Пять минутъ спустя, онъ сидѣлъ уже въ своей комнатѣ, положивъ руки на столъ и упавъ на нихъ головой — поза, выражающая крайнюю степень отчаянія. Слезы лились изъ глазъ, а изъ груди по временамъ вырывалось судорожное рыданіе.
«Я зналъ ее, когда она была еще ребенкомъ и карабкалась ко мнѣ на колѣни, — заговорилъ онъ, наконецъ, самъ съ собою. — Я люблю ее, какъ родное дитя, и вдругъ — бѣдняжка… Нѣтъ я не могу этого вынести!.. Она отдала свое сердце какому-то паршивому духу! И какъ это мы съ полковникомъ не предвидѣли, что можетъ случиться? Впрочемъ, развѣ намъ могла придти въ голову подобная вещь? Ни одному человѣку, я думаю, не снилось такой нелѣпости. Вѣдь нельзя же предполагать, чтобы кто-нибудь влюбился въ восковую куклу, а это даже меньше, чѣмъ восковая кукла».
И Гаукпнсъ продолжалъ убиваться, разражаясь отъ времени до времени горькими жалобами.
«Да, дѣло сдѣлано и его не поправишь. Если бы у меня хватило храбрости, я убилъ бы его. Но вѣдь что въ томъ толку? Гвендолэнъ любитъ этотъ призракъ и считаетъ его человѣческимъ существомъ; умри онъ, она будетъ печалиться о немъ, какъ о реальной личности. И кто можетъ нанести такой ударъ семьѣ? Ужь, конечно, не я. Господи, да мнѣ легче было бы умереть! Селлерсъ — добрѣйшая душа въ цѣломъ мірѣ; что же касается меня, я готовъ отказаться отъ всего, только бы… Ахъ, Создатель, что будетъ съ отцомъ, когда онъ узнаетъ истину? А бѣдная Полли! Вотъ какъ скверно водиться съ чертовщиной! И что мы только затѣяли? Пускай бы этотъ малый жарился въ пеклѣ, какъ онъ того заслужилъ. Удивляюсь, почему отъ этакой дряни не пахнетъ сѣрой. Иной разъ, входя въ комнату, гдѣ онъ сидитъ, я готовъ задохнуться». И послѣ нѣкоторой паузы онъ заговорилъ опять:
— Да, несомнѣнно только одно: матеріализація должна остановиться на той точкѣ, до которой она доведена теперь. Если Гвендолэнъ суждено сдѣлаться женою призрака, такъ пусть она выходитъ замужъ, по крайней мѣрѣ, за порядочное привидѣніе, жившее въ средніе вѣка, какъ этотъ субъектъ, а не за ковбоя, не за вора, въ котораго долженъ обратиться этотъ протоплазмотическій головастикъ, если Селлерсъ будетъ продолжать надъ нимъ свое колдовство. Пускай мы потеряемъ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ и всѣ доходы, которые могли намъ принести его дальнѣйшія превращенія, счастье Салли Селлерсъ стоитъ дороже этого.
Гаукинсъ услыхалъ шаги полковника и поспѣшилъ оправиться. Подсѣвъ къ своему другу, хозяинъ заговорилъ:
— Я долженъ тебя сознаться, что окончательно сбитъ съ толку: вѣдь нашъ матеріализованный духъ ѣлъ сегодня за столомъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Хотя нельзя сказать, чтобы онъ утолялъ голодъ по нашему — онъ только прикладывался къ пищѣ, очевидно, безъ всякаго аппетита — но все-таки уничтожалъ ее; а вѣдь это настоящее чудо. Теперь вопросъ въ томъ: зачѣмъ ему ѣда? Вѣдь онъ существо безтѣлесное? По моему, однако, трудно открыть что-нибудь положительное на этотъ счетъ въ короткій срокъ. Но время обнаружитъ истину — время и наука. Выждемъ благопріятнаго случая и не станемъ терять терпѣнія.
Однако, Селлерсу не удалось заинтересовать Гаукинса; тотъ оставался молчаливымъ и не могъ стряхнуть съ себя унынія, пока разговоръ не принялъ новаго оборота, расшевелившаго его, наконецъ.
