Трудные времена (Дорошевич)/ДО
| Трудныя времена : Изъ дневника смотрителя тюрьмы |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. На смѣхъ. — СПб.: М. Г. Корнфельда, 1912. — С. 194. |
Былъ мѣщанинъ Сидоровъ.
Приходилъ садиться.
Приговоренъ за кражу на полтора мѣсяца. Желаетъ сѣсть.
Желаніе законное.
Даже похвально!
Что тамъ ни говори, а чувство законности врожденно русскому человѣку.
Да куда я его посажу? Ежели порядочнаго жулика посадить некуда, — все подъ политику занято.
Тюрьма полна, а ни одного жулика! Невѣроятно, но фактъ.
Отказалъ.
Даже польстилъ слегка:
— Ужъ ты гой еси, добрый молодецъ! Сразу богатырь земли русской виденъ. Умѣлъ воровать, — умѣешь и отвѣтъ держать! Только пожаловать мнѣ тебя, дѣтинушку, нечѣмъ. Угла свободнаго нѣтъ.
Соблазнялъ:
— Ты, — говорю, — ужъ повремени, будь добръ. А я тебѣ зато хорошую камеру дамъ. На выборъ. Во второмъ этажѣ. Съ видомъ. Ты угольную знаешь?
— Намъ камеры, — говоритъ, — довольно хорошо извѣстны.
— Хочешь угольную? На рѣку видъ. Больница передъ глазами. На покойницкую. Умретъ кто, — похороны смотри! Не скучно. А не хочешь, — 17-й номеръ. Знаменитая! Два доктора, четыре инженера, бывшій предсѣдатель земской управы, — да что предсѣдатель! Депутатъ бывшій сидѣлъ! Адвокатовъ я ужъ и не считаю, — что адвокаты! Вотъ съ какими людьми по камерѣ породнишься!
Въ затылкѣ чешетъ:
— Намъ главное до Ильина дня отсидѣть!
Что тамъ ни говори, а сильно религіозное чувство въ народѣ!
— Что, — говорю, — говорить! Большой праздникъ! Это дѣлаетъ тебѣ честь! А только потерпи. Все отечество терпитъ, — потерпи и ты.
Далъ ему полтинникъ.
Мѣщанинъ Сидоровъ былъ опять.
Русскій народъ грубъ.
Требуетъ, чтобы посадили.
— Что же это, — кричитъ, — за порядки! Я изъ-за васъ безъ куска хлѣба оставаться должонъ? Намъ, главное, чтобы до Ильина дня отсидѣться! У насъ Ильинъ день — самое рабочее время. Намъ въ рабочее время сидѣть недосугъ.
— Да ты, — спрашиваю, — развѣ крестьянинъ?
— Зачѣмъ крестьяне? Подгородные мы, изъ мѣщанъ. А только Илья-пророкъ насъ полгода кормитъ. На Илью-пророка батракъ черезъ городъ идетъ. Который на косьбу нанимался, — домой идетъ съ деньгами. Который на уборку хлѣбовъ нанялся, — задатокъ получилъ, по мѣстамъ идетъ, опять-таки съ деньгами. Днемъ «подкидка» идетъ, кошельки подбрасываемъ, потомъ мужиковъ шаримъ. Вечеромъ игра идетъ, въ кончинку.
Урезонивалъ:
— Ну, это еще кто выиграетъ, кто проиграетъ!
— Зачѣмъ намъ проигрывать, ежели карты у насъ мѣченныя!
Русскій народъ просто жуликъ.
— Намъ, — кричитъ, — до вашей политики дѣла нѣтъ! Намъ камеру подавай! Заслужили, — и подавай! Тоже съ голоду дохнуть не желаемъ. Время глухое, — самое сидѣть! Что я теперича на волѣ дѣлать буду? За весь авчирашній день одинъ кошелекъ съ двумя пятіалтынными сдѣлалъ!
Куда я его посажу?
Далъ ему рубль.
Ушелъ.
Сидоровъ опять приходилъ.
— Пожалуйте рублишко.
И такъ категорически:
— А ежели, — говоритъ, — рубля жаль, — тогда сажайте!
