Автору настоящихъ бѣглыхъ воспоминаній пришлось пережить всю красоту революціоннаго періода, видѣть тотъ порывъ, который объялъ всѣхъ въ моментъ переворота, принимать участіе въ попыткахъ строительства новой Россіи и наблюдать, вмѣстѣ съ тѣмъ, то разложеніе демократическихъ силъ, которое началось въ Россіи, подъ вліяніемъ цѣлаго ряда причинъ, и привело, наконецъ, къ временному торжеству анархическаго большевизма, захватившаго въ послѣднее время власть.
Когда я пишу настоящія воспоминанія въ тихомъ и уютномъ уголкѣ безмятежной и незатронутой войной Швеціи, тамъ на моей родинѣ возсталъ братъ на брата, и въ потокахъ крови грозитъ захлебнуться свобода, только что родившаяся въ странѣ и не успѣвшая еще окрѣпнуть.
За послѣдніе восемь мѣсяцевъ жизни пришлось такъ много пережить, перечувствовать и передумать, что просто трудно остановиться мыслію на какомъ либо эпизодѣ, какой либо детали, чтобы освѣтить жизнь надлежащимъ образомъ, безъ риска запутаться, и вмѣсто правдивой картины жизни дать эскизъ въ неправильномъ освѣщеніи.
Въ дальнѣйшемъ разсказѣ я буду излагать только то, свидѣтелемъ или участникомъ чего я былъ самъ. Пусть, благодаря этому, сузится кругъ моихъ наблюденій и читатели вмѣсто полной картины россійской революціи во всемъ ея огромномъ масштабѣ получатъ только одинъ уголокъ этой мятежной жизни, но за то я могу имъ гарантировать, что разсказана и показана имъ будетъ правда жизни этого небольшого уголка.
Таковы мои обѣщанія и таково мое искреннее желаніе.
Необходимое предупрежденіе. Я случайно остановился въ Швеціи, возвращаясь съ копенгагенской конференціи по вопросу объ обмѣнѣ военноплѣнными и улучшеніи ихъ быта. Ѣхалъ я съ товарищами по делегаціи послѣ продолжительныхъ бесѣдъ съ представителями нашихъ противниковъ, во время которыхъ выяснилось желаніе всѣхъ сдѣлать возможно больше блага для этихъ несчастныхъ жертвъ войны. Ѣхали мы съ тѣмъ, чтобы возвратиться въ Россію, чтобы тамъ добиться отъ Временнаго Правительства скорѣйшаго утвержденія нашихъ соглашеній и скорѣе провести ихъ въ жизнь и облегчить тѣмъ самымъ участь обездоленныхъ.
Но не удалось намъ это. Въ столицѣ Россіи группа лицъ совершила переворотъ. Правительство, поставленное революціей, и ведшее народъ и страну къ Учредительному Собранію, оказалось свергнутымъ, и намъ некому докладывать, не отъ кого получать санкціи на осуществленіе того, надъ чѣмъ всѣ мы работали съ вѣрой въ полезность нашей работы и надеждой на самое скорое проведеніе ея въ жизнь.
Послѣ этихъ необходимыхъ замѣчаній я позволю себѣ приступить къ разсказу.
Но прежде, чѣмъ начать повѣствованіе о красотѣ раскрывшейся передъ народами Россіи жизни, мнѣ нужно остановиться нѣсколько на періодѣ, непосредственно предшествовавшемъ революціи, на годахъ моего невольнаго отсутствія изъ страны именно въ то время, когда тамъ назрѣвали и подготовлялись великія событія.
Это время, годы войны, я провелъ въ изгнаніи.
О нихъ пишу я не для того, чтобы знакомить читателей съ моей біографіей. Нѣтъ, это необходимо для того, чтобы многое изъ пережитаго мною во время революціи стало яснѣе читателямъ, не знакомымъ съ обычными условіями жизни россіянъ.
Я вспоминаю свои юные годы. Еще мальчикомъ я заинтересовался нѣкоторыми явленіями общественной жизни и зналъ имена революціонныхъ дѣятелей того времени. Это было время такъ называемаго движенія въ народъ, охватившаго широкіе круги русской интеллигенціи. Молодежь, полная вѣры въ то, что нашъ народъ, живущій въ общинѣ, полонъ соціалистическихъ настроеній, пошла въ деревню съ проповѣдью соціализма и призывомъ къ иному устройству жизни, на новыхъ началахъ, такъ хорошо знакомыхъ народу, но еще не оформившихся въ его сознаніи. Имена этихъ глубоко преданныхъ интересамъ народа людей сохранились въ моей памяти съ дѣтскихъ лѣтъ, и я былъ счастливъ встрѣтиться съ этими свѣточами русской революціи, дожившими до настоящихъ дней и принесшими на склонѣ дней своихъ на алтарь революціи всю свою вѣру въ торжество правды на землѣ.
Къ юношескимъ годамъ моимъ, къ тому возрасту, когда особенно открывается умъ и сердце на все свѣтлое, мечтатели народники-соціалисты были разгромлены и на развалинахъ ихъ организацій народилась одна, чисто политическая партія—“Народная Воля”,—дѣятели которой, хотя и исповѣдывали соціализмъ, но считали необходимымъ вести съ правительствомъ борьбу прежде всего за политическую свободу родного народа, за созданіе въ странѣ такихъ условій, при которыхъ возможно свободное развитіе народа.