— Знаешь, Гаукинсъ, — заговорилъ опять полковникъ, — Трэси мнѣ очень понравился: это личность необыкновеннаго характера. Подъ его невозмутимой внѣшностью скрывается самый отчаянный, смѣлый умъ, какой когда-нибудь былъ вложенъ въ человѣка; это просто новый Клейвъ. Да, я положительно въ восторгѣ отъ него по поводу этого характера, а ты понимаешь, что кѣмъ мы восхищаемся, того и любимъ. Вотъ и я ужасно полюбилъ Трэси. Представь себѣ, у меня не хватаетъ духу унизить такого человѣка до степени мошенника изъ-за матеріальныхъ или иныхъ разсчетовъ и я хотѣлъ спросить тебя, не согласишься-ли ты отказаться отъ награды, чтобы оставить этого бѣднаго малаго…
— Въ томъ видѣ, какъ онъ есть?
— Да. И не подвергать его новымъ превращеніямъ.
— О, вотъ вамъ моя рука, я отъ всего сердца согласенъ на ваше предложеніе.
— Гаукинсъ, дружище, никогда не забуду я твоей доброты! — воскликнулъ старый джентльменъ въ глубокомъ волненіи. — Ты приносишь мнѣ великую жертву, которая для тебя очень тяжела, но твое великодушіе не пропадетъ даромъ и пока я живъ, ты никогда не раскаешься въ немъ, даю тебѣ честное слово!
Салли Селлерсъ немедленно и ясно поняла, что она сдѣлалась новымъ существомъ несравненно высшаго разряда, чѣмъ была до сихъ поръ; мечтательница обратилась въ серьезную женщину, съ разумнымъ взглядомъ на свое собственное положеніе, тогда какъ прежде въ ней говорило одно пустое, тревожное любопытство. И до того велика, до того ощутительна была эта перемѣна, что дѣвушка только теперь стала казаться самой себѣ дѣйствительной личностью, тогда какъ недавно она была тѣнью; теперь она обратилась въ «нѣчто», а незадолго передъ тѣмъ была «ничто»; обратилась въ опредѣленный предметъ изъ порожденія фантазіи, въ законченный храмъ съ горящими на алтаряхъ огнями и пѣніемъ хвалебныхъ гимновъ — изъ нестройнаго смѣшенія голыхъ невыработанныхъ линій архитектурнаго плана, ничего не говорящихъ непосвященному взору и ничего не обѣщающихъ.
«Леди Гвендолэнъ!» вся прелесть созвучія этихъ словъ пропала для нея и теперь они оскорбляли ея слухъ. Она сказала: «этотъ позоръ принадлежитъ прошлому; я больше не хочу такъ называться».
— Могу-ди я звать васъ просто Гвендолэнъ? — спросилъ Трэси. — Позвольте мнѣ отбросить пустыя формальности и называть васъ этимъ милымъ именемъ безъ всякихъ прибавленій.
Въ эту минуту она вынимала у него изъ петлицы гвоздику и замѣняла бутономъ розы.
— Вотъ такъ гораздо лучше. Я ненавижу гвоздику… Впрочемъ, не всякую. Да, вы можете называть меня по имени безъ прибавленій… однако, не совсѣмъ безъ прибавленій, а только…
Она не могла договорить. Наступило молчаніе; Трэси старался разгадать смыслъ ея словъ и, чтобы скрыть неловкое недоумѣніе, вымолвилъ тономъ благодарности:
— Дорогая Гвендолэнъ, я могу васъ называть такимъ образомъ?
— Да… отчасти. Но — не цѣлуйте меня, когда я говорю; тогда я забываю, что хочу сказать. Вы можете называть меня дорогою, но Гвендолэнъ не мое имя.
— Не ваше имя? — съ удивленіемъ спросилъ молодой человѣкъ.
Дѣвушка почувствовала вдругъ мучительную тревогу, у нея мелькнуло непріятное подозрѣніе. Отстранивъ отъ себя его руки, она посмотрѣла на Трэси испытующимъ взглядомъ и сказала:
— Отвѣчайте мнѣ правду, по чести. Вы хотите жениться на мнѣ не за мой титулъ?
