Биография Мицкевича (Полевой)/ДО

Біографія Мицкевича
авторъ Петръ Николаевичъ Полевой

Дата созданія: 30 декабря 1881 года, Санктъ-Петербургъ. Источникъ: Мицкевичъ А. Сочиненія А. Мицкевича. — СПб.: Типографія М. О. Вольфа, 1882. — Т. I.

Въ польской литературѣ, несмотря на большое изобиліе біографическаго матеріала, касающагося личности и характера Мицкевича, описывающаго подробно различныя эпохи его жизни — до сихъ поръ все же нѣтъ ни одной полной и серьезной біографіи великаго поэта. Чрезвычайно любопытенъ и поучителенъ, между прочимъ, и тотъ фактъ, что менѣе Мицкевича замѣчательные современные ему поэты уже удостоены учеными изслѣдователями біографическихъ трудовъ, которые могутъ быть названы классическими; а между тѣмъ, по отношенію къ біографіи Мицкевича не сдѣлано до сихъ поръ даже систематическаго свода фактовъ (въ родѣ трудовъ Анненкова и Бартенева для біографіи Пушкина) — свода, который бы давалъ возможность разобраться въ разнородномъ біографическомъ матеріалѣ и указалъ бы путеводную нить къ наиболѣе правильной и безпристрастной оцѣнкѣ поэта. А между тѣмъ современники Мицкевича, близкіе и дорогіе ему люди, свято хранящіе въ памяти преданія о его частной жизни и поэтической дѣятельности, одинъ за другимъ сходятъ въ могилу, унося съ собою память о быломъ. Даже семья Мицкевича, принятая подъ покровительство польской эмиграціей, бездѣйствуетъ; издаваемое Владиславомъ Мицкевичемъ вообще очень слабо и недостаточно освѣщено критикой… Чѣмъ объяснить такое странное явленіе, такое равнодушіе къ памяти великаго поэта? Неужели тѣмъ, что интересъ къ изученію его произведеній слабѣетъ въ средѣ польской интеллигенціи?.. Или, можетъ быть, тѣмъ, что, въ настоящее время, идеалы ея слишкомъ далеки отъ идеаловъ Мицкевича, и насущные вопросы дѣйствительности не даютъ ей возможности вполнѣ безпристрастно отнестись къ той жизни, которая окружала великаго поэта, особенно въ послѣдній періодъ его жизни.

Если наше предположеніе хоть сколько-нибудь справедливо по отношенію къ польской интеллигенціи, то, конечно, каждому должно быть понятно, что безпристрастная оцѣнка различныхъ сторонъ поэтической и общественной дѣятельности Мицкевича еще не скоро наступить для насъ русскихъ, и многія стороны біографіи Мицкевича останутся для насъ навсегда темными и не вполнѣ понятными. Вотъ почему мы не считаемъ возможнымъ помѣщеніе полной и подробной біографіи Мицкевича во главѣ печатаемаго нами полнаго собранія сочиненій поэта, и удовольствуемся самымъ краткимъ перечнемъ важнѣйшихъ біографическихъ фактовъ, ради уясненія внутренней и внѣшней связи между поэтическими произведеніями Мицкевича.

