б) Знаніе фактовъ безъ посредства обычныхъ чувственныхъ орудій познаванія.
Здѣсь я могу упомянуть объ одномъ изъ самыхъ замѣчательныхъ случаевъ на моихъ домашнихъ сеансахъ — въ томъ самомъ кружкѣ изъ трехъ лицъ, гдѣ былъ продѣланъ упомянутый выше опытъ зрѣнія безъ глазъ. Это тотъ самый кружокъ, въ которомъ я получалъ сообщенія, напечатанныя мною въ „Ps. St.“ подъ заглавіемъ: „Изъ личнаго опыта. Филологическія загадки, заданныя медіумически“ (1883 г., стр. 547, 1884, стр. 1, 49, 153, 564 и 1885 г., стр. 49). Г. Гартманъ два раза цитировалъ эти опыты; тѣмъ болѣе для меня нѣтъ повода говорить о нихъ; но я займусь только послѣднимъ, представляющимъ исключительную особенность. Такъ какъ этотъ опытъ мой единственный въ этомъ родѣ и я придаю ему особенное значеніе, то я долженъ воспроизвести его здѣсь со всѣми подробностями. (См. „Матеріалы“, стр. 9).
На нашемъ 57-мъ сеансѣ, 10-го февраля 1882 года, столъ пришелъ тотчасъ же въ движеніе. Была потребована русская азбука. Здѣсь надо сказать, что на 57-мъ сеансѣ мы придумали такой пріемъ, который далъ намъ возможность значительно облегчить и черезъ это расширить наши сообщенія съ невидимымъ собесѣдникомъ. Вмѣсто того, чтобы устно повторять весь алфавитъ для указанія требуемой буквы, я предложилъ употребить картонъ, на одной половинѣ котораго я наклеилъ русскую, а на другой французскую азбуку; маленькая планшетка (дощечка), положенная на картонъ, служила указкой; картонъ лежалъ на маленькомъ столѣ, а оба медіума, сидя одинъ противъ другого, клали правыя руки на планшетку, которая вскорѣ приходила въ движеніе и указывала требуемыя буквы. Не начиная прямо съ картонной азбуки, мы присаживались къ столику только для того, чтобы убѣдиться болѣе наглядно въ наличности какого-нибудь вліянія, и переходили къ картонной азбукѣ уже послѣ ясно выраженнаго требованія.
Такимъ то образомъ на этомъ сеансѣ была потребована русская азбука. Изъ нѣкоторыхъ фразъ мы узнали того новаго собесѣдника, который проявился на послѣднемъ сеансѣ и никакъ не хотѣлъ себя назвать; его нельзя было не узнать по его остроумнымъ выходкамъ и совершенно особенному способу выражаться. Послѣ нѣсколькихъ русскихъ фразъ, указка перешла прямо на французскій алфавитъ, и мнѣ были продиктованы буквы. Не надо забывать, что я медіумически никакого участія въ сеансѣ не принималъ, что я сидѣлъ за особымъ столомъ и записывалъ буквы, диктуемыя мнѣ другими, но бесѣда велась мною. Вотъ записанныя мною буквы:
— Но въ этомъ нѣтъ никакого смысла.
— Ужели смысла нѣтъ?
— Такихъ словъ нѣтъ на французскомъ языкѣ.
— Кто вамъ сказалъ, что это по-французски?
— Скажите намъ — по каковски же это?
— Не знаете — тѣмъ лучше, а вамъ слѣдовало бы знать; по-русски значить: „долина слезъ“. Это ваше царство.
— Это какая-нибудь новая мистификація?
— Можетъ провѣрить меня, кто знаетъ по-еврейски.
— Такъ это по-еврейски?
— Да.
— Сложите то же слово русскими буквами.
Здѣсь я долженъ замѣтить, что медіумы, диктовавшіе мнѣ буквы, не видя въ нихъ никакого смысла, не могли бы, разумѣется, повторить ихъ, а записаннаго мною они не видали; тѣмъ не менѣе было продиктовано совершенно правильно: „емекхабакка“.
— Скажите мнѣ первое слово.
— Емек.
— Откуда эти слова?
