Неопредѣленный, колеблющійся, мигающій, сумрачный свѣтъ, мѣшающій что-либо разсмотрѣть съ перваго взгляда. Когда глазъ привыкаетъ, онъ видитъ такую картину.
Широкая длинная комната съ очень низкимъ потолкомъ, безъ одного окна въ стѣнахъ. Входъ откуда то сверху, по ступенямъ. Стѣны гладки и сумрачно грязны—похоже на грубую, запятнанную кожу какого то большого звѣря. Всю заднюю стѣну, до ступенекъ, занимаетъ одинъ огромный, плоскій, стеклянный буфетъ, сплошь установленный совершенно правильными рядами бутылокъ, съ разноцвѣтными жидкостями. За невысокимъ прилавкомъ совершенно неподвижно сидитъ Кабатчикъ, сложивъ руки на животѣ. Бѣлое съ румянцемъ лицо, лысина, большая рыжая борода—выраженіе полнаго спокойствія и равнодушія. Такимъ онъ остается все время, ни разу не перемѣщаясь и не мѣняя положенія. За небольшими столиками, на деревянныхъ табуретахъ сидятъ Пьяницы. Количество людей увеличивается ихъ тѣнями, блуждающими по стѣнамъ и по потолку.
Безконечное разнообразіе отвратительнаго и ужаснаго. Лица, похожія на маски съ непомѣрно увеличенными или уменьшенными частями: носатые и совсѣмъ безносые, глаза, дико вытаращенные, почти вылѣзшіе изъ орбитъ, и сузившіеся до едва видимыхъ щелей и точекъ; кадыки и крохотные подбородки. Волосы у всѣхъ спутанные, лохматые, грязные, иногда закрывающіе половину лица. На всѣхъ однако лицахъ при ихъ разнообразіи, лежитъ печать страшнаго сходства: это зеленоватая, могильная окраска, и выраженіе то веселаго, то мрачнаго и безумнаго ужаса.
Одѣты Пьяницы въ одноцвѣтныя лохмотья, обнажающія то зеленую костлявую руку, то острое колѣно, то впалую, страшную грудь. Есть почти совсѣмъ голые. Женщины мало отличаются отъ мужчинъ и еще безобразнѣе, чѣмъ они. У всѣхъ трясутся руки и головы и походка неровная, точно они ходятъ или по очень скользкой, или бугроватой, или движущейся поверхности. И голоса одинаковые: хриплые, сипящіе; и такъ же нетвердо, какъ ходятъ, выговариваютъ Пьяницы слова непослушными, точно замерзшими губами.
По серединѣ сборища за отдѣльнымъ столикомъ сидитъ Человѣкъ, положивъ сѣдую, всклокоченную голову на руки. Такимъ остается онъ все время, за исключеніемъ того момента, когда говоритъ. Одѣтъ онъ очень плохо.
Въ углу неподвижно стоитъ Нѣкто въ сѣромъ съ догорающей свѣчей. Узкое, синее пламя колеблется, то ложась на край, то острымъ язычкомъ устремляясь вверхъ. И могильно сини блики на каменномъ лицѣ и подбородкѣ Его.
— Боже мой! Боже мой!
— Послушайте,—какъ странно колеблется все: ни на чемъ нельзя остановить взора.
— Все дрожитъ, какъ въ лихорадкѣ: люди, стулья и потолокъ.
— Все плыветъ и качается, какъ на волнахъ.
— Вы не слышите шума? Я слышу какой-то шумъ. Точно грохочутъ желѣзныя колеса или камни падаютъ съ горы. Большіе камни падаютъ, какъ дождь.
— Это шумитъ въ ушахъ.
— Это шумитъ кровь. Я чувствую мою кровь. Густая, черная, пахнущая ромомъ, она тяжело катится по жиламъ. И когда подходитъ къ сердцу, то все падаетъ и становится страшно.