Адамъ Мицкевичъ родился въ селѣ Заосвѣ (близъ Новогрудка, Минской губерніи), въ самый Рождественскій сочельникъ, 24 декабря 1798 года; онъ происходилъ изъ стараго литовскаго рода, давно уже захудалаго и обѣднѣвшаго. Отецъ Мицкевича, Николай, былъ мелкимъ безпомѣстнымъ шляхтичемъ, владѣлъ въ Новогрудкѣ только небольшимъ домикомъ и вынужденъ былъ содержать свою многочисленную семью адвокатствомъ. На десятомъ году Адамъ отданъ былъ въ училище къ доминиканамъ, въ Новогрудкѣ. Отсюда, въ 1815 году, Адамъ Мицкевичъ, учившійся очень хорошо, направленъ былъ въ виленскій университетъ, среди профессоровъ котораго одинъ изъ родственниковъ Мицкевича былъ деканомъ факультета. Здѣсь Адаму удалось попасть на казенную стипендію, и четыре года своего пребыванія въ виленскомъ университетѣ онъ всегда считалъ лучшими годами своей жизни. Виленскій университетъ былъ въ то время на верху своей славы, и между профессорами было много людей весьма почтенныхъ и замѣчательныхъ. Одни были представителями строгаго, въ то время уже отживавшаго свой вѣкъ классицизма, другіе проводниками болѣе новаго, болѣе реальнаго, романтическаго направленія. Мицкевичъ съ особенною любовью изучалъ здѣсь старыхъ польскихъ поэтовъ, занимался древними литературами и знакомился съ новыми въ то время взглядами Лелевеля на всеобщую исторію. Первые поэтическіе опыты Мицкевича сильно отзывались классицизмомъ и дидактикой, и только совершенно случайное обстоятельство заставило поэта перейти къ другому, болѣе благодарному роду. Сынъ профессора русской словесности (Чернявскаго), маленькій мальчикъ, любимецъ Мицкевича, прочиталъ ему однажды заученную наизусть «Людмилу» Жуковскаго… Мицкевичъ пришелъ въ восторгъ отъ баллады и самъ обратился къ этому роду произведеній. Первою балладою его была «Лилія», а за нею послѣдовали и другія, заимствованныя изъ народныхъ литовскихъ преданій. Особенно изобильно сталъ бить ключъ поэтическаго вдохновенія тогда, когда Мицкевичъ, окончивъ университетъ, покинулъ Вильно и получилъ въ Ковнѣ мѣсто учителя латинскаго языка. Связи его съ Вильной и виленскими друзьями не порывались; онъ чувствовалъ, что творитъ новое и прекрасное; они сознавали, что между ними явился великій поэтъ.

Въ этотъ богатый поэтическимъ вдохновеніемъ періодъ пребыванія въ Ковнѣ (1820—1823), когда написаны были между прочими, и «Ода къ молодости», и «Гражина» — Мицкевичу пришлось пережить такую сильную страсть, которая чуть-чуть не свела его въ могилу и оставила глубокій слѣдъ на послѣдующемъ періодѣ его жизни. Героинею романа, вскружившею голову Мицкевичу, была Марія Верещакъ, дочь богатаго помѣщика Новогрудскаго уѣзда, владѣвшаго поэтическою усадьбою на берегу озера Свитези, впослѣдствіи прославленнаго поэтомъ. Эта Марія, подъ именемъ Мариллы, явилась во многихъ произведеніяхъ Мицкевича. Даже и 7—8 лѣтъ спустя, при переѣздѣ черезъ Альпы въ 1829 году, Мицкевичъ еще обращался къ своему идеалу съ сокрушеніемъ и тоскою:

«И такъ, я не могу разстаться съ тобою, никогда, никогда!
Ты и моремъ плывешь за мною, и по сушѣ идешь,
На горныхъ ледникахъ чудятся мнѣ твои блестящіе слѣды,
И голосъ твой слышу среди шума альпійскихъ водопадовъ».

Отголоскомъ этой страстной любви явились нѣкоторыя, наиболѣе фантастическія части его поэмы «Дзяды или Поминки», впервые напечатанныя уже въ 1823 году.

Чрезвычайно любопытно то, что первыя произведенія Мицкевича закончившіяся «Гражиной» (изд. 1822—23 гг.), были также неблагопріятно, также враждебно встрѣчены критикой со стороны классиковъ, какъ «Русланъ и Людмила» Пушкина. Но отзывы критики не запугали Мицкевича; онъ пошелъ далѣе своею дорогою.

Въ 1823 году виленскій университетскій кружокъ подвергся нѣкоторымъ преслѣдованіямъ. Кружки филаретовъ и филоматовъ, въ которые такъ тѣсно сплотилась виленская университетская молодежь, также пострадали. Дѣло кончилось безъ суда, однако же многіе изъ числа молодежи были сосланы. Мицкевичъ и его закадычный другъ, Францъ Малевскій, получили также предложеніе отправиться на службу во внутреннія губерніи, и избрали своимъ мѣстопребываніемъ Одессу. Тамъ Мицкевичъ надѣялся получить мѣсто при Ришельевскомъ Лицеѣ.

