Въ десятую роту я явился съ утра со всѣми моими пожитками. Такъ какъ я весь былъ покрытъ насѣкомыми и ими кишѣли мои вещи, меня отправили въ баню, которая находится внѣ Кремля. Всѣ мои вещи я передалъ двумъ заключеннымъ, исполнявшимъ обязанности дневальныхъ въ корридорѣ: одинъ бывшій охранникъ, а другой—бывшій жандармскій вахмистръ. За три фунта сахара, пять пачекъ махорки и два куска мыла они обѣщали вычистить и вытряхнуть всѣ мои вещи и тщательно обрызгать ихъ скипидаромъ (скипидаръ за мой счетъ). Сразу чувствовалось, что я попалъ, наконецъ, въ культурную обстановку. Надолго ли?
Всѣ заключенные кромѣ находящихся въ карцерахъ и на Сѣкирной горѣ, ходятъ по острову совершенно свободно. Но для выхода изъ Кремля нужно всякій разъ брать у дежурнаго по Кремлю пропускъ. Разумѣется, никто не бродитъ по острову безъ дѣла, такъ какъ, во-первыхъ, всѣ заключенные всегда заняты, во вторыхъ, бродить по острову ради удовольствія прогулки очень опасно, такъ какъ всюду ходятъ патрули и прогуливаются чекисты. Пока я шелъ въ баню, меня три раза останавливали по дорогѣ и опрашивали. Ярко свѣтило солнце, но приближеніе зимы уже чувствовалось въ рѣзкомъ, холодномъ вѣтрѣ и подмороженной дорогѣ. Встрѣчались заключенные, группами и въ одиночку, выполнявшіе различныя работы. Изъ трубъ заводовъ и мастерскихъ валили клубы дыма и изъ-за поворота лѣса выползалъ змѣйкой поѣздъ узкоколейной желѣзной дороги. Я шелъ и старался себѣ представить, какое впечатлѣніе произвела бы вся эта картина на посторонняго наблюдателя, не знающаго закулисной стороны Соловецкаго лагеря. Мирная, почти идиллическая картина трудовой коммуны. Мнѣ кажется, что совѣтская власть можетъ вполнѣ безопасно для себя, пригласить любую иностранную делегацію для поверхностнаго осмотра Соловецкаго лагеря. Разумѣется, не надо пускать делегаціи въ Кремль и въ особенности на каменную галлерею къ соборамъ. Упаси Богъ подпускать членовъ делегацій къ заключеннымъ, такъ какъ одинъ видъ заключенныхъ способенъ разрушить всю идиллію. Но для показа можно продемонстрировать переодѣтыхъ чекистовъ, они вѣдь тоже считаются заключенными и ихъ наберется нѣсколько сотенъ. Кромѣ нихъ можно показать политическихъ заключенныхъ, т. е. тѣхъ, которыхъ совѣтская власть считаетъ за „политическихъ“: лѣвые эсеры и лѣвые меньшевики. Имъ живется недурно.
А вотъ, кстати, влѣво отъ дороги, не доходя до бани, громадная вывѣска на двухъ столбахъ: „Дезинфекціонная камера“. Вывѣска отъ времени и непогодъ немного облѣзла, но ее можно подновить. Это ничего не значитъ, что за вывѣской пустырь и какія-то развалины. Важенъ фактъ, что имѣется доброе желаніе соорудить дезинфекціонную камеру. Объ этомъ свидѣтельствуетъ вывѣска; чего же еще надо? Годъ тому назадъ эта вывѣска вполнѣ удовлетворила пріѣзжавшую изъ Москвы комиссію и въ газетахъ „Правда“ и „Извѣстія“ было написано нѣсколько восторженныхъ статей объ образцовомъ санитарномъ состояніи Соловецкаго лагеря.
