Завѣдывавшій переправою русскихъ войскъ черезъ Дунай, генералъ-маіоръ
М. И. ДРАГОМИРОВЪ.
(Рисовалъ П. Ф. Борель, гравир. Ѳ. Ѳ. Герасимовъ).
Со дня объявления войны вся Россия с понятным нетерпением ожидала перехода русских войск через Дунай, так как только после этого только и должны были начаться военные действия. Но прошло целых два месяца томительного ожидания пока, наконец, переправа совершилась и русские войска заняли ближайшие к Дунаю болгарские города. Продолжительность бездействия, на которую была обречена русская армия, два месяца ожидавшая удобной минуты для перехода через Дунай, обусловливалась, как известно, необычайным разливом этой реки; приходилось выжидать уменьшения воды, но как только представился удобный момент, русские войска перешли широкий Дунай в таком месте, где перехода их ожидали всего менее.
Эта знаменитая переправа произвела на турок такое потрясающее впечатление, что в первое время они не скоро могли опомниться, тем более что сам главнокомандующий турецких войск, Абдул-Керим-паша, обещал потопить в Дунае всю русскую армию. Не менее сильное впечатление эта переправа произвела и на всю Европу, которая была убеждена, что для перехода через Дунай русская армия должна пожертвовать двадцатью пятью — тридцатью тысячами войск. Но когда стало известным о жертвах, понесенных нами, то все стратеги признали этот первый шаг на пути военных действий одним из блестящих, сразу воскресивших в памяти всех доблестные качества русских солдат и военачальников.
И действительно, трудно сказать, чем обусловливалась удача переправы: самим ли планом переправы или выполнением его? Здесь все помогало одно другому: гениальный план нашел блестящего исполнителя в лице свиты его величества генерал-майор Драгомирова.
Генерал-майор Драгомиров давно уже пользовался известностью как один из лучших военачальников русской армии, а его прекрасные распоряжения пред переправою сделали имя его бессмертным в истории современной войны. Отлично сознавая, что успех данного ему поручения обусловливается порядком, правильностью и строгим выполнением всех мелочей предначертанного плана, при ясном понимании как солдатами, так и командующими своих обязанностей, Драгомиров 14 июня, перед переправою, отдал приказ, отличающийся особенно оригинальным характером и произведший сильное впечатление даже на части ему не подведомственные. Некоторые командиры казачьих полков дивизии Скобелева приказали читать этот приказ по сотням, находя его превосходным. Вот что между прочим говорилось в этом приказе:
«Начальникам всех степеней не забывать назначать, кто их должен заменить в случае убыли.
Предварить всех, что в случае дела, поддержка будет, но смены никогда. Кто попадает в боевую линию, останется в ней, пока сделано дело не будет, потому патроны беречь; хорошему солдату тридцати патронов достанет в самое горячее дело.
Как бы тяжело ни приходилось, не унывать, а помнить, что только „претерпевый до конца“ спасается. Святой долг офицеров — самим это постоянно помнить и людей подбадривать, чтобы этого не забывали.
При вечерней и утренней молитве после „Отче наш“ петь: „Господи сил с нами буди, иного бо разве тебе помощника в скорбех не имамы; господи сил помилуй нас“.
Вынос раненных возложен на санитаров. Следовательно, никто для этого и ни для чего другого рядов оставлять не должен. Офицеры и унтер-офицеры следят, чтобы этого не было. Держись кучи, выручай друг дружку — будет хорошо.
Забирать патроны с убитых и раненых.
Штаб-офицерам в огне рекомендую спешиваться.
Врачам обращать бдительное и постоянное внимание на то, чтобы люди, сколько-нибудь способные работать, в число больных не попадали.
Никогда не забывать объявлять перед делом, что собираемся делать. Последний солдат должен знать, куда и зачем он идет. Тогда, если начальник будет убит, смысл дела не потеряется.
Если начальник будет убит, людям не только не теряться, но еще с большим ожесточением лезть вперед и бить врага.