Мѣста Мицкевичъ не получилъ, но воспользовался своимъ пребываніемъ на югѣ Россіи въ самомъ лучшемъ смыслѣ слова. Здѣсь онъ посетилъ, осенью 1825 года, южный берегъ Крыма, сопровождая графа Генриха Ржевусскаго, превосходно знавшаго «старую Польшу». Впечатлѣніе, произведенное Крымомъ, было до такой степени сильно, что Мицкевичъ увлекся Востокомъ, сталъ даже въ подлинникахъ изучать восточныхъ поэтовъ и написалъ тотъ рядъ «Крымскихъ Сонетовъ», которые такъ много разъ были пересажены на русскую почву нашими поэтами.

Съ юга Россіи Мицкевичъ попалъ въ Москву, въ самый разгаръ споровъ между классиками и романтиками, и здѣсь, въ Москвѣ, написалъ (въ 1827 году) свою поэму «Валленродъ», окончательно опредѣлившую его значеніе, какъ поэта романтическаго, сильнаго и духомъ, и словомъ.

Въ Москвѣ Мицкевичъ былъ восторженно принятъ не только польскимъ, но и русскимъ обществомъ, которое его на рукахъ носило. Его всѣ баловали; всѣ наперерывъ старались ему угодить и заискивали въ его расположеніи. Сближаясь съ нашими молодыми литературными кружками, Мицкевичъ не могъ не сойтись и съ кружкомъ «Московскаго Телеграфа», такъ какъ онъ былъ друженъ съ княземъ П. А. Вяземскимъ, а черезъ него познакомился и съ редакторомъ «Московскаго Телеграфа» Н. А. Полевымъ. Братъ и сотрудникъ Н. А. Полевого, Ксенофонтъ Полевой, оставилъ намъ весьма любопытное описаніе личности и характера Мицкевича за это время. Считаемъ неизлишнимъ указать на это описаніе тѣмъ болѣе, что оно вообще мало извѣстно.^[1]

По поводу созданія Мицкевичемъ «Валленрода» одинъ изъ біографовъ поэта замѣчаетъ между прочимъ: «Никогда „Валленродъ“ не былъ, по понятіямъ автора, политическою программою; онъ даже и не предлагалъ его, какъ идеалъ, но онъ облюбовалъ созданное имъ лицо, носился долго съ идеями Валленрода, а въ этихъ идеяхъ есть доля яду, опасная, вредоносная, вселяющая полное недовѣріе съ одной стороны и дающая возможность съ другой, — всякимъ ренегатамъ прикрываться, корчить изъ себя валленродствующихъ». Любопытно, для характеристики эпохи, то, что ни русское общество, въ періодъ появленія «Валленрода», ни польская интеллигенція — не проникали въ самую суть поэмы, не видали идеи, положенной въ ея основу, и не предвидѣли, какъ страшны будутъ сѣмена, посѣянныя поэтическимъ творчествомъ Мицкевича!

Въ концѣ 1827 года Мицкевичу разрѣшено было пріѣхать въ С.-Петербургъ, а потомъ и совсѣмъ въ немъ поселиться. Московскіе пріятели, провожая Мицкевича, поднесли ему на прощанье серебряный кубокъ, съ вырѣзанными на немъ стихами И. Кирѣевскаго.^[2]

Въ С.-Петербургѣ Мицкевичъ постоянно вращался въ лучшемъ обществѣ столицы. Особенно важно, въ біографическомъ смысле, его сближеніе съ домомъ знаменитой, европейской піанистки Маріи Шимановской, на дочери которой онъ впослѣдствіи женился. Обласканный Жуковскимъ, Мицкевичъ, здѣсь же, въ Петербургѣ, ближе сошелся съ Пушкинымъ, съ которымъ первое знакомство свелъ гораздо ранѣе (еще въ Одессѣ). До какой степени силенъ былъ въ это время поэтическій даръ Мицкевича, можно судить потому, что способность къ импровизаціи стихами, которою всегда отличался Мицкевичъ, въ это время проявлялась изумительными фактами: въ сочельникъ Рождества 1827 года, на предложенный Н. Малиновскимъ сюжетъ онъ импровизировалъ, въ два часа, стихами, цѣлую историческую драму: «Самуилъ 3боровскій».^[3]