— Это очень извѣстное изрѣченіе одного португальскаго врача еврея.
— Можете сказать мнѣ его имя?
— Кажется Сардовій!
— Никогда не слыхалъ.
— Очень жаль.
Тутъ возникло длинное философское собесѣдованіе, которое воспроизводить здѣсь излишне. Сеансъ былъ на нѣсколько минутъ прерванъ для чая; я воспользовался этимъ временемъ, чтобы разыскать въ еврейскомъ словарѣ сообщенныя еврейскія слова. Лѣтъ тридцать тому назадъ я нѣсколько занимался еврейскимъ языкомъ, такъ что могу навести справку въ словарѣ, и я нашелъ при корнѣ „бака“ („плакалъ“) и выраженіе „эмек-хабака“ („долина плача“). Я узналъ изъ словаря, что это выраженіе встрѣчается въ Ветхомъ Завѣтѣ всего одинъ разъ и именно въ 83 псалмѣ, ст. 7. Оно было мнѣ совершенно незнакомо, тѣмъ болѣе, что мои занятія еврейскимъ языкомъ ограничивались первой главой книги Бытія и первыми десятью псалмами. Такимъ образомъ, цитатъ оказался вѣрнымъ, только латинское правописаніе его должно быть не „habaccha“, а „habbaca“.
Что касается имени Сардовія, то я въ своихъ біографическихъ словаряхъ его не нашелъ. Оба эти результата моихъ справокъ, одинъ утвердительный, другой отрицательный, были, разумѣется, сообщены моему маленькому обществу покуда оно занималось чаепитіемъ; покончивъ съ нимъ, мы опять принялись за сеансъ. Медіумы усѣлись за столикъ еще до моего прихода и въ ту же минуту, едва они положили руки на планшетку, имъ было сказано по-русски:
— Посмотрите-ка въ словарѣ B. Cardosio (при этомъ словѣ указка перешла на латинскую азбуку).
Въ эту минуту я вошелъ и мнѣ передали сообщенное.
Я присѣлъ и сказалъ:
— Я сейчасъ справлялся — еврейскій цитатъ вѣренъ.
— Знаю, что вѣренъ и что справлялись; я вспомнилъ, что онъ не Сардовій, а Кардовій (и переходя на латинскую азбуку, указка показываетъ): — Cardosiob, Кардозій — все сбиваюсь.
— Что значитъ b?
— Его имя — В. Cardosio. Очень извѣстный въ свое время ученый врачъ.
— Но какое же это имѣетъ отношеніе къ еврейскимъ словамъ?
— Знаменитое мотто.
Тутъ разговоръ опять перешелъ на философскую почву. Чтобы дать понятіе о діалектикѣ нашего собесѣдника, я приведу здѣсь нѣкоторые изъ его отвѣтовъ. Я спросилъ:
— Не можете ли вы намъ сказать, въ какой формѣ вы обрѣтаетесь?
— Пониманіе сущности формы — ваша ахиллесова пята.
— Я не спрашиваю про сущность, а про форму.
— Да что, по вашему, форма? вотъ, по моему, и спросить нельзя — живетъ или находится что-либо въ формѣ, ибо форма понятіе необходимое тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о какомъ-либо бытіи.
— Я и не спрашиваю, находитесь ли вы въ формѣ, а въ какой именно?
— Стало быть вы спрашиваете о сущности формы, потому что я сказалъ, что форма одно понятіе, и вы согласились.
Тутъ возникъ оживленный разговоръ между мною и проф. Бутлеровымъ (который на этотъ разъ присутствовалъ при сеансѣ); я обвинялъ нашего собесѣдника въ увертливости отъ прямого отвѣта. Планшетка пришла въ движеніе:
— Вникайте, я утверждаю, что форма есть понятіе — это разъ. Потомъ форма нужна для насъ, какъ понятіе, всюду тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о чемъ бы то ни было существующемъ; и наконецъ, всякому бытію соотвѣтствуютъ свои понятія, въ томъ числѣ и представленіе о формѣ, или, какъ сказалъ бы философъ, о явленіи.
