Больной писатель (Полонский)/ДО
← Выжатые лимоны | Больной писатель | Кузнечикъ-музыкантъ → |
См. Стихотворенія 1886—1898. Источникъ: Я. П. Полонскій. Полное собраніе стихотвореній. — СПб.: Изданіе А. Ф. Маркса, 1896. — Т. 3. — С. 131—153. |
Вечеръ.
Охъ, этотъ докторъ! онъ невыносимъ,—
Не вѣритъ медицинѣ, — а рецепты
Строчить умѣетъ. Этакую дрянь
Я долженъ принимать!
Не вѣрилъ въ силу разума, — какой бы
Я былъ писатель?
Опять сегодня надо посылать…
Пошли.
У насъ осталось?..
Копѣекъ съ двадцать…
Сегодня за лѣкарствомъ ты, мой другъ,
Не посылай… не нужно. Завтра этотъ жидъ
Авось пришлетъ мнѣ денегъ…
Держи карманъ!
Чтобъ такъ работать! — онъ жалѣетъ мнѣ
Прибавить сотню, а мое перо
Ему даетъ десятки тысячъ… — вздоръ!
Я не могу такъ жить, — сама ты видишь,
Какъ я работаю!
Ты день и ночь, какъ каторжникъ, пера
Не выпускаешь. Что за жизнь! Да если-бъ
Ты столяромъ былъ, — больше-бъ заработалъ.
Иной сапожникъ выручаетъ больше.
Ну, нѣтъ, сапожникъ выручаетъ меньше.
Давно ли получилъ ты деньги, и
Всего осталось два рубля! Ну, что̀
Я стану съ ними дѣлать? Два рубля…
Тогда какъ на одни лѣкарства надо...
Ахъ! Если-бъ знала я, что̀ значитъ быть
Писателемъ, да ни за что-бъ на свѣтѣ
Я не пошла бы замужъ за тебя.
Какъ жаль, что мы не можемъ развѣнчаться!
Къ чему раскаянье, когда оно
Грѣха не выкупаетъ! Оба мы
Съ тобою согрѣшили, другъ мой, — я
Твоей любви повѣрилъ, ты — моей;
Пришла нужда — и тайно отравила
Святѣйшее изъ чувствъ.
Съ такою горечью! Досадно слушать!
Неужели тебя я не люблю?
Но развѣ весело мнѣ видѣть мужа,
Который цѣлый день, едва дыша,
Работаетъ напрасно…
И не напрасно, — молодежь читаетъ
Мои статьи.
Ты забываешь все и всѣхъ на свѣтѣ
И для тебя жены не существуетъ.
Ребенокъ плачетъ — ты не слышишь,
Сто разъ зовутъ обѣдать — ты не слышишь,
И лихорадочнымъ огнемъ горитъ
Твое лицо, когда на время ты
Свою проклятую работу покидаешь.
Неужели я не должна страдать!
Но, милая, за что̀ же?
Въ тѣ минуты,
Когда я глухъ и слѣпъ для всякихъ вздоровъ, —
Я счастливъ, потому что глухъ и слѣпъ,
(Глухъ — отъ того, что много слышу,
Слѣпъ — отъ того, что много вижу).
Я даже забиваю боль въ груди,
Когда мое перо здоровьемъ дышитъ
И возвышаетъ голосъ, сильный, смѣлый,
Ни передъ кѣмъ не умолкающій…
Ты этого не понимаешь — и
Поэтому любить меня не можешь.
О, Боже мой! Какой ты человѣкъ!
Да кто-жъ тебя и любить, какъ не я?
Кто обо всемъ хлопочетъ? Вотъ награда!
Самозабвеніе въ трудѣ — одна отрада
Въ моей постылой жизни, — благодать,
Которая меня поддерживаетъ, — сила,
Которая сгубила жизнь мою,
Но до конца не измѣнила.
Такъ буду мыслить я, стремиться и писать.
Кто на мое самозабвенье ропщетъ,
Тотъ лучшее, что есть въ моей душѣ,
Терзаетъ, мучитъ, душитъ, топчетъ…
Ну, какъ дѣла?
Твою отнесъ.
Прочелъ онъ, — рожу скорчилъ, — поворчалъ.
Я знаю, говоритъ, что деньги нужны…
Кому-жъ онѣ не нужны?! Хочетъ денегъ!
Да кто же ихъ не хочетъ? Я хочу-съ,
И вы хотите, и лакей мой хочетъ, —
И всѣ хотятъ.
Да я не вытерпѣлъ, сказалъ ему
Всю правду.
Тебя не хватить, чтобъ сказать ему
Всю правду.
Какъ будто я кого-нибудь боюсь!
Такъ что же ты ему сказалъ?
Послушайте, побойтесь Бога!