Трэси былъ ошеломленъ, такъ мало ожидалъ онъ подобнаго, вопроса. Въ немъ было что-то изысканно-чудовищное — и въ этомъ вопросѣ, и въ вызвавшемъ его подозрѣніи. Къ счастью, влюбленный не скоро опомнился, иначе онъ разразился бы хохотомъ. Не желая, однако, терять понапрасну дорогого времени, онъ сталъ, серьезно увѣрять Гвендолэнъ, что плѣнился собственно ею, а не ея титуломъ и положеніемъ, что онъ любитъ ее всѣмъ сердцемъ и не могъ бы любить больше, будь она герцогиней или меньше — будь она бездомной сиротою. Салли впилась глазами ему въ лицо, истолковывая себѣ слышанныя слова по его выраженію; въ ея взглядѣ была надежда, тревога, смятеніе, а когда онъ кончилъ, она почувствовала неизъяснимую, бурную радость, хотя наружно оставалась спокойной и дани суровой. Она готовилась поразить его, разсчитывала закрѣпить эти увѣренія въ безкорыстіи и заговорила медленно, отчеканивая каждое слово, наблюдая за ихъ дѣйствіемъ, какъ наблюдаютъ за горящимъ фитилемъ начиненной порохомъ бомбы, ожидая взрыва.
— Послушайте, что я вамъ скажу, но помните, что это чистая правда. Говардъ Трэси, я настолько же графская дочь, насколько вы графскій сынъ!
Къ ея радости и тайному удивленію, роковое признаніе не произвело на него никакого дѣйствія. На этотъ разъ она не застала его врасплохъ и, уловивъ благопріятный моментъ, онъ воскликнулъ съ жаромъ:
— Ну, и слава Богу! — Трэси обнялъ дѣвушку; она не противилась ему, охваченная счастіемъ, котораго не могла передать словами.
— О, какъ я горжусь этимъ! — воскликнула Салли, прильнувъ головкой къ его плечу. — Мнѣ казалось, что вы прельстились громкимъ титуломъ, пожалуй, безсознательно, такъ какъ вы англичанинъ, и я подумала, что вы ошибаетесь, воображая, что любите только меня, что ваша любовь пройдетъ, когда разсѣется обманъ. Но мое откровенное признаніе не поколебало васъ нисколько, и это наполняетъ мое сердце безпредѣльной гордостью, которой я не умѣю даже высказать. Теперь мнѣ ясно, что вы любите только меня.
— Только тебя, моя ненаглядная! Знатное происхожденіе твоего отца не внушало мнѣ ни малѣйшей зависти. Все это истинная правда, моя безцѣнная Гвендолэнъ.
— Постой, ты не долженъ называть меня такъ. Мнѣ ненавистно это фальшивое имя. Я уже сказала тебѣ, что оно не мое. Мое настоящее имя — Салли Селлерсъ или Сара, если тебѣ такъ больше нравится. Съ этой минуты я гоню прочь всѣ мечты, всѣ глупыя выдумки — пустую игру воображенія; онѣ мнѣ стали противны. Я хочу быть сама собою, моимъ настоящимъ, моимъ честнымъ, моимъ дѣйствительнымъ «я», чистымъ отъ всякаго позора, безумія, обмана и достойнымъ тебя. Между нами нѣтъ ни крупинки общественнаго неравенства; я бѣдна, какъ ты, не имѣю ни положенія, ни знатнаго имени; ты, въ качествѣ художника, добываешь себѣ насущный хлѣбъ, я дѣлаю то же самое на болѣе скромномъ поприщѣ. Оба мы честные труженики, и хлѣбъ, который мы ѣдимъ, честный хлѣбъ. Рука объ руку пойдемъ мы по жизненной дорогѣ до могилы, помогая другъ другу во всемъ, живя другъ для друга, стремясь къ одинаковой цѣли, желая и чувствуя заодно, — и такъ проживемъ неразлучными до конца. Пускай наше положеніе незавидно въ глазахъ свѣта; мы возвысимъ его честнымъ трудомъ и сохранимъ безупречнымъ свое имя. На наше счастіе, мы живемъ въ странѣ, гдѣ этого совершенно достаточно, гдѣ, благодаря Бога, люди равны и различаются только по своимъ личнымъ заслугамъ.
Трэси хотѣлъ остановить ее, но она не дала ему выговорить ни слова.