Помнить, что сигналы наши могут быть подаваемы и неприятелем; а потому, начальникам рекомендуется воздерживаться от их употребления, работать преимущественно словесными приказаниями.
Сверх того, „отбоя“, „отступления“ и тому подобного вовсе и никогда не подавать и предупредить людей, что если такой сигнал услышат, то это только обман со стороны неприятеля.
У нас ни фланга, ни тыла нет и быть не должно; всегда фронт там, откуда неприятель. Делай так, как дома учился: стреляй метко, штыком коли крепко, иди вперед и бог наградит тебя победой.
Помнить меры предохранения от огня; в огнестрельный период боя — строй разомкнутый; близко ложатся снаряды — передвинуть вперед; ложиться только по приказанию старшего начальника.
Помнить, что пока дело совсем не кончено, еще ничего не сделано, то есть нужно бить до тех пор, пока ничего свежего и устроенного перед тобою не останется. Иначе, получив подкрепления, могут снова поворотить на нас».
Насколько этот приказ имел влияния на самый ход дела, видно из некоторых фактов во время боя.
В приказе запрещалось стрелять до переправы на правый берег и пункт этот был выполнен так строго, что даже те несчастные солдаты, которые попали, скученные на одном понтоне, под такой страшный огонь, что можно было сказать о них, что их просто расстреливали в упор с крутого берега, даже они, имея возможность отогнать выстрелами сгущенную на берегу цепь, не сделали ни одного выстрела. Весь понтон, около пятидесяти человек, был перебит. Один молодой солдат не выдержал и поднял ружье, чтоб пустить ответную пулю, но сзади его толкнул кто-то в спину и проговорил:
— Знаешь, ведь, что не приказано? Что же стреляешь? — и солдат опустил ружье. В приказе была предписана строгая тишина во время переправы — и это соблюдалось в высшей степени; солдаты почти не шевелились даже тогда, когда гранаты взрывали воду около самых понтонов.
Перед боем генерал еще раз напомнил, что нужно идти вперед или в Дунай, и что подмоги не будет.
— Что ж, очень трудно было брать позицию? — спросили одного раненого минца.
— Да чего трудно? Когда было сказано — никаких отступлений, — поневоле возьмешь, — отвечал он в некотором раздумье, словно ему вдруг пришел в голову вопрос: «А разве можно было не взять, если приказано было не отступать?»
Успех переправы, как известно, во многом обусловливался тою тайною, которою были покрыты все распоряжения главнокомандующего. В самый день переправы никто не знал, где и когда начнется переход; войска передвигались с одного места в другое, но значение этих передвижений было для всех глубокою тайной. Один из корреспондентов рассказывает, что движения разных частей войск были до того скрыты, что постоянно слышались такого рода вопросы:
— Не знаете ли, где такой-то полк стоит?
— Стоял он там-то; но где теперь находится, не знаем.
— Где же я могу найти?
— Спросите в полевом штабе главной квартиры.
— А где главная квартира?
— Никому не известно.
Но, несмотря на это, войска двигались по заранее обдуманному плану, известному лишь главнокомандующему и приближенным к нему лицам.