Въ банѣ, невѣроятно грязной и полуразрушенной, обосновалась, такъ называемая, „горская республика“. Заключенные, обслуживающіе отдѣльно стоящія предпріятія и хозяйственныя учрежденія,—при нихъ же и живутъ. Конечно все это заключенные старожилы лагеря, преимущественно важные уголовные преступники, такъ какъ къ таковымъ совѣтская власть благоволитъ, и начальство лагеря относится къ нимъ съ довѣріемъ и даже съ симпатіей.
Баней завѣдуютъ кавказцы, осужденные за бандитизмъ и грабежи. Вся баня можетъ вмѣстить въ одинъ пріемъ не больше 50-ти человѣкъ, но ее обслуживаютъ 15 человѣкъ здоровенныхъ грузинъ и абхазцевъ, живущихъ въ пристройкѣ у бани и въ самой банѣ. Что они тамъ дѣлаютъ, я не могъ понять. У меня создалось впечатлѣніе, что вся баня существуетъ спеціально для нихъ, такъ какъ я почти не видѣлъ, чтобы заключенныхъ водили въ баню. Для этого у заключенныхъ нѣтъ времени, а кромѣ того этой бани недостаточно на 8,500 человѣкъ. Правда, изъ этого числа надо выключить около 700 человѣкъ чекистовъ, для которыхъ имѣется прекрасная баня въ Кремлѣ.
За обѣщаніе выписывать изъ лавки сало, сахаръ, чай и табакъ, мнѣ восточный человѣкъ выстиралъ тутъ же въ банѣ мое бѣлье, брюки и пиджакъ и все это высушилъ въ кочегаркѣ надъ котломъ.
Наконецъ то я былъ чистъ и одѣтъ въ чистое платье, хотя и совершенно сморщенное отъ энергичной сушки. Но стоило ли на такіе пустяки обращать вниманіе!
Десятая рота помѣщается въ двухъ верхнихъ этажахъ бывшаго общежитія монаховъ. Въ первомъ этажѣ помѣщаются разныя канцеляріи учрежденій Кремля и медицинская амбулаторія. Все помѣщеніе роты состоитъ изъ массы небольшихъ комнатъ—бывшихъ келій,—расположенныхъ по бокамъ длиннаго корридора. Канцелярія роты помѣщается въ одной изъ келій и въ ней живутъ ротный командиръ, его помощникъ, писарь и одинъ изъ дневальныхъ корридора. Комната вся величиною 12 квадратныхъ метровъ и, разумѣется, мнѣ тамъ нельзя было помѣститься. Остальныя помѣщенія пока всѣ были переполнены и поэтому я устроился въ концѣ корридора, на такъ называемомъ „топчанѣ“, то есть на двухъ деревянныхъ козлахъ, на которыя положенъ деревянный щитъ. Меня это вполнѣ удовлетворяло, такъ какъ по сравненію съ моей жизнью въ соборѣ, спать на топчанѣ было верхомъ роскоши. Черезъ корридорнаго дневальнаго (бывшаго жандармскаго вахмистра) я досталъ два мѣшка со стружками и онъ мнѣ устроилъ изъ нихъ матрацъ, а свои вещи я разсовалъ частью въ комнату Віолара, частью въ комнату румынскаго офицера Бырсана, съ которымъ я сидѣлъ еще въ Петербургской тюрьмѣ.
Днемъ все помѣщеніе роты пустовало, такъ какъ всѣ были на работахъ, кромѣ дневальныхъ. Режимъ и порядокъ здѣсь были нѣсколько иные, чѣмъ въ карантинныхъ ротахъ, такъ какъ 10-я рота обслуживала преимущественно канцеляріи, бухгалтерію, техническіе бюро, госпиталь, аптеку и тому подобное.