Пробовалъ на него кричать:
— Да ты что это? — кричу. — Скажите, въ тюрьму захотѣлъ! Да ты что о тюрьмѣ думаешь? Для тебя она построена? Всякій мѣщанинишка, — на три рубля укралъ, да куражится: въ тюрьму его. Тоже! Велика невидаль! Да тутъ, можетъ, не такіе, какъ ты, дожидаются! Адмиралы! Адмиралъ Небогатовъ эскадру сдалъ, — не тремя рублями пахнетъ, — и тотъ два мѣсяца ждалъ, пока вакансія сѣсть выйдетъ! Такое-ли теперь время, чтобы о тебѣ думать? Пшелъ вонъ. Вотъ тебѣ тюрьма!
Сѣлъ на крыльцо, на ступеньки:
— Не пойду!
Приказалъ гнать.
— Правовъ, — кричитъ, — не имѣете, чтобы арестанта изъ тюрьмы гнать! Обязаны всячески арестанта въ тюрьмѣ задерживать!
Скандалъ сдѣлалъ.
Оретъ:
— Караулъ! Держите меня! Я жуликъ!
Вся тюрьма въ окна смотритъ.
Вечеромъ имѣлъ объясненіе.
Съ адвокатомъ однимъ, изъ политиковъ.
Говорилъ отъ имени товарищей по заключенію:
— Группа, — говоритъ, — политическихъ заключенныхъ приглашаетъ васъ, г. смотритель, соблюдать законныя права гражданъ.
Плюнулъ и пошелъ.
Какъ же я буду права гражданъ соблюдать, ежели у меня камеръ нѣтъ?
Зло взяло.
— Сами господа, всю тюрьму займете, а потомъ протестуете!
Мѣщанинъ Сидоровъ явился вдребезги пьяный.
Безобразничаетъ.
— Что же это, — оретъ, — такое? Господскую сторону держите? И тюрьма для господъ? Простому человѣку сѣсть негдѣ? Теперь всѣ равны!
Прямо соціалъ-демократъ.
— Мы, — кричитъ, — грамотные! Читали! «Свобода личности». Желаешь въ тюрьму садиться, — садись! Понимаемъ, что значитъ!
Совсѣмъ голову потерялъ!
Выскочилъ.
— Да я, — говорю, — тебя, такого, сякого, разъэтакаго, за эти слова… въ тюрьмѣ сгною!
Хохочетъ подлецъ.
— Да я этого, — говоритъ, — и требую.
Нечего дѣлать!
Далъ ему полтинникъ и рекомендацію къ мяснику въ «союзъ русскаго народа».
— Впадаетъ въ соціалъ-демократическія заблужденія, но могъ бы быть дѣятельнымъ «союзникомъ».
Второй день тихо.
Сидоровъ не ходитъ.
Записанъ въ «союзъ» и получаетъ въ день полтинникъ.
Мѣщанинишку Сидорова изъ «союза» выгнали: знамя пропилъ.
Пенялъ мяснику:
— Знаете, что за народъ. Вы бы изъ коленкора!
Удивительны эти руководители! Никакого знанія народа.
Ну, кто же дѣлаетъ знамена изъ шелка?
Сидоровъ появился.
Пьянешенекъ.
Опять скандалъ.
— Издѣвательство! — кричитъ. — Люди добрые! Что же это? Зачѣмъ же людей зря берутъ? Въ участокъ забираютъ, мировыми судятъ, къ тюрьмѣ приговариваютъ. А потомъ шишъ! Сажать, — ихъ нѣту! Зачѣмъ же бѣдному человѣку безпокойство? Зачѣмъ судъ?
Грозился:
— Я, — кричитъ, — къ корреспонденту столичныхъ газетъ пойду! Я, — кричитъ, — у г. корреспондента курицу украду. Пусть васъ въ столичныхъ вѣдомостяхъ какъ слѣдуетъ расчехвоститъ!
И пойдетъ!
Отъ русскаго человѣка всего жди.
