Появленіе сочиненія Э. ф. Гартмана о спиритизмѣ было привѣтствовано мною съ искреннимъ удовольствіемъ. Моимъ давнишнимъ желаніемъ было, чтобы кто-нибудь изъ передовыхъ мыслителей, не изъ спиритическаго лагеря, занялся этимъ вопросомъ основательно, съ глубокимъ знаніемъ всѣхъ относящихся до него фактовъ, и подвергъ его строгому обсужденію, не съ точки зрѣнія современной культуры или какого религіознаго ученія, но единственно съ точки зрѣнія логической, философской, и, еслибъ спиритическая гипотеза оказалась невыдерживающей критики, то чтобъ указалъ, на достаточныхъ основаніяхъ, почему именно, а взамѣнъ ея предложилъ бы другую гипотезу болѣе логическую, болѣе соотвѣтствующую требованіямъ современной науки. Сочиненіе Гартмана представляетъ въ этомъ отношеніи мастерское произведеніе, имѣющее для спиритизма существенное значеніе; я привѣтствовалъ появленіе его какъ «событіе въ спиритическомъ мірѣ», и назвалъ это сочиненіе «школой для спиритизма», въ которой приверженцы его легко увидятъ, какъ и чему надо учиться въ этой области — съ какой тщательностью должны быть произведены ихъ наблюденія и съ какой осторожностью должны быть сдѣланы ихъ выводы, чтобы они могли устоять подъ напоромъ современной научной критики («Ребусъ», 1885 г., стр. 375-6). Я тотчасъ же предложилъ редакціи «Ребуса» помѣстить у себя переводъ этого сочиненія, подобно тому какъ сдѣлала это редакція англійскаго журнала «Light», и къ осуществленію этого предложенія было немедленно приступлено съ помощью профессора Бутлерова, который даже взялъ на себя трудъ диктовать переводъ стенографу[1]).
Мы можемъ теперь надѣяться, что съ помощью такого мыслителя, какъ Э. ф. Гартманъ — и мы имѣемъ право предполагать, что онъ намъ въ ней не откажетъ — этотъ темный вопросъ, высокое значеніе котораго для науки о человѣкѣ уже достаточно проглядываетъ, получитъ, наконецъ, ту оцѣнку и то освѣщеніе, которыхъ ему не доставало, и, подобно нынѣ вопросу о гипнотизмѣ, будетъ поставленъ на очередь.
Цѣль всей моей дѣятельности въ Германіи, которую мы привыкли считать передовою въ вопросахъ философскихъ, состояла именно въ томъ, чтобы обратить на этотъ вопросъ безпристрастное вниманіе ея мыслителей; имѣлась надежда получить съ ихъ стороны поддержку и необходимыя указанія для раціональной разработки предмета. Германія представляла для меня ту свободную почву для обсужденія подобнаго умственнаго новшества, которой я не находилъ у себя дома, особенно двадцать лѣтъ тому назадъ. Способъ моихъ дѣйствій состоялъ въ томъ, что я печаталъ въ нѣмецкомъ переводѣ лучшіе матеріалы, которые я находилъ по этому вопросу въ англійской литературѣ, а съ 1874 г. сталъ издавать въ Лейпцигѣ ежемѣсячный журналъ («Psychische Studien»), для сообщенія и обсужденія текущихъ новостей. Усилія мои были встрѣчены