Въ 1829 г. сбылась любимая мечта поэта, давно задумавшаго совершить артистическое путешествіе въ классическую страну искусства, — Италію. «При помощи вліятельныхъ друзей и покровителей, Мицкевичу удалось, хотя не безъ труда, получить заграничный паспортъ, съ которымъ онъ и отплылъ 13 мая 1829 г. изъ Кронштадта, давъ слово виленскому пріятелю, чистокровному романтику, А. Э. Одынцу, съѣхаться съ нимъ въ Дрезденѣ». Одынецъ (извѣстный польскій поэтъ) благоговѣлъ передъ Мицкевичемъ и записывалъ изо-дня въ день всѣ похожденія, всѣ бесѣды свои съ знаменитымъ поэтомъ въ теченіе двухъ-лѣтняго ихъ путешествія (1829—1830). Должно предполагать, что средства къ странствованіямъ Мицкевича доставлены были также его покровителями и друзьями.

Съѣхавшись съ Одынцомъ въ Дрезденѣ, Мицкевичъ отправился въ Веймаръ на поклоненіе великому германскому поэту — старцу Гёте, къ которому онъ имѣлъ рекомендательныя письма. Оказалось, что Гёте, глубоко и многосторонне-образованный, зорко слѣдившій за всѣми новыми явленіями въ области поэзіи, уже знакомъ былъ съ произведеніями Мицкевича (между прочимъ и съ его «Конрадомъ Валленродомъ») по нѣмецкимъ переводамъ. Любезно принятые старцемъ-поэтомъ, оба пріятеля провели въ его обществе двѣ недѣли; но, кажется, впечатлѣнія, вынесенныя ими, далеко несоотвѣтствовали ихъ пламеннымъ ожиданіямъ.^[4]

Изъ Веймара странники направились по Рейну, спустились въ Италію черезъ Сплюгенъ, были въ Миланѣ, Флоренціи, Венеціи, и когда пріѣхали въ Римъ, то увидѣли себя въ кругу старыхъ знакомыхъ, среди которыхъ имъ приходилось жить въ Литвѣ и въ Россіи. Тутъ были и польскіе магнаты, и знаменитые европейскіе художники, и русскіе аристократы, и ученые… Среди этого въ высшей степени пріятнаго общества, жизнь Мицкевича и Одынца потекла незамѣтно, день за днемъ. Рауты, литературные вечера, прогулки по римскимъ развалинамъ въ обществѣ археологовъ и глубокихъ знатоковъ искусства — все увлекало молодыхъ поэтовъ и заставило ихъ забывать о дѣйствительности. Здѣсь же пришлось пережить Мицкевичу и еще одинъ романъ, длившійся почти два года. Дочь графа Анквича-Скорбека, Генріетта-Эва, напомнила поэту первую мечту его юности, и онъ влюбился въ нее не на шутку. Эва отвѣчала Адаму полною взаимностью чувства; но гордость графа поставила непреодолимую преграду между влюбленными: о браке съ бѣднымъ литовскимъ шляхтичемъ графъ не хотѣлъ и слышать. Видя это, Мицкевичъ не рѣшался настаивать, не дѣлалъ предложенія и находилъ, что съ его стороны всякій рѣшительный шагъ могъ бы уронить его достоинство. Какъ разъ въ это время разразилось осенью 1830 года извѣстное повстанье въ Царствѣ Польскомъ, столь сильно измѣнившее положеніе Польши… Отчасти подъ вліяніемъ грозныхъ историческихъ событій, происходившихъ на родинѣ, отчасти подъ вліяніемъ того чувства, которое не находило себѣ исхода, — Мицкевичъ сталъ въ Римѣ впервые отставать отъ того философскаго вольнодумства, которое было моднымъ направленіемъ между виленскою молодежью 1820-хъ годовъ, и вдаваться въ противоположную крайность — въ религіозный мистицизмъ, который и привелъ его въ послѣдствіи на край гибели.

Этотъ поворотъ былъ роковымъ для Мицкевича во многихъ отношеніяхъ. Вѣроятно подъ вліяніемъ его, и, во всякомъ случаѣ, безъ малѣйшей причины со стороны предмета своей страсти, Мицкевичъ вдругъ рѣшился покинуть тотъ кружокъ, среди котораго такъ незамѣтно провелъ два года — и внезапно уѣхалъ изъ Рима (19 апрѣля 1831 года), даже не простившись съ Анквичами, которыхъ ему уже никогда болѣе не пришлось видѣть въ послѣдствіи. Друзья поэта утверждаютъ, что этотъ отъѣздъ произошелъ именно въ то время, когда его менѣе всего можно было ожидать, потому что графъ былъ уже почти согласенъ на бракъ своей дочери съ Мицкевичемъ и только ожидалъ того, чтобы гордый юноша «хорошенько попросилъ» у него руки дочки.