Въ шесть часовъ утра всѣ поднимались по звонку и трубѣ и послѣ повѣрки и уборки въ 8 часовъ расходились по разнымъ учрежденіямъ лагеря. Въ часъ дня всѣ возвращались и начиналась суета съ приготовленіемъ обѣда. Въ три часа всѣ опять уходили на работы и возвращались въ семь часовъ. Опять начиналась суета съ приготовленіемъ пищи, вечерняя повѣрка—и трудовой день былъ законченъ. И такъ ежедневно, включая и праздники. Фактически рабочій день былъ значительно больше двѣнадцати часовъ, такъ какъ массу времени отнимали повѣрка, стирка бѣлья, уборка помѣщенія и добыча и приготовленіе пищи. Почти всѣ заключенные 10-й роты получали на руки, такъ называемый, двухнедѣльный сухой паекъ. Дѣло въ томъ, что обѣдъ и ужинъ изъ лагерной кухни былъ настолько отвратителенъ и въ кухнѣ царила такая ужасная грязь, что лучше было не состоять на горячей порціи и разъ въ двѣ недѣли получать изъ провіантскаго склада весь паекъ натурой. Начальство лагеря это охотно разрѣшало для спеціальныхъ ротъ, такъ какъ время ѣды въ этихъ ротахъ не совпадало съ остальными ротами и выдача двухнедѣльнаго пайка значительно разгружала кухню, кормившую два раза въ день 5,000 человѣкъ. Такіе же двухнедѣльные пайки получали заключенные, работавшіе и жившіе въ дальнихъ углахъ Соловецкаго острова, на Муксальмѣ и на Кондъ-островѣ.
Весьма неизбалованный и вполнѣ здоровый человѣкъ можетъ просуществовать впроголодь на выдаваемый двухнедѣльный паекъ не больше десяти дней. Паекъ состоитъ изъ соленой трески, гречневой крупы, сушеной зелени (600 граммъ на двѣ недѣли), соли, подсолнечнаго масла (1 литра на двѣ недѣли), сахарнаго песку (150 граммъ на двѣ недѣли), картофеля и 500 граммъ ежедневно чернаго хлѣба.
Получающіе горячій обѣдъ непосредственно изъ лагерной кухни питаются еще хуже, такъ какъ продукты раскрадываются заключенными, обслуживающими кухню. Большинство заключенныхъ спеціальныхъ ротъ получаютъ ежемѣсячную помощь отъ своихъ близкихъ и друзей, въ видѣ посылокъ съ продуктами и деньгами. Пока есть сообщеніе съ материкомъ, т. е. въ теченіе 5-ти мѣсяцевъ посылки приходятъ регулярно. Съ наступленіемъ зимы, продукты можно пріобрѣтать только въ кооперативной лавкѣ, но тамъ всѣ продукты очень дороги и не всегда имѣются въ наличіи. Привожу цѣны нѣкоторыхъ продуктовъ—въ долларахъ: 1 кгр. полубѣлаго хлѣба—25 центовъ; 1 кгр. соленаго топленаго коровьяго масла—1 долл. 40 центовъ; 1 кгр. соленаго свиного сала—1 долл.; 1 стаканъ молока (изъ вновь возрожденной бывшей монастырской фермы—11 центовъ; 1 жестянка 250 граммъ мясныхъ консервовъ—40 центовъ; 1 кгр. сахарнаго песку—50 центовъ. Если у заключеннаго даже есть возможность пріобрѣтать продукты, это все-таки еще далеко не рѣшаетъ вопроса питанія. У каждаго заключеннаго свободнаго времени имѣется въ обрѣзъ. На все помѣщеніе 10-й роты имѣется только 3 маленькихъ печки въ корридорѣ, на которыхъ оффиціально не разрѣшается готовить. Разумѣется, всѣ готовятъ на этихъ печахъ, всегда съ рискомъ навлечь на себя гнѣвъ начальства и оказаться на Сѣкирной горѣ. Поэтому, какъ только проносится слухъ, что въ Кремлѣ бродитъ кто-либо изъ высшихъ чиновъ администраціи, всякое приготовленіе пищи прекращается. Спрашивается, гдѣ же готовить? Вѣдь, если разрѣшается получать на руки двухнедѣльный сухой паекъ, то значитъ разрѣшается гдѣ нибудь приготовлять изъ этого пайка обѣдъ. Никто изъ заключенныхъ этого не знаетъ и никогда не рѣшится поднять этотъ вопросъ, такъ какъ за это могутъ перевести обратно въ соборъ.
Заключенные спеціальныхъ ротъ группируются для питанія по нѣсколько человѣкъ, живущихъ въ одной комнатѣ. Если въ комнатѣ случайно живетъ большинство не получающихъ со стороны денежной помощи, то получающіе таковую присоединяются къ какой-нибудь группѣ приблизительно равнаго съ ними экономическаго уровня. Въ такихъ случаяхъ надо быть очень осторожнымъ, такъ какъ среди товарищей по комнатѣ можетъ оказаться сексотъ. Изъ чувства зависти или по злобѣ, что ему не удалось подкормиться за счетъ болѣе зажиточныхъ товарищей, сексотъ можетъ донести по начальству объ „образовавшейся опасной группировкѣ“. Тогда—прощай 10-я рота! Пожалуйте обратно въ первобытное состояніе „моральнаго карантина“.
Въ перерывѣ между работами въ корридорахъ шумъ и суета. У печекъ безконечныя очереди, ссоры, чадъ отъ поджариваемой трески и сала. Очень зажиточные заключенные, имѣющіе возможность кормить и даже одѣвать нѣсколькихъ товарищей, чувствуютъ себя нѣсколько спокойнѣе, такъ какъ кто либо изъ друзей всегда успѣетъ занять очередь у печки и приготовить неприхотливый обѣдъ. Но и тутъ есть „но“. Подкармливать товарищей надо чрезвычайно осторожно, чтобы это не носило характера платы за услуги. Въ противномъ случаѣ начальство усмотритъ „буржуазныя наклонности“, и, какъ неисправимаго, переведутъ надолго въ соборъ. Поэтому въ Соловецкомъ лагерѣ всѣ всегда суетятся и стараются придать себѣ занятой видъ даже внѣ рабочаго времени, такъ какъ у заключеннаго, при данномъ режимѣ, не можетъ быть ни минуты свободной. Если остается свободное время—значитъ что-нибудь не ладно—кто-нибудь подкупленъ. Въ результатѣ—переводъ на тяжелыя работы и житье въ одномъ изъ соборовъ.
Мои новыя обязанности заключались въ разносѣ пакетовъ изъ ротной канцеляріи по разнымъ учрежденіямъ лагеря, въ уборкѣ корридора, въ пріемѣ изъ канцеляріи Кремля писемъ для заключенныхъ 10-й роты и въ переписываніи ролей, для артистовъ лагернаго театра. Послѣдняя обязанность была совершенно неожиданной, но я разумѣется не протестовалъ, такъ какъ это давало мнѣ возможность и законный поводъ заходить разъ по десять въ день въ театръ и присутствовать на репетиціяхъ. Въ Соловецкомъ лагерѣ имѣется два театра: одинъ обслуживается уголовнымъ элементомъ, другой—интеллигенціей. Въ обоихъ театрахъ идутъ пьесы исключительно коммунистическаго содержанія. Артисты театра избавлены отъ тяжелыхъ работъ и пользуются незначительными льготами. Но артисты и въ особенности артистки должны имѣть собственныя костюмы, и, такъ какъ они всегда заняты на репетиціяхъ, то должны всегда кого-нибудь подкармливать изъ товарищей и подругъ, чтобы на нихъ готовили обѣдъ. Благодаря этому, составъ труппы театра „интеллигенціи“ пополняется бывшими спекулянтами, чекистами, бывшими дамами полусвѣта, однимъ словомъ тѣмъ элементомъ, который пользуется въ совѣтской Россіи относительнымъ благосостояніемъ. Среди „артистовъ“ царятъ вѣчныя интриги и поэтому нерѣдко случается, что сегодняшняя „героиня“ или „герой“ завтра—отправляются на кирпичный заводъ или въ кочегарку. Въ Соловецкомъ лагерѣ все непрочно и измѣнчиво…