— Я еще несовсѣмъ исправилась, но я хочу очиститься отъ всѣхъ слѣдовъ искусственности и нелѣпыхъ претензій; я хочу стать на одинаковый уровень съ тобою и быть тебѣ достойной подругой. Мой отецъ серьезно считаетъ себя графомъ: не станемъ его разочаровывать! Странная фантазія тѣшитъ старика и никому не приноситъ вреда. О томъ же мечтали и его предки. Это былъ пунктъ умопомѣшательства въ домѣ Селлерсовъ изъ рода въ родъ и я отчасти унаслѣдовала ихъ безуміе, однако, оно не пустило во мнѣ глубокихъ корней. Теперь я отбросила свое заблужденіе, и въ добрый часъ! Два дня назадъ я втайнѣ гордилась званіемъ дочери мнимаго графа и воображала, что достойной меня партіей можетъ быть только человѣкъ одинаковаго со мной происхожденія; между тѣмъ сегодня… О, какъ я благодарна тебѣ за твою любовь! Она исцѣлила мой больной мозгъ, возстановила мое здравомысліе. Теперь я могу поклясться, что никакой графскій сынъ въ цѣломъ мірѣ….
— Остановись, не надо, не надо!..
— Что съ тобой? Ты испугался? Что это значитъ?
— Ничего, я только хотѣлъ сказать… — Однако, онъ ничего не могъ придумать и лишь воскликнулъ съ увлеченіемъ, стараясь скрыть свое замѣшательство: — О, какъ ты прекрасна! У меня захватываетъ духъ, когда твоя красота сіяетъ такъ ярко!
Это было сказано очень умно, кстати, искреннимъ тономъ и говорившій получилъ свою награду.
— Постой? На чемъ я остановилась? Да, графскій титулъ моего отца чистѣйшая выдумка. Взгляни на эти страшилища по стѣнамъ. Ты навѣрно воображалъ, что это портреты его предковъ, графовъ Росморовъ? Какъ бы ни такъ! Это хромолитографіи, изображающія знаменитыхъ американцевъ и все новѣйшей эпохи; но отецъ отодвинулъ ихъ на тысячу лѣтъ назадъ съ помощью грубыхъ передѣлокъ. Вотъ, напримѣръ, Андрью Джексонъ. У насъ онъ, худо-ли, хорошо-ли, сходитъ за послѣдняго американскаго графа, а новѣйшее сокровище коллекціи выдаютъ за молодого англійскаго наслѣдника. Я говорю вонъ про того идіота, задрапированнаго траурнымъ крэпомъ. На самомъ же дѣлѣ онъ башмачникъ, а вовсе не лордъ Берклей.
— Ты увѣрена въ томъ?
— Конечно. У виконта не могло быть подобной физіономіи.
— Почему?
— Его поведеніе въ послѣднія минуты, когда онъ стоялъ среди пламени, доказываетъ, что Берклей былъ настоящій мужчина. Такъ могъ поступить только человѣкъ благородный, возвышенной души, юный энтузіастъ.
Трэси былъ сильно растроганъ такими похвалами. Ему показалось, что губки молодой дѣвушки получили новую прелесть, произнося эти милыя слова. И онъ заговорилъ смягченнымъ голосомъ:
— Жаль, что лордъ Берклей не зналъ, какое пріятное воспоминаніе оставилъ онъ на всю жизнь самой очаровательной женщинѣ въ Америкѣ, въ странѣ…
— О, я почти влюблена въ него! — перебила Салли. — Я каждый день думаю о немъ, и его образъ вѣчно витаетъ предо мною.
Трэси нашелъ, что это ужь черезчуръ, въ немъ шевельнулась ревность.
— Конечно, ты можешь вспоминать о Берклеѣ по временамъ, — замѣтилъ онъ, — и, пожалуй, имъ восхищаться, однако, я нахожу, что…
— Говардъ Трэси, неужели вы ревнуете къ умершему?
Онъ былъ пристыженъ и въ то же время не пристыженъ. Онъ ревновалъ и не ревновалъ. Въ нѣкоторомъ смыслѣ покойникъ былъ онъ самъ и въ данномъ случаѣ похвалы и любовь, расточаемыя виконту, относились къ нему, повышали его собственные фонды. Но съ другой стороны умершій не былъ Трэси, и въ этомъ смыслѣ восторженное поклоненіе Салли выпадало на долю совсѣмъ посторонняго лица. Влюбленные заспорили до того, что между ними произошла маленькая размолвка. Однако, вслѣдъ за тѣмъ они помирились, послѣ чего ихъ любовь разгорѣлась еще сильнѣе. Примирившись съ Трэси, Салли на радостяхъ объявила, что совершенно изгоняетъ изъ памяти лорда Берклея, и прибавила:
— А чтобы съ этихъ поръ у насъ не выходило больше непріятностей изъ-за него, я постараюсь возненавидѣть даже самое это имя и всѣхъ, кто носилъ или будетъ носить его.