Повидимому, Мицкевичъ, не чувствовавшій въ себѣ ни способностей воина, ни способностей государственнаго человека, все же проникся желаніемъ участвовать въ движеніи и раздѣлить жребій съ тѣми, которые, съ оружіемъ въ рукахъ, погибали въ это время подъ Варшавой. Но, въ то время, какъ Мицкевичъ ѣхалъ на родину, повстанье было подавлено, Варшава сдана Паскевичу, и Мицкевичу пришлось уже раздѣлить только «страданія польской эмиграціи»…

Скитаясь по Европѣ, Мицкевичъ жилъ нѣкоторое время въ Дрезденѣ, и здѣсь читалъ и писалъ очень много, какъ бы очнувшись отъ того чада блаженства, который былъ на него навѣянъ изящными и художественными впечатлѣніями его жизни въ Римѣ, среди избраннаго кружка друзей и аристократовъ. Взявшись, по совѣту Одынца, за переводъ Байронова «Гяура», онъ вдругъ оставилъ его въ сторонѣ и, поддавшись возникшей въ немъ идеѣ національности, подъ вліяніемъ разсказовъ, слышанныхъ отъ очевидцевъ, написалъ нѣсколько превосходныхъ вещей, проникнутыхъ глубокимъ патріотизмомъ. Между ними первое мѣсто принадлежишь извѣстному поэтическому разсказу о взятіи редута Ордона. Здѣсь же, въ Дрезденѣ, подъ вліяніемъ очень смутныхъ и смѣшанныхъ настроеній, написана 3-ья часть «Дзядовъ», въ которой, не щадя красокъ, Мицкевичъ набрасываетъ очень яркую картину того состоянія, въ которомъ очутилось польское общество послѣ повстанія.

Но здравый поэтическій смыслъ, истинное пониманіе національности и то чувство мѣры, которое постоянно составляло отличительную черту всѣхъ произведеній Мицкевича въ лучшую пору его дѣятельности — еще разъ взяли верхъ надъ отвлеченною, фантастическою стихіею, охватившею Мицкевича послѣ 1831 года. Онъ вдругъ вырывается (послѣ 3-ей части «Дзядовъ») изъ объятій байронизма и бросается въ совершенно противоположную сторону. Изъ-за этихъ воспоминаній и впечатлѣній, еще ярче выступавшихъ на скудной и скучной чужбинѣ, въ душѣ поэта возникло цѣльное и прекрасное произведеніе, которое, безспорно, должно было обезсмертить имя Мицкевича. Это произведете — «шляхетскій эпосъ въ 12 пѣсняхъ» — извѣстная поэма «Панъ Тадеушъ». Написанная спокойно, задуманная широко и связанная съ тою многознаменательною эпохою Наполеонова нашествія на Россію, отъ которой поляки ожидали «возрожденія старой Польши», — «Панъ Тадеушъ» уподобляется новѣйшими польскими критиками безсмертнымъ эпопеямъ Гомера, и въ этомъ случае ихъ нельзя упрекнуть въ слишкомъ большомъ преувеличеніи.

Поэма писалась среди самыхъ неблагопріятныхъ условій внешнихъ, среди большой нужды матеріальной, отчасти у изголовья умиравшаго въ чахоткѣ друга, но писалась горячо, выливалась цѣлымъ, непрерываемымъ потокомъ поэтическаго вдохновенія, высоко-настроеннаго любовью къ далекой родинѣ. Казалось, что вдохновеніе спѣшило воспользоваться удобнымъ временемъ, спѣшило излиться въ тѣ немногія, и увы, очень краткія минуты просвѣтлѣнія, которыя еще оставались въ распоряженіи великаго поэта! Мицкевичъ жилъ (при началѣ поэмы) въ Дрезденѣ, а потомъ, въ 1832 году, въ Парижѣ, гдѣ между прочимъ былъ серьезно озабоченъ хлопотами о продаже авторскаго права на изданіе всѣхъ своихъ сочиненій за пенсію въ 1000 злотыхъ (150 р. сер.), которую бы онъ могъ получать пожизненно.^[5]

