Жил-был шалунишка с крылышками. И повадился он к звёздочкам летать, им надоедать. Прилетит к одной, — всё высмотрит, наболтает, нашалит — и к другой летит. Там опять всё разнюхает, про разные звёздочки насплетничает, хохот, возню подымет — и дальше. На третьей такую же кутерьму устроит. И на четвёртой и на пятой. Всем звёздочкам мешает.
А они серьёзные, пустяков не любят. Рассердятся — того гляди, светить перестанут.
Поймал ветер шалунишку за крылышки.
— Ты чего это, — говорит, — озорничаешь, к звёздочкам пристаёшь? Вот погоди, я тебя угомоню — спать уложу. Взял и сунул его в колыбельку. А колыбелька-то была из белых голубиных крылышек и внутри голубиным пухом выложена. Она висела на длинных белых шнурках, через Млечный Путь перекинутых. Закачал её ветер, и пошла она кругами по небу. Пришлось-таки заснуть шалунишке. И спал он сто лет.
Проснулся, наконец. Лежит в колыбельке — тёпленький, на солнышко щурится. Вспоминает, что такое с ним было. Вспомнил. Сел, ручки протягивает.
— Летать, — говорит, — хочу.
А ветер усмехается:
— Ишь ты, летать… Небось, опять напроказничаешь. Куда бы это тебя пустить, чтоб ты никому не мешал?
Вынул ветер шалунишку, посадил к себе на ладонь, подумал:
— Ага, знаю! — говорит. — Есть на земле такой сад; там тебе рады будут. Ну, лети!
Спустил его на палец, дунул — и полетел шалунишка.
Прилетел он прямёхонько в большой-пребольшой сад. Много там было цветов: красненьких, жёлтеньких, лиловеньких — всяких. Вот где шалунишке-то наступило приволье! От цветка к цветку летает, со всяким по-другому играет. Прилетит к розе — окунётся с головой в мягкие её лепестки, — купается в них, нежится, ласкается. Прилетит к тюльпану, — спрячется в его чашечку:
— Тю-тю! где я?
На подсолнечнике кувыркается, в колокольчик позванивает, у ромашки лепесточки считает. И со всяким-то цветком он шутит, смеётся, теребит его, лохматит, да зато веселит.
А цветочки и рады. Полюбили шалунишку с крылышками, балуют его, поят соком своим вкусным, обсыпают сладко-пахучею пыльцою, качают на зелёных стебельках.
Так он с ними в саду остался навсегда жить.