Однимъ изъ методовъ борьбы, предлагавшихся дѣятелями этой партіи, былъ захватъ власти путемъ вооруженнаго возстанія и привлеченія къ этому войска, для чего въ войскѣ, среди, главнымъ образомъ, офицеровъ велась усиленная пропаганда и создавалась спеціально военная революціонная организація. Наибольшее развитіе эта отрасль дѣятельности получила въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ, послѣ 1 марта 1881 года. Но въ половинѣ восьмидесятыхъ годовъ, усердіемъ предателя Дегаева военнореволюціонная организація провалилась и среди офицерства произведены были крупные аресты. Послѣ этого процессъ слѣдовалъ за процессомъ, и во второй половинѣ этого десятилѣтія отъ военно-революціонныхъ организацій “Народной Воли” ничего не осталось.
Идеями и методами борьбы “Народной Воли” я интересовался съ юныхъ лѣтъ. Во время же разгрома “Народной Воли” я былъ уже офицеромъ въ Артиллерійской Академіи, и здѣсь намъ, нѣсколькимъ товарищамъ, пришла мысль возродить военную организацію. Это было въ 1888 году, а въ 1889 году мы всѣ уже были арестованы и посажены въ Петропавловскую крѣпость.
Не буду описывать интересныхъ переживаній въ этой знаменитой тюрьмѣ. Не въ этомъ сейчасъ дѣло. Послѣ болѣе чѣмъ полугодового сидѣнія всѣхъ насъ безъ суда разослали по отдаленнымъ округамъ подъ надзоръ полиціи и начальства. На мою долю выпалъ Туркестанскій край, гдѣ я и провелъ около десяти лѣтъ жизни въ постоянныхъ скитаніяхъ съ одного мѣста на другое.
Наступилъ 1905 годъ, годъ революціи. Я былъ тогда въ Кіевѣ, гдѣ благодаря нѣкоторымъ политическимъ выступленіямъ (я примыкалъ тогда къ соціалистамъ-революціонерамъ) разошелся съ генераломъ Сухомлиновымъ во взглядахъ на текущій моментъ и мнѣ вновь пришлось прокатиться въ Туркестанъ; но теперь я ѣхалъ уже съ опредѣленнымъ готовымъ рѣшеніемъ покончить съ военной службой: начиналась полоса реакціи и слишкомъ много компромиссовъ она требовала отъ офицера, особенно штабъ-офицера, каковымъ я былъ въ то время. И послѣ полугодовыхъ скитаній по ширямъ и высямъ Туркестана (за полгода я проѣздилъ свыше сорока тысячъ верстъ) вышелъ въ 1907 году въ отставку, чтобы отдаться любимому литературному труду, которымъ занимался еще будучи на службѣ.
Здѣсь, конечно, жандармы и полиція не оставляли меня своимъ милостивымъ вниманіемъ, и когда въ 1909 году въ частяхъ корпуса, гдѣ я въ 1904 году командовалъ батареей, были произведены аресты и создавалось дѣло о военнореволюціонной организаціи партіи соціалистовъ-революціонеровъ, жандармы вспомнили меня и привлекли къ суду. Судъ въ 1910 году оправдалъ меня, военный судъ, судившій по законамъ военнаго времени съ угрозой смертной казни, и это лишило возможности чиновника департамента полиціи, ведшаго слѣдствіе, добиться высылки меня въ административномъ порядкѣ, что онъ обѣщалъ во время слѣдствія. Правда, что не удалось ему въ то время, онъ успѣлъ исполнить въ недалекомъ будущемъ. Въ поискахъ работы я пріѣхалъ въ концѣ 1913 года въ Петроградъ и тутъ, благодаря усиленному вниманію охраннаго отдѣленія, былъ вновь арестованъ, а точившій на меня зубы чиновникъ департамента полиціи сумѣлъ мое “дѣло” представить въ такомъ видѣ, что Министръ Внутреннихъ Дѣлъ, Н. А. Маклаковъ, рѣшилъ выслать меня административно, назначивъ мѣстомъ ссылки Олонецкую губернію, ея сѣверный Повѣнецкій уѣздъ. Затѣмъ эта мѣра была измѣнена въ смыслѣ предоставленія мнѣ права выѣхать на три года заграницу, безъ права возвращенія въ Россію до января 1917 года.
Въ началѣ 1914 года я выѣхалъ изъ Кіева въ направленіи къ Швейцаріи.
Эту маленькую страну я выбралъ для постояннаго невольнаго пребыванія потому, что мнѣ представлялась она страной свободной, гдѣ многому можно поучиться. Къ тому же меня манила природа ея: я такъ полюбилъ горы и прогулки въ горахъ, когда былъ въ Туркестанѣ!
Русская граница у Александрово. Суровый допросъ жандармскаго офицера. Тутъ же вручаютъ мнѣ заграничный паспортъ, и я уже въ Германіи. На станціи Торнъ мой документъ почему то обратилъ вниманіе германскаго жандарма и въ то время, какъ всѣмъ моимъ спутникамъ были возвращены паспорта тутъ же въ вагонѣ, меня потребовали на станцію и тамъ долго не хотѣли меня отпустить. Ихъ вниманіе было привлечено моимъ чиномъ. Дѣло въ томъ, что слова “отставной полковникъ” на нѣмецкомъ языкѣ были переведены просто “оберстъ”, и, повидимому, именно это обстоятельство, что къ нимъ въ февралѣ мѣсяцѣ ѣдетъ зачѣмъ то русскій “оберстъ”, и привлекло вниманіе пограничныхъ жандармовъ. Послѣ долгихъ переговоровъ и настойчивыхъ указаній, что я “отставной полковникъ”, пришли мы, наконецъ, къ благополучному разрѣшенію вопроса, и пропускной штемпель былъ, наконецъ, поставленъ на моемъ паспортѣ.
Короткая, на нѣсколько дней, остановка въ Берлинѣ, и вотъ я въ Швейцаріи, которая такъ манила меня своей чарующей красотой.