Этотъ странный собесѣдникъ всегда выражался иронически, почти съ нѣкоторымъ презрѣніемъ къ нашимъ сеансамъ; онъ особенно насмѣхался надъ нашими стараніями добиваться доказательствъ самоличности духа, утверждая, что это вещь недоказуемая. Въ нашихъ съ нимъ философскихъ преніяхъ онъ всегда имѣлъ верхъ надъ нами, поражалъ насъ своей діалектикой, полной философскаго смысла и, въ то же время, сарказма. Посѣтивъ насъ разъ двадцать, причемъ онъ, каждый разъ высказывалъ надежду, что мы поумнѣемъ, онъ, наконецъ, пересталъ и являться, мотивируя это тѣмъ, что мы не умѣемъ говорить съ нимъ — въ чемъ онъ и былъ правъ.
По окончаніи сеанса я поспѣшилъ опять справиться въ словаряхъ и на этотъ разъ справки оказались успѣшны. Въ „Nouvelle biographic universelle“, изданной Дидо въ 46 томахъ, я нашелъ слѣдующее:
„Cardoso (Fernando), португальскій врачъ, родившійся въ началѣ XVII столѣтія, умершій во второй его половинѣ. Собственно Силорико отчизна этого страннаго человѣка, который пріобрѣлъ себѣ большую славу какъ врачъ, начиная съ 1630 г. Онъ переселился въ Испанію, въ Мадридъ, и пользовался тамъ званіемъ Phisico Major (старшаго врача). По-истинѣ было замѣчательно въ жизни этого человѣка, что, будучи воспитанъ въ христіанской религіи, онъ отъ нея отрекся, чтобы перейти въ лоно іудейства, котораго сталъ горячимъ ревнителемъ“… и проч.
И такъ на этотъ разъ нашъ собесѣдникъ „припомнилъ“ хорошо. Фамилія и характерныя черты вѣрны, только имя не В.; но это не особенно важно. Что касается мотто, дѣйствительно ли оно принадлежитъ Кардозо, я выяснить не могъ, ибо для этого надо было справляться въ его сочиненіяхъ, а таковыя въ нашей Публичной Библіотекѣ врядъ ля найдутся. Я объ этомъ и не справлялся. Случай достаточно замѣчателенъ и безъ этой подробности („Ps. St.“ 1885 года, стр. 49-63).
Объясненіе, предложенное г. Гартманомъ для подобнаго факта, состоитъ въ слѣдующемъ: „Можетъ случиться, что у кого-либо изъ присутствующихъ, вслѣдствіе возбужденія интереса въ извѣстномъ направленіи, пробудятся въ скрытомъ сомнамбулнческомъ сознаніи воспоминанія о прежде слышанныхъ или видѣнныхъ рѣченіяхъ на чужихъ языкахъ; представленія эти могутъ быть угаданы медіумомъ посредствомъ чтенія мыслей и непроизвольно написаны или указаны посредствомъ стуковъ, причемъ бодрственное сознаніе упомянутаго присутствующаго вовсе не узнаетъ въ полученномъ результатѣ своихъ собственныхъ воспоминаній“ (стр. 88).