— Я вижу какъ-будто блистаніе молній!
— Я вижу огромные, красные костры и на нихъ горятъ люди. Противно пахнетъ горѣлымъ мясомъ. Черныя тѣни кружатся вокругъ костровъ. Они пьяны, эти тѣни. Эй, позовите меня, я буду съ вами танцовать.
— Боже мой! Боже мой!
— И я веселый. Кто хочетъ со мною смѣяться? Никто не хочетъ, такъ я буду одинъ. (Смѣется одинъ.)
— Прелестная женщина цѣлуетъ меня въ губы. Отъ нея пахнетъ мускусомъ, и зубы у нея, какъ у крокодила. Она хочетъ укусить меня. Прочь, шлюха!
— Я не шлюха. Я старая беременная змѣя. Уже цѣлый часъ смотрю я, какъ изъ моей утробы выходятъ маленькія змѣйки и ползаютъ. Эй, не раздави моего змѣеныша!
— Куда ты идешь?
— Кто ходитъ тамъ? Сядьте. Весь домъ дрожитъ, когда вы ходите.
— Я не могу. Мнѣ страшно сидѣть.
— И мнѣ страшно. Когда сидишь, то слышно, какъ ужасъ бѣгаетъ по тѣлу.
— И мнѣ. Пустите меня!
— Посмотрите, что оно дѣлаетъ. Уже два часа оно старается прыгнуть на мои колѣни. Только на вершокъ не достаетъ. Я его отгоню, а оно опять. Это какая то странная игра.
— У меня подъ черепомъ ползаютъ черные тараканы. И шуршатъ.
— У меня распадается мозгъ. Я чувствую, какъ одна сѣрая частица отдѣляется отъ другой. Мой мозгъ похожъ на скверный сыръ. Онъ пахнетъ.
— Тутъ пахнетъ какой то падалью.
— Боже мой! Боже мой!
— Сегодня ночью я подползу къ ней на колѣняхъ и зарѣжу ее. Потечетъ кровь. Она сейчасъ течетъ уже: такая красная.
— За мной все время ходятъ трое. Они зовутъ меня въ темный уголъ на пустырь и тамъ хотятъ зарѣзать. Они сейчасъ около дверей.
— Кто это ходитъ по стѣнамъ и по потолку?
— Боже мой! Они пришли сюда. За мною.
— Кто?
— Они!
— У меня нѣмѣетъ языкъ. Что же мнѣ дѣлать? У меня нѣмѣетъ языкъ. Я буду плакать. (Плачетъ.)
— Все изъ меня лѣзетъ наружу. Я сейчасъ вся вывернусь на изнанку и буду красной.
— Послушайте, послушайте, эй! Кто-нибудь. На меня идетъ чудовище. Оно поднимаетъ руку. Помогите, эй!
— Что это! Помогите! Паукъ!
— Помогите!
— Мы всѣ пьяницы. Позовемъ всѣхъ сверху сюда. Наверху такъ мерзко.
— Не надо. Когда я выхожу отсюда на улицу, она мечется, какъ дикій звѣрь, и скоро валитъ меня съ ногъ.
— Мы всѣ пришли сюда. Мы пьемъ спиртъ и онъ даетъ намъ веселье.
— Онъ даетъ ужасъ. Я весь день трясусь отъ ужаса.
— Лучше ужасъ, чѣмъ жизнь. Кто хочетъ вернуться туда?
— Я—нѣтъ.
— Не хочу. Я лучше издохну здѣсь. Не хочу я жить!
— Никто!
— Боже мой! Боже мой!
— Зачѣмъ ходитъ сюда Человѣкъ? Онъ пьетъ мало, а сидитъ много. Не надо его.
— Пусть идетъ въ свой домъ. У него свой домъ.
— Пятнадцать комнатъ.
— Не трогайте его, ему больше некуда ходить.
— У него пятнадцать комнатъ.
— Онѣ пустыