Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава IX/ДО
| ← Часть I, глава VIII | Анна Каренина — Часть I, глава IX | Часть I, глава X → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 39—46. |
Въ 4 часа, чувствуя свое бьющееся сердце, Левинъ слѣзъ съ извозчика у Зоологическаго сада и пошелъ дорожкой къ горамъ и катку, навѣрное зная, что найдетъ ее тамъ, потому что видѣлъ карету Щербацкихъ у подъѣзда.
Былъ ясный, морозный день. У подъѣзда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народъ, блестя на яркомъ солнцѣ шляпами, кишѣлъ у входа и по расчищеннымъ дорожкамъ между русскими домиками съ рѣзными князьками; старыя, кудрявыя березы сада, обвисшія всѣми вѣтвями отъ снѣга, казалось, были разубраны въ новыя, торжественныя ризы.
Онъ шелъ по дорожкѣ къ катку и говорилъ себѣ: „Надо не волноваться, надо успокоиться. О чемъ ты? Чего ты? Молчи, глупое“ , обращался онъ къ своему сердцу. И чѣмъ больше онъ старался себя успокоить, тѣмъ все хуже захватывало ему дыханіе. Знакомый встрѣтился и окликнулъ его, но Левинъ даже не узналъ, кто это былъ. Онъ подошелъ къ горамъ, на которыхъ гремѣли цѣпи спускаемыхъ и поднимаемыхъ салазокъ, грохотали катившіяся салазки и звучали веселые голоса. Онъ прошелъ еще нѣсколько шаговъ, и передъ нимъ открылся катокъ, и тотчасъ же среди всѣхъ катавшихся онъ узналъ ее.
Онъ узналъ, что она тутъ, по радости и страху, охватившимъ его сердце. Она стояла, разговаривая съ дамой, на противоположномъ концѣ катка. Ничего, казалось, не было особеннаго ни въ ея одеждѣ, ни въ ея позѣ; но для Левина такъ же легко было узнать ее въ этой толпѣ, какъ розанъ въ крапивѣ. Все освѣщалось ею. Она была улыбка, озарявшая все вокругъ. „Неужели я могу сойти туда на ледъ, подойти къ ней?“ подумалъ онъ. Мѣсто, гдѣ она была, показалось ему недоступною святыней, и была минута, что онъ чуть не ушелъ: такъ страшно ему стало. Ему нужно было сдѣлать усиліе надъ собой и разсудить, что около нея ходятъ всякаго рода люди, что и самъ онъ могъ придти туда кататься на конькахъ. Онъ сошелъ внизъ, избѣгая подолгу смотрѣть на нее, какъ на солнце, но онъ видѣлъ ее, какъ солнце, и не глядя.
На льду собирались въ этотъ день недѣли и въ эту пору дня люди одного кружка, всѣ знакомые между собой. Были тутъ и мастера кататься, щеголявшіе искусствомъ, и учившіеся за креслами, съ робкими и неловкими движеніями, и мальчики, и старые люди, катавшіеся для гигіеническихъ цѣлей; всѣ казались Левину избранными счастливцами, потому что они были тутъ, вблизи отъ нея. Всѣ катавшіеся, казалось, совершенно равнодушно обгоняли, догоняли ее, даже говорили съ ней и совершенно независимо отъ нея веселились, пользуясь отличнымъ льдомъ и хорошею погодой.
Николай Щербацкій, двоюродный братъ Кити, въ коротенькой жакеткѣ и узкихъ панталонахъ, сидѣлъ съ коньками на ногахъ на скамейкѣ и, увидавъ Левина, закричалъ ему:
— А, первый русскій конькобѣжецъ! Давно ли? Отличный ледъ, надѣвайте же коньки.