Когда предшествующее было напечатано мною въ „Ps. St.“ въ 1885 году и затѣмъ въ концѣ 1888 года перепечатано въ настоящемъ моемъ сочиненіи (на нѣмецкомъ языкѣ), я могъ смѣло утверждать, что предложенное г. Гартманомъ для подобнаго факта объясненіе нисколько не подходитъ къ данному случаю, такъ какъ никто изъ насъ не слышалъ и не видѣлъ прежде подобнаго еврейскаго изрѣченія. Но какъ разъ, въ декабрѣ 1888 года, когда эта перепечатка была уже окончена мой лейпцигскій секретарь и корректоръ г. Виттихъ надумался сообщить мнѣ, что загадка Кардозо разгадана, такъ какъ онъ еще въ мартѣ 1885 года случайно прочелъ въ нѣмецкомъ журналѣ „Der Salon“ (6-я тетрадь 1885 года) статью подъ заглавіемъ: „Поэзія поговорокъ и девизовъ“, въ которой между прочимъ упоминалось и мотто „Эмек Хабака“, какъ принадлежавшее ученому португальскому еврейскому врачу Кардозіо, причемъ была сдѣлана ссылка на книгу Wichmann’a: „Die Poesie der Sinnsprüche und Devisen“ (Dusseldorf, J. Voss. 1882). Я тотчасъ выписалъ себѣ эту книгу, и дѣйствительно, въ самомъ концѣ ея, на стр. 312—313, я прочелъ слѣдующія строки:
«Возвратимся на землю и закончимъ единственнымъ на еврейскомъ языкѣ мотто ученаго португальскаго еврейскаго врача В. Cardosio:
Теперь ясно, что продиктованное намъ мотто было заимствовано изъ этой книги; всѣ подробности тутъ на лицо, особенно доказательно ошибочное имя В. Cardosio, которое было сообщено и намъ вмѣсто правильнаго F. Cardoso, какъ значится въ словарѣ. Поэтому весьма естественно и просто заключить, что это мотто было кѣмъ-нибудь изъ насъ прочитано въ этой книгѣ и затѣмъ на сеансѣ воспроизведено какимъ-бы то ни было дѣйствіемъ сомнамбулическаго сознанія.
Довольно трудно доказать, что кто-нибудь чего-нибудь не читалъ, даже когда никто не можетъ найти источника цитируемой фразы; еще труднѣе сдѣлать это теперь, когда источникъ цитата отысканъ. Тѣмъ не менѣе и утверждать противное не такъ легко, какъ оно кажется съ перваго взгляда. Нашъ сеансъ происходилъ, какъ было сказано, 10 (22) февраля 1882 года; книга издана, какъ на ней значится, въ 1882 году; предположимъ однако, что она вышла еще въ концѣ 1881 года, и появилась въ Петербургѣ вмѣстѣ съ другими новинками къ Рождеству. Слѣдовательно, если книга эта попалась кому-нибудь изъ насъ на глаза, то это могло быть только въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, предшествовавшихъ сеансу. А наружный видъ книги бросается въ глаза: красивый тисненный переплетъ съ золотымъ обрѣзомъ, каждая страница въ рамкѣ и весь текстъ испещренъ короткими цитатами, отдѣльно, другимъ шрифтомъ напечатанными. Заглянувъ однажды въ книгу, трудно совсѣмъ о ней забыть въ теченіе двухъ мѣсяцевъ — забыть до такой степени, что никто изъ насъ не вспомнилъ даже, что видѣлъ какую-то книгу, содержавшую различныя мотто, и не подумалъ поискать тамъ столь заинтриговавшее насъ изрѣченіе! Я самъ, будучи нѣсколько библіоманомъ, даже и не подозрѣвалъ тогда существованія подобныхъ сборниковъ девизовъ. Получивъ книгу, моимъ первымъ дѣломъ было показать ее моимъ двумъ медіумамъ; они заявили, что никогда ея не видали; проф. Бутлеровъ, присутствовавшій на этомъ сеансѣ, не преминулъ бы, разумѣется, упомянуть объ этомъ источникѣ, еслибъ за послѣдніе два мѣсяца видѣлъ что-нибудь подобное. Но, какъ сейчасъ узнаемъ изъ послѣдующаго, присутствіе г. Бутлерова и не имѣло значенія для даннаго случая. Только нѣсколько лѣтъ спустя, прочитавъ гдѣ-то объявленіе о книгѣ: „Büchmann, Geflügelte Worte. Der Citatenschatz dos Deutschen Volkes, 1882“, я тотчасъ ее выписалъ, чтобы поискать въ ней латинскія, греческія, итальянскія цитаты, полученныя на нашихъ сеансахъ. Но я въ ней ничего не нашелъ. Случилось такъ, что о книгѣ Вихмана я какъ разъ до этого времени не слыхалъ.
