Переправа через Прут у Рени и Барбошский мост на Серете близ его устья являются для нашей армии пунктами первостепенной важности, а в особенности последний: по нему проложены рельсы железной дороги, составляющей нашу единственную коммуникационную (как железный путь) линию от границ России к берегам Дуная. Уничтожение неприятелем Барбошского моста рассекло бы эту артерию русской армии в самом жизненном её месте — между Галацом и Браиловым, отрезывая от нас всё пространство Румынии за Серетом. Постройка нового моста отняла бы слишком много времени, столь драгоценного в военном деле, и особенно для той стороны, которая берёт на себя почин, т. е. наступательный образ действий, и, кроме того, чрезвычайный разлив в нынешнем году всех рек системы Дуная ещё более затруднил и осложнил бы работы по постройке моста. Все эти соображения побуждали употребить наибольшие усилия к тому, чтобы Барбошский мост был занят как можно скорее, тем более что не могли же турки не понимать всей важности для нас этого пункта; по здравому суждению, мы имели все основания предполагать, что противник наш при первой вести о разрыве между Россией и Турцией тотчас же постарается взорвать мост у Барбоша. Итак, первейшая и ближайшая цель наша с объявлением войны заключалась в наискорейшем и прочном занятии как этого пункта, так и переправы через Прут у Рени.
11 апреля часть войск 11-го корпуса была сосредоточена в Кубее — самом крайнем пограничном углу юго-западных пределов России в Бессарабской губернии. Кубей — это болгарская колония, лежащая в десяти верстах от границы и имеющая до 2,000 жителей; здесь пролегает главный тракт из Кишинёва в Измаил и Галац. Войскам, собранным в самом местечке и его окрестностях, велено было находиться в полной готовности к походу и двинуться немедленно по получении о том приказания. Корпусный командир князь Шаховской со штабом также находился в Кубее. Часть войск расположилась бивуаком на площади около каменной церкви, где играла полковая музыка и всё время пылали костры; ротные песельники заливались в разных концах селения; все были в несколько напряжённом, нравственно возбуждённом состоянии; все с минуты на минуту ждали чего-то решительного, чувствуя, что находятся накануне грозных и решительных событий.
Наступил вечер, костры запылали ещё ярче, и все уже стали думать, что на нынешний день не будет ничего особенного, как вдруг в начале десятого часа долетели со степи звуки почтового колокольчика, и чрез несколько минут среди площади остановилась перекладная телега, из которой соскочил полковник Золотарёв[1]. Вся площадь поднялась на ноги и заколыхалась в ожидании: что-то он скажет, какую весть приносит с собою? Корпусный штаб и офицеры, сбежавшиеся со всех сторон, тесною толпою окружили нетерпеливо жданного вестника.
— «Поход, господа! Поход!» — и менее чем в минуту заветное это слово успело уже облететь всё местечко.
— «Седлай!» — «Одеваться, ребята! — «Запрягай!» раздавались то здесь, то там громкие возгласы и приказания. Всё зашевелилось; бойко поскакали верховые во все соседние деревни — передать расположенным в них частям о немедленном выступлении. Корпусный командир в небольшой хате отдавал последние распоряжения и отсчитывал начальникам частей золото на поход. В одиннадцатом часу две сотни донцов 29-го полка показались в одной из улиц, в конце местечка; из другой улицы в совершенном молчании, мерно отбивая бодрый шаг, выдвигалась масса пехоты, впереди которой виднелись рядом тёмные силуэты трёх знамён, покрытых чехлами; это был наш славный, знаменитый по защите Севастополя Селенгинский пехотный полк; где-то по дороге, за селением, уже громыхала колёсами артиллерия. Войскам приказано было собраться на границе, у казармы пограничных стражников. Сорок минут спустя, казаки были уже в указанном пункте, куда вскоре подошли и селенгинцы; поджидали только артиллерию[4].
Великий Князь Главнокомандующий ещё заблаговременно отправил в отряд, предназначенный к занятию Рени, Галаца и Барбоша, своего адъютанта, полковника Струкова, для некоторых поручений и специального уведомления Его Высочества о ходе данного предприятия; ему же, между прочим, надлежало вести и нашу передовую конницу к назначенному ей конечному пункту за Барбошем. Была уже тёмная, глубокая ночь, когда полковник Струков объехал собравшийся на границе 29-й казачий полк и от имени Главнокомандующего поздравил его с походом.
