя лошади также были нагружены.
Первое, что я узналъ, присоединившись къ арміи, былъ слухъ, что Наполеонъ имѣетъ намѣреніе проникнуть въ южныя губерніи, житницы Россіи, по дорогѣ разбить русскихъ, уничтожить тульскіе оружейные заводы и предоставить намъ тогда или хорошія зимнія квартиры, или повести домой черезъ богатыя страны. Послѣднее сраженіе и отступленіе отъ Москвы разрушило всѣ надежды на миръ и потому въ этихъ извѣстіяхъ находили новое утѣшеніе, одинаково всѣ: и желавшіе мира, и жаждующіе добычи. Наше назначеніе, казалось, было защищать съ тыла великую армію въ то время, какъ она направлялась къ Малоярославцу; наша пѣхота заняла ущелья въ окрестностяхъ Боровска, а остатки нашихъ трехъ кавалерійскихъ полковъ заняли возвышенности и доставляли работу окружающимъ насъ казакамъ. Вечеромъ пошелъ дождь, заставившій насъ ночевать на кирпичномъ заводѣ. За нами внизъ по верхнему краю глубокаго оврага тянулась узкая столбовая дорога, по которой двигались многіе экипажи и фуры къ расположенной внизу деревнѣ. Мы замѣтили среди другихъ почтовый четырехмѣстный экипажъ, въ которомъ сидѣли четыре хорошо одѣтыхъ дамы. На другое утро мы узнали, что этотъ экипажъ съ людьми и лошадьми свалился въ оврагъ, и когда мы двинулись дальше, мы увидѣли несчастныхъ, лежащими мертвыми на страшной глубинѣ. Французская армія съ ея невѣроятнымъ обозомъ выступала постепенно изъ Москвы по дорогѣ въ Малоярославецъ, и мы стояли то въ Боровскѣ, то въ его окрестностяхъ, видя всегда, какъ вокругъ насъ рыскали казаки. 27-го числа мы заняли возвышенность впереди Боровска, по дорогѣ, ведущей въ Малоярославецъ. Гдѣ то впереди, на разстояніи двухъ, трехъ часовъ отъ насъ, слышалась сильная канонада. Привыкшіе уже давно къ безпрестанному грому пушекъ, мы болѣе обращали вниманіе на то, что происходило вблизи насъ. Мы здѣсь нашли большой военный обозъ, нагруженный большей частью драгоцѣнностями и съѣстными припасами изъ Москвы; много было здѣсь и женщинъ. Онъ, казалось, дожидалъ окончанія боя, происходившаго впереди. Женщины распаковывали свое добро, частію, чтобъ снова разсмотрѣть его, но, главнымъ образомъ, для того, чтобъ обмѣнять, продать и такимъ образомъ облегчить себя. Для этой цѣли многое было отложено въ сторону и оставлено. Я видѣлъ здѣсь самыя красивыя одѣяла и ковры, какихъ никогда не видѣлъ раньше, роскошные занавѣси изъ самыхъ дорогихъ матерій, богато вышитые золотомъ и серебромъ, съ каймой и бахромой. Много было цѣлыхъ кусковъ шелковой матеріи всѣхъ цвѣтовъ, рѣдкой красоты мужскія и женскія платья; кромѣ этого, у однихъ были драгоцѣнные камни, у другихъ шкатулки съ брильянтами, или свертки дукатовъ, у третьихъ горы серебра. Я смотрѣлъ на все это съ удивленіемъ. Весь этотъ блескъ и богатство не вызывалъ во мнѣ зависти и недоброжелательства, мною овладѣло чувство сожалѣнія къ этимъ счастливымъ, такъ какъ я былъ увѣренъ, что это кратковременно. При такихъ наблюденіяхъ и приключеніяхъ прошелъ день.