Ѣхалъ я въ Швейцарію съ тѣмъ, чтобы годами ссылки воспользоваться для всесторонняго ознакомленія съ жизнью этой маленькой, но чрезвычайно интересовавшей меня республики. Я хотѣлъ погрузиться во всѣ детали жизни ея. Какъ соціалистъ и сторонникъ уничтоженія регулярныхъ армій и созданія милиціи, и вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ военный спеціалистъ, я началъ свое ознакомленіе съ военнаго дѣла и оригинальной постановки его въ Швейцаріи.
Мои русскіе друзья дали мнѣ возможность подойти вплотную къ военному дѣлу и арміи въ Швейцаріи. Вскорѣ послѣ пріѣзда, я уже посѣщалъ школу рекрутъ пѣхоты въ Лозаннѣ, а также и ѣздилъ на занятія въ школу рекрутъ артиллеріи.
Полны интереса были эти наблюденія, и тутъ то я на практикѣ убѣдился, что требованія соціалистовъ о введенія милиціонной системы организаціи вооруженныхъ силъ страны не являются угрозой для ея существованія; нѣтъ, милиція—это реальная сила, достаточная для обороны, мощная.
Здѣсь не мѣсто говорить объ организаціи милиціи и ея значенія, какъ вооруженной силы; но я не могу обойти молчаніемъ одинъ весьма любопытный эпизодъ.
Я былъ на стрѣльбѣ артиллерійской школы рекрутъ въ Біерѣ[1]. Это была всего четвертая недѣля обученія только что начавшихъ изучать военное дѣло рекрутъ. Тутъ же въ числѣ присутствовавшихъ оказался пѣхотный офицеръ подполковникъ одного изъ французскихъ полковъ, расположенныхъ по ту сторону Лемана, въ Савойяхъ. Само собою разумѣется, мы заговорили съ нимъ по жгучему тогда для француской арміи вопросу о двухъ и трехлѣтнихъ срокахъ службы.
Онъ сразу отрекомендовался мнѣ сторонникомъ трехлѣтней службы; я не скрылъ отъ него, что я склоняюсь къ двухлѣтней, если почему либо нельзя прямо перейти къ милиціонной системѣ, т. е. такой, при которой отъ гражданина, обязаннаго защищать родину, требуется минимумъ затраты времени и силъ для подготовки къ этой тяжелой и вмѣстѣ съ тѣмъ почетной обязанности.
Началась стрѣльба. Батарея, послѣ мѣсячной всего подготовки рекрутъ и управляемая офицеромъ милиціи, въ обычной жизни народнымъ учителемъ, стрѣляла превосходно. Когда, послѣ окончанія стрѣльбы, начальникъ школы пошелъ на батарею для разбора и замѣчаній, мы съ подполковникомъ, по понятной скромности, остались въ сторонѣ и тутъ дѣлились впечатлѣніями. Онъ, какъ и я, былъ пораженъ видѣннымъ; но когда я ему указалъ на это, какъ на доказательство, что длинные сроки службы для дѣйствительной подготовки войскъ не нужны, онъ отвѣтилъ обычной въ такихъ случаяхъ фразой: “Да въ Швейцаріи это возможно, а во Франціи нѣтъ”.
Но это между прочимъ.
Я усердно посѣщалъ школы рекрутъ, бывалъ на провѣрочныхъ мобилизаціяхъ нѣкоторыхъ частей войскъ, бывалъ на маневрахъ, и всегда выносилъ впечатлѣніе, что швейцарцы сумѣли создать свою сильную для обороны страны армію съ минимумомъ отягощенія для этой цѣли гражданъ. Правда, та интенсивность работы, которую мнѣ пришлось наблюдать въ швейцарскихъ школахъ рекрутъ, не можетъ сравниться съ безполезной растратой времени при продолжительныхъ срокахъ службы въ Россіи и, думаю, въ другихъ странахъ, гдѣ существуютъ регулярныя казарменныя арміи.
Я хотѣлъ пройти всѣ курсы швейцарской арміи, что бы возвратившись въ Россію имѣть право говорить о милиціи, какъ вооруженной силѣ, не только въ силу партійной программы и требованія соціалистическихъ группъ и книжнаго знакомства съ нею, но и на основаніи непосредственнаго знакомства съ постановкой дѣла обученія, организаціи, снабженія и т. п. той силы, которая называется народной милиціей.
Я хотѣлъ въ совершенствѣ изучить эту силу, чтобы явиться проводникомъ ея въ русской жизни, какъ только явится къ тому возможность, а въ близость этой возможности я вѣры не терялъ, несмотря на мрачные дни реакціи, которые переживала тогда моя страна.
Но случилось нѣчто, что прервало мои наблюденія. 1 августа разгорѣлся въ Европѣ военный пожаръ, и мирная и покойная жизнь той маленькой страны, въ которой я нашелъ гостепріимный кровъ, какъ изгнанникъ изъ родины, была нарушена.
Я помню первые тревожные дни, когда не былъ еще рѣшенъ вопросъ, куда Германія направитъ свои полчища—на Бельгію или на Швейцарію. Двумъ нейтральнымъ странамъ угрожала непосредственная опасность. И если послѣ нѣкотораго колебанія Вильгельмъ направилъ свои войска на Бельгію, то въ этомъ отношеніи сыграло роль не только то обстоятельство, что Бельгія является для Германіи хорошимъ плацдармомъ для разворачиванія своихъ силъ противъ Франціи и Англіи, но еще и то, что за два года до войны императоръ Вильгельмъ былъ на маневрахъ и въ Бельгіи и въ Швейцаріи, и ознакомился съ арміями той и другой страны, и призналъ большую силу сопротивленія швейцарской милиціи.