Как известно, переправа состоялась в ночь с 14-го на 15 июня, около трех часов ночи. У Дуная, на месте переправы, были расставлены сорок восемь орудий; несколько левее этого места, возле рощи, стояли понтоны с развевающимися флагами, для означения нумеров понтонных батальонов и их парков. Первый эшелон состоял из семидесяти понтонов по двадцать восемь — сорок человек на каждом и из одного понтона, на котором находились два горных орудия. Первыми двинулись в путь волынцы 14-ой пехотной дивизии, которою командовал Драгомиров. Вместе с волынцами в первом эшелоне двинулась также рота под командою Озерова. Почти половина Дуная была проплыта храбрецами без выстрела; но вдруг с востока дунул свежий ветер, горизонт забелел и неприятель увидал плывущие понтоны. Из Систова послышался первый выстрел и канонада загудела; в то же время с берега начался убийственный батальонный огонь. Одно ядро ударило в понтон с двумя орудиями, потопило его, а вместе с ним утонули два артиллерийских офицера, один понтонер и артиллерийская прислуга. Подъезжавших к берегу храбрецов встретил страшный ружейный огонь, направленный на них почти в упор. Вследствие этого на иных понтонах почти все солдаты были перебиты и оставалось не более пяти человек; но был и такой понтон, на котором оставался один рулевой и тот с простреленной рукой. Говорят, что этого несчастного занесло далеко вниз по Дунаю, где он высадился, благополучно пробрался через неприятельскую цепь и присоединился к своим, после того как они работали штыками, чтобы очистить место для прибывающих свежих сил. Страшный огонь, которым неприятель встретил наши войска, не поколебал их храбрости. Не досчитываясь товарищей, они выходили на берег, падали под градом пуль, но за ними шли грудью и в штыки задние ряды и выбивали неприятеля, прятавшегося за кустами и изгородями. Успех всего дела принадлежит партии тех храбрецов, которые, оставшись каким-то чудом в живых, неустрашимо кидались в штыки на неприятеля и, удерживая его, давали тем возможность высаживаться на берег свежим войскам. Этою партией истинных героев командовал бессмертный Брянов, который, одушевляя солдат и идя впереди их, был поднят на штыки и получил девять ран. Тут же были ранены полковой командир Духанов, Озеров и другие.
В то время как на берегу шла отчаянная битва, понтоны приставали один за другим; но так как одни приставали раньше, а другие позже, то при высадке части перемешались, роты перепутались и это обстоятельство несколько задержало наших молодцев кинуться на турок сразу и погнать их. Кроме того, с первым и вторым рейсом, вследствие убийственного огня неприятеля, достигло берега по пять-шесть человек с каждого понтона, остальные же были убиты. Вместе с третьим рейсом приехал и начальник дивизии, генерал Драгомиров. Приведя в порядок разрозненные части, он тем самым дал им возможность кинуться в штыки и очистить местность от неприятеля, который обливал кровью каждый шаг своего отступления. Между тем полки всё перевозились и перевозились; переправа шла так быстро, что к пристани не успевали подходить пехотные части. С целью заставить неприятельские батареи прекратить свой страшный огонь по переправляющимся на понтонах наши сорок восемь орудий громили турецкие батареи и только после долгих усилий заставили замолчать их. Больше всего наносила вред нашим войскам правая турецкая батарея, расположенная вправо от Систова, и ее-то всего труднее было уничтожить. Высадившиеся тем временем полки 14-ой дивизии все более и более подвигались вперед и зашли в тыл турецким батареям; последние снялись и тем совершенно облегчили переправу. После этого переправу можно уже было считать вполне удавшеюся. В продолжение восемнадцати часов на правый берег переехало 30 000 войска и одна батарея.
Переправа стоила нам далеко не столь значительных жертв, как это предполагали в начале кампании. Как оказалось, мы потеряли в бою 291 человек убитыми и 446 человек выбыло из строя ранеными. Насколько удачно была совершена переправа и каких сравнительно незначительных жертв она стоила, можно судить по тому, что, когда один из наших корреспондентов при встрече с августейшим главнокомандующим поздравил с благополучным окончанием переправы, совершившеюся «при таких малых утратах», то его высочество сказал: «Да, утрата в десять раз меньше того, чем я рассчитывал».
Расскажем теперь о некоторых необычайных подвигах и чудесах храбрости, выказанных нашими молодцами во время жаркой битвы при переправе. Прежде всего следует отметить ту необыкновенную храбрость, которую показал в деле великий князь Николай Николаевич Младший. Августейший юноша перешел с отрядом, попавшим под убийственный неприятельский огонь. Возведена была насыпь, из-за которой принялись жарить наши молодцы. Турецкие гранаты то и дело перелетали им через голову, если не ударяли в средину или около них. Молодые солдаты при свисте пролетающего снаряда бессознательно наклоняют голову. Юный великий князь сел на насыпь и закричал: «Ребята! Что кланяться, кому жить, — не тронет, а кому нет, — не простит»! В это время новый свист гранаты прожужжал над самою его головою и она наклонилась. Он быстро приподнял ее и расхохотался: «Нет, видно, с первого раза не привыкнешь»! — воскликнул он и просидел на насыпи, пока стрелки его не двинуты были далее. Когда великий князь главнокомандующий по окончании боя переплыл на только что отвоеванную турецкую землю, его встретил генерал Драгомиров, которому он бросился на шею. Тут же стоял и молодой великий князь. «Ну, мальчик, — сказал ему отец, — на первый раз славно! Пойди и ты сюда!» Он прижал его к груди и зарыдал от радости, видя его невредимым.
Один солдат пехотного полка в таких словах рассказывает о турках. «Окружили нас турки с трех сторон, кричат «алла» — то же, как наше «ура»; хотели забрать нас, но мы как пошли на «ура», так они все и поддались. Не любят они, как идем на «ура» да в штыки; не умеют они и ружья держать в штыки, прислонить его к плечу, какая тут крепость! Ударил по нему, оно и вылетело, а стреляют ловко.
— Ну, а как молодые солдаты дрались? — спрашивают у него.
— А разве разберешь его, что молодой; дерется всякий одинаково, иной и старый уступит молодому; народ здоровый, в силе, что ему!
Вот что рассказывают также о пехотинце Минского полка Александре Рохе, раненом в грудь и с перебитою рукою. Он из того взвода, который брал штыками водяную мельницу и весь истреблен почти без остатка, но зато этот взвод сделал свое дело — идущие за ним уже свободно прошли это сильное препятствие, заваленное телами турок и наших. Когда все части перемешались и бой завязался одиночный — вразброд, то турки, то русские поочередно перебегали это место. Набежала раз небольшая партия турок, приколола тех наших раненых, что выказывали еще признаки жизни, принялась сапоги стаскивать, да подоспели наши, покололи в свою очередь турок, дальше пошли, а тут опять из-за кустов выскочило еще человек шесть турок, уже не солдат, а так, всякой сволочи, опять принялись пакостить…
— Я чую их, — рассказывал Рох, — да и прихилился, а на мне лежит товарищ Седенко, а другой товарищ, як сцепился с турком, так оба на меня также повалились мертвые — меня и не видать… так и отлежался; одна нога только торчала снаружи, с той-то ноги моей и украли сапог, собачьи дети.
Приведенные нами эпизоды не составляют, конечно, и сотой доли тех случаев храбрости, выказанных русскими войсками в первом же бою с турками; мы же приводим их здесь для того, чтобы показать что только этою беззаветною храбростью и обусловливалась незначительная сравнительно наша потеря при переправе.
После перехода русских войск через Дунай генерал-майор Драгомиров, продолжая командовать 14-ю пехотною дивизией, явил себя истинным героем в знаменитом семидневном бое на Шипкинском перевале, куда он послан был в критическую минуту. Во время одного из первых битв под Шипкой, в девять часов утра, получено было житомирцами, входящими в состав 14-ой дивизии, приказание: двинуться остальным двум батальонам прямо на позицию Святого Николая, чтобы очистить место волынцам и минцам, шедшим сюда под начальством князя Святополк-Мирского. Драгомиров пропустил войска мимо себя, обращаясь к каждому батальону:
— Помогай вам боже, братцы…
Все это время генерал был очень невесел. Он только что выехал на позиции, сошел с лошади и хотел осмотреть их. Ему в это время предложили сесть. Он вдруг опустился, проговорив: «Готово!» Все думали, что Драгомиров сел вследствие приглашения. Не обратили внимания на стон капитана генерального штаба Мальцова, который упал рядом с Драгомировым.
— Я кажется ранен… — проговорил генерал.
Оказалось, что пуля прошла навылет под правым коленом его, не задев артерии, но перебила сухожилия; она же на излете попала в стоящего рядом Мальцова и засела у него в кости бедра… Окружающее растерялись. Рана Драгомирова в такую минуту стоила потерянного сражения, талантливых людей здесь мало и Драгомиров — один из этих немногих, едва ли не самый даровитый между ними. Случай этот на всех навел уныние… Когда Драгомирова понесли на носилках к перевязочному пункту, мимо шли житомирцы.