— У меня и коньковъ нѣтъ, — отвѣчалъ Левинъ, удивляясь этой смѣлости и развязности въ ея присутствіи и ни на секунду не теряя ее изъ вида, хотя и не глядѣлъ на нее. Онъ чувствовалъ, что солнце приближалось къ нему. Она была на углу и, тупо поставивъ узкія ножки въ высокихъ ботинкахъ, видимо робѣя, катилась къ нему. Отчаянно махавшій руками и пригибавшійся къ землѣ мальчикъ въ русскомъ платьѣ обгонялъ ее. Она катилась не совсѣмъ твердо; вынувъ руки изъ маленькой муфты, висѣвшей на снуркѣ, она держала ихъ наготовѣ и, глядя на Левина, котораго она узнала, улыбалась ему и своему страху. Когда поворотъ кончился, она дала себѣ толчокъ упругою ножкой и подкатилась прямо къ Щербацкому и, ухватившись за него рукой, улыбаясь кивнула Левину. Она была прекраснѣе, чѣмъ онъ воображалъ ее.
Когда онъ думалъ о ней, онъ могъ себѣ живо представить ее всю, въ особенности прелесть этой, съ выраженіемъ дѣтской ясности и доброты, небольшой бѣлокурой головки, такъ свободно поставленной на статныхъ дѣвичьихъ плечахъ. Дѣтскость выраженія ея лица въ соединеніи съ тонкою красотой стана составляли ея особенную прелесть, которую онъ хорошо понималъ; но что всегда, какъ неожиданность, поражало въ ней, это было выраженіе ея глазъ, кроткихъ, спокойныхъ и правдивыхъ, и въ особенности ея улыбка, всегда переносившая Левина въ волшебный міръ, гдѣ онъ чувствовалъ себя умиленнымъ и смягченнымъ, какимъ онъ могъ запомнить себя въ рѣдкіе дни своего ранняго дѣтства.
— Давно ли вы здѣсь? — сказала она, подавая ему руку. — Благодарствуйте, — прибавила она, когда онъ поднялъ платокъ, выпавшій изъ ея муфты.
— Я? я недавно, вчера… нынче то-есть… пріѣхалъ, — отвѣчалъ Левинъ, не вдругъ отъ волненія понявъ ея вопросъ. — Я хотѣлъ къ вамъ ѣхать, — сказалъ онъ и тотчасъ же, вспомнивъ, съ какимъ намѣреніемъ онъ искалъ ее, смутился и покраснѣлъ. — Я не зналъ, что вы катаетесь на конькахъ, и прекрасно катаетесь.
Она внимательно посмотрѣла на него, какъ бы желая понять причину его смущенія.
— Вашу похвалу надо цѣнить. Здѣсь сохранились преданія, что вы лучшій конькобѣжецъ, — сказала она, стряхивая маленькою ручкой въ черной перчаткѣ иглы инея, упавшія на муфту.
— Да, я когда-то со страстью катался: мнѣ хотѣлось дойти до совершенства.
— Вы все, кажется, дѣлаете со страстью, — сказала она, улыбаясь. — Мнѣ такъ хочется посмотрѣть, какъ вы катаетесь. Надѣвайте же коньки и давайте кататься вмѣстѣ.
„Кататься вмѣстѣ! Неужели это возможно?“ думалъ Левинъ, глядя на нее.
— Сейчасъ надѣну, — сказалъ онъ.
И онъ пошелъ надѣвать коньки.
— Давно не бывали у насъ, сударь, — говорилъ катальщикъ, поддерживая ногу и навинчивая каблукъ. — Послѣ васъ никого изъ господъ мастеровъ нѣту. Хорошо ли такъ будетъ? — говорилъ онъ, натягивая ремень.
— Хорошо, хорошо, поскорѣе пожалуйста, — отвѣчалъ Левинъ, съ трудомъ удерживая улыбку счастія, выступавшую невольно на его лицѣ. „Да, — думалъ онъ, — вотъ это жизнь, вотъ это счастіе! Вмѣстѣ, сказала она, давайте кататься вмѣстѣ. Сказать ей теперь? Но вѣдь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастливъ, счастливъ хоть надеждой… А тогда?.. Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!“
Левинъ сталъ на ноги, снялъ пальто и, разбѣжавшись по шершавому у домика льду, выбѣжалъ на гладкій ледъ и покатился безъ усилія, какъ будто одною своею волей убыстряя, укорачивая и направляя бѣгъ. Онъ приблизился къ ней съ робостью, но опять ея улыбка успокоила его.