Чѣмъ выдумалъ пугать его… «побойтесь!»
Ну, что-жъ, онъ испугался. — А?.. «побойтесь!»
Ужъ лучше бы меня ты не смѣшилъ.
Ну, что же дальше?
Онъ дюжинный сотрудникъ? Вы другого
Такого, говорю, и съ фонаремъ
Не скоро обрѣтете. Вѣдь на васъ
Онъ точно волъ работаетъ. Ей-Богу!
Такъ какъ же вамъ его не обезпечить!
Съ другими, говорю я, поступайте,
Какъ Богъ пошлетъ вамъ на душу. Со мной
Вамъ также церемониться не нужно;
Я буду радъ и десяти рублямъ,
Я какъ-нибудь съ дѣлишками своими
Съумѣю справиться; а онъ вѣдь боленъ, —
Чуть дышитъ; у него жена, ребенокъ;
Квартира неудобная — сырая,
Дровъ ни полѣна.
Просилъ такія пѣть іереміады
И въ нищіе записывать меня!!..
Я развѣ попрошайка! развѣ я
Изъ милости, иль ради состраданья
Выпрашиваю деньги! И ему
Какое дѣло знать, какъ я живу
И есть ли у меня дрова, и есть ли свѣчи,
Въ подвалѣ я, или на чердакѣ?
Иль по паркету шаркаю ногами
Въ персидскихъ туфляхъ? — что̀ ему за дѣло!
Я не разжалобить хочу его, — хочу,
Чтобъ онъ платилъ мнѣ за мои труды, —
За кровные труды мои, — хочу,
Чтобъ жизнь моя не пропадала даромъ
Ни для другихъ, ни для меня…
Чтобъ могъ я…
Не горячись, мой другъ…
Я для тебя-жъ старался.
Тебя стараться?
Прислалъ онъ…
О, Боже мой! какое наказанье!
А ты ему скажи… скажи ему,
Коли увидишь, что… что я ни строчки,
Ни полстроки не помѣщу въ журналѣ…
Что духа моего не будетъ пахнуть
Въ его журналѣ!..
Скажите, что я боленъ — никого
Не принимаю…
Пришелъ изъ типографіи.
Взять продолженье.
А если я не дамъ вамъ продолженья?
Есть корректура?
Скажи, чтобъ за концомъ прислали къ ночи;
Быть можетъ, къ ночи я поправлюсь.
Ну, что стоишь!
Сегодня не работать… Поглядите,
На что̀ похожъ онъ… бѣдный!
и закрываетъ глаза.)
Вотъ и лѣкарство.
Просилъ тебя я деньги поберечь;
Дай лучше мнѣ стаканъ лафиту,
У насъ осталось полбутылки, ты
Поставила его на холодъ за́ дверь,—
Надѣюсь, что не скислось?.. ты его
Немножко подогрѣй, — потомъ подай.
Вино мои возстановляетъ силы.
Сначала броситъ въ жаръ, потомъ — какъ будто
Жизнь заиграетъ… и тогда, быть можетъ,
Я буду въ силахъ…
Пока ты кашляешь… позволь мнѣ дать
Тебѣ совѣтъ полезный…
Не церемонься…
Не пей, братецъ!
Напомнилъ мнѣ хорошій анекдотецъ.
Какой же это?
Тебѣ я разскажу его, — ты можешь
Свой фельетонъ подкрасить имъ, авось,
Его помилуетъ цензура!.. впрочемъ,
Не полагайся, — если Фрейгангъ будетъ
Цензоровать, то вычеркнетъ навѣрно.
За что-жъ онъ вычеркнетъ?
Что пахнетъ правдой, — правды онъ боится.
Да онъ и выдумки боится.
Какой-нибудь есть смыслъ, то онъ боится
И выдумки.
Какую ты ни напиши нелѣпость,
Находитъ смыслъ. — Ну, хочешь, напишу,
Что въ Лѣтній садъ сорока прилетѣла
И уронила изъ носу кольцо,
И что сіе кольцо вдругъ очутилось
На пальцѣ у какой-нибудь статуи,
Ну, хоть Венеры, — думаешь, пропуститъ?!
Да ни за что на свѣтѣ! — «Понимаю,
«Э! понимаю, что вы этимъ
«Сказать хотѣли! скажетъ, — понимаю-съ!
«Не проведете старика, не проведете!»
И зачеркнетъ — ей-Богу! Но... (не смѣйся,
Опять закашлишься...) что я такое
Тебѣ напомнилъ? — Иногда бываютъ
Пріятныя воспоминанья.
Когда я былъ еще въ Москвѣ студентомъ,
Я и тогда пописывалъ кой-что.
