Терекъ воетъ, дикъ и злобенъ,
Межъ утесистыхъ громадъ,
Бурѣ плачъ его подобенъ,
Слезы брызгами летятъ.
Но, по степи разбѣгаясь,
Онъ лукавый принялъ видъ
И, привѣтливо ласкаясь,
Морю Каспию журчитъ:
„Разступись, о старецъ морѣ,
Дай приютъ моей волнѣ!
Погулялъ я на просторѣ,
Отдохнуть пора бы мнѣ.
Я родился у Казбека,
Вско̀рмленъ грудью облаковъ,
Съ чуждой властью человѣка
Вечно спорить былъ готовъ.
Я, сынамъ твоимъ въ забаву,
Разорилъ родной Дарьялъ
И валу̀нов имъ, на славу,
Стадо целое пригналъ”.
Но, склонясь на мягкий берегъ,
Каспій стихнулъ, будто спитъ;
И опять, ласкаясь, Терекъ
Старцу на ухо журчитъ:
„Я привезъ тебѣ гостинецъ!
То гостинецъ не простой:
Съ поля битвы кабардинецъ,
Кабардинецъ удалой.
Онъ въ кольчугѣ драгоценной,
Въ налокотникахъ стальныхъ,
Изъ Корана стихъ священной
Писанъ золотомъ на нихъ.
Онъ угрюмо сдвинулъ брови,
И усовъ его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взоръ открытый, безотвѣтный,
Полонъ старою враждой;
По затылку чубъ заветный
Вьется черною космой”.
Но, склонясь на мягкій берегъ,
Каспій дремлетъ и молчитъ;
И, волнуясь, буйный Терекъ
Старцу снова говоритъ:
„Слушай, дядя: даръ бесценной!
Что другие все дары!
Но его отъ всей вселенной
Я таилъ до сей поры.
Я примчу къ тебѣ съ волнами
Трупъ казачки молодой,
Съ томно-блѣдными плечами,
Съ свѣтло-русою косой.
Грустенъ ликъ ея туманный,
Взоръ такъ тихо, сладко спитъ,
А на грудь изъ малой раны
Струйка алая бѣжитъ.
По красоткѣ молодицѣ
Не тоскуетъ надъ рѣкой
Лишь одинъ во всей станицѣ
Казачина гребенской.
Осѣдлалъ онъ вороного
И въ горахъ, въ ночномъ бою,
На кинжалъ чеченца злого
Сложитъ голову свою”.
Замолчалъ потокъ сердитой,
И надъ ним, какъ снѣгъ бѣла,
Голова съ косой размытой,
Колыхаяся, всплыла.
И старикъ во блескѣ власти
Всталъ, могучий, какъ гроза,
И одѣлись влагой страсти
Темно-синіе глаза.
Онъ взыгралъ, веселья полный, —
И въ объятія свои
Набѣгающие волны
Принялъ съ ропотомъ любви.
