Теперь, когда фактъ индивидуальнаго посмертнаго существованія человѣческаго духа установленъ, вопросъ о его самоличности, съ точки зрѣнія субъективной, пріобрѣтаетъ права, въ которыхъ до сихъ поръ ему было отказано. Точка зрѣнія объективная неумолима; ея требованія совершенно иныя; съ этой точки зрѣнія утверждается во имя логики, что абсолютное, математически несомнѣнное доказательство невозможно. Точка зрѣнія субъективная совсѣмъ другая; ея требованія далеко не такъ строги; то, что было недостаточно для логики, оказывается достаточнымъ для вердикта по чувству, по внутреннему убѣжденію, которое основывается на совокупности данныхъ, неуловимыхъ для сужденія объективнаго, но неотразимой силы для убѣжденія субъективнаго. То, что для меня совершенно убѣдительно и доказательно — ничто для другого. Напримѣръ, что касается лично меня самого, то у меня не было ни одного случая доказательства самоличности, который я могъ бы представить; но на одномъ сеансѣ, совершенно обыкновенномъ, даже съ лицами хорошо мнѣ знакомыми, сложилось имя моей покойной сестры, — она сказала мнѣ всего четыре слова самыхъ простыхъ; но въ этихъ четырехъ словахъ, въ томъ, какъ они были сказаны — заключалась вся драма моей интимной жизни, и я имѣю глубокое убѣжденіе, что никакая безсознательная игра сознаній присутствующихъ на сеансѣ лицъ не смогла-бы формулировать эти простыя четыре слова. Есть тысячи подобныхъ доказательныхъ случаевъ, полученныхъ обыкновеннымъ путемъ, письмомъ или словомъ въ присутствіи лицъ, знавшихъ отшедшаго; для этихъ лицъ всѣ хитроумныя гипотезы, помимо спиритической, пустыя увертки; я прошелъ эти случаи молчаніемъ, ибо цѣль была представить объективныя неспоримыя доказательства, полученныя въ отсутствіи лицъ, знавшихъ отшедшаго, — чтобъ угодить требованіямъ неумолимой, придирчивой критики. Но такого рода доказательства очень трудны, очень рѣдки и поподаются только случайно; требовать ихъ во что бы ни стало, есть насиліе; ибо они противны и смыслу, и сущности дѣла: очевидно, что главная цѣль отшедшаго — заявить, удостовѣрить свое существованіе тому, кто его знаетъ, — тому, для котораго одного фактъ этотъ дорогъ.
Необходимо и здѣсь упомянуть, что, подобно тому какъ въ анимизмѣ реальность его фактовъ подтверждается также и фактами самопроизвольными, помимо всякаго экспериментированія — такъ точно реальность бытія индивидуальныхъ существъ неземныхъ, сверхчувственныхъ, установленная на основаніи фактовъ спиритическихъ, также подтверждается и фактами самопроизвольными, помимо всякаго экспериментированія. — фактами, существовавшими во всѣ времена, но которые, вслѣдствіе невозможности подвергнуть ихъ экспериментированію, были отнесены къ области предразсудковъ. Я говорю о явленіяхъ лицъ умершихъ — во снѣ или на яву. Аналогія этихъ фактовъ съ фактами анимизма и спиритизма совершенно очевидна. Въ случаяхъ «телепатическихъ» бываетъ часто трудно опредѣлить моментъ, когда случай анимическій переходитъ въ спиритическій: проявляется ли тутъ энергія умирающаго или умершаго? Лондонское Общество Психическихъ Изслѣдованій, спеціально занявшееся явленіями прижизненныхъ призраковъ, допускаетъ, что призраки, являющіеся даже двѣнадцать часовъ послѣ смерти, могутъ быть еще отнесены къ числу прижизненныхъ («Прижизненные призраки», т. I. стр. LXIV, 511. Далѣе этого срока «доказательства недостаточны». Вотъ мнѣніе трудолюбивыхъ авторовъ этого краеугольнаго въ области психизма сочиненія: но они далеки отъ того, чтобъ отрицать возможность факта. «Смерть — говорятъ они — можетъ быть разсматриваема, насколько намъ представляется, не какъ прекращеніе, но какъ освобожденіе энергіи» (тамъ же, стр. 231); слѣдовательно телепатическое дѣйствіе можетъ одинаково быть приписываемо и причинѣ внѣземной: «такъ какъ наша телепатическая теорія чисто психическая, безъ всякой примѣси чего-либо физическаго, то она совершенно приложима и къ состояніямъ внѣ-тѣлеснаго бытія» (тамъ же, стр. 512). Ихъ требованія для допущенія причины внѣ-земной гораздо менѣе строги, чѣмъ наши. Они говорятъ: «Совершенно спеціальныя черты должны быть на лицо, чтобъ допустить даже предположеніе о какой либо дѣйствующей причинѣ, находящейся внѣ духа самого перципіента: напримѣръ, еслибъ одну и ту же галлюцинацію имѣло нѣсколько лицъ, каждое отдѣльно и въ разное время, или еслибъ призракъ сообщилъ свѣдѣніе, о которомъ перципіентъ никогда ничего не зналъ и которое потомъ оказалось бы вѣрнымъ; это послѣднее условіе, вѣроятію, единственное, могущее доказать внѣшнюю разумную причину». И мы съ удовольствіемъ констатируомъ слѣдующее за этими словами признаніе: Есть на лицо нѣсколько доказательствъ обоихъ этихъ типовъ, такого, свойства, которое налагаетъ на насъ обязанность оставить этотъ вопросъ открытымъ для дальнѣйшаго изслѣдованія. Для сужденія о настоящемъ положеніи вопроса смотри статью г-жи Сиджвикъ: О доказательствахъ, собранныхъ Обществомъ Психическихъ Изслѣдованіи по вопросу о посмертныхъ призракахъ, въ части VIII «Proceedings» (тамъ же, стр. 512). Поэтому можно утверждать, что придетъ время, когда факты этого рода будутъ, наконецъ, собираемы и изучаемы, не подвергаясь презрительному остракизму науки и общественнаго мнѣнія.