Первое извѣстіе о поэмѣ встречается въ письмѣ Мицкевича отъ 8 декабря 1832 г.: «пишу сельскую поэму въ родѣ Германа и Доротеи, и накропалъ уже съ тысячу стиховъ»… Онъ писалъ «Тадеуша», бросалъ его, и опять къ нему возвращался, увлекаемый неудержимою силою воспоминаній о родномъ краѣ. Въ февралѣ 1834 г. онъ уже писалъ Одынцу: «Вчера кончилъ „Тадеуша“ — огромныя двѣнадцать пѣсенъ; много пустаго, но много и хорошаго»… «Лучшее, что тамъ есть — картины съ натуры нашего края и нашихъ домашнихъ обычаевъ»… И въ томъ же письмѣ мы видимъ по нѣкоторымъ, весьма прозрачнымъ намекамъ, что вдохновеніе поэта видимо изсякло, что ясное сознаніе его уже вновь начинали заволакивать туманные мистическіе образы, потому что къ своему упоминанію о «Тадеушѣ» онъ находитъ нужнымъ добавить: «Конечно, я уже никогда болѣе не обращу пера на пустяки. Можетъ быть я и „Тадеуша“ бросилъ бы, но онъ уже былъ близокъ къ концу. Кончилъ съ трудомъ, потому что духъ порывалъ меня въ другую сторону, къ продолженію „Дзядовъ“, изъ которыхъ я намеренъ сдѣлать единственное мое произведеніе, достойное чтенія». Поэту, видимо, и въ голову не приходило, чтобы «Панъ Тадеушъ» могъ пережить всѣ его произведенія!..

Несмотря на восторгъ самый неподдѣльный, самый искренній и общій, вызванный появленіемъ поэмы, Мицкевичъ относился и къ своему произведенію, и къ его успѣху совершенно безучастно… «Духъ увлекалъ его въ другую сторону» — и велъ прямо къ погибели…

Уже въ декабрѣ 1834 года онъ участвуетъ, въ Парижѣ, въ основаніи особаго польскаго религіознаго общества Соединенныхъ Братьевъ, и около того же времени пишетъ Одынцу: «Вижу, что я слишкомъ много жилъ и работалъ для міра сего, для пустыхъ похвалъ и мелкихъ цѣлей. Только то писаніе чего-нибудь стоить, посредствомъ котораго человѣкъ можетъ исправиться и научиться мудрости».

Около того же времени въ жизни поэта произошла важная перемѣна, вызванная, повидимому, также его новымъ, страннымъ настроеніемъ: Мицкевичъ женился на дочери піанистки Шимановской, въ домѣ которой онъ бывалъ такъ часто въ Петербургѣ. Невѣсту свою, Целину Шимановскую, Мицкевичъ зналъ только понаслышкѣ, черезъ друзей своих. Слыша похвалы Целинѣ, Мицкевичъ сказалъ друзьямъ, что онъ не прочь бы жениться на ней… Друзья выписали Целину въ Парижъ, и «устроили дѣло».^[6]

