Гоббс, Томас, знаменитый англ. философ XVII в., род. в Мальмсбери в 1588 г., учился в оксфордском университете, но из схоластической мудрости принял лишь номиналистическое учение, был долго воспитателем в семье лорда Кавендиша, в эпоху англ. революции стоял на стороне роялистов, многократно путешествовал во Францию и Итатию, где познакомился с видными последователями картезианства и с Галилеем, воззрения которых оказали на него глубокое влияние, ум. в 1679 г. Из его сочинений особенно важны следующие: „Elementa philosophiae“ в трех частях — 1) „de corpore“, 1655 (о телах), 2) „de homine“, 1658 (о человеке) и 3) „de cive“ (о гражданине), вышедшая, однако, раньше двух первых, именно в 1642 г. (анонимно) и в расширенном виде в 1647; „Leviathan or the matter, form and authority of government“ (Левиафан или о содержании, форме и власти правительства), 1651 и „Quaestiones de libertate, necessitate et casu“ (Вопросы свободы, необходимости и случайности), 1658. Интересна также автобиография Г. (The life of Thomas Hobbes, written by himself in a latin poem and translated into english, 1680). Его coчинения были изданы Молесвортом (1839—45 г.г.), английские в 5 тт. и латинские в 10.
Философские воззрения Г. сложились, главным образом, под тремя влияниями — Бэкона, с которым он был в дружбе и в переводе сочинений которого на лат. яз. принимал участие; во-вторых и в еще большей степени, под влиянием механической философии Галилея и отчасти картезианцев (хотя к идеализму и религиозно-метафизическим воззрениям самого Декарта он относился вполне отрицательно, что и высказал в своих „Возражениях“ на „Метафизические размышления“ последнего), и наконец, в третьих, огромное влияние оказали на Г. современные ему политические движения в Англии еще в 1628 г. он перевел на англ. язык Фукидида для предостережения от опасностей демократии. Характерной чертой в философской деятельности Г. является соединение резкого философского радикализма, в виде последовательного материализма, отрицание свободы воли и обоснования государства на общественном договоре, а с другой — столь же резкие абсолютистские тенденции монархизма в политике, при отрицании, однако, божественного права Стюартов и вообще более, чем скептического отношения к религии. Следствием этого было отрицательное отношение к Г. как роялистов, так и республиканцев-пуритан, и надолго название „гоббист“ стало в Англии опасным полемическим термином. Меткую характеристику Г., как личности, дает Фалькенберг, сравнивая его с Бэконом: „если Бэкон был прозорливой, деятельной и побуждающей других к деятельности натурой, исполненной великих замыслов, но слишком живой и переменчивой, чтобы дать им созреть до возможности выполнения, то Г., напротив, был медлителен, упорен, тягуч, непреклонен; его мышление строго, и он не разбрасывается в ширь в своих мыслях“. Бэкон придавал господствующее значение индукции, Г. — дедукции, первый видел задачу науки в возможно большем накоплении фактов (наблюдательное естествознание) и мало ценил математику, второй — столь высоко ценил механически-математический метод, что пытался перенести его в область социологии, первый допускал телеологические объяснения, второй — радикально исключал их и видел задачу науки лишь в указании причин и действий.
В основной философии Г. является материалистом. Все действительно сущее, независимое от субъекта познания, суть тела, все изменения в основе сводятся к перемещениям или движениям этих тел. Это положение Г. считает самоочевидным, также как некоторые другие устанавливаемые им догматические основоположения, как то: закон причинности, закон инерции, положение, что причиной движения м. б. тоже лишь движение, закон сохранения материи. Задача философии состоит в изучении движений тел вообще, далее, движений в телах органических, в частности, физиологические и психические движения в теле человека, и, наконец, движения в телах искусственных, т. е. социальных.
Сознание есть тоже, в сущности, лишь „движение в некоторых частях ощущающего тела“. Движение есть реальность, а сознание лишь проявление (apparition) этих движений. Чувство удовольствия, напр., в действительности (really) есть лишь движение в сердце, мышление — движение в голове. Как движение телесное может породить сознание, Г., впрочем, не объясняет, и даже сам замечает, что „самое удивительное обстоятельство то, что нечто вообще может стать явлением“, феноменом сознания (De corpore, XXV, 1). Вообще же психика для Г. есть то, что ныне называется эпифеноменом, как бы отражение в зеркале, само по себе не действительное. Ощущения, как субъективные свойства, вовсе не похожи на действительные свойства тел, и Г., как и Галилей, отрицает Аристотелевское учение об объективной действительности ощущаемых качеств (цвет, теплота и т. д.). От ощущений, или вернее, реальных движений впечатлений в теле сохраняются следы, которым субъективно соответствуют воспоминания или представления. Связь этих представлений есть, в сущности, реальная связь физических следов (ассоциация представлений). Следы и представления менее отчетливы, чем восприятия и ощущения. Они поэтому легко сливаются, если приблизительно сходны. Таким образом, возникают общие представления, обозначаемые словами. В действительности этим общим знакам нет реального соответствия, это вполне субъективные переживания (так наз. учение номинализма: общее есть слово). Соединения и разделения слов составляют суждения. В этом смысле мышление тоже субъективно, и истина есть лишь субъективная последовательность в этом процессе. Как примирить этот субъективизм знания с реальностью материалистической догмы, Г. не разъясняет.
