Право, странно, человѣкъ можетъ быть доволенъ весьма короткое время. Еще незадолго передъ этимъ я ѣхалъ верхомъ и сильно страдалъ; но какъ я былъ доволенъ этою прохладною тѣнью, какъ пріятно освѣжала меня и выпитая вода и вылитая на меня; какъ хорошо вѣяло отъ близости этой чистой прозрачной рѣки; но теперь вдругь опять появилось неудовольствіе; отчасти потому, что я не могъ зажечь моей трубки, — правда, я уже давно устроилъ спичечную фабрику, но я забылъ захватить съ собою спички — частью же потому, что намъ нечего было ѣсть. Тутъ явилась еще новая иллюстрація ребяческой беззаботности этого времени и этихъ людей. Вооруженный человѣкъ всегда можетъ достать себѣ пищу и онъ крайне былъ бы скандализированъ, если бы ему пришлось подвѣсить къ сѣдлу корзинку съ сандвичами. Каждый изъ рыцарей Круглаго Стола лучше согласился бы умереть, чѣмъ допустить такую вещь. Я имѣлъ намѣреніе спрятать сандвичи въ мой шлемъ, но былъ пойманъ на самомъ мѣстѣ преступленія и мнѣ пришлось только извиниться и отложить ихъ въ сторону, такъ что онѣ достались собакѣ.
Наступила ночь, а вмѣстѣ съ нею начиналась и гроза. Стало совершенно темно. Намъ пришлось остановиться на ночь. Для дѣвушки я нашелъ хорошее убѣжище подъ скалою, а потомъ вскорѣ пріискалъ мѣсто и для себя. Но мнѣ пришлось остаться въ моихъ доспѣхахъ, такъ какъ я не могъ снять ихъ самъ, помощи же Ализанды я допустить не могъ; нельзя же мнѣ было показаться неодѣтымъ передъ нею. Правда, я не былъ совершенно раздѣтымъ, потому что у меня было еще нижнее одѣяніе, но все же я былъ бы крайне смущенъ, если бы мнѣ пришлось снять мою кольчугу.
Гроза принесла и перемѣну погоды, чѣмъ яростнѣе ревѣлъ вѣтеръ и чѣмъ сильнѣе шелъ дождь, тѣмъ становилось все холоднѣе и холоднѣе. А тутъ вскорѣ поползли различныя насѣкомыя и клопы, и блохи и черви и всѣ они забирались подъ мою кольчугу; чтобы согрѣться; но хорошо было бы, если бы всѣ эти паразиты спокойно лежали подъ моей одеждой, а то имъ непремѣнно нужно было ползать, скакать и неизвѣстно зачѣмъ гоняться но всему моему тѣлу; а въ особенности мнѣ надоѣдали эти клопы; они цѣлыми процессіями ползли по моему тѣлу, кусая и безпокоя меня; это были такого рода созданья, съ которыми я ни за что не согласился бы вмѣстѣ спать въ другой разъ. Но мой совѣть всѣмъ лицамъ, которымъ доведется стать въ такое положеніе, какъ мое, не поворачиваться съ боку на бокъ и не тереться о землю, потому что это возбуждаетъ сильное любопытство въ этихъ крошечныхъ животныхъ, которымъ непремѣнно хочется узнать, что такое происходитъ особенное и сверхъестественное и они опять начинаютъ копошиться и ползать по вашему тѣлу, а это еще болѣе ухудшаетъ дѣло, такъ что вы готовы браниться еще хуже, чѣмъ прежде. Но опять съ другой стороны, если будешь лежать спокойно, то положительно готовъ умереть отъ раздраженія; такъ что, пожалуй, все равно употреблять-ли тотъ или иной способъ; тутъ выбора нѣтъ. Наконецъ только, когда я достаточно озябъ, то покусыванье этихъ насѣкомыхъ напоминало мнѣ леченіе электричествомъ. Я далъ себѣ слово, что послѣ этого путешествія ни за что не надѣну латъ.
Въ теченіе всѣхъ этихъ часовъ горькаго испытанія, я то дрожалъ отъ холода, то меня бросало въ жаръ отъ этой массы просителей, ползавшихъ по моему тѣлу; а между темъ, въ моей усталой головѣ все возникали одни и тѣ же вопросы: Какимъ образомъ люди выносятъ это негодное вооруженіе? Какъ это они такъ устроили, что цѣлыя поколѣнія выносили это? Какъ они могли спать ночью, чтобы переносить на слѣдующій день всѣ мученія?