Ея слова опять задѣли Трэси за живое; онъ уже хотѣлъ заступиться за своего двойника на основаніи общихъ принциповъ справедливости и человѣколюбія, которые запрещаютъ раскаиваться въ добрыхъ побужденіяхъ, но раздумалъ поднимать новый споръ и поспѣшилъ удалиться отъ щекотливаго вопроса, переведя разговоръ на менѣе скользкую почву.
— Я былъ увѣренъ, что ты не сочувствуешь аристократамъ и знатности, потому что отвергла графскій титулъ отца.
— О, нѣтъ, мой дорогой, нисколько! Настоящихъ аристократовъ я не порицаю, но отворачиваюсь отъ постыднаго обмана, который мы допускали.
Этотъ отвѣтъ пришелся какъ разъ кстати, чтобы спасти бѣднаго, непостояннаго юношу отъ новой перемѣны въ его политической окраскѣ. Онъ уже сталъ опять колебаться и тяготѣть къ демократическому флагу, когда Салли во-время удержала его въ тихой пристани, не давъ пуститься обратно въ бурное море радикальныхъ тенденцій. И онъ былъ очень радъ, что ему пришло въ голову задать ей этотъ счастливый вопросъ. Дочь Селлерса не побрезгуетъ такой бездѣлицей, какъ настоящая графская корона; она предубѣждена только противъ поддѣльнаго товара. Значитъ, онъ можетъ, оставаясь лордомъ, получить ея руку; какое счастье, что онъ рѣшился прямо спросить ее объ этомъ.
Салли въ свою очередь легла спать совершенно счастливой и пробыла въ чаду блаженства часа два, но какъ разъ въ тотъ моментъ, когда она готовилась погрузиться въ сладкій сонъ, лукавый дьяволенокъ, который живетъ, скрывается и бодрствуетъ въ каждомъ человѣческомъ существѣ, выжидая удобнаго случая насолить владѣльцу своего жилища, принялся нашептывать влюбленной дѣвушкѣ злыя рѣчи: «Вопросъ Трэси, совершенно невинный съ виду, на самомъ дѣлѣ ужасно подозрителенъ. Какая у него была подкладка? Какой мотивъ руководилъ юношей? Что подразумѣвалось подъ его словами?»
Уязвивъ Салли въ самое чувствительное мѣсто, гадкій чертенокъ присмирѣлъ и притаился, какъ ни въ чемъ ни бывало. Онъ могъ успокоиться вполнѣ, отлично зная, что рана разболится, начнетъ нестерпимо горѣть и сдѣлаетъ свое дѣло. Такъ и случилось.
Дѣвушка не могла больше сомкнуть глазъ. Зачѣмъ Говардъ Трэси выпытывалъ ея мнѣнія насчетъ знатности? Съ какою цѣлью, если онъ не имѣлъ намѣренія жениться на ней изъ-за громкаго титула? И какъ онъ просіялъ, когда она сказала, что не пренебрегаетъ настоящими аристократами, что ея предубѣжденіе противъ знатности имѣетъ свои границы! Нѣтъ, положительно графская корона ослѣпляетъ его; ради нея онъ домогается руки бѣдной Салли Селлерсъ!
Такъ разсуждала дѣвушка въ тоскѣ и слезахъ. Потомъ она вздумала оспаривать свое первое предположеніе; однако, ея слабыя усилія не привели ни къ чему. Въ такихъ догадкахъ и недоумѣніяхъ прошла цѣлая ночь. На разсвѣтѣ Салли наконецъ заснула или, точнѣе говоря, безсознательно погрузилась въ какой-то пламень, потому что тревожный лихорадочный сонъ походитъ на пожаръ. Не освѣжая мозга, онъ изсушаетъ его и, вмѣсто того чтобы возстановить тѣлесныя силы, приноситъ одно изнеможеніе.