Я этимъ отнюдь не хочу сказать что-нибудь скверное относительно бельгійской арміи. Нѣтъ, проживъ въ Бельгіи за годъ до войны почти цѣлый годъ, я успѣлъ полюбить эту страну, и когда ее разрушали мнѣ было особенно больно, ибо съ каждымъ новымъ именемъ разрушеннаго города у меня было связано много личныхъ воспоминаній. Что же касается арміи, то ея героическое поведеніе во время войны заслуживаетъ только уваженія и восторга. Но, вѣдь, это была регулярная армія, своими кадрами связанная съ опредѣленными гарнизонами, а вслѣдствіе этого не столь подвижная и быстро и легко мобилизуемая, какъ швейцарская милиція. Кромѣ того, въ 1912 году императоръ Вильгельмъ былъ на маневрахъ въ Бельгіи и наблюдалъ осаду Льежа, при чемъ отъ него и его штаба не было скрыто ничего. А въ штабѣ Вильгельма находился… тотъ самый генералъ Эммихъ, который командовалъ войсками, направленными противъ Льежа: онъ зналъ крѣпость не хуже, чѣмъ ея защитники.
Но возвратимся къ Швейцаріи.
Какъ только вспыхнула война, Швейцаріи пришлось мобилизовать всѣ свои силы, и она ощетинилась тысячами штыковъ противъ возможныхъ противниковъ. По понятной скромности, какъ только была объявлена военная мобилизація, я немедленно отошелъ отъ швейцарской арміи и больше къ ней не подходилъ.
Какъ только вспыхнула война, естественно пришлось отойти отъ наблюденія обычной швейцарской жизни, такъ какъ вмѣстѣ съ войной явилась забота о своихъ русскихъ, оказавшихся въ тяжеломъ положеніи, вслѣдствіе войны; въ дальнѣйшемъ пришлось удѣлить много вниманія нашимъ военноплѣннымъ, этимъ жертвамъ войны, нуждавшимся въ помощи и вниманіи изъ-заграницы, тѣмъ болѣе, что старое правительство смотрѣло на плѣнныхъ, какъ на измѣнниковъ, и первое время совершенно не разрѣшало въ Россіи помогать имъ.
И вотъ, въ процессѣ работы помощи нашимъ соотечественникамъ мнѣ пришлось наблюдать ту великую гуманитарную роль, которую играла Швейцарія во время войны съ самаго начала и до настоящаго времени.
Достаточно сказать, что международное бюро розыска военноплѣнныхъ, обслуживаемое болѣе чѣмъ двумя тысячами швейцарскихъ гражданъ и гражданокъ, работающими совершенно безвозмездно, дало успокоеніе многимъ и многимъ тысячамъ обитателей воюющихъ странъ и оказало помощь и поддержку плѣннымъ. Укажу на дѣятельность швейцарской почты, обслуживающей плѣнныхъ и ихъ родственниковъ, пересылая всю ихъ корреспонденцію,—милліоны писемъ, переводовъ и посылокъ,—совершенно безплатно. Государство при этомъ несетъ огромные убытки, и почтово-телеграфное вѣдомство, дававшее въ былое время доходъ государству, въ годы войны приноситъ дефицитъ и постоянно требуетъ все новыхъ и новыхъ ассигнованій.
Вспоминаю съ благодарной памятью и муниципалитетъ города Лозанны, который съ первыхъ дней войны пришелъ на помощь россіянамъ тѣмъ, что далъ въ распоряженіе комитета помощи семь квартиръ, которыя были омеблированы доброхотными пожертвованіями швейцарцевъ, и дали возможность пріютить нуждающихся въ такомъ пріютѣ россіянъ, прибывшихъ изъ Германіи и Австріи въ первые дни войны. И много, много вспоминается мнѣ случаевъ проявленія лучшихъ чувствъ со стороны швейцарцевъ къ пострадавшему человѣчеству, и благодарная память объ этомъ періодѣ пребыванія моего въ Швейцаріи сохранится на долгіе годы.
Безпристрастный историкъ своевременно разберетъ и оцѣнитъ этотъ періодъ жизни швейцарскаго народа и его лучшихъ порывовъ, а я перейду къ дальнѣйшему разсказу.
Война началась, и я, профессіоналъ-военный, хотя и отставной, считалъ своимъ долгомъ запросить военныя власти въ Россіи, нужны ли мои скромныя силы и знанія въ настоящее трудное время, переживаемое моей родиной. И запросилъ, не скрывъ при этомъ, что я административно высланный и не имѣю права въѣзда въ Россію до половины января 1917 года. Возрастъ мой былъ таковъ, что службой я былъ обязанъ, а состояніе здоровья не оставляло желать ничего лучшаго.
И тѣмъ не менѣе русскія военныя власти не нашли возможнымъ допустить меня къ участію въ защитѣ родины на поляхъ сраженія, хотя имъ не безызвѣстно было, что даже будучи въ отставкѣ, я продолжалъ работать по военнымъ вопросамъ, и статьи мои о стрѣльбѣ артиллеріи регулярно печатались въ офиціальномъ журналѣ артиллерійскаго вѣдомства, даже въ годы войны.
Но таковъ былъ страхъ стараго правительства передъ призракомъ революціи.
Рядомъ съ дѣломъ помощи нуждающимся россіянамъ и военноплѣннымъ въ русской колоніи Швейцаріи шла и другая жизнь. Надо сказать, что значительный контингентъ россіянъ, живущихъ въ Швейцаріи, составляютъ русскіе эмигранты, волею судебъ и изволеніемъ начальства, пребывающіе въ теплыхъ и гостепріимныхъ странахъ Запада, въ частности и въ Швейцаріи. Война увеличила эту колонію пришельцами изъ Германіи и Австріи, успѣвшими убраться оттуда и перекочевавшими въ Швейцарію.