Когда наступило утро, я былъ точно въ тискахъ; я чувствовалъ утомленіе, тяжесть отъ недостатка сна, усталость, что безпрестанно поворачивался съ боку на бокъ, голодъ отъ слишкомъ продолжительнаго поста; кромѣ того, меня корчило отъ ревматизма и я жаждалъ ванны, чтобы избавиться отъ насѣкомыхъ. Но какъ чувствовала себя высокорожденная титулованная аристократка дѣвица Алезанда де-Куртелуазъ? О, она была свѣжа, какъ бѣлка; она спала, какъ убитая; что же касается до ванны, то она, какъ и всѣ благородные этой страны, никогда и не пользовалась ею, а потому и не могла имѣть этого желанія. Если этихъ людей смѣрить на особый аршинъ, то это были видоизмѣненные дикари, никакъ не болѣе. Эта благородная леди не выказывала ни малѣйшаго нетерпѣнія скорѣе позавтракать, а это также напоминаетъ дикарей. Во время своихъ путешествій эти Бритты привыкаютъ къ продолжительному голоданію и умѣютъ его переносить; слѣдовательно, они прежде чѣмъ пуститься въ путь, обыкновенно наѣдаются, сколько возможно, по примѣру индѣйцевъ и иноконды. Такъ или иначе, но Сэнди навѣрно наѣлась заранѣе на три дня.
Мы встали ранѣе восхожденія солнца, Сэнди ѣхала на лошади, а я плелся, прихрамывая сзади. Полчаса спустя, мы доѣхали до группы оборванныхъ несчастныхъ созданій, которыя собрались починять такую вещь, которую они почему-то называютъ дорогой. Они отнеслись ко мнѣ съ такимъ покорнымъ видомъ, какъ животныя; когда же я предложилъ имъ, что позавтракаю вмѣстѣ съ ними, то они были до такой степени польщены моимъ снисхожденіемъ и до такой степени удивлены, что не знали, серьезно-ли я это говорю или нѣтъ; но тутъ моя леди открыла свои рѣчеобильныя уста и сказала громко, такъ что люди ее слышали, что она всегда хочетъ ѣсть, когда видитъ, какъ ѣстъ скотъ — замѣчаніе, смутившее этихъ бѣдняковъ потому только, что оно относилось къ нимъ, но не потому, чтобы это ихъ оскорбило или обидѣло. А между тѣмъ, они не были ни рабами, ни движимою собственностью. По какому-то саркаизму закона и наименованія, это были свободные люди. Семнадцатая часть свободнаго населенія страны именно принадлежала къ этому классу; это были «мелкіе фермеры, ремесленники и пр., которые и составляли націю, дѣйствительную націю; они группировались именно около всего того, что было полезно или что было достойно спасенія или дѣйствительно достойно уваженія и если бы ихъ уничтожить, то было бы все равно, что уничтожить націю, оставивъ вмѣсто нея знать и дворянъ, лѣнивыхъ и непроизводительныхъ, знакомыхъ только съ искусствомъ опустошенія и грабежа, которые не приносили никакой пользы и не имѣли никакой цѣны въ раціонально-благоустроенной странѣ. И вдругъ по какому-то странному противорѣчію это меньшинство вмѣсто того, чтобы стоять во главѣ того кортежа, къ которому оно принадлежало, шло на другомъ концѣ отъ него съ поникшими головами и съ опущенными знаменами; оно избрало самаго себя націею, а многочисленные крикуны оттѣсняли его такъ долго, что, наконецъ, оно приняло это, какъ истину; и не только это меньшинство приняло, а даже было убѣждено, что это совершенно справедливо и иначе не можетъ быть. Патеры говорили ихъ отцамъ и имъ самимъ, что такое ироническое положеніе вещей предписано свыше; они повѣрили этому на слово и оставались совершенно спокойными.