Ночью я, вмѣстѣ съ нѣсколькими кавалерійскими офицерами, ушелъ спать подъ какой-то маленькій навѣсъ. Мы давно уже спали, какъ вдругъ три—четыре человѣка стащили полъ крыши; намъ на лицо посыпались мусоръ и песокъ, разбудившій насъ. Что такое? Кто позволяетъ себѣ это? Каждый изъ насъ хотѣлъ схватить одного изъ нарушителей нашего спокойствія съ намѣреніемъ серьезно его проучить. Въ темнотѣ моя рука прикоснулась къ голой, холодной, какъ ледъ, и такой худой груди, какъ будто по холоднымъ ребрамъ была протянута сухая паутина. Я самъ былъ тогда очень слабъ и не могъ грубо прикоснуться, но человѣкъ этотъ былъ такъ обезсиленъ, что отъ моего прикосновенія упалъ на землю и сказалъ по-французски: «О, мой Богъ! Мой Богъ! Какіе люди, какая страна, какъ я несчастенъ, дайте мнѣ умереть!» Я, кажется, былъ болѣе испуганъ, чѣмъ этотъ человѣкъ, потому что, за исключеніемъ труповъ, рука моя никогда не прикасалась ни къ чему подобному. Мое участіе въ защитѣ нашего ночлега окончилось; эти люди (то были французскіе пѣхотинцы) отправились дальше, и мы снова легли. Это приключеніе, одно изъ ужасныхъ въ моей жизни, воскресило снова въ моей памяти всѣ картины бѣдствія, пережитыя во время этой войны, и скверно повліяло на мое душевное состояніе. Я видѣлъ будущее въ самомъ мрачномъ свѣтѣ, тѣмъ болѣе, что распространилась вѣсть, что мы будемъ отступать снова по прежней дорогѣ[1]. 25 числа до обѣда мы снова слышали пушечную пальбу; облака дыма все приближались къ намъ. Скоро мы замѣтили, что армія отступаетъ. Мы отступили снова къ Боровску. Всюду говорили, что Наполеонъ не можетъ проникнуть въ губерніи, богатыя хлѣбомъ, что армія отступаетъ по той дорогѣ, по которой пришла, и эти слухи вскорѣ подтвердились. При возбуждающемъ ужасъ шумѣ, трескѣ, огнѣ и въ облакахъ дыма армія прибыла въ Боровскъ. Былъ данъ приказъ сжигать и предавать пламени все, что оставляютъ. Деревни отъ Малоярославца уже горѣли, обозныя фуры, которыя не могли слѣдовать за арміей, были взорваны. Какъ русскіе, когда мы шли сюда, сжигали деревни, зерновой хлѣбъ и сѣно на поляхъ и лугахъ, такъ и мы еще безчеловѣчнѣе и ужаснѣе приводили въ исполненіе новый приказъ. Прибывшіе, словно бѣшеные, быстро предали пламени романтически и красиво расположенный Боровскъ.
Мы получили приказъ выступить и двинулись обратно въ долину. Наша тяжелая артиллерія двигалась впереди. Вечеръ былъ чудный, всюду у насъ царили порядокъ и спокойствіе; превосходная дорога благопріятствовала началу этого похода, и мы всѣ желали, чтобъ она и дальше была столь хороша. Прибывъ поздно ночью въ деревню, мы расположились въ домахъ: жители ихъ не покинули. Солдаты нашли провіантъ. Покинутая нами мѣстность горѣла со всѣхъ сторонъ, и пламя освѣщало окрестности. Ночью многіе опередили насъ, такъ что утромъ дорога была густо усѣяна артиллеріей, обозами, отдѣльными кавалеристами и пѣхотинцами. Много говорили объ ожидающей насъ судьбѣ на дорогѣ въ Смоленскъ. Какъ достать пищу, фуражъ и все другое, необходимое для такого многочисленнаго войска тамъ, гдѣ ничего нѣтъ? Пугала и приближающаяся зима, холода уже давали себя чувствовать. Не всѣ были хорошо одѣты; многіе носили еще лѣтніе штаны; ни у кого въ общемъ не было перчатокъ и тому подобныхъ необходимыхъ вещей. Мы достигли красиваго небольшого города Верети, еще не сожженнаго, провели въ немъ нѣсколько часовъ, и въ это время мимо насъ прошло и проѣхало много войска и экипажей. Здѣсь я видѣлъ также остатокъ польскаго 10 гусарскаго полка, имѣвшій еще 20 лошадей. Подвигаясь дальше по хорошей дорогѣ мы 27-го миновали, при хорошей погодѣ, Борисовъ, гдѣ намъ пришлось питаться лукомъ и капустой, безъ мяса и соли. На этой дорогѣ, изъ Верети въ Можайскъ, мы встрѣчали поля, гдѣ еще не былъ сжатъ созрѣвшій хлѣбъ. Въ Можайскъ мы прибыли поздно ночью 28 октября; шелъ снѣгъ. Я расположился спать на развалинахъ сгорѣвшаго дома. На другое утро я узналъ, что корпусный штабъ провелъ ночь такъ же, какъ и я. Уголокъ полусгорѣвшаго дома, гдѣ переодѣвался графъ фонъ-Шелеръ, именовался главной квартирой. Его свита сидѣла на грудахъ камней и балкахъ вокругъ огней, и нѣкоторые были заняты погребеніемъ земныхъ останковъ фонъ-Денгера, умершаго только что отъ военной чумы, у насъ тогда уже свирѣпствовавшей. Мы пробыли здѣсь до полудня 29 и дальше двинулись по большой дорогѣ, гдѣ уже раньше мы перенесли такъ много тяжелаго. Здѣсь къ намъ присоединились войска, оставшіяся въ Москвѣ. Они долгое время жили хорошо, хорошо выглядѣли. Это были большей частью пѣшіе кавалеристы, вооруженные, какъ пѣхотинцы, взятымъ въ Москвѣ въ цейхгаузѣ оружіемъ. Это вооруженіе такъ имъ не нравилось, что они, увидѣвъ безпорядокъ, тогда уже царившій у насъ, побросали оружіе и амуницію, и всѣ разбрелись, продолжая путь съ ранцемъ на спинѣ и съ шомполомъ вмѣсто посоха въ рукѣ, и никто не могъ этому помѣшать. Другіе, прибывшіе изъ Москвы, были частью выздоравливающіе, частью страдающіе еще отъ ранъ офицеры и солдаты. Господинъ фонъ-Нагель, адъютантъ генерала фонъ-Бреднинга, обоихъ я зналъ съ 1805 года, были также въ этомъ походѣ. Здѣсь я встрѣтилъ перваго, который повелъ меня къ лежащему въ оврагѣ у большой дороги генералу, только что умершему отъ чумы. Тутъ у дороги лежали земные останки человѣка, бывшаго моего друга, имѣвшаго обыкновеніе серьезно и въ шутку говорить товарищамъ и подчиненнымъ: «Я увижу тебя, лежащимъ въ шоссейномъ оврагѣ!» или: «Ты умрешь и окрасишь своей кровью землю!» Ему выпало на долю умереть отъ часто быстро умерщвляющей болѣзни, названной нами уже тогда военной чумой; онъ заболѣлъ въ Москвѣ и умеръ около Можайска. Его адъютантъ разсказалъ мнѣ о своихъ приключеніяхъ въ Москвѣ и разспрашивалъ съ большими подробностями о моихъ.