Интересъ къ текущимъ событіямъ и войнѣ оживилъ эмигрантскіе круги, и началась полоса рефератовъ. Тутъ то мнѣ пришлось вплотную столкнуться съ тѣми людьми, которые въ настоящую тяжелую пору Россіи являются главнѣйшими ея дѣятелями, ведущими только что народившуюся россійскую республику по пути, если не къ гибели, то къ неизвѣстности.
Однимъ изъ первыхъ референтовъ былъ Ленинъ.
Въ половинѣ августа въ залѣ № 6 лозанскаго народнаго дома, скромномъ залѣ, былъ назначенъ рефератъ Ленина—о причинахъ войны.
Интересуясь не только темой, но и самимъ лекторомъ, котораго я не видалъ ни разу, я, конечно, въ назначенное время былъ уже на мѣстѣ. Нужды нѣтъ, что мы, русскіе, привыкли всегда опаздывать и не жалѣть ни своего, ни чужого времени. Я все же въ срокъ былъ у дверей зала № 6.
Долго пришлось прождать.
Наконецъ, начался рефератъ.
Предо мной Ленинъ, тотъ Ленинъ, о которомъ его почитатели отзывались съ такой похвалой, восторгомъ и особымъ почитаніемъ…
Внѣшнимъ видомъ я не былъ удовлетворенъ. Не было ни интеллигентности въ лицѣ, ни того энтузіазма въ рѣчи, который невольно заражаетъ и внушаетъ особое довѣріе къ словамъ пророка.
Онъ началъ докладъ съ оцѣнки имперіалистическихъ устремленій всѣхъ воюющихъ державъ, причемъ всѣхъ рѣшительно подводилъ подъ общій шаблонъ: и развитую экономически Германію, страдавшую отъ фабричнаго перепроизводства и отсутствія рынковъ, уже захваченныхъ другими, ранѣе ея пришедшими на арену исторіи и успѣвшими раздѣлить новый міръ, и Россію, экономически отсталую какъ въ области производства, добыванія сырья, такъ и въ сферѣ переработки его.
Всѣ онѣ, по мнѣнію лидера большевиковъ, вошли въ имперіалистическую фазу капиталистическаго періода и, какъ таковыя, всѣ одинаково отвѣтственны за настоящую войну, и всѣ имѣютъ одинаковыя устремленія. Это онъ объяснилъ въ теченіе первыхъ пятнадцати минутъ своей лекціи, а затѣмъ въ различныхъ варіантахъ повторялъ ту же мысль. Мнѣ стало скучно, но я не ушелъ послѣ перерыва, а остался дослушать до конца. Закончилъ онъ указаніемъ на то, что міръ уже созрѣлъ для соціальной революціи, и стоитъ только русскимъ соціалистамъ начать борьбу со своими капиталистами и повернуть противъ нихъ свои штыки, какъ соціалисты всѣхъ странъ сдѣлаютъ немедленно то же самое. Таково было его убѣжденіе, мнѣ казалось, искреннее. Онъ не позировалъ, онъ говорилъ то, что думалъ.
Меня поразило слишкомъ упрощенное міросозерцаніе этого лидера политической партіи, которой придавали большое значеніе. И я объяснилъ это тѣмъ, что предо мной былъ человѣкъ ограниченный, не понявшій и не желающій понять всей сложности современной жизни, всѣхъ нюансовъ и оттѣнковъ ея, а отдѣлившій для себя только одинъ уголокъ ея,—область элементарныхъ экономическихъ отношеній,—и подмѣнившій имъ всю жизнь во всей ея совокупности. Принявъ часть вмѣсто цѣлаго, онъ упростилъ, конечно, свое отношеніе къ жизни, и, благодаря этому, выводы его теоріи производили впечатлѣнія чего то стройнаго, яснаго и понятнаго, что обезпечивало его формуламъ быть понятными и воспринятыми самыми широкими массами и массами наиболѣе некультурными. Въ этомъ, мнѣ кажется, залогъ успѣха его тамъ, гдѣ не привыкли принимать жизнь во всей ея сложности и упрощенныя формулы даютъ какъ бы ключъ къ разрѣшенію всѣхъ жизненныхъ проблемъ.
Таковъ былъ Ленинъ, какъ онъ представился мнѣ при первой встрѣчѣ съ нимъ.
Еще сильнѣе мое мнѣніе укрѣпилось, когда уже примѣрно года черезъ полтора я въ томъ же залѣ № 6 слышалъ его докладъ объ отношеніи къ войнѣ соціалистовъ разныхъ странъ. Это было время страстной полемики между такъ называемыми соціалъ-патріотами и такъ называемыми соціалъ-интернаціоналистами. Я слѣдилъ за этой борьбой въ процессѣ ея развитія, и на собраніяхъ и митингахъ, и по заграничной печати, и для меня не была новой точка зрѣнія Ленина. Но рефератъ, который онъ прочиталъ на эту тему, былъ до нельзя скученъ и недоказателенъ. Цитатами изъ газетъ разныхъ странъ онъ стремился доказать, что патріотическое настроеніе среди соціалистовъ всѣхъ странъ падаетъ и растетъ зато настроеніе интернаціоналистическое. Доказать этого ему не удалось, но суть то дѣла не въ томъ. Какъ симплификаторъ, онъ совершенно не могъ понять того, что могли быть соціалисты, стоящіе на интернаціоналистической точкѣ зрѣнія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могущіе же считаться съ фактомъ войны и запутанности вопроса объ отношеніи къ ней съ точки зрѣнія обороны страны, находящейся въ опасности. Онъ какъ то совершенно не касался вопроса о томъ, что на собраніяхъ интернаціонала вопросъ объ оборонѣ родной страны затрагивался не разъ и ни разу не былъ разрѣшенъ въ отрицательномъ смыслѣ. Наоборотъ, въ программахъ всѣхъ соціалистическихъ партій стоялъ пунктъ объ организаціи милиціи для обороны страны.