Она подала ему руку, и они пошли рядомъ, прибавляя хода, и чѣмъ быстрѣе, тѣмъ крѣпче она сжимала его руку.
— Съ вами я бы скорѣе выучилась, я почему-то увѣрена въ васъ, — сказала она ему.
— И я увѣренъ въ себѣ, когда вы опираетесь на меня, — сказалъ онъ, но тотчасъ же испугался того, что сказалъ, и покраснѣлъ. И дѣйствительно, какъ только онъ произнесъ эти слова, вдругъ, какъ солнце зашло за тучи, лицо ея утратило всю свою ласковость, и Левинъ узналъ знакомую игру ея лица, означавшую усиліе мысли: на гладкомъ лбу ея вспухла морщинка.
— У васъ нѣтъ ничего непріятнаго? Впрочемъ, я не имѣю права спрашивать, — быстро проговорилъ онъ.
— Отчего же?.. нѣтъ, у меня ничего нѣтъ непріятнаго, — отвѣчала она холодно и тотчасъ же прибавила: — Вы не видѣли m-lle Linon?
— Нѣтъ еще.
— Подите къ ней, она такъ васъ любитъ.
„Что это? Я огорчилъ ее. Господи, помоги мнѣ!“ подумалъ Левинъ и побѣжалъ къ старой француженкѣ съ сѣдыми букольками, сидѣвшей на скамейкѣ. Улыбаясь и выставляя свои фальшивые зубы, она встрѣтила его какъ стараго друга.
— Да, вотъ растемъ, — сказала она ему, указывая глазами на Кити, — и старѣемъ. Tiny bear уже сталъ большой! — продолжала француженка смѣясь и напомнила ему его шутку о трехъ барышняхъ, которыхъ онъ называлъ тремя медвѣдями, изъ англійской сказки. — Помните, вы бывало такъ говорили?
Онъ рѣшительно не помнилъ этого, но она уже лѣтъ десять смѣялась этой шуткѣ и любила ее.
— Ну, идите, идите кататься. А хорошо стала кататься наша Кити, не правда ли?
Когда Левинъ подбѣжалъ къ Кити, лицо ея уже было не строго, глаза смотрѣли также правдиво и ласково, но Левину показалось, что въ ласковости ея былъ особенный, умышленно-спокойный тонъ. И ему стало грустно. Поговоривъ о своей старой гувернанткѣ, о ея странностяхъ, она спросила его о его жизни.
— Неужели вамъ не скучно зимою въ деревнѣ? — сказала она.
— Нѣтъ, не скучно, я очень занятъ, — сказалъ онъ, чувствуя, что она подчиняетъ его своему спокойному тону, изъ котораго онъ не въ силахъ будетъ выйти, такъ же какъ это было въ началѣ зимы.
— Вы надолго пріѣхали? — спросила его Кити.
— Я не знаю, — отвѣчалъ онъ, не думая о томъ, что говоритъ. Мысль о томъ, что если онъ поддастся этому ея тону спокойной дружбы, то онъ опять уѣдетъ, ничего не рѣшивъ, пришла ему, и онъ рѣшился возмутиться.
— Какъ не знаете?
— Не знаю. Это отъ васъ зависитъ, — сказалъ онъ и тотчасъ же ужаснулся своимъ словамъ.
Не слыхала ли она его словъ, или не хотѣла слышать, но она какъ бы споткнулась, два раза стукнувъ ножкой, и поспѣшно покатилась прочь отъ него. Она подкатилась къ m-lle Linon, что-то сказала ей и направилась къ домику, гдѣ дамы снимали коньки.
„Боже мой, что я сдѣлалъ! Господи Боже мой! помоги мнѣ, научи меня!“ говорилъ Левинъ, молясь и вмѣстѣ съ тѣмъ чувствуя потребность сильнаго движенія, разбѣгаясь и выписывая внѣшніе и внутренніе круги.