Имѣлъ удовольствіе читать въ полученной сегодня столичной газетѣ корреспонденцію изъ нашего города:
«Благодаря крайнему нерадѣнію мѣстныхъ тюремныхъ властей, даже приговоренные уже судомъ тягчайшіе преступники невозбранно ходятъ по городу, внушая ужасъ обывателямъ. „Экспропріаціи“ участились. Похищаютъ не только неодушевленные предметы, — деньги и проч., — но уводятъ среди бѣла дня со дворовъ одушевленные существа, — домашнюю скотину»…
Это курица-то — «одушевленное существо» и домашняя скотина!
Есть-ли у васъ совѣсть, гг. корреспонденты?
По поводу корреспонденціи столичной газеты получилъ отъ губернатора по телеграфу нагоняй:
— Принять мѣры.
Частная телеграмма сообщаетъ, что ѣдетъ съ ревизіей.
Принялъ мѣры.
Сидоровъ сидитъ.
Въ жениномъ будуарѣ сидитъ.
Куда же я его еще посажу?
Жена плакала. Обѣщалъ шелковое платье.
— Потерпи, голубушка. Вся Россія терпитъ. Потерпи и ты со всѣми. Терпѣть — теперь самое патріотическое занятіе.
Сидоровъ на ея козеткѣ спитъ.
Еще кочевряжился.
— Оно, — говоритъ, — конечно, не совсѣмъ, чтобы по закону. На диванахъ спать. Да ежели хорошее обращеніе буду видѣть, — согласенъ претерпѣть!
Какова скотина?
Обѣдаетъ съ нами. Ѣстъ, что и мы.
Сидоровъ становится невыносимъ.
На завтра заказалъ баланду.
— Желаю, — говоритъ, — чтобы по закону! Что арестанту полагается! Арестантскій супъ! И чтобы всѣ арестантскій супъ ѣли!
Будемъ ѣсть баланду.
А не убить-ли мнѣ мѣщанина Сидорова?
Становится нестерпимъ.
Потребовалъ, чтобы въ жениномъ будуарѣ ему нары выстроили.
— Я, — говоритъ, — не къ будуару, а къ тюрьмѣ приговоренъ. Желаю отбывать, какъ слѣдуетъ. Полагаются нары. Мы къ нарамъ привычны.
Насилу уговорилъ его спать на роялѣ.
— А дверь, — говоритъ, — чтобы запирали, чтобы я не убѣгъ.
Обѣщалъ запирать.
— А въ дверяхъ, — требуетъ — чтобы глазокъ просверлили и цѣльную ночь на меня въ этотъ глазокъ, не отрываясь, смотрѣли.
Очень интересно!
— Потому я одинъ спать боюсь!
Не ставить же еще сторожей въ свою квартиру!
Будемъ сторожить всю ночь сами.
По очереди.
Сидоровъ становится день ото дня невыносимѣе.
Сегодня требуетъ, чтобъ въ жениномъ будуарѣ въ окна рѣшетки вставили.
— И парашу, — говоритъ, — мнѣ!
Тьфу!
И вѣдь, главное, что! Основанія имѣетъ.
— Желаю, — говоритъ, — чтобы все по закону! И никакихъ!
Нотаціи читаетъ:
— Это, — говоритъ, — съ вашей стороны арестантамъ поблажки! За это, — говоритъ, — вашего брата по шапкѣ!
Сегодня бунтъ.
Сидоровъ рѣшительно объявилъ, что желаетъ быть переведеннымъ въ тюрьму.
— На тюремномъ положеніи. А у васъ мнѣ скучно. Барыня сидитъ цѣльный день, въ книжку мордой уткнумшись Дѣти чему-то учатся. Не ругается никто. Ни въ карты съ кѣмъ. Желаю въ общую!
Долго усовѣщивалъ:
— Да пойми же ты, — говорю, — что политика…
Знать ничего не хочетъ.
— А зачѣмъ, — говоритъ, — тюрьмы махонькія строите! Налоги съ гражданъ берете, а тюремъ не строите. Никакого попеченія!
Наконецъ, уговорилъ.
Дочь, для его развлеченія, на роялѣ играетъ.
Сынъ-гимназистъ «русскую» пляшетъ.
Жена будетъ ему загадки загадывать.