жестокой оппозиціей — Германія ничего и слышать не хотѣла о такомъ непотребномъ вопросѣ, несмотря на то, что нѣкоторые извѣстные нѣмецкіе писатели (Emmanuel Fichte, Franz Hoffman, Maximilian Perty и др.) отнеслись къ моей дѣятельности весьма сочувственно и оказали мнѣ возможное съ ихъ стороны содѣйствіе и словомъ, и дѣломъ — статьями въ моемъ журналѣ. Только съ появленіемъ Цӧльнера на этомъ же поприщѣ дѣло приняло иной оборотъ. Матеріалъ живого, нагляднаго факта, который я готовилъ для нашей научной комиссіи, въ лицѣ Слэда, и который остался безъ пользы для нея, ибо она сама прекратила свое существованіе, принесъ эту пользу для Германіи. Когда Цӧльнеръ, послѣ успѣха своихъ первыхъ опытовъ со Слэдомъ, пожелалъ ближе познакомиться съ предметомъ, онъ нашелъ въ моихъ изданіяхъ весь необходимый матеріалъ, и онъ не разъ выражалъ мнѣ по этому поводу свою благодарность. Признаніе Цӧльнеромъ реальности медіумическихъ явленій произвело въ Германіи огромную сенсацію. Вскорѣ затѣмъ появились сочиненія Гелленбаха[2]), въ лицѣ котораго мы видимъ въ Германіи перваго самостоятельнаго философа-изслѣдователя этихъ явленій. Къ нему присоединился недавно и другой видный мыслитель — Карлъ Дю-Прель, котораго философія астрономіи привела къ философіи мистики. Вообще, со времени Цӧльнера, спиритическій вопросъ въ Германіи породилъ цѣлую литературу.
Между тѣмъ публичные опыты Ганзена совершили переворотъ въ области животнаго магнетизма; послѣ столѣтняго игнорированія и осмѣянія, явленія, принадлежащія къ этой области, сдѣлались достояніемъ науки; признанныя нынѣ, во всей ихъ реальности, чудеса гипнотизма прокладываютъ путь къ признанію чудесъ медіумизма, и, быть можетъ, совпаденію этихъ обстоятельствъ мы и обязаны появленіемъ книги Гартмана, который на фактахъ умственнаго внушенія вообще, и внушенія галлюцинацій въ особенности, и основалъ главнымъ образомъ всю систему своихъ толкованій.
Моя подготовительная работа пригодилась и тутъ, ибо только въ моихъ нѣмецкихъ изданіяхъ Гартманъ и почерпнулъ тѣ факты, которые послужили ему для формулированія своего сужденія о спиритизмѣ, и онъ даже дѣлаетъ мнѣ честь рекомендовать мой журналъ для обстоятельнаго знакомства съ предметомъ. И когда Гартманъ начинаетъ свое сочиненіе съ того, что заявляетъ о необходимости научнаго изслѣдованія медіумическихъ явленій и прямо требуетъ отъ правительства, чтобы оно назначило для сей цѣли научную комиссію, — я могу считать цѣль моеіі дѣятельности въ Германіи достаточно достигнутою, ибо имѣю основаніе надѣяться, что послѣ слова, сказаннаго столь вѣскимъ голосомъ въ пользу признанія необходимости подобнаго изслѣдованія, медіумическій вопросъ въ Германіи пойдетъ своимъ путемъ безостановочно; мнѣ же пора отойти въ сторону — продолжать свою посильную работу въ отечествѣ.