Но книга на лицо. Слѣдовательно, надо предположить, что кто-нибудь изъ насъ ее видѣлъ, машинально открылъ на страницѣ 312-13 и затѣмъ немедленно и совершенно позабылъ о ней; по машинальный взглядъ не поясняетъ дѣла: слова эмек хабакка не изъ тѣхъ, которыя невольно запоминаешь; они ничего не говорятъ сознанію, надо ихъ прочитать и перечитать, чтобы запомнить, а затѣмъ прочитать и значеніе ихъ, и еще на другой страницѣ объ ихъ историческомъ происхожденіи съ весьма опредѣленными подробностями. Тутъ мимолетнаго взгляда недостаточно, — требуется сознательное чтеніе; итакъ, новое затрудненіе для гипотезы безсознательнаго воспроизведенія.
Но вотъ что еще курьезнѣе. Получивъ книгу, я, весьма естественно, пожелалъ посмотрѣть, нѣтъ ли въ ней еще какихъ „изрѣченій“ изъ числа сообщенныхъ на нашихъ сеансахъ. Такъ какъ въ книгѣ указателя нѣтъ, я перелисталъ ее страницу за страницей; мой трудъ не пропалъ даромъ; къ крайнему удивленію, на страницѣ 62 я нашелъ еще два мотто, которыя, — я тотчасъ это вспомнилъ, — были намъ продиктованы нашимъ таинственнымъ собесѣдникомъ. Прежде всего приведу здѣсь эти мѣста, какъ они находятся въ книжкѣ:
«Позднѣе изъ имени этого папы (Григорій ХШ) былъ составленъ соотвѣтствующій девизъ: Драконъ съ леммою
«Основанная во Флоренціи въ 1584 году съ цѣлью очищенія итальянскаго языка academia della Crusca, намекая на слово „Crusca“ (мука), взяла для своего девиза сито со слѣдующимъ мотто:
А вотъ что я нахожу въ своихъ запискахъ. На сеансѣ 3 марта 1882 года, на которомъ нашъ собесѣдникъ проявился опять, я воспользовался этимъ случаемъ, чтобы спросить его, какой былъ разумный поводъ для подобнаго еврейскаго цитата? Онъ отвѣтилъ:
— Есть самый непосредственный. Я нарочно спросилъ о пожарѣ[1]), думалъ, къ чему вамъ это? Но видѣлъ, что вы на этомъ выводите что-то, вотъ я и подумалъ: какъ плачевна жизнь ваша, какими средствами ничтожной убѣдительности вы владѣете; вмѣстѣ хотѣлъ поразить тѣмъ же.
И когда мы толковали о значеніи послѣднихъ словъ, онъ продолжалъ:
— Тутъ у насъ видно, что у васъ сокрыто. Il ріu bel fior ne coglie.
— Къ чему эта итальянская рѣчь?
— Тончайшее переживаетъ.
— Это дополненіе, что ли, къ итальянскому?
— Вы должны довольствоваться вашей тѣлесной темницей; мы лучшій цвѣтъ.
— Хорошо, перейдемъ теперь къ философіи.
Тутъ русскими буквами было продиктовано:
— Грегореи.
— Это по каковски?
— По-гречески.
— Что же это значитъ?
— Это совѣтъ вамъ всѣмъ, ибо не вѣдаете ни дня, ни часа, а надо приготовляться.
— Таково значеніе слова грегореи?
— Да, custodite.
Послѣ того мы перешли къ философскимъ вопросамъ, о которыхъ здѣсь говорить не мѣсто. Ни моя свояченица, ни мой пасынокъ (мои медіумы) не знаютъ по-итальянски; фраза была указана по французскому алфавиту, безъ малѣйшей ошибки; она значитъ: „срываетъ самый лучшій цвѣтъ“. Греческое слово было неизвѣстно моему пасынку, который учился греческому языку въ гимназіи; въ словарѣ греческихъ конкорданцій я нашелъ только нѣсколько разъ „грегореите“, переданное въ латинскихъ переводахъ словомъ „vigilate“.
На слѣдующемъ сеансѣ 10 марта проявился опятъ тотъ же собесѣдникъ и я спросилъ его:
— Скажите мнѣ грамматическую форму греческаго слова на послѣднемъ сеансѣ?
— Второе лицо повелительнаго, единственнаго числа.
— А латинскаго слова?
— Множественнаго.
— Зачѣмъ эта разница?
— Не все ли равно?