Вторую объективную реакцию органического тела, кроме познания, составляют чувствования и воля. В своей реальной основе они суть тоже движения в теле, именно самозащита этого тела. Удовольствие и неудовольствие суть субъективные в сознании значки того, благоденствует ли или разрушается тело. Эту биологическую теорию аффектов Г. развивает затем, подобно Спинозе, постепенно усложняя основные аффекты мыслями о внешней причине их. При этом, как и у Спинозы, особенно важную роль играют мысли о других людях, как препятствующих или способствующих моему самосохранению. Жизнь, гов. Г. в одном латинском стихотворении, есть великое состязание в беге. Мы торжествуем, когда опережаем других, и чувствуем себя униженными, когда отстаем; мы надеемся, когда бодры, и отчаиваемся, когда устаем; мы гневаемся, когда встречаем неожиданное препятствие, и исполняемся гордости, если победили других; мы смеемся, когда видим, как падает другой, и плачем, когда падаем сами; мы чувствуем сострадание, когда отстает тот, к кому мы относимся дружелюбно, и негодуем, когда успевает тот, кто нам враждебен… И только смертью кончается состязание. Соответственно этой субъективной природе удовольствия и страдания, субъективна и оценка всякого добра и зла. Вещи и действия добры и злы не сами по себе, а лишь в отношении к кому-либо, кому они причиняют удовольствие или боль.
Воля, по Г., есть борьба аффектов между собою, решение воли есть победа сильнейшего из них. Эта победа вполне определена, детерминирована силой аффектов, как причиной. Свободы воли поэтому нет. Это отрицание свободы воли, вопрос столь важный в религиозных спорах того времени между католиками, лютеранами и кальвинистами, вызвал возражения еп. Брамголла, который доказывал, что учение Г. ведет к восточному фатализму и вместе с тем устраняет ценность наград и наказания. Возражая ему, Г. приводит различие между фатализмом (учением о предопределенности или фатуме) и детерминизмом, который признает роль человеческих действий, как одной из причин в судьбе человека, смысл же наказаний не в возмездии, а устранении вредного для других деятеля.
Особое значение имеют политические теории Г., и сам он наиболее ценил их, называя себя основателем научной „philosophia civilis“. Эти теории изложены им в „Левиафане“ и в „De cive“. Человеку первоначально, в качестве естественного права (jus naturale), присуща „свобода, какую имеет каждый, произвольно пользоваться своею силою для самосохранения, и следовательно, делать все, что кажется ему для того пригодным“. Поэтому в естественном состоянии „человек человеку волк“ (homo homini lupus) и возникает „война всех против всех“ (bellum omnium contra omnes) (Leviathan, I, 14; II, 17). Исходом из этого абсолютно бедственного состояния является первичный государственный договор, в который вступают люди, образуя государственный союз. Формула этого договора гласит: „я уступаю этому человеку или этому союзу власть и право распоряжаться мною, под условием, что и ты также твою власть и право управлять собою отдаешь ему же“. К этому государственному союзу людей побуждает благоразумие и эгоизм, а не общежительный инстинкт, как, напр., у муравьев или пчел. Из этого полного отказа людей от свободы возникает государство, некий великий „Левиафан“, как называет его Г., смертный бог, которому после Бога бессмертного люди наиболее обязаны счастием и жизнью. Суверену государства — монарху, принадлежит абсолютная власть. Эта власть, правда, не божественного происхождения, а основана лишь на общем государственном договоре, но она не терпит никаких законных ограничений, ибо сам закон истекает лишь от нее. Поэтому Г. отрицает, как революционные заблуждения, ограничение монарха-суверена конституцией, в частности, обязательство для него налагать подати лишь через парламент и право граждан на сопротивление в случае нарушения монархом закона. Эту абсолютную власть суверена Г. распространяет не только на внешние действия людей, но и на их верования, и таким образом доходит до цезаро-папизма. „Страх невидимых сил, гов. он, будь они вымышлены или признаны по преданию, есть религия, когда она установлена государством для его целей, и суеверие, когда она не установлена государством для его целей“. Соответственно этому, предписанные законом догматы должно признавать без рассуждений, глотать их, как пилюли, не разжевывая.
Надо, впрочем, заметить, что эти резкие и крайние положения Г. отчасти сам стремился смягчить дополнительными оговорками. Так, после указанного противуположения религии и единоверия, он прибавляет дополнительную фразу об „истинной религии“, которая признает невидимые силы, действительно существующими. Наряду с утверждением, что всякая нравственность возникла лишь из государственного договора, он указывает также, что и до него могли быть у людей и в естественном состоянии совесть и любовь к ближнему, но их сила была незначительна, так что лишь в государстве впервые осуществилось твердое мерило добра.
О Г., кроме общих сочинений по истории новой философии, этики и истории философии права, см. особ. Tönnies, „Hobbes Leben und Lehre“, 1896 (в изд. Фромана „Klassiker der Philosophie“); далее, Kuno Fischer, „Ваco und seine Nachfolger“ (2 изд. 1875); Ф. А. Ланге, „История материализма“, т. I; Вальденберг, „Закон и право в философии Г.“ (1900).
Н. Ланге.