Заботы о нарождавшейся семьѣ и о хлѣбѣ насущномъ на время отрезвили Мицкевича, и заставили его подумать о дѣйствительности. Заботы о хлѣбѣ насущномъ вынуждали поэта даже помышлять о постановкѣ эффектной драмы («Барскіе конфедераты») на сценѣ театра «Porte-Saint-Martin»^[7], а затѣмъ въ 1832 году заставили его рѣшиться принять каѳедру латинской словесности въ Лозаннскомъ Университетѣ. Между тѣмъ его парижскіе друзья успѣли приготовить ему иное, болѣе подходящее положеніе. Въ 1840 году Мицкевичу была предложена каѳедра Славянскихъ литературъ, въ Collège de France^[8], съ очень приличнымъ содержаніемъ. Положеніе это, въ высшей степени почетное, должно было сильно польстить самолюбію поэта и, повидимому, способно было бы оживить угасавшія его творческія силы. Его друзья и почитатели его таланта вправѣ были ожидать отъ него очень многаго. И дѣйствительно, около этою времени его еще разъ (послѣдній) осѣнило давно небывалое поэтическое вдохновеніе: въ день Рождества 1840 года, когда друзья давали Мицкевичу обѣдъ, Мицкевичъ, вызванный на импровизацію Словацкимъ, отвѣчалъ ему съ давно-забытымъ жаромъ!.. Но трудъ профессорскій, кропотливый и постоянный, оказался не по душѣ Мицкевичу: онъ не могъ удержаться на высотѣ спокойнаго, безпристрастнаго отношенія къ предмету своего преподаванія и больше говорилъ своей публике о Польшѣ, чѣмъ о славянствѣ, съ которымъ онъ былъ вообще мало знакомъ, да въ сущности даже и не могъ быть знакомъ, потому что эпоха «Славянскаго Возрожденія» была тогда еще въ самомъ началѣ, и самое изученіе славянства еще только зачиналось на каѳедрахъ. Но болѣе всего сбивало съ пути Мицкевича его несчастное пристрастіе къ мистическому мышленію, которому, подъ вліяніемъ извѣстнаго мистика и теозофа Товянскаго, Мицкевичъ окончательно подпалъ уже въ 1841 году. Товянскій образовалъ въ католической церкви положительный расколъ; ересь, въ которую онъ увлекъ за собою массу послѣдователей, получила впослѣдствіи названіе товянизма. Не входя въ объясненіе ея сущности, замѣтимъ только, что оно во многомъ имѣла сходство съ современнымъ спиритизмомъ, и что вліяніе товянизма отразилось не только на частной жизни Мицкевича, но и на его лекціяхъ по славянскимъ литературамъ. Лекціи, мало-по-малу, подъ вліяніемъ восторженнаго мистицизма, перешли въ идеализацію всѣхъ, даже и весьма непривлекательныхъ, сторонъ древне-польской старины и ея историческаго быта; «племя славянское изображено, какъ нѣчто единое, въ которомъ дѣйствуютъ, развиваясь, двѣ діаметрально противуположныя и взаимно-исключающія себя идеи: русская и польская. Идеѣ польской предрекаема была побѣда при ополченіи противъ сѣвернаго колосса того европейскаго запада (т. е. собственно Франціи), который дѣйствуетъ въ Христово-наполеоновскомъ тонѣ и духѣ». Рядомъ съ этими странными идеями Мицкевичъ сталъ все громче и громче проповѣдывать противъ бездушія и холодности польской эмиграціи и даже на каѳедру перенесъ свои упреки противъ ея равнодушія къ общему дѣлу. Слѣдствіемъ такого страннаго отношенія Мицкевича къ полякамъ было то, что онъ долженъ былъ сначала сложить съ себя званіе предсѣдателя польскаго историко-литературнаго общества въ Парижѣ, а вскорѣ послѣ того потерялъ и каѳедру въ Collège de France^[8], вслѣдствіе своего крайне-небрежнаго отношенія къ профессорскимъ обязанностямъ. На послѣднихъ лекціяхъ своихъ онъ сталъ, подъ вліяніемъ своего тягостнаго душевнаго омраченія, обращаться къ публикѣ, спрашивая слушателей, «видѣли-ли они воплощенное откровеніе» и дѣлать воззваніе къ духу Наполеона для духовнаго общенія съ нимъ.