— Удивляюсь, ибо въ Новомъ Завѣтѣ всѣ повелительныя этого глагола во множественномъ?
— На одномъ гербѣ читалъ.
— Вы по-гречески знаете хорошо?
— Плохо.
— Однакожъ вы даете грамматическій анализъ?
— Развѣ это хорошо? можно хуже знать!
— А по-латыни знаете хорошо?
— Да.
— А по-итальянски?
— Нѣтъ.
— Откуда цитата?
— Кажется, Тассо.
— А по-еврейски знаете?
— Нѣтъ.
— Однако цитируете?
— Мало ли что помнится, а по-еврейски все-таки не знаю.
Позднѣе мой пасынокъ подтвердилъ мнѣ, что это было дѣйствительно второе лицо единственнаго числа повелительнаго наклоненія и слова грегореин значитъ бодрствовать, слѣдовательно продиктованное слово значитъ бодрствуй.
Теперь еще болѣе очевидно, что источникомъ этихъ трехъ мотто послужила книга Вихмана. Невозможно избѣгнуть этого заключенія. Но съ другой стороны становится еще труднѣе предположить, чтобы кто-нибудь изъ насъ трехъ (проф. Бутлеровъ не присутствовалъ на этихъ послѣднихъ сеансахъ, изъ чего ясно, что и еврейскій цитатъ на первомъ не можетъ быть приписанъ его присутствію) имѣлъ въ рукахъ книгу Вихмана, прочелъ бы машинально эти три мотто, а потомъ, спустя нѣсколько недѣль, а можетъ быть и дней, воспроизвелъ бы ихъ на сеансахъ, вполнѣ забывъ, что видѣлъ эту книгу. Это не то, что одно слово, одна строчка на языкѣ извѣстномъ, которыя внезапно и безсознательно отпечатались бы въ нашемъ мозгѵ. Три мотто на трехъ различныхъ страницахъ, на трехъ различныхъ языкахъ, неизвѣстныхъ обоимъ медіумамъ, съ соотвѣтствующими переводами ихъ смысла, не удерживаются машинально и моментально въ такой степени, чтобъ не оставить въ нормальномъ сознаніи ни малѣйшаго слѣда, даже и на такой короткій срокъ, какъ нѣсколько недѣль. Подобное объясненіе сводится къ тому, что безсознательная память могла продѣлать такую штуку въ то время, какъ сознательная не сохранила даже смутнаго воспоминанія о существованіи книги, съ содержаніемъ которой безсознательная память такъ хороню познакомилась. Я говорю „познакомилась“, ибо нельзя разумно допустить, что книга была раскрыта только на трехъ страницахъ и что взоръ упалъ лишь на эти три мотто. Такая вещь совершенно невозможна.
Но это еще не единственное затрудненіе. Что тутъ нѣчто болѣе, чѣмъ безсознательное впечатлѣніе, это явствуетъ изъ слѣдующихъ соображеніи. Первое данное имя было Сардовій, послѣ чего сеансъ былъ прерванъ для чаю и справокъ; какъ только сеансъ возобновился, сложилось имя В. Cardosio, точь въ точь какъ у Вихмана, а нѣсколько минутъ спустя Кардовій, потомъ Кардозій, и наконецъ опять настоящее — В. Cardosio. Спрашивается, какимъ камертономъ руководствовалась безсознательная память, чтобы выбирать между варіантами имени? И далѣе: слово грегореи не переведено „бодрствую“, какъ у Вихмана, что неправильно по грамматикѣ, но словомъ „custodite“, что имѣетъ другое значеніе и грамматическую форму болѣе правильную. Когда я настаивалъ на происхожденіи слова грегореи, нашъ невѣдомый собесѣдникъ не сказалъ, что это девизъ папы Григорія XIII, но отвѣтилъ парафразисомъ: „я прочелъ это на гербѣ“, что одно и то же по смыслу. Слѣдовательно, нельзя видѣть во всемъ этомъ безсознательнаго воспроизведенія безсознательныхъ впечатлѣній.