Ограниченный кругозоръ, отсутствіе гибкости и прямолинейность, доходящая до крайности, и вмѣстѣ съ тѣмъ отсутствіе порыва, способнаго васъ увлечь,—таковы черты Ленина, какъ онъ представляется мнѣ по его докладамъ и литературнымъ выступленіямъ.
Не таковъ Троцкій. Это человѣкъ весьма гибкаго ума, ловкій и искуссный полемистъ, легко отвѣчающій, правда, иногда въ чрезмѣрной грубой формѣ, своему оппоненту. Его доклады, если не бывали глубоки по содержанію, то по формѣ они обыкновенно блестящи. Онъ не былъ въ сужденіяхъ своихъ столь прямолинейнымъ, какъ Ленинъ, и въ то время, когда я былъ въ Швейцаріи, а затѣмъ въ Парижѣ, онъ не былъ еще большевикомъ. Правда, въ качествѣ меньшевика-интернаціоналиста и руководителя издававшейся въ Парижѣ газеты “Наше Слово”, онъ занималъ позицію, приближавшуюся къ теченію большевистскому настолько, что его партійнымъ единомышленникамъ, съ которыми онъ былъ вмѣстѣ въ Организаціонномъ Комитетѣ, приходилось выступать не разъ противъ него, даже на страницахъ редактировавшагося имъ же органа. Вспомнимъ хотя бы полемику его съ Мартовымъ, не перечисляя всѣхъ несогласномыслящихъ. Повторяю, онъ не былъ въ то время большевикомъ, но несомнѣнно склонялся къ нему по мѣрѣ того, какъ на пути его публицистической дѣятельности въ Парижѣ французское правительство ставило препятствія.
Но даже тогда, когда онъ пріѣхалъ въ Америку, послѣ высылки изъ Франціи, онъ не былъ еще большевикомъ, хотя склонность его къ этому теченію проявилась уже сильно, и обольшевиченіе его происходило тамъ, не безъ вліянія болѣе молодыхъ и менѣе замѣтныхъ товарищей. Процессъ обольшевиченія вообще происходилъ какъ то незамѣтно. И, напримѣръ, теперь въ рядахъ большевиковъ я встрѣтилъ г. Чудновскаго, который въ Америкѣ не занималъ ясно выраженной большевистской позиціи: подчеркивая въ бесѣдахъ и въ статьяхъ въ “Новомъ Мірѣ” свой интернаціонализмъ, онъ рѣзко отмежевывался отъ большевизма, какъ такового.
И если прямолинейность Ленина и его твердокаменность въ политикѣ даютъ основанія считать его просто узкимъ фанатикомъ, то гибкость ума, да и не только ума Троцкаго даютъ мѣсто предположеніямъ иного порядка. Опоздавъ къ революціи, задержавшись нѣсколько въ Америкѣ, Троцкій, еще въ 1905 году бывшій предсѣдателемъ Совѣта Рабочихъ Депутатовъ въ Петербургѣ и тогда вредившій его дѣятельности, онъ примкнулъ въ Россіи къ тому теченію, которое считало необходимымъ “углублять” революцію, опираясь на шкурные интересы малосознательныхъ, легко поддающихся гипнозу обѣщаній, солдатъ и рабочихъ.
Третій новоявленный министръ, имя котораго часто упоминается теперь въ печати, какъ министра Народнаго Просвѣщенія, Луначарскій, какъ то по недоразумѣнію примкнулъ къ политикѣ. Онъ эстетъ, съ развитымъ художественнымъ чутьемъ и знаетъ искусство, его теорію и исторію. Онъ можетъ быть хорошимъ художественнымъ критикомъ, но въ политикѣ человѣкъ мало искушенный. Я вспоминаю его рефераты въ Швейцаріи на собраніяхъ русской колоніи. И если бы онъ не былъ охваченъ доктринерствомъ до того, что сталъ договариваться до особаго вида искусства—пролетарскаго, то лекція его по литературѣ и искусству могли быть даже интересны. Но, къ сожалѣнію, начиная съ художественной критики и подчасъ тонкаго анализа даннаго автора, онъ обыкновенно переходилъ къ доктринѣ и освѣщалъ автора подъ угломъ зрѣнія пролетарскимъ.
Вспоминаю послѣдній вечеръ, проведенный мною въ швейцарской колоніи передъ экстреннымъ отъѣздомъ моимъ въ Америку. Здѣсь Луначарскій предсталъ хорошимъ декламаторомъ, частью чужихъ, частью своихъ собственныхъ, къ слову сказать—очень удачныхъ, я сказалъ бы, красочныхъ стиховъ, и его декламація оставила самое пріятное впечатлѣніе: видно, что это его сфера, и здѣсь онъ хозяинъ. Но какъ только онъ съ художественныхъ высотъ спускается въ прозу жизни, въ политику, онъ начинаетъ блуждать въ потемкахъ и становится просто скучнымъ, какъ всякій профанъ, взявшійся васъ поучать, не зная самъ чему.
Я не буду вспоминать другихъ встрѣчъ съ представителями россійской эмиграціи, нынѣ выдвинувшихся въ ряды дѣятелей русской революціи, ибо довольно и этихъ трехъ наиболѣе крупныхъ современныхъ персонажей. Съ другими, быть можетъ, мы еще встрѣтимся въ другомъ мѣстѣ.
Я озаглавилъ настоящую главу, между прочимъ, “Агонія старой власти“.
Читатель спроситъ меня, почему же я ничего не говорю объ этой агоніи. Да просто потому, что она чувствуется здѣсь. Въ самомъ дѣлѣ. Систематическое преслѣдованіе и въ административномъ и въ судебномъ порядкѣ такого болѣе чѣмъ скромнаго и не опаснаго для существовавшаго порядка политическаго дѣятеля, какъ я, и боязнь, доходящая до того, что въ пору нужды въ опытныхъ офицерахъ, мнѣ не разрѣшаютъ явиться къ исполненію своего долга, ясно показываютъ, что правительство было слабое и боялось собственной тѣни.