Мнѣ удалось очень удовлетворительно разрѣшить вопросъ моего питанія, войдя въ компанію съ четырьмя очень милыми людьми: профессоромъ Императорской Академіи художествъ Бразомъ, румынскимъ офицеромъ Бырсаномъ, афганцемъ инженеромъ Саидъ-Султаномъ Кабиръ Шахомъ и бывшимъ начальникомъ одного изъ департаментовъ Императорскаго Министерства иностранныхъ дѣлъ Вейнеромъ. Бразъ находился въ Соловецкомъ лагерѣ болѣе года и успѣлъ уже побыть въ одной изъ спеціальныхъ ротъ, занимая какую то должность по архитектурной спеціальности. За два мѣсяца до моей встрѣчи съ Бразомъ въ лагерѣ, на него донесъ кто-то изъ сексотовъ—и знаменитаго профессора перевели на тяжелыя работы въ гавани. Въ 10-ю роту Браза перевели недавно, и теперь онъ былъ, по остроумному выраженію Бырсана, „придворнымъ живописцемъ“. Ежедневно, старый, заслуженный профессоръ Императорской академіи художествъ отправлялся зарисовывать различные виды Соловецкаго лагеря. Эта работа вполнѣ удовлетворила бы профессора, если бы не обязанности „придворнаго живописца“, которыя чрезвычайно угнетали чуткаго и самолюбиваго художника. Ему было приказано начальствомъ лагеря, зарисовывать сцены изъ жизни заключенныхъ и внутренности историческихъ церквей стараго монастыря. Все нарисованное проходило черезъ цензуру начальства и, по указаніямъ Васькова, Ногтева и т. п., старый профессоръ долженъ былъ создавать въ своемъ альбомѣ „потемкинскія деревни“. Всякій разъ, возвращаясь съ „цензурнаго просмотра“, профессоръ принимался съ горькимъ вздохомъ за реставрацію церквей и украшеніе лагерной жизни… на бумагѣ своего альбома. Эти рисунки предназначались для какого то совѣтскаго изданія, долженствовавшаго изобразить въ картинахъ и описаніяхъ—райское житье заключенныхъ въ тюрьмахъ Союзной Совѣтской Соціалистической Республики.
Былъ на Соловкахъ и „придворный фотографъ“. Но этотъ былъ чекистъ и однажды я сдѣлался свидѣтелемъ такой сцены.
Меня отправили въ госпиталь съ пакетами. Госпиталь помѣщался въ двухъ-этажномъ зданіи недалеко отъ выхода изъ Кремля. Раньше зданіе было занято монастырской больницей и было въ образцовомъ состояніи. Отъ прежняго остались жалкія воспоминанія и то лишь благодаря поистинѣ самоотверженной работѣ обслуживающихъ госпиталь заключенныхъ врачей и сестеръ. Я терпѣть не могъ ходить въ это учрежденіе, такъ какъ больные лежали даже въ корридорахъ, прямо на полу, и распространяли невыносимое зловоніе. Подходя къ госпиталю, я съ удивленіемъ замѣтилъ, что въ чахломъ садикѣ, разбитомъ на площадкѣ передъ госпиталемъ, были разставлены столики, аккуратно накрытые бѣлыми салфетками. На столикахъ были разставлены чашки, бутылки и за ними возсѣдали однообразно и хорошо одѣтые „больные“. Былъ собачій холодъ и сидѣвшіе за столиками должны были сильно мерзнуть въ своихъ легкихъ костюмахъ. Но здоровымъ людямъ холодъ не страшенъ. Дѣло въ томъ, что среди сидѣвшихъ и позировавшихъ больныхъ не было, въ дѣйствительности, ни одного больного. Все это были наряженные для фотографической съемки статисты, набранные изъ чекистовъ. Должно быть моя весьма непредставительная фигура въ помятой шляпѣ, короткомъ полушубкѣ и фетровыхъ сапогахъ портила идиллическую прелесть картины „весенняго“ (или „лѣтняго?“) отдыха счастливыхъ больныхъ. Мнѣ два раза крикнулъ кто-то изъ „режиссеровъ“: „Эй, ты, тамъ, съ бородой! Ступай къ черту! Пошелъ вонъ!“
Прошу извиненія у читателя за невольное отклоненіе отъ нити разсказа и возвращаюсь къ прерванному описанію нашей жизни въ кельяхъ 10-й роты.
Браза сослали на Соловки по подозрѣнію въ шпіонажѣ, такъ какъ онъ бывалъ въ гостяхъ у германскаго генеральнаго консула въ Петербургѣ. Несчастный художникъ полтора года не имѣлъ связи съ семьей и почти передъ самымъ отъѣздомъ онъ вдругъ получилъ письмо отъ своей старой прислуги, которая сообщила ему, что его семья находится въ Германія въ тяжеломъ положеніи и что оба сына умерли въ Берлинѣ.
Румынскій офицеръ Бырсанъ былъ славный, немного грубоватый человѣкъ, но очень сердечный и обязательный. Его схватили въ Одессѣ, куда онъ вполнѣ легально пріѣхалъ, чтобы повидаться со своими родственниками. Тамъ онъ увлекся одной русской дѣвушкой и хотѣлъ на ней жениться. Незадолго до женитьбы невѣсту арестовала Одесская Чека и предложила несчастной дѣвушкѣ въ обмѣнъ на свободу давать свѣдѣнія о состояніи румынской арміи. Она, разумѣется, по наивности, согласилась, думая, что это согласіе ее ни къ чему не обязываетъ. Но оказалось, далеко все не такъ просто, какъ думала дѣвица. Когда Бырсанъ женился и собрался уѣзжать за границу, то ему разрѣшили выѣхать, а женѣ „безъ объясненія причинъ“ не дали разрѣшенія на выѣздъ. Тутъ только молодая жена спохватилась и разсказала мужу все, что съ ней произошло въ Чекѣ.
Такъ какъ у Чеки имѣлась росписка жены о согласіи стать шпіонкой, то Бырсанъ, не желая компрометировать у себя на родинѣ жену и себя, счелъ за лучшее не давать дѣлу оффиціальнаго хода и попытаться нелегально бѣжать. На русско-румынской границѣ онъ былъ пойманъ вмѣстѣ съ женой, и по обвиненію въ шпіонажѣ обоихъ супруговъ сослали на Соловки на десять лѣтъ. Родственники г-жи Бырсанъ ежемѣсячно высылали ей небольшую сумму денегъ и на эти же деньги существовалъ впроголодь и ея мужъ. Ни мужъ, ни жена, не имѣли никакой возможности сообщить подробности ареста своимъ родственникамъ и даже не знали, извѣстно ли объ ихъ судьбѣ что либо Румынскому правительству.
Аркадій Петровичъ Вейнеръ былъ замѣшанъ въ фантастическій процессъ лицеистовъ и съ рѣдкимъ мужествомъ, достоинствомъ и энергіей несъ свой тяжелый крестъ.