— Благодарим покорно Его Высочество и постараемся! радостно грянули в ответ казаки.
Начальник румынской таможни, извещённый о предстоящем переходе через границу русских войск, встретил их с полным почётом. Жители маленькой пограничной деревушки Болгария радостно повыбегали из своих хат и зажгли костры, в знак радушного приветствия русскому войску.
29-й казачий полк стал переходить границу по ту сторону мостика, переброшенного через пограничную канаву у Траянова вала; румынский доробанец, стоявший на часах у будки, отдал полку воинскую почесть, взяв ружьё «на краул». Каждый казак снимал шапку и набожно крестился, переступая рубеж земли русской. Уже начинало светать, когда весь полк стянулся за пограничным шлакбаумом; все лица смотрели спокойно и серьёзно. Кони бодро пофыркивали, что по старой примете принято было казаками за добрый знак. Шесть сотен 29-го полка растянулись вьющеюся змейкой по обширной зеленеющей равнине и вскоре на рысях достигли деревни Хаджи-Абдула, где сделан был получасовой привал, а затем, на рысях же, тронулись далее. Через несколько времени открылись на горизонте угловатые вершины гор турецкого берега, потом забелелся городок Рени над Дунаем; сверкнула широкая полоса реки, тихо катившей свои мутные волны и далеко разлившейся по низменности. Жители Рени с видными проявлениями радости выходили из домов, кланялись казакам и выносили пшеничные хлебы, которые разламывали пополам, по здешнему обычаю, в знак дружбы и союза, оставляя одну половину себе, а другую с поклоном отдавая нашим всадникам; офицеров же угощали виноградным вином, хлебом и сыром, говоря: «слава Богу, опять к нам вернулась Россия!» и рассказывали в каком страхе находились они до желанного прихода русских войск, потому что башибузуки каждый день переплывают на румынскую сторону и шныряют по берегу и по степи отдельными группами, человека по два, по три.
От Рени дорога повернула вправо и пошла вдоль по дунайскому берегу узким шоссе, которое с обеих сторон было залито водою разлива. Здесь, по словам жителей, каждый день ходили взад и вперёд турецкие пароходы и броненосцы.
Но вот и переправа на Пруте. Полк подошёл к ней крупною рысью и спешился. Весело и бодро захватили казаки канаты у парома и тотчас же принялись за посадку лошадей. Полковник Струков, для выигрыша времени, попытался было поискать, нельзя ли где-нибудь перейти вплавь, но старики-казаки отговаривали, потому что весною течение в Пруте бывает очень сильное. Переправа, довольно затруднительная вследствие быстроты реки, отняла три часа времени, и не будь движение наше до Прута совершено столь быстро, да если бы турки на своих броненосцах были немножко бдительнее, — как много могли бы они, при данных невыгодных для нас условиях, помешать этой переправе! Но турки оставались совершенно покойны, вероятно, не предполагая, чтобы русские войска могли сделать переход от своей границы до Дуная в столь ничтожный промежуток времени.
Переправясь за Прут, казаки рысью пошли вдоль по дамбе, проложенной по луговой затопленной низменности между Дунаем и озером Братыш, и в три часа пополудни подошли к галацкой заставе. Столь неожиданное появление казаков несколько озадачило и всполошило галацских жителей; кто мог или хотел, тот бежал им навстречу — одни из любопытства, другие из сочувствия. Наконец, выехал к заставе и префект города, опоясанный, по-французски, трёхцветным шарфом с кистями, затканным из национальных румынских цветов: красного, жёлтого и синего. Полковники Струков и Пономарёв (командир 29-го полка) любезно отрекомендовавшись префекту, просили разрешения пройти через город.