Дорога вела насъ черезъ лѣсъ, лежащій между Можайскомъ и Бородинскимъ полемъ сраженія. Онъ, со времени битвы, много пострадалъ. Мы двинулись черезъ него густыми, безпорядочными кучами; артиллерія и армейскія фуры по срединѣ, кавалеристы и пѣхотинцы подлѣ. Подъ нашими ногами лежало оружіе и заряды, прибывшихъ пѣшкомъ изъ Москвы кавалеристовъ, и ихъ гибельному примѣру послѣдовали затѣмъ очень многіе. Миновавъ лѣсъ, мы увидѣли влѣво отъ насъ поле битвы. Растоптанная въ этотъ кровавый день рожь, за время нашего отсутствія поднялась, и въ ея зелени мы видѣли трупы людей и лошадей. Наступилъ вечеръ; мы приблизились къ Волоцкому монастырю, сдѣлавшемуся со времени битвы госпиталемъ и складомъ всѣхъ собранныхъ орудій, пушекъ и пуль. Входъ былъ обнесенъ стѣной, и на углахъ были поставлены для защиты пушки. Не всѣмъ желающимъ былъ разрѣшенъ входъ. Я со многими генералами и штабъ-офицерами ночевалъ въ монастырѣ у разведеннаго нами огня. Здѣсь мы нашли магазинъ съ провіантомъ. Холодная ночь съ 29 на 30 миновала. Мы спали мало, потому что въ монастырѣ, переполненномъ отступающими войсками, было чрезвычайно шумно. Наполеонъ также ночевалъ здѣсь. Рано утромъ былъ данъ приказъ взять съ собой находящихся здѣсь раненыхъ. Каждый проѣзжавшій экипажъ, принадлежалъ ли онъ полковнику или маршалу, каждый фургонъ, каждая маркитантская телѣга или дрожки должны были принять одного или двухъ раненыхъ. Вюртембергская бригада, состоявшая изъ пѣшихъ егерей и пѣхоты, число которыхъ простиралось до 200 человѣкъ, была назначена императоромъ для исполненія этого приказа. Эти солдаты выносили раненыхъ, а офицеры размѣщали ихъ. Въ то время какъ офицеры видѣли въ такомъ порученіи предпочтеніе, почетную обязанность, солдаты горько сѣтовали. Все же приказъ былъ самымъ точнымъ образомъ приведенъ въ исполненіе, и дѣло было окончено въ полтора часа. Несчастнымъ раненымъ пришлось плохо. Они были поручены грубымъ кучерамъ, гордымъ камердинерамъ, невѣжественнымъ маркитантамъ, жестокосердымъ товарищамъ по оружію и преневѣжественнымъ обознымъ солдатамъ; эти всѣ заботились только о томъ, чтобъ поскорѣе освободиться. Ихъ оставляли на мѣстахъ ночлега или дорогою, когда эти несчастные имѣли потребность слѣзть съ лошади, или перевязывали свои раны. Уже на другой день я видѣлъ нѣсколькихъ, лежащихъ у дороги и жалобно молящихъ о помощи; позже, хотя сами и не видѣли этого, мы слышали ужасные разсказы объ ихъ участи и о дикости и жестокости ихъ провожатыхъ.
Примѣчанія[править]
- ↑ Оказанное (24 октября) русскими при Малоярославцѣ сопротивленіе (см. введеніе), заставило Наполеона покинуть избранную имъ дорогу въ Калугу и отступить по большой дорогѣ къ Смоленску, по которой онъ пришелъ. Это отступленіе арміи черезъ совершенно разоренныя мѣстности вело ее къ гибели.