Другое соображеніе. Зачѣмъ вмѣсто уклончиваго отвѣта: „я прочелъ на гербѣ“, не сказать по крайней мѣрѣ: „я прочелъ въ книгѣ девизовъ?“ Зачѣмъ, на мой вопросъ о происхожденіи итальянскаго цитата, указать на Тассо, а не настоящій источникъ? И зачѣмъ, когда я добивался узнать происхожденіе еврейскаго изрѣченія, отвѣтить, что это дѣло памяти, а не назвать прямо нѣмецкую книгу? Есть полное основаніе для предположенія, что личность — или безсознательная память медіума, или иной любой факторъ — диктовавшій намъ эти мотто, очень хорошо зналъ источникъ, изъ котораго онъ почерпалъ ихъ, но что ради мистификаціи, или чтобъ „насъ удивить“, не хотѣлъ открыть этого.
Итакъ, тайна состоитъ въ томъ: какимъ способомъ мозгъ медіумовъ находился въ сообщеніи съ содержаніемъ книги? Чтобъ это произошло путемъ естественнымъ — непосредственнымъ чтеніемъ — я этого допустить не могу. Я имѣю полное основаніе предположить путь оккультный. Мнѣ кажется, что этотъ случай всего болѣе подходитъ къ случаямъ чтенія въ закрытыхъ книгахъ, упомянутыхъ мною выше. Припадокъ сомнамбулизма могъ бы объяснить этотъ фактъ, еслибъ книга находилась въ домѣ и еслибъ припадокъ сомнамбулизма былъ на лицо; но не было ни того, ни другого. Чтеніе это или передача мыслей? Можетъ быть. Но у кого и черезъ кого — вотъ въ чемъ вопросъ, и онъ останется, я опасаюсь, безъ отвѣта. Съ моей точки зрѣнія загадка не разгадана и случай остается столь же поучительнымъ, сколь и таинственнымъ. Абсолютныя доказательства всегда трудны. Теперь, когда книга на лицо, легко настаивать на предпочтитѳльствѣ разгадокъ самыхъ простыхъ; но мы — участники сеанса — остаемся при полномъ и глубокомъ убѣжденіи, что источникъ познаванія находился внѣ нашего тогдашняго умственнаго содержанія.
Могу упомянуть здѣсь еще о такомъ случаѣ, бывшемъ на тѣхъ же нашихъ сеансахъ. Невидимымъ собесѣдникомъ нашимъ на этотъ разъ былъ знатокъ латинскаго и греческаго языковъ. Послѣ разныхъ сообщеній на латинскомъ языкѣ, я попросилъ его сказать намъ что-нибудь по-гречески; онъ потребовалъ греческую азбуку, и пасынокъ мой, учившійся по-гречески въ гимназіи, сталъ ее говорить; такимъ путемъ сложилась слѣдующая фраза.
Я въ греческомъ не свѣдущъ вовсе, свояченица моя и подавно, пасынокъ же мой при помощи своихъ знаній не могъ объяснить этого изрѣченія. Понять первыя два слова „сомата антропонъ“, было не трудно, это значитъ: „тѣла людей“. Третье и четвертое слово: „дикайа ейси“ — означали въ общеупотребительномъ смыслѣ: „справедливы суть“. Но какой же смыслъ въ томъ, что „тѣла людей суть справедливы“. Вотъ въ этой то тонкости вся загадка. Пасынокъ мой справлялся въ томъ словарѣ, по которому учился въ гимназіи, и другого значенія для слова тамъ не нашелъ, а другихъ греческихъ словарей онъ никогда въ рукахъ не имѣлъ. Я обращался ко многимъ знатокамъ греческаго языка и они не могли понять смысла этой фразы, покуда справки въ обширныхъ греческихъ словаряхъ не разъяснили, въ чемъ дѣло. Это оказалось спеціальнымъ выраженіемъ, принадлежащимъ Ипократу. Откуда же наши мозги почерпнули его? Загадку я напечаталъ въ „Ps. St.“ 1884 года, стр. 5, а разгадку въ нѣмецкомъ изданіи этого отвѣта, стр. 494, куда и отсылаю интересующихся.
Примечания[править]
- ↑ Это относится къ одной изъ мистификацій на нашихъ сеансахъ.