Тамъ былъ одинъ журналъ, — покойный, царство
Ему небесное! — Онъ бралъ охотно
Мои статьи; я-жъ все тогда писалъ
Въ народномъ духѣ — очерки, разсказы,
Да путешествія въ окрестностяхъ Москвы,
Отъ Кунцева до Воробьевыхъ горъ.
Я-жъ былъ тогда горячій малый — глупый
И недогадливый: питалъ ко всѣмъ
Редакторамъ, писателямъ, піитамъ
Особое благоговѣнье, — бредилъ
Стихами — и уже мечталъ о славѣ.
Однажды, растерявши всѣ свои
Грошовые уроки, въ лѣтній мѣсяцъ,
Я, братецъ, упивался самой гнусной
И неприличной бѣдностью; голодный
Ходилъ я по бульварамъ; изъ сапогъ
Выглядывали пальцы, — точно такъ же
Какъ у Наполеона перваго въ гробу,
Открытомъ на скалѣ святой Елены.
И какъ Наполеонъ, который жаждалъ
Всѣмъ міромъ обладать, такъ точно
Я жаждалъ обладать какой-нибудь
Румяной, свѣже-испеченной сайкой.
Ну, словомъ, — были дни, когда буквально
Я голодалъ... Въ одинъ изъ оныхъ дней
Вдругъ вспомнилъ я... — о, радость!.. вспомнилъ,
Что мнѣ редакторъ, нѣкто Петръ Михайлычъ,
Весьма почтенный мужъ, — не заплатилъ
Ни гроша за мою статью. Оттиснуть —
Оттиснулъ; но еще не заплатилъ...
Ахъ, чортъ возьми! Да какъ же это? — Ну,
Неужели мнѣ за мою работу
Онъ не заплатитъ двадцати цѣлковыхъ? —
Не можетъ быть.
Все говоришь... Ну, хорошо ли это, —
Тебѣ запрещено.
Разбогатѣю — будетъ и калачъ,
И мытая манишка, и куплю
Себѣ — (чѣмъ чортъ не шутить!) «Арабески» —
Разсказы Гоголя... Такъ, ухватившись
За эту мысль блаженную, не медля,
Направилъ я стопы свои на дачу
Къ редактору. — Не замѣчаю, братецъ,
Что уже поздно — сумерки, — что скоро
Наступитъ ночь; лечу на крыльяхъ вѣтра.
Пришелъ — звоню, — выходить старушонка:—
«Кого вамъ надо?» — Дома Петръ Михайлычъ?
Его мнѣ нужно, — очень нужно видѣть.—
— «Вы кто такой?» — Студентъ. — «А, поищите
«Его въ саду». — А какъ пройти мнѣ въ садъ?—
— «А черезъ дворъ». — Да тамъ собаки лаютъ. —
— «Ну, такъ ступайте, я васъ проведу
Черезъ террасу». — Помню, какъ пошелъ я
Изъ залы прямо черезъ кабинетъ:
На стульяхъ, на диванахъ, на окошкахъ
И даже на полу валялась книги;
Старинные стояли шкапы, на стѣнѣ
Мелькалъ булатъ, — должно быть панцирь древній,
Или какой-нибудь, добытый съ рынка, щитъ.
Изъ рамъ портретовъ предо мной мелькали
Одни лишь пятна; комната была
Озарена сіяніемъ луны,
Но стѣны были въ сонномъ полумракѣ.
Я помню, носъ мой слышалъ запахъ пыли:
То былъ мышиный запахъ старины.
Я проходилъ по комнатамъ, какъ будто
По заколдованному замку. — «Проходите!»
Старухи голосъ дребезжалъ за мной,
— «Ступайте прямо, — а потомъ направо».
Тутъ увидалъ я дверь, — гнилую раму
Съ потускнувшими стеклами. Терраса
Была подъ кровлей, — я сошелъ я въ садъ,
И помню, ночь была такая
Великолѣпная!.. и свѣтъ, и тѣни —
Все было неподвижно, — тонкій запахъ
Сосны сливался съ запахомъ цвѣтущихъ
Душистыхъ липъ; надъ садомъ мѣсяцъ
Такъ и сіялъ, — въ аллеяхъ было глухо…
Я шелъ, шелъ, шелъ, — наткнулся на заборъ,
Поворотилъ налѣво — вижу прудъ,—
Кругомъ идетъ дорожка; — около пруда
Подъ кленами стоитъ скамейка. — Вижу,
На той скамейкѣ темный человѣчекъ
Сидитъ въ халатѣ (кажется, въ китайскомъ)
И наслаждается природой. Робко
Я подошелъ къ нему. Сидитъ и смотритъ.