Послѣ этихъ, пережитыхъ Мицкевичемъ, невзгодъ и треволненій наступилъ временно опять нѣкоторый періодъ просвѣтленія нравственнаго. Около 1847 года онъ даже прекратилъ сношенія съ Товянскимъ и наконецъ высвободился изъ-подъ его удручающаго вліянія. Въ самомъ началѣ февральской революціи Мицкевичъ отправился въ Италію, съ цѣлью образованія польскаго легіона, и вернулся въ Парижъ полный надеждъ на возрождавшуюся власть потомковъ Бонапарта. Временно, въ теченіи года, Мицкевичъ здѣсь былъ редакторомъ газеты «Tribune des Peuples»^[9], закрытой въ 1849 году. Вскорѣ послѣ того онъ получилъ скромное мѣсто библіотекаря при арсенальной библіотекѣ въ Парижѣ, и, чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе увлекался бонапартизмомъ, въ развитіи котораго, при полномъ непониманіи Россіи и русскаго народа, поэтъ-мечтатель видѣлъ возможность возрожденія Польши. Доже кровавые ужасы декабрьскихъ дней 1852 года не отрезвили Мицкевича и не поколебали его вѣры въ Наполеона III, отъ котораго съ ужасомъ отвернулись и отступили всѣ друзья Мицкевича, и котораго такъ яростно осыпа́лъ проклятіями другой вдохновенный поэтъ-изгнанникъ изъ своего Джерсейскаго уединенія^[10]. Увлеченный бонапартизмомъ и мечтами о мнимой пользѣ родины, о которой менѣе всего способенъ былъ заботиться Наполеонъ III, Мицкевичъ, въ началѣ крымской кампаніи, решился на совершенно безумный шагъ. Вскорѣ послѣ смерти жены, онъ вдругъ покинулъ свою скромную должность библіотекаря и отправился въ Константинополь, съ порученіемъ отъ французскаго правительство — содѣйствовать образованію польскихъ легіоновъ въ Турціи! Лихорадка, захваченная въ Бургасѣ, быстро свела поэта въ могилу… Онъ умеръ 28 ноября 1855 года, въ Константинополѣ. Прахъ Мицкевича былъ перевезенъ въ Монморанси, близь Парижа.

Послѣ смерти поэта, польское общество, по особой подпискѣ, достигнувшей довольно крупной цифры, обезпечила семью Мицкевича и оградила авторскія права на изданіе его сочиненій отъ всякихъ попытокъ контрафакціи. Одинъ изъ его сыновей (старшій), Владиславъ, основалъ въ Парижѣ, около люксембургскаго дворца, польскую книжную торговлю, занимался и журналистикой, и отчасти пропагандой польскихъ идей среди французскаго общества. Имъ были изданы нѣкоторыя брошюры по польскому вопросу, напечатаны кое-какіе мемуары, и наконецъ начато въ концѣ 1860-хъ годовъ изданіе полнаго собранія сочиненій отца, далеко неоправдавшее общихъ ожиданій своимъ внутреннимъ содержаніемъ. Лучшимъ изданіемъ сочиненій поэта и до сихъ поръ все еще остается парижское изданіе сочиненій Мицкевича, подъ редакціею И. Клачко и Е. Япушкевича, напечатанное въ Парижѣ М. О. Вольфомъ (въ типографіи Мартинэ, въ 1860—61 гг.); къ этому изданію приложенъ и тотъ превосходно гравированный Дангеномъ и Дюпономъ портретъ Мицкевича, который мы прилагаемъ и къ настоящему изданію сочиненій его на русскомъ языкѣ.

Примѣчанія

1. Оно помѣщено въ «Запискахъ о жизни и сочиненіяхъ Н. А. Полевого», соч. Ксенофонта Полевого, Спб. 1855. Стр. 71—76.
2. Мнѣ удалось видѣть этотъ кубокъ, хранящійся донынѣ у Владислава Мицкевича. Никакихъ стиховъ на немъ не вырѣзано, и только внутри его вырѣзаны имена братьевъ Кирѣевскихъ, Баратынскаго, Н. Полевого, Шевырева и С. Соболевскаго.
3. Любопытно, при этомъ, однако же, что въ теченіи пятилѣтняго пребыванія въ Россіи былъ написанъ только «Фарисъ».
4. Академикъ П. Дубровскій, въ своей біографіи Мицкевича (Спб. 1859) сообщаетъ между прочимъ, будто Гёте подарилъ Мицкевичу золотое перо и сказалъ: «Вы теперь величайшій изъ живущихъ европейскихъ поэтовъ: Гёте ужъ сходитъ въ могилу». Не можетъ подлежать никакому сомнѣнію то, что этого никогда не было и быть не могло.
5. Къ этой отчаянной мѣрѣ отчасти побуждало его то, что его сочиненія подвергались контрафакціи въ Германіи.
6. Эта женитьба не принесла счастья Мицкевичу: жена его, въ сущности прекрасная и достойная женщина, была постоянно больна и до смерти своей (1855) сходила три раза съ ума.
7. фр.
8. фр. Collège de France — Коллежъ де Франсъ. Прим. ред.
9. фр.
10. Викторъ Гюго. Прим. ред.