— Господа, я не имею права ни позволить, ни запретить вам. — Soyez les bienvenus![5] отвечал им префект; но наши, платя взаимною деликатностью человеку, очевидно, не получившему ещё на такой экстренный случай никаких инструкций от своего правительства и потому не знающему как ему быть, решили не ставить его в затруднительное положение и обошли Галац городскими выгонами, по окраине. Пройдя ещё десять верст, достигли в четыре часа пополудни железнодорожной станции Барбош, при которой находится и местечко того же имени. Как местечко это, так и самый мост ещё с утра были оставлены румынским караулом, который отошёл по направлению к Бузео.
Через несколько минут спешенный казачий взвод был уже по ту сторону моста и фактически начал его охрану, выставив часовых по ту и другую сторону реки около мостового полотна. Устья Серета точно также сейчас были заняты нашими постами, а возвышенности особыми пикетами, и разъезды заходили вдоль всего берега, до Рени и далее, в ожидании десанта с турецких пароходов, которые, показавшись, наконец, на фарватере, не могли не заметить у Барбоша русской конницы. Однако же никакого десанта с противной стороны не последовало. Полк, в виду моста, расположился бивуаком на горе, над станцией, и с этого пункта мог видеть вокруг себя всё на далёкое расстояние.
К вечеру пошёл сильный дождь, не помешавший, однако, ни сну утомлённых людей, ни бдительности часто сменяемых разъездов и ведетов[6]. Первая ночь в виду неприятеля, бывшего на своих броненосцах, прошла совершенно спокойно, а к рассвету их уже не замечалось. 29-й полк один в течение суток охранял Барбошский мост, пройдя предварительно, с четырех часов утра 12 апреля по четыре часа пополудни того же числа, около ста вёрст, да ещё 15 верст со своей стоянки до русской границы, и при этом в целом полку не было ни одного отставшего, ни одного заболевшего коня и человека, равно как не оказалось и ни одной набитой под седлом спины у лошадей, а между тем, кроме тяжести всадника в полном вооружении с боевым количеством патронов, лошади несли на себе ещё полный походный вьюк и трёхдневный запас провианта, фуража и сена.
Головные части наших войск, ещё в самый день объявления войны, 12 апреля, уже успели перейти русскую границу в двух пунктах: в Унгенах и против Болграда из Кубея[7]. В отряде полковника Струкова должны были следовать к Барбошу три донских полка: 29-й, 31-й и 40-й; но 31-й казачий полк, попытавшийся взять другое направление пути, на Вадалуй-Исаки, был остановлен разливом и потому принуждён возвратиться в Кубей, а 40-й полк, опоздав ко времени выступления 29-го полка, должен был следовать в хвосте колонны полковника Бискупского (начальника штаба 11-го армейского корпуса), который с батальоном 41-го пехотного Селенгинского полка и двумя донскими батареями шёл за полковником Струковым[8]. Остальные батальоны того же полка и 42-й Якутский, с их артиллериею, под начальством своего бригадного командира, генерал-майора Салова, перешли нашу границу через Траянов вал несколькими часами позднее. Пехота эта в тот же день, сделав быстрый, истинно суворовский переход в 70 верст, заняла Рени.
Всё молодецкое движение 29-го казачьего полка исполнено было в 12 часов времени, из коих по меньшей мере три часа должно вычесть на паромную переправу через Прут. Итого, значит, 110-вёрстное расстояние пройдено в течение девяти часов, с привалами!
Занятие Барбошского моста, принимая во внимание громадную стратегическую важность сего пункта, составляет первый по времени, хотя и без пролития крови совершённый, подвиг наших войск в настоящую кампанию в первый же день её открытия. Нельзя сказать, чтобы турки не сознавали всего значения этого пункта как для нас, так и для себя. Спустя несколько дней в главной квартире было узнано из достоверного источника (через тайного агента), что на военном совете, происходившем накануне объявления войны у главнокомандующего дунайской турецкой армии, Гобарт-паша и некоторые другие лица настоятельно рекомендовали немедленно же взорвать Барбошский мост, и мнение их было принято к сведению как совершенно основательное, за исключением только его неотложности: турки думали, что они ещё успеют произвести взрыв, когда получат верное сведение, что русские войска приближаются; но они, как теперь оказывается, не допускали даже и мысли, чтобы движение наших войск могло совершиться так быстро и ознаменоваться в первый же день столь решительным результатом, как занятие барбошской весьма сильной позиции и моста, подступы к которому со стороны Дуная на другой же день по прибытии пехоты и других специальных частей начали ограждаться минными заложениями и береговыми батареями.