— Смотри, братцы, не гнуться перед пулей, со всяким может случиться — и убьют ничего! Кому суждено…
Солдаты было рванулись к нему: Драгомиров очень любим своею дивизией.
— Драться и без меня молодцами!..
— За вас вдвое, — послышалось из рядов.
На перевязочном пункте первый вопрос Драгомирова был:
— Когда я могу сесть на коня?
— Не бойтесь… Будете здоровы.
— Да, черт возьми, кто тут боится!.. Буду здоров… Я хочу знать, могу ли я на днях пойти в дело?
Доктора молча переглянулись.
— Раньше шести недель нельзя будет вам встать… Рана очень серьезна.
Затем Драгомирова понесли на большой перевязочный пункт. Молча шли солдаты с носилками; почтительно раздвигались перед ними шедшие на Шипку войска. Драгомиров приветливо здоровался с ними. «Будьте здоровы», слышалось повсюду ему навстречу. На открытых площадках турки открывали по нему огонь. Пули свистали над самою головою раненого.
Рана, полученная Драгомировым, заставила его оставить театр военных действий и для излечения возвратиться в Россию.
Сообщаем затем сведения о прошлой жизни и деятельности Драгомирова. Свиты его величества генерал-майор Михаил Иванович Драгомиров родился в Черниговской губернии, 8 ноября 1830 года и получил воспитание в дворянском полку (теперь 2-е военное константиновское училище), где считался отличнейшим учеником и его имя записано на мраморной доске. Службу свою он начал в лейб-гвардии Семёновском полку, будучи произведен в офицеры 26 мая 1849 года. Затем в 1854 году Михаил Иванович поступил в Императорскую военную академию (ныне Николаевская академия генерального штаба). Генералы Милютин (ныне военный министр) и Карцов, бывшие тогда профессора академии, имели на него решительное влияние. Окончив блистательно свои занятия в академии, Михаил Иванович получил золотую медаль и был зачислен в гвардейский генеральный штаб. Вскоре после этого он был командирован заграницу для приобретения основательных сведений по тактике; с этою целью он преимущественно изучал военный быт Франции. Во время войны в Италии он состоял при штабе Сардинской армии и делал вместе поход до сражения при Сольферино. По возвращении в 1860 году из заграницы он был назначен сначала адъюнкт-профессором, а потом профессором тактики в Николаевскую академию генерального штаба. В 1861 году капитану Драгомирову было поручено чтение курса тактики и военной истории его императорскому высочеству наследнику цесаревичу, а затем в 1864 году великому князю Алексею Александровичу. В том же году капитан Драгомиров произведен в полковники и назначен начальником штаба 2-ой гвардейской кавалерийской дивизии; в 1865 году назначен членом совещательного комитета главного управления генерального штаба. В 1866 году, он был командирован в прусскую армию на время кампании военным агентом. Вернувшись на родину, он ознакомил с характером этой кампании своих соотечественников. Лекции об этой войне до сих пор памятны по необыкновенной рельефности и жизненности изложения. В 1866 году его императорское высочество наследник цесаревич подарил Драгомирову бриллиантовый перстень с вензелевым изображением имени его высочества. В 1869 году полковник Драгомиров за отличие по службе произведен в генерал-майоры; в следующем году назначен начальником штаба Киевского военного округа, где войсками командовал генерал Дрентельн. В 1872 году назначен в свиту его величества. Высочайшим приказом 14 августа 1873 года он назначен командующим 14-й пехотной дивизией, с которою и совершил блистательную переправу через Дунай. Генерал Драгомиров имеет следующие ордена: Святого Владимира 3-й степени; Святого Станислава 1-й степени:, Святой Анны 1-й степени; Святого Георгия 3-го класса; сардинский орден Святого Маврикия и Лазаря; Прусской короны 2-й степени и крест в память кампании 1866 года.