Но прежде чѣмъ мнѣ удалиться, я полагаю, будетъ не лишнимъ представить тѣ данныя и тѣ соображенія, которыя не позволяютъ мнѣ всецѣло согласиться съ толкованіями и заключеніями г. Гартмана, — которыя не только для Германіи, но и для всѣхъ интересующихся философскими вопросами должны имѣть особенное значеніе. И къ этому меня побуждаетъ совсѣмъ не то обстоятельство, что Гартманъ высказался совершенно противъ спиритической гипотезы, такъ какъ я, въ настоящее время, считаю вопросъ о теоріи, о толкованіи, второстепеннымъ, и, съ точки зрѣнія строго научной, преждевременнымъ. Самъ Гартманъ признаетъ это, говоря: «Имѣющійся на лицо матеріалъ до сихъ поръ рѣшительно недостаточенъ, чтобы считать вопросъ созрѣвшимъ для обсужденія» («Спиритизмъ», русск. перев., стр. 18). Моей постоянной программой были: факты прежде всего — ихъ признаніе, развитіе и изученіе, какъ таковыхъ, въ ихъ безконечномъ разнообразіи. Имъ суждено будетъ пережить, я полагаю, еще много гипотезъ, прежде чѣмъ какая-нибудь изъ нихъ перейдетъ въ общепризнанную положительную истину, но факты, твердо установленные, останутся на всегда. Уже двадцать три года тому назадъ въ первомъ моемъ спиритическомъ изданіи я говорилъ: «Теорія и факты — двѣ разныя вещи, и недостатки первой никогда не уничтожатъ силы и достоинства послѣднихъ». То же самое я высказалъ въ предисловіи къ моему русскому изданію опытовъ Крукса: «Спиритическіе факты не надо смѣшивать со спиритическими теоріями или ученіями. Первые устоятъ, вторые могутъ исчезнуть, измѣниться» (стр. 4). А въ предисловіи моемъ къ нѣмецкому изданію Крукса я прибавляю: «Изученіе этого вопроса, когда оно поступитъ наконецъ въ руки науки, будетъ имѣть, смотря по добытымъ результатамъ, нѣсколько актовъ:
Актъ первый — признаніе реальности медіумическихъ явленій.
Актъ второй — признаніе проявленія въ нихъ неизвѣстной силы.
Актъ третій — признаніе проявленія въ нихъ неизвѣстной разумной силы.
Актъ четвертый — разслѣдованіе источника этой силы; находится ли она внутри или внѣ человѣка, — субъективна она или объективна? Этотъ актъ будетъ experimentum crucis вопроса, — наукѣ придется произвести одинъ изъ торжественнѣйшихъ вердиктовъ, который когда-либо выпадалъ на ея долю. Если онъ будетъ утвердительнымъ въ послѣднемъ смыслѣ, тогда наступитъ
Пятый актъ — огромный переворотъ въ области науки о человѣкѣ.
Гдѣ мы находимся? Можемъ ли мы сказать, что мы уже при четвертомъ дѣйствіи? Я думаю, что нѣтъ, — что мы все еще присутствуемъ при прологѣ перваго акта, ибо даже вопросъ о признанія фактовъ не находится въ рукахъ науки; она еще не хочетъ знать ихъ, какъ не хотѣла знать и фактовъ животнаго магнетизма. Поэтому мы еще далеки отъ истинной теоріи, а Германія въ особенности, такъ какъ развитіе фактической стороны вопроса такъ слабо въ ней, что ей вовсе не достаетъ поприща для экспериментальнаго изслѣдованія. Всѣ факты выдающагося порядка, на которыхъ Гартманъ строитъ свою аргументацію, добыты внѣ Германіи; самъ Гартманъ не имѣлъ случая наблюдать ихъ, и хотя онъ считалъ для себя достаточнымъ опираться на свидѣтельства другихъ, но никто не будетъ отрицать, что личный опытъ въ этомъ предметѣ имѣетъ существенное значеніе.
Вся его критика основана на условномъ допущеніи реальности принимаемыхъ въ спиритизмѣ фактовъ, за исключеніемъ матеріализацій; хотя уже и это произвольное исключеніе, которое не можетъ оставаться безъ возраженія, но и кромѣ матеріализацій есть множество фактовъ, которые или остались Гартману неизвѣстными, или пройдены имъ молчаніемъ, или частности которыхъ были имъ недостаточно оцѣнены. Эти упущенія имѣли существенное вліяніе на правильность тѣхъ заключеніи, къ которымъ онъ пришелъ. Считаю своимъ долгомъ на все это указать. Вмѣстѣ съ этимъ я воспользуюсь случаемъ, чтобы изложить и мои собственные взгляды на этотъ предметъ, сложившіеся послѣ долголѣтняго его изученія и до сего времени нигдѣ мною въ печати не высказанные.