Мы жили въ Швейцаріи. А тамъ, далеко, бился пульсъ русской жизни, страна переживала трагическую пору, а власть, какъ въ свистопляскѣ, издѣвалась надъ страной. Живыя силы не допускались къ работѣ, и все руководящее ея бралось изъ одного кладезя бюрократовъ. Уже въ томъ фактѣ, что одни лица оставляли министерство, чтобы черезъ короткій промежутокъ вновь вступить въ таковое, ясно проявлялся кризисъ власти, какъ таковой. А вліяніе Распутина и иже съ нимъ на судьбы Россіи? Это ли не знаменательно въ смыслѣ указанія на то, что страна переживаетъ внутри нѣчто трагическое, и что дальше такъ продолжаться не можетъ. Страхъ власти передъ революціонными призраками чувствовался даже заграницей, въ Швейцаріи. Всѣ работники, помогавшіе военноплѣннымъ, но не принимавшіе участія въ оффиціальныхъ правительственныхъ организаціяхъ, были взяты подъ подозрѣніе: и въ этомъ сыскѣ департаменту полиціи помогали дипломатическіе представители Россіи и органы, при нихъ состоявшіе. Сколько ложныхъ доносовъ слали эти дѣятели въ Петербургъ, а тамъ учитывали все и находили, что вмѣстѣ съ хлѣбомъ и молокомъ и рыбьимъ жиромъ, посылаемымъ людьми, живущими заграницей, нашимъ голоднымъ военноплѣннымъ идетъ, въ лагеря революціонная зараза, отъ которой надо уберечь плѣнныхъ во что бы то ни стало. И нашему комитету, въ концѣ концовъ отказали въ правѣ получать изъ Россіи деньги, и субсидировавшій насъ, какъ своего уполномоченнаго, Московскій Комитетъ получилъ оффиціальное увѣдомленіе отъ московскаго градоначальника, чтобы деньги намъ болѣе не посылать въ виду революціоннаго направленія… того хлѣба, который мы пакетами отправляли въ лагеря военноплѣнныхъ въ Германіи и Австріи. Равнымъ образомъ, когда мы подняли вопросъ объ интернированіи въ Швейцаріи нашихъ туберкулезныхъ военноплѣнныхъ, наравнѣ съ французами и германцами, русское правительство не рѣшилось сдѣлать этого, опять таки, боясь революціонной заразы.
Это ли не показатель агоніи власти? Власть металась, чувствуя свою слабость, и поэтому старалась держаться возможно строже.
Такъ отображалась русская жизнь заграницей.
Приближался срокъ окончанія моего невольнаго пребыванія заграницей, вдали отъ родины. И чѣмъ ближе было время возвращенія, тѣмъ острѣе чувствовалась боль разлуки и тѣмъ страстнѣе хотѣлось быть тамъ, въ страдающей, истекающей кровью, угнетаемой насильниками, но все же дорогой и нѣжно любимой родинѣ.
Я началъ считать дни. Каждый день, просыпаясь утромъ, я вычеркивалъ прожитой день.
Въ привычной обстановкѣ, при однообразныхъ условіяхъ сложившейся жизни, хотя и при достаточномъ количествѣ обязательной работы въ дѣлѣ помощи военноплѣннымъ, дни стали проходить тоскливо долго. И я почувствовалъ, что если я останусь здѣсь ждать конца срока своего пребыванія, нервы мои напрягутся и трудно будетъ доживать послѣдніе дни. И я рѣшилъ перемѣнить страну. Кстати, явилась опредѣленная задача. Затрудненія, которыя дѣлало русское правительство въ полученіи средствъ для работы комитета помощи военноплѣннымъ, ставило комитетъ въ безвыходное положеніе, а плѣнныхъ, привыкшими уже получать, хотя и скромную поддержку, отъ даннаго комитета, лишало довольствія.
И взоры мои обратились на Америку. Я рѣшилъ поѣхать туда, чтобы тамъ обратиться къ русской колоніи и американцамъ о помощи нашимъ страдающимъ въ плѣну братьямъ.
Черезъ двѣ недѣли я уже качался на океанскомъ пароходѣ въ волнахъ Атлантическаго океана по дорогѣ изъ Бордо въ Нью-Іоркъ, снабженный полномочіями отъ нѣсколькихъ общественныхъ организацій помощи военноплѣнныхъ.
Въ срединѣ Іюля 1916 года я высадился на американскомъ берегу въ Нью-Іоркѣ, не имѣя никого знакомыхъ на всемъ материкѣ.
Правда, очень скоро у меня оказались знакомые, а черезъ полгода компанія друзей провожала меня въ томъ же Нью-Іоркѣ, но уже по пути въ Россію, на родину.
Пусть мнѣ пришлось въ Америкѣ очень трудно. Пусть иногда, изъ-за недостатка средствъ, я просто голодалъ, такъ какъ денегъ у меня своихъ не было, а правительство и его представители рѣшили не присылать мнѣ той скромной пенсіи, которую все время войны регулярно высылали мнѣ черезъ Россійскую Миссію въ Швейцаріи. Если бы не добрые люди, мои случайные знакомые, оказавшіе мнѣ ссуду, я очутился бы на мостовой, выброшеннымъ на произволъ судьбы, со своими порывами собирать средства въ пользу военноплѣнныхъ.
Но этого не случилось. И жизнь въ Америкѣ, хотя и не продолжительную я вспоминаю всегда съ восторгомъ.