Теперь, когда мы знакомы съ явленіями анимизма и спиритизма, вопросъ о появленіи призраковъ представляется въ видѣ совершенно иномъ. Наши настоящія понятія о силѣ и матеріи должны будутъ подвергнуться радикальному измѣненію. Въ явленіи матеріализаціи мы имѣемъ, такъ сказать, демонстрированіе творчества воочію, наглядный опытъ «экспериментальной метафизики», какъ выразился Шопенгауеръ; намъ доказано фактами, что матерія есть только выраженіе силы — превращеніе воли въ бытіе, или, другими словами, что матерія есть только объективація, представленіе воли (смотри мою статью «Медіумизмъ и философія» въ Русскомъ Вѣстникѣ» 1876 года), Мы можемъ допустить, что появленіе призрака есть ничто иное, какъ явленіе психическое — «вѣщая галлюцинація», вызванная внушеніемъ, исходящимъ изъ центра сознанія внѣ-земнаго; и мы можемъ точно также допустить, что этотъ призракъ способенъ произвести и физическое дѣйствіе, будучи, въ такомъ случаѣ, матеріальной объективаціей воли, принадлежащей тому же центру сознанія. То и другое возможно, смотря по даннымъ условіямъ.
Не безполезнымъ будетъ напомнить здѣсь, въ концѣ моего труда, сказанное мною уже въ началѣ главы I по поводу трансцендентальныхъ фотографій; а именно, что человѣческія фигуры, принимаемыя за изображенія «духовъ», представляющіяся либо внутреннему зрѣнію медіума, либо являющіяся путемъ трансцендентальной фотографіи, или путемъ матеріализаціи, вовсе не дѣйствительно присущіе имъ образы въ принадлежащей имъ сферѣ бытія, а только образы временные, созданные усиліемъ памяти и воли для спеціальной цѣли признанія личности въ здѣшней сферѣ. Именно слово «духъ» является источникомъ недоразумѣній, когда дѣло касается спиритизма. Мы привыкли ассоціировать слова «духъ», «душа» съ нашими обычными понятіями о человѣческомъ существѣ, и мы переносимъ тѣ же самыя представленія въ область трансцендентальную. Между тѣмъ; на самомъ дѣлѣ, мы вовсе не знаемъ, что такое «духъ» — какъ тотъ, который, по нашему предположенію, одушевляетъ человѣческое тѣло, такъ и тотъ, который, по тому же предположенію, переживаетъ его. Эти смутныя понятія наши о «духѣ» пораждаются еще и другимъ источникомъ недоразумѣній, а именно нашими понятіями о времени и пространствѣ, коими мы невольно обусловливаемъ наше представленіе о «духѣ». Мы, правда, допускаемъ по логикѣ, что «духъ» долженъ находиться внѣ времени и пространства, а вмѣстѣ съ тѣмъ мы придаемъ ему образъ, тѣлесность — что необходимо должно быть обусловлено временемъ и пространствомъ. Противорѣчіе очевидное. Критическая философія пользуется именно этимъ противорѣчіемъ, чтобъ смѣяться надъ ученіемъ о «духахъ» и ихъ проявленіяхъ. Она отрицаетъ индивидуальное посмертное бытіе, основываясь именно на той аксіомѣ, что время и пространство суть только формы познаванія, обусловливаемыя человѣческимъ организмомъ; съ исчезновеніемъ этого организма исчезаютъ и эти формы познаванія, а слѣдовательно исчезаетъ и индивидуальность, находящаяся въ зависимости отъ понятій времени и пространства. Но если вещь въ себѣ существуетъ (какъ-то допускаетъ эта самая философія) не въ единствѣ, а во множественности, то мы можемъ предположить, что человѣческій духъ, какъ нѣчто индивидуальное, есть также одна изъ этихъ вещей въ себѣ, и слѣдовательно ея отношенія къ другимъ вещамъ въ себѣ также образуютъ формы познаванія ей одной свойственныя и ничего общаго съ нашими не имѣющія. Монада, какъ центръ силы и сознанія, на дальнѣйшей ступени развитія, — индивидуальная сущность, одаренная разумомъ и волею — вотъ единственное опредѣленіе, которое мы могли бы попытаться дать понятію о «духѣ». Проявляясь снова въ земной сферѣ, онъ необходимо долженъ облекаться въ форму человѣческую, земную. Такимъ образомъ появленіе призрака, видимаго или осязаемаго, было бы ничѣмъ инымъ, какъ временною объективаціею человѣческой трансцендентной индивидуальности, облекающейся въ ту или другую форму личности въ мірѣ феноменальномъ.