Примечания[править]
- ↑ Состоящий для особых поручений при начальнике штаба действующей армии.
- ↑ Левая колонна на несколько дней была задержана у Леона разливом Прута, которым посносило мосты. В нескольких верстах ниже, у Фальчи, существовала совершенно удобная переправа, которою в это самое время с успехом пользовались местные жители, но о которой мы не знали. 27 апреля и эту последнюю переправу залило водою: тогда было приступлено на следующий день к постройке моста у Фальчи, а переправа у Леона оставлена совершенно. Причиною этой дорого стоившей в финансовом отношении задержки было то, что не сделали хорошей предварительной рекогносцировки.
- ↑ Бригада эта была направлена в Ольтеницу; впоследствии к ней присоединилась и другая бригада 32-й дивизии, так что на Нижнем-Дунае остались только 11-я пехотная дивизия и отряд из войск 7-го корпуса.
- ↑ Русская армия двинулась через границу Империи 12 апреля в следующем порядке:
Правая колонна (8-я и 12-я кавалерийские дивизии и донские полки №№ 21-го, 26-го и 37-го) под начальством генерал-лейтенанта барона Дризена, через Унгены, Яссы, Роман, Бакеу, Фокшаны, Рымник, Бузео и Плоешты к Копаченям, в окрестностях Бухареста.
Средняя колонна (12-й армейский корпус, 5-я пехотная дивизия и донской 34-го полк) под начальством генерал-лейтенанта Ванновского, двумя путями:
a) 12-й корпус — через Унгены, Яссы, Васлуй, Бырлад, Текуч, Фокшаны и оттуда по пути правой колонны, вслед за нею, до Бонеаза, в окрестностях Бухареста.
b) 5-я пехотная дивизия — через Бештамак, Леово, Фальчи, Янурени, Бырлад и оттуда вслед за 12-м корпусом.
Левая колонна, под общим начальством генерал-лейтенанта Радецкого, тремя отрядами:
1) Кавказская казачья дивизия, 4-я стрелковая бригада, две сотни пластунов, донской № 23-го полк и вся горная артиллерия, под общим начальством генерал-лейтенанта Скобелева 1-го — чрез Бештамак, Фальчи, Галац, Браилов и Бухарест к Журжеву и Дайце.
2) 11-я кавалерийская дивизия — вслед за кавказскою до Обилешти-Ноу и Слободзии, против Силистрии.
3) 8-й армейский корпус — по пути генерал-лейтенанта Скобелева 1-го до Пломбунты, в окрестностях Бухареста[2].
Нижнедунайский отряд (11-й армейский корпус, без кавалерийской дивизии и одной бригады 32-й пехотной дивизии[3], но взамен того усиленный отрядом из войск 7-го корпуса), под начальством генерал-лейтенанта князя Шаховского — от Кубея в Галац, Браилов, Барбош, Рени, Килию и Измаил.
9-й армейский корпус (кроме 5-й пехотной дивизии) был перевезён по железной дороге до Слатины несколькими днями позже.
4-й, 13-й и 14-й армейские корпуса были назначены в состав действующей армии дополнительно и выступили за границу позднее вышеназванных частей.
- ↑ фр. Soyez les bienvenus — Добро пожаловать! — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Конный караул или цепь часовых. См. ведет в Викисловаре. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ В третьем пункте, Леове, как известно, произошла неожиданная задержка целой колонны, вследствие сноса мостов разливом.
- ↑ Вместо назначенных в авангард трёх казачьих полков и двух донских №№ 8 и 10-го батарей, в нужную минуту на месте очутился только один полк — 29-й казачий. Это произошло оттого, что предварительно приезда полковника Золотарева, из полевого штаба была прислана депеша, предписывавшая войскам кубейского отряда «быть в готовности в местах своего расположения, но не выступать из оных к сборному пункту, без особого на то приказания». Поэтому войска, остававшиеся в своём довольно широко разбросанном квартирном расположении, и не могли поспеть вовремя к месту сбора, когда было привезено экстренное приказание — выступить немедленно.