Я шапку снялъ, — сидитъ, — я поклонился, —
Онъ все сидитъ. Мнѣ, право, показалось,
Должно быть съ голоду, что Петръ Михайлычъ —
Не Петръ Михайлычъ, а какой-то магъ,
Что если я заговорю съ нимъ, — повернувшись,
Онъ превратится въ кактусъ или въ лейку.
Не даромъ же я Гофмана читалъ
И въ радужномъ чаду его фантазій
Подозрѣвалъ глубокій смыслъ. Должно быть,
И онъ вообразилъ, что если я не лѣшій,
То — Ванька Каинъ. Поднялся съ скамейки
Ученый мужъ, сложилъ крестообразно
На грудь свои коротенькія руки
И, явно струсивъ, словно отрыгнулъ:
«Что̀ вамъ угодно-съ?» Бойко, надрываясь
Отъ внутренней какой-то боли, сталъ
Я говорить ему — сталъ, наконецъ, чертить
Предъ нимъ размашисто и не щадя
Суровыхъ, мрачныхъ красокъ всю картину
Моей ужасной бѣдности. Невольно
Я задыхался и махалъ руками.
Я помню, какъ мои горѣли щеки,
Я помню, какъ, понизивъ голосъ свой,
Я сталъ просить его хоть что-нибудь
Мнѣ заплатить за ту статью,
Которой онъ заткнулъ такъ ловко
Пробѣлъ въ своемъ изданьи. Я едва
Переводилъ дыханье, — наконецъ,
Сказалъ ему: — не милости отъ васъ
Я требую, а платы за труды.
Великій магъ нахохлился. Подперъ
Одной рукой свой мягкій подбородокъ
И, выпятивши губу, произнесъ:
— «Все это хорошо-съ. Но вмѣсто денегъ
«Я вамъ намѣренъ отплатить совѣтомъ-съ».
— Какимъ совѣтомъ? — «Какъ бы это вамъ
«Сказать… того-съ…» — Я васъ не понимаю.
— «Гм! Вы не понимаете?» — Не понимаю.—
— «А мой совѣтъ — того-съ… вамъ пригодится
«Гораздо больше, чѣмъ десятки, — что̀ я —
«Десятки! — сотни тысячъ». — Что̀-жъ такое?..
— «Не пьянствуйте и не шатайтесь пьяный;
«Пропьете умъ, пропьете сапоги —
«И пропадете; пьянство васъ погубитъ.»
— Помилуйте, я ничего не пью.
— «Нѣтъ, пьете» говоритъ. — Ей-ей! не пью.—
— «Нѣтъ, пьете» — Вы клевещете. — «Чего-съ?..
«Эхъ, юноша, примите вмѣсто денегъ
«Благой совѣть мой и ступайте съ Богомъ.» —
Такъ и ушелъ я, съ чѣмъ пришелъ, — безъ гроша.
Ну, этого цензура не пропуститъ…
Вотъ и лафитъ… вели подать стаканъ.
Тутъ, кажется, осталось ровно на два
Стакана… Говорятъ, что у меня чахотка;
Но если буду я отказывать себѣ
Въ такомъ подогрѣвательномъ напиткѣ,
Я прежде смерти — и душой, и тѣломъ
Застыну… Этого я не хочу…
(Слышенъ звонокъ)
Жена, отказывай…
Сережинъ и Иванинъ.
Гдѣ они? —
Сюда, сюда! Вотъ, чортъ возьми, не ждалъ!
Голубчики! Откуда Богъ принесъ?
Ты дома! боленъ?
Я просто пьянствую.
Ты ничего не знаешь?
Вы, господа, смущаете меня.
Я васъ не узнаю: преобразились…
Сіяете… ужъ у меня дыханье
Въ груди спирается отъ ожиданья
Необычайнаго чего-то… Сердце бьется…
Ну… говорите, говорите…
Луи-Филиппъ бѣжалъ, — Парижъ стоитъ
На барикадахъ, Франція въ огнѣ!
Республика, какъ фениксъ, возникаетъ
Изъ пепла!!
— Министръ Гизо въ изгнаньи; Ламартинъ
Уже гремитъ съ трибуны… — Ежечасно
Событія растутъ… Все шевелится,—
А ты сидишь! — Не знаешь даже,
Что на носу — переворотъ!! —
Ахъ, господа! Уйдите, ради Бога,
Вы, съ вашими проклятыми вѣстями!
И такъ — на ниточкѣ держалась жизнь,
Пришли пугать!.. Спѣшите, Дарданельскій,
За докторомъ… — онъ, кажется, не дышитъ.
О, Господи!.. Да что-жъ это такое?
Нервъ человѣчества — писатель — потрясенъ.
И этотъ нервъ не вынесъ потрясенья.
Уйдемъ… Прощайте, Александра Львовна, —
Мы виноваты, но давно мы не видались,
Не знали, что онъ такъ надорванъ, бѣдный!