Самымъ интереснымъ изъ всѣхъ вышеописанныхъ моихъ компаньоновъ по продовольствію, былъ афганецъ, инженеръ Саидъ-Кобръ Шахъ, онъ же почетный и наслѣдственный мулла Афганистана. Схваченъ и арестованъ онъ былъ афганскими большевиками однажды ночью на Памирѣ, куда онъ пріѣхалъ по дѣламъ изъ своего родного города Пешауеръ. Связаннаго его везли по ночамъ и передали, въ концѣ концовъ, русскимъ пограничнымъ властямъ. Пройдя массу этапныхъ тюремъ, послѣ самыхъ невѣроятныхъ и ужасныхъ страданій Кабиръ Шахъ попалъ въ концѣ концовъ въ Московскую тюрьму Чеки на Лубянкѣ, а оттуда его сослали въ Соловецкій лагерь. Никто въ Афганистанѣ не зналъ ничего о судьѣ Кабиръ-Шаха и, не получая ни откуда матеріальной помощи, онъ терпѣлъ ужасныя лишенія. Кое-кто изъ заключенныхъ ему помогалъ деньгами, продуктами и платьемъ, но самолюбивый, обидчивый и осторожный афганецъ не отъ всякаго принималъ помощь. Кабиръ-Шахъ окончилъ англійскій инженерный колледжъ въ Калькутѣ и прекрасно говорилъ по-англійски. Его англійская оріентація и популярность среди его соотечественниковъ были какъ разъ причинами, вызвавшими нападеніе на него афганскихъ агентовъ совѣтской власти и передачу совѣтскимъ властямъ.
По-русски онъ говорилъ ужаснымъ языкомъ, и употреблялъ выраженія, болѣе подходящія для боцмана парусного корабля, чѣмъ для духовнаго лица. Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, такъ какъ Кабиръ-Шахъ изучалъ русскій языкъ практически въ тюрьмахъ и преимущественно у уголовнаго элемента.
По-англійски онъ говорилъ безупречно, даже изысканно и бесѣда съ нимъ мнѣ доставляла огромное удовольствіе. Это былъ прекрасно, всесторонне образованный человѣкъ съ твердыми взглядами и свѣжимъ яснымъ умомъ европейски воспитаннаго дикаря. Иногда заходилъ къ намъ индусъ Корейша, жившій въ другой ротѣ и отбывавшій наказаніе на Соловкахъ по подозрѣнію въ шпіонажѣ. Почему онъ попалъ въ Россію, какъ былъ арестованъ и другіе подробности его жизни, мнѣ остались неизвѣстными.
Кабиръ-Шахъ былъ очень красивый мужчина, крѣпко сложенный, стройный и выглядѣлъ моложе своихъ 34-хъ лѣтъ. Безъ всякаго смущенія онъ исполнялъ въ кельѣ, не взирая на наше присутствіе, всѣ положенные мусульманской религіей обряды и въ этомъ смыслѣ онъ былъ большимъ педантомъ.
Помню, однажды, въ лагерѣ прекратили выдачу подсолнечнаго масла и даже въ лавкѣ можно было достать изъ жировъ только свиное сало. Мы жарили картофель и треску на свиномъ салѣ и этимъ кое-какъ питались. Кабиръ-Шахъ, избѣгавшій прибѣгать къ чужой помощи, очень страдалъ, не имѣя жировъ и питался исключительно чернымъ хлѣбомъ и гречневой кашей.
Никакіе уговоры не могли заставить его проглотить, хотя бы кусочекъ свиного сала, запрещеннаго закономъ его религіи. Онъ неизмѣнно отвѣчалъ намъ: „Я Саидъ-Султанъ Кабиръ-Шахъ, это имя значитъ, что я потомокъ пророка. Если я—потомокъ пророка—нарушу законъ, то что же тогда требовать отъ обыкновенныхъ рядовыхъ мусульманъ“.
Иногда по вечерамъ, послѣ повѣрки, мы всѣ проводили часокъ за дружеской бесѣдой, а я, пользуясь любезнымъ разрѣшеніемъ хозяевъ, мылся въ обширномъ мѣдномъ тазу, оставшимся въ кельѣ отъ старыхъ монастырскихъ временъ.