— У насъ, — говоритъ, — въ тюрьмѣ такъ принято, чтобы жиганы сказки говорили и загадки загадывали.
Въ карты буду играть я.
Хожу съ опухшимъ носомъ.
Въ носы играли.
Выиграешь съ него, съ чорта, когда онъ всѣ наши карты перемѣтилъ!
Сегодня удостоились посѣщенія его превосходительства.
Былъ губернаторъ.
Сначала обошелъ политику, — тюрьму.
Опрашивалъ:
— Нѣтъ-ли претензій?
Изъ каждой камеры подали по три жалобы.
Потомъ изволилъ прослѣдовать для разбора ко мнѣ на квартиру.
Былъ сервированъ чай и предложена легкая закуска.
Въ такомъ количествѣ, чтобы не похоже было на задабриваніе.
Сидоровъ, негодяй, къ закускѣ вышелъ! А?
Представилъ его губернатору.
— Позвольте представить, ваше превосходительство, нашъ уголовный арестантъ. За кражу. Въ женскомъ будуарѣ содержится. Какъ родной!
Его превосходительство посмотрѣлъ удивленно.
— А?.. Это очень хорошо…
— Точно такъ, ваше превосходительство. По случаю переполненію тюрьмы пожертвовалъ на пользу отечества жениными удобствами. Не угодно-ли осмотрѣть вашему превосходительству женину камеру… То-есть арестантскій будуаръ…
Совсѣмъ спутался.
Изволили осмотрѣть.
Клавишей рояли даже перстомъ коснулись.
— Разстроенъ!
Это все Сидоровъ. У него на баса садиться — первое удовольствіе.
Растерялся:
— Будетъ исправлено!
Губернаторъ остался доволенъ.
Въ книгѣ почетныхъ посѣтителей начерталъ:
— Содержатся хорошо. Пріятно было бы видѣть вездѣ такую отеческую заботливость.
Претензіи послѣ этого были забыты въ прихожей на ларѣ.
Приказалъ сторожамъ впредь покупаемые для арестованныхъ продукты въ эти самыя претензіи завертывать!
Каждый чтобы въ своей претензіи получалъ.
Кушайте!
Съ ума схожу!
Что дѣлается! Что дѣлается!
Дочь на такомъ языкѣ говоритъ, — не всякій каторжникъ пойметъ.
Меня иначе не зоветъ, какъ:
— Шесть!
Нынче въ кабинетъ входитъ:
— Вода или пусто? А я тебѣ хвостомъ пришла ударить, бардадымъ!
Это вмѣсто того, чтобы:
— Можно или нѣтъ! Съ добрымъ утромъ, папенька!
Сынъ фальшивыя ассигнаціи дѣлаетъ. Сидоровъ выучилъ.
И въ довершеніе, — прихожу домой послѣ обѣда, — въ кабинетѣ на письменномъ столѣ арестантъ лежитъ.
— Карповы мы. Сидорову дружки. Тоже жулики. По мировому приговору сидѣть пришли.
Оказывается, негодяй всѣмъ своимъ пріятелямъ письма разослалъ:
— Приходите отсиживать. Сынъ же и носилъ.
Пишу проектъ.
Посылаю въ Петербургъ.
— О необходимости амнистіи,
«Въ виду переполненія тюремъ политическими настоитъ крайняя необходимость въ амнистіи уголовныхъ. Иначе сажать некуда.
Основанія слѣдующія:
а) Приговоренные за кражи, грабежи и прочее, безъ смертоубійства, освобождаются вовсе, какъ совершившіе менѣе важные проступки.
б) Приговоренные за смертоубійство, въ видахъ общественной безопасности, отдаются подъ надзоръ родственниковъ.
в) Приговоренные за отцеубійство, въ виду смерти родителей, отдаются въ городской сиротскій домъ».
Получилъ изъ Петербурга телеграмму:
— Дѣльно. Разработайте въ подробностяхъ.
Разрабатываю въ подробностяхъ.
Сидоровъ въ сосѣдней комнатѣ бьетъ кулакомъ по клавишамъ.
Только бы дождаться!
Получишь ты по шеѣ!