Разговоръ этого миролюбиваго народа какъ-то странно звучалъ для современнаго американскаго уха. Они считались свободными людьми, а между тѣмъ, они не имѣли права безъ позволенія оставить владѣнія своего лорда или своего епископа; они не имѣли права печь дома своего собственнаго хлѣба, но имъ дозволялось только сѣять хлѣбъ, жать его, молотить, а зерна вести на мельницу лорда и молоть тамъ, а хлѣбъ печь въ его пекарняхъ и за все платить. Они не имѣли права продать ни одной собственной вещи, не заплативъ своему лорду хорошаго процента за такую сдѣлку, точно также они не имѣли права и купить какой-нибудь вещи, не вспомнивъ о его кассѣ; они обязаны были безвозмездно собрать его жатву и должны были являться по первому приказанію на работу, оставляя свои собственныя жатвы на добычу опустошительной бури; они должны были садить для него фруктовыя деревья на своихъ поляхъ и негодовать на самихъ себя, если его безголовые собиратели плодовъ будутъ топтать зерна подъ деревьями; они должны съ терпѣніемъ выносить причуды своего лорда; такъ, напримѣръ, если ему вздумается, во время охоты, пронестись галопом по ихъ полямъ вмѣстѣ съ своими гостями и уничтожить результатъ ихъ терпѣливаго труда; имъ не дозволялось разводить самимъ голубей, а если цѣлая стая этихъ птицъ прилетала изъ голубятни лорда и клевала ихъ хлѣбъ на корню, то эти свободные люди не должны были давать волю своему гнѣву и не смѣли убить ни одной птицы, такъ какъ за это послѣдовало бы строгое наказаніе; лишь только ихъ жатва была собрана, какъ являлся цѣлый кортежъ грабителей, которые брали съ нихъ дань; во-первыхъ, церковь брала десятую часть, затѣмъ королевскіе коммисары — двадцатую, потомъ люди лорда производили опустошеніе въ остальном; послѣ всѣхъ этихъ поборовъ, свободнымъ людямъ предоставлялась свобода убирать въ житницу остальное, если только изъ-за этого стоило хлопотать; а болѣе всего этотъ свободный народъ былъ обремененъ налогами, налогами и налогами; между тѣмъ, какъ ни лорды, ни бароны не несли никакихъ налоговъ; если какой-нибудь баронъ желалъ спать спокойно, то свободный человѣкъ, послѣ тяжелой дневной работы, долженъ сидѣть и пугать прутьями лягушекь, чтобы тѣ не квакали; если дочь свободнаго человѣка… нѣтъ, эта послѣдняя низость внѣ всякихъ описаній, наконецъ, если свободный человѣкъ приходить въ отчаяніе оть испытываемыхъ имъ мученіи и жертвуетъ жизнью, прибѣгая къ смерти, какъ, къ единственному спасенію, то церковь осуждаетъ его на вѣчный огонь, законъ сожигаетъ его трупъ въ полночь на перекресткѣ, а его господинъ, баронъ или епископъ конфискуетъ все его имущество и его вдову и сиротъ выгоняютъ за дверь.
И вотъ туть собрались эти свободные люди раннимъ утромъ исправлять дорогу для своего лорда-епискона и работать на него три дня безплатно; каждая глава семьи и каждый старшій сынь въ семьѣ должны работать по три дня даромъ и, кромѣ того, прибавлялся еще одинъ день для ихъ слугъ.
Эти-то бѣдные, мнимо-свободные люди ѣли свой скромный завтракъ и разговаривали со мною; всѣ они съ большимъ смиреніемъ и съ самымъ искреннимъ уваженімъ относились къ своему королю, къ церкви, къ вельможамъ и вообще къ благороднымъ, такъ что лучшаго нельзя было и желать; было что-то жалкое и вмѣстѣ съ тѣмъ комичное въ этихъ людяхъ. Одинъ только изъ всѣхъ этихъ работниковъ, сидѣвшихь со мною и жевавшихъ черный хлѣбъ, показался мнѣ смышленнее другихъ; я отволъ его въ сторону и разговорился съ нимъ. Когда нашъ разговоръ быль конченъ, то я попросилъ его дать мнѣ каплю чернилъ изъ его жилъ и затѣмъ съ помощью тонкаго прутика, сорваннаго съ дерева, я написалъ на кусочкѣ коры: «Помѣстите его въ мужскую факторію», затѣмъ, передавая ему этотъ кусочекъ коры, сказалъ:
— Идите во дворецъ въ Камелотѣ и отдайте это въ руки Аміасо Ле Пулэ, котораго я называю Кларенсомъ, онь это пойметъ.
— Значить, онъ патеръ? — спросилъ этотъ человѣкъ и съ его лица исчезъ восторгь.
— Какъ, патеръ? Развѣ я не говориль вамъ, что патеры и вообще духовныя лица не имѣють доступа въ мою факторію. Вы и сами вступите туда только подъ тѣмъ условіемъ, что ваша религія, какая бы она ни была, составляетъ вашу совершенно свободную собственность?
— А воть какъ это будетъ, тогда я очень доволенъ; сначала же меня взяло было сомнѣніе, когда я узналъ, что тамъ находится этотъ патеръ.
— Но я говорю вамъ, что это вовсе не патеръ.
Однако, это, казалось, его не удовлетворило и онъ спросилъ
— Какъ же онъ не патеръ, а умѣетъ читать?
— Онъ не патеръ, а умѣетъ читать и писать также; я самъ его выучилъ.
Лицо этого человѣка просвѣтлѣло. А я продолжаль:
— И первое, чему васъ будутъ учить въ этой факторіи, это читать и писать…
— Меня? О, я готовъ отдать всю кровь моего сердца, лишь бы только выучиться этому искусству. Но я сдѣлаюсь вашимъ рабомъ, вашимъ…
— Нѣтъ, вамъ не нужно быть ничьимъ рабомъ; берите вашу семью и ступайте. Вашъ лордъ-епископъ конфискуетъ ваше небольшое имущество; но это не бѣда. Кларенсъ устроитъ васъ хорошо.