Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава XX/ДО
| ← Часть III, глава XIX | Анна Каренина — Часть III, глава XX | Часть III, глава XXI → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 390—393. |
Жизнь Вронскаго тѣмъ была особенно счастлива, что у него былъ сводъ правилъ, несомнѣнно опредѣляющихъ все, что должно и не должно дѣлать. Сводъ этихъ правилъ обнималъ очень малый кругъ условій, но зато правила были несомнѣнны, и Вронскій, никогда не выходя изъ этого круга, никогда ни на минуту не колебался въ исполненіи того, что́ должно. Правила эти несомнѣнно опредѣляли: что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно; что лгать не надо мужчинамъ, но женщинамъ можно; что обманывать нельзя никого, но мужа можно; что нельзя прощать оскорбленій и можно оскорблять и т. д. Всѣ эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомнѣнны, и, исполняя ихъ, Вронскій чувствовалъ, что онъ спокоенъ и можетъ высоко носить голову. Только въ самое послѣднее время, по поводу своихъ отношеній къ Аннѣ, Вронскій начиналъ чувствовать, что сводъ его правилъ не вполнѣ опредѣлялъ всѣ условія, и въ будущемъ представлялись трудности и сомнѣнія, въ которыхъ Вронскій уже не находилъ руководящей нити.
Теперешнее отношеніе его къ Аннѣ и къ ея мужу было для него просто и ясно. Оно было ясно и точно опредѣлено въ сводѣ правилъ, которыми онъ руководствовался.
Она была порядочная женщина, подарившая ему свою любовь, и онъ любилъ ее, и потому она была для него женщина, достойная такого же и еще бо́льшаго уваженія, чѣмъ законная жена. Онъ далъ бы отрубить себѣ руку, прежде чѣмъ позволить себѣ словомъ, намекомъ не только оскорбить ее, но не выказать ей того уваженія, на какое только можетъ разсчитывать женщина.
Отношенія къ обществу тоже были ясны. Всѣ могли знать, подозрѣвать это, но никто не долженъ былъ смѣть говорить. Въ противномъ случаѣ онъ готовъ былъ заставить говорившихъ молчать и уважать несуществующую честь женщины, которую онъ любилъ.
Отношенія къ мужу были яснѣе всего. Съ той минуты, какъ Анна полюбила Вронскаго, онъ считалъ одно свое право на нее неотъемлемымъ. Мужъ былъ только излишнее и мѣшающее лицо. Безъ сомнѣнія, онъ былъ въ жалкомъ положеніи, но что же было дѣлать? Одно, на что имѣлъ право мужъ, это было то, чтобы потребовать удовлетворенія съ оружіемъ въ рукахъ, и на это Вронскій былъ готовъ съ первой минуты.
Но въ послѣднее время являлись новыя, внутреннія отношенія между нимъ и ею, пугавшія Вронскаго своею неопредѣленностью. Вчера только она объяснила ему, что она беременна. И онъ почувствовалъ, что это извѣстіе и то, чего она ждала отъ него, требовало чего-то такого, что не опредѣлено вполнѣ кодексомъ тѣхъ правилъ, которыми онъ руководствовался въ жизни. И дѣйствительно, онъ былъ взятъ врасплохъ, и въ первую минуту, когда она объявила о своемъ положеніи, сердце это подсказало ему требованіе оставить мужа. Онъ сказалъ это, но теперь, обдумывая, онъ видѣлъ ясно, что лучше было бы обойтись безъ этого, и вмѣстѣ съ тѣмъ, говоря это себѣ, боялся, не дурно ли это.
„Если я сказалъ оставить мужа, то это значитъ соединиться со мной: готовъ ли я на это? Какъ я увезу ее теперь, когда у меня нѣтъ денегъ? Положимъ, это я могъ бы устроить… Но какъ я увезу ее, когда я на службѣ? Если я сказалъ это, то надо быть готовымъ на это, то-есть имѣть деньги и выйти въ отставку“.
И онъ задумался. Вопросъ о томъ, выйти или не выйти въ отставку, привелъ его къ другому, тайному, ему одному извѣстному, едва ли не главному, хотя и затаенному интересу всей его жизни.
Честолюбіе было старинная мечта его дѣтства и юности, — мечта, въ которой онъ и себѣ не признавался, но которая была такъ сильна, что и теперь эта страсть боролась съ его любовью. Первые шаги его въ свѣтѣ и на службѣ были удачны, но два года тому назадъ онъ сдѣлалъ грубую ошибку: онъ, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался отъ предложеннаго ему положенія, надѣясь, что отказъ этотъ придастъ ему бо́льшую цѣну; но оказалось, что онъ былъ слишкомъ смѣлъ, и его оставили; и, волей-неволей сдѣлавъ себѣ положеніе человѣка независимаго, онъ носилъ его, весьма тонко и умно держа себя, такъ, какъ будто онъ ни на кого не сердился, не считалъ себя никѣмъ обиженнымъ и желаетъ только того, чтобы его оставили въ покоѣ, потому что ему весело. Въ сущности же ему еще съ прошлаго года, когда онъ уѣхалъ въ Москву, перестало быть весело. Онъ чувствовалъ, что это независимое положеніе человѣка, который все бы могъ, но ничего не хочетъ, уже начинаетъ сглаживаться, что многіе начинаютъ думать, что онъ ничего бы и не могъ, кромѣ того, какъ быть честнымъ и добрымъ малымъ. Надѣлавшая столько шума и обратившая общее вниманіе связь его съ Карениной, придавъ ему новый блескъ, успокоила на время точившаго его червя честолюбія, но недѣлю тому назадъ этотъ червь проснулся съ новою силой. Его товарищъ съ дѣтства, одного круга, одного общества и товарищъ по корпусу, Серпуховской, одного съ нимъ выпуска, съ которымъ онъ соперничалъ и въ классѣ, и въ гимнастикѣ, и въ шалостяхъ, и въ мечтахъ честолюбія, на-дняхъ вернулся изъ Средней Азіи, получивъ тамъ два чина и отличіе, рѣдко даваемое столь молодымъ генераламъ.
Какъ только онъ пріѣхалъ въ Петербургъ, заговорили о немъ, какъ о вновь поднимающейся звѣздѣ первой величины. Ровесникъ Вронскому и однокашникъ, онъ былъ генералъ и ожидалъ назначенія, которое могло имѣть вліяніе на ходъ государственныхъ дѣлъ, а Вронскій былъ хоть и независимый, и блестящій, и любимый прелестною женщиной человѣкъ, но былъ только ротмистромъ, которому предоставляли быть независимымъ сколько ему угодно. „Разумѣется, я не завидую и не могу завидовать Серпуховскому; но его возвышеніе показываетъ мнѣ, что сто́итъ выждать время, и карьера человѣка, какъ я, можетъ быть сдѣлана очень скоро. Три года тому назадъ онъ былъ въ томъ же положеніи, какъ и я. Выйдя въ отставку, я сожгу свои корабли. Оставаясь на службѣ, я ничего не теряю. Она сама сказала, что не хочетъ измѣнять своего положенія. А я съ ея любовью не могу завидовать Серпуховскому“. И, закручивая медленнымъ движеніемъ усы, онъ всталъ отъ стола и прошелся по комнатѣ. Глаза его блестѣли особенно ярко, и онъ чувствовалъ то твердое, спокойное и радостное состояніе духа, которое находило на него всегда послѣ уясненія своего положенія. Все было, какъ и послѣ прежнихъ счетовъ, чисто и ясно. Онъ побрился, одѣлся, взялъ холодную ванну и вышелъ.