У меня были рекомендаціи и къ представителямъ американскаго высшаго свѣта и къ представителямъ американской демократіи. Были рекомендаціи и къ россійской колоніи, столь многочисленной и разнообразной въ городахъ Соединенныхъ Штатовъ.
Представители высшаго свѣта, принявъ меня весьма любезно, какъ полковника русской службы, рекомендованнаго къ тому же ихъ заокеанскими друзьями, готовы были оказать всяческую помощь; но имъ требовалось немного: имъ хотѣлось имѣть рекомендаціи и отъ оффиціальныхъ русскихъ представителей въ Америкѣ. Но эти представители не могли быть расположены давать мнѣ рекомендаціи, да и я не собирался просить ихъ объ этомъ. Дѣло сбора средствъ я ставилъ на широко общественныхъ началахъ, и только къ силамъ общественнымъ и адресовался. Съ высшимъ американскимъ свѣтомъ ничего не вышло.
За то представители американской демократіи меня поддержали и показали, что подъ холодной внѣшностью сдержаннаго американца бьется горячее сердце.
Съ любовью и особой симпатіей вспоминаю я Миссъ Алисъ-Стонъ-Блаквеллъ, которая не только горячо откликнулась на мой призывъ, но и помогла мнѣ войти въ сношенія съ русской колоніей въ Бостонѣ, къ которой я все никакъ не могъ подойти.
Въ Бостонѣ мнѣ пришлось столкнуться съ литовцами и латышами. Среди литовцевъ чувствовалось три рѣзко разграниченныхъ теченія: соціалистическое, демократическое и клерикальное. Всѣ они были поглощены своими національными дѣлами и, кромѣ добрыхъ словъ, ничего получить отъ нихъ для общаго дѣла не удалось.
Къ латышамъ я попалъ сильно обольшевиченнымъ. Редакторъ газеты, къ которому я, какъ журналистъ, отправился, прочиталъ мнѣ нѣсколько скучныхъ страницъ изъ хорошо усвоеннаго имъ до элементарности простого ленинскаго катехизиса, и поучалъ меня, что “помогать военноплѣннымъ—значить участвовать въ этой имперіалистической войнѣ”. Здѣсь было крѣпкое ядро большевизма, и на одномъ изъ митинговъ мнѣ пришлось выдержать сильную баталію на почвѣ примѣненія прописей Ленина.
Не буду разсказывать всѣхъ переживаній въ Америкѣ въ связи съ сборами денегъ. Были и грустныя, были и чрезвычайно радостныя. Но въ общемъ, если матеріальные результаты за время моего пребыванія въ Америкѣ въ смыслѣ сборовъ были и не велики, однако, все же вниманіе къ этому вопросу было привлечено и кое-что удалось организовать.
За короткое время пребыванія въ Америкѣ мнѣ пришлось побывать въ Бостонѣ, Нью-Іоркѣ, Чикаго, Детройтѣ и др. Разъ только я попадалъ въ круги американской демократіи, мнѣ приходилось констатировать неподдѣльный интересъ къ Россіи и ея борцамъ за свободу. Имя бабушки Брешковской многими произносится съ какимъ-то благоговѣніемъ. За короткое время пребыванія тамъ она оставила по себѣ добрую память и со многими поддерживала сношенія, даже будучи въ ссылкѣ. Имена Кропоткина, Чайковскаго тоже хорошо знакомы американцамъ. И мнѣ такъ отрадно было слышать, съ какимъ вниманіемъ и уваженіемъ относились американцы къ русскимъ революціонерамъ. “Борьба русскихъ революціонеровъ за свою свободу есть борьба за міровую свободу”, не разъ говорили мнѣ американскіе демократы и соціалисты.
И это еще больше укрѣпило во мнѣ вѣру въ живительныя силы русской революціи и усиливало мое стремленіе ѣхать домой, чтобы своевременно пріѣхать на родину.
Время приближалось. Уже назначенъ день отъѣзда. Взятъ билетъ на пароходъ и радостное дорожное настроеніе ощущается всѣми фибрами души.
И эти послѣдніе дни пребыванія моего въ Америкѣ были омрачены.
Въ половинѣ января въ Нью-Іоркъ пріѣхалъ Троцкій, вынужденный уѣхать изъ Франціи. Нужно было видѣть его пріѣздъ, чтобы понять, какой онъ позеръ, и насколько самовлюбленный человѣкъ. Онъ не просто пріѣхалъ, а закричалъ пѣтухомъ, что вотъ, молъ, Троцкій пріѣхалъ осчастливить американскихъ соціалистовъ своимъ вступленіемъ въ ихъ семью. И начались организованные имъ самимъ и ближайшими его друзьями “чествованія” знаменитаго русскаго соціалиста и “изгнанника” изъ Франціи.
Я не пошелъ на эти чествованія, такъ какъ всегда былъ противникомъ революціонной позы и саморекламы. Наличность скромности не является недостаткомъ у Троцкаго, который для рекламированія себя готовъ рѣшительно на все. У меня отъ встрѣчъ съ Троцкимъ и наблюденій надъ нимъ осталось впечатлѣніе самое тягостное въ смыслѣ полной безпринципности и готовности на все въ интересахъ самовозвеличенія.
Уѣхалъ я изъ Америки въ пору крикливыхъ выступленій г. Троцкаго. Правда, шумъ объ его пріѣздѣ поднялся только въ русской эмигрантской печати, и пресса американская, если не считать листковъ германизированныхъ, о немъ просто не говорила. Не знаю, привлекъ ли онъ въ дальнѣйшемъ вниманіе американской печати, и приняли ли американскіе соціалисты его также помпезно въ свою среду, какъ шумно хотѣлъ онъ вступить туда.
Уѣхалъ я оттуда, оставивъ политическаго крикуна продолжать свою шумную авантюру.