Въ это время одинъ изъ молодыхъ людей, лучшій изъ новыхъ конькобѣжцевъ, съ папироской во рту, въ конькахъ, вышелъ изъ кофейной и, разбѣжавшись, пустился на конькахъ внизъ по ступенямъ, громыхая и подпрыгивая. Онъ влетѣлъ внизъ и, не измѣнивъ даже свободнаго положенія рукъ, покатился по льду.
— Ахъ, это новая штука! — сказалъ Левинъ и тотчасъ же побѣжалъ наверхъ, чтобы сдѣлать эту новую штуку.
— Не убейтесь, надо привычку! — крикнулъ ему Николай Щербацкій.
Левинъ вошелъ на приступки, разбѣжался сверху сколько могъ и пустился внизъ, удерживая въ непривычномъ движеніи равновѣсіе руками. На послѣдней ступени онъ зацѣпился, но, чуть дотронувшись до льда рукой, сдѣлалъ сильное движеніе, справился и смѣясь покатился дальше.
„Славный, милый, — подумала Кити въ это время, выходя изъ домика съ m-lle Linon и глядя на него съ улыбкою тихой ласки, какъ на любимаго брата. — И неужели я виновата, неужели я сдѣлала что-нибудь дурное? Они говорятъ: кокетство. Я знаю, что я люблю не его; но мнѣ все-таки весело съ нимъ, и онъ такой славный. Только зачѣмъ онъ это сказалъ?..“ думала она.
Увидавъ уходившую Кити и мать, встрѣчавшую ее на ступенькахъ, Левинъ, раскраснѣвшійся послѣ быстраго движенія, остановился и задумался. Онъ снялъ коньки и догналъ у выхода сада мать съ дочерью.
— Очень рада васъ видѣть, — сказала княгиня. — Четверги, какъ всегда, мы принимаемъ.
— Стало быть нынче?
— Очень рады будемъ видѣть васъ, — сухо сказала княгиня.
Сухость эта огорчила Кити, и она не могла удержаться отъ желанія загладить холодность матери. Она повернула голову и съ улыбкой проговорила:
— До свиданія.
Въ это время Степанъ Аркадьевичъ, со шляпой на боку, блестя лицомъ и глазами, веселымъ побѣдителемъ входилъ въ садъ. Но, подойдя къ тещѣ, онъ съ грустнымъ, виноватымъ лицомъ отвѣчалъ на ея вопросы о здоровьѣ Долли. Поговоривъ тихо и уныло съ тещей, онъ выпрямилъ грудь и взялъ подъ руку Левина.
— Ну что жъ, ѣдемъ? — спросилъ онъ. — Я все о тебѣ думалъ, и я очень, очень радъ, что ты пріѣхалъ, — сказалъ онъ, съ значительнымъ видомъ глядя ему въ глаза.
— Ѣдемъ, ѣдемъ, — отвѣчалъ счастливый Левинъ, не перестававшій слышать звукъ голоса, сказавшій: до свиданія, и видѣть улыбку, съ которою это было сказано.
— Въ „Англію“ или въ „Эрмитажъ“?
— Мнѣ все равно.
— Ну, въ „Англію“, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, выбравъ „Англію“ потому, что онъ въ „Англіи“ былъ болѣе долженъ, чѣмъ въ „Эрмитажѣ“. Онъ потому считалъ нехорошимъ избѣгать этой гостиницы. — У тебя есть извозчикъ? Ну и прекрасно, а то я отпустилъ карету.
Всю дорогу пріятели молчали. Левинъ думалъ о томъ, что означала эта перемѣна выраженія на лицѣ Кити, и то увѣрялъ себя, что есть надежда, то приходилъ въ отчаяніе и ясно видѣлъ, что его надежда безумна, а между тѣмъ чувствовалъ себя совсѣмъ другимъ человѣкомъ, не похожимъ на того, какимъ онъ былъ до ея улыбки и словъ: до свиданія.
Степанъ Аркадьевичъ дорогой сочинялъ меню обѣда.
— Ты вѣдь любишь тюрбо? — сказалъ онъ Левину, подъѣзжая.
— Что? — переспросилъ Левинъ. — Тюрбо? Да, я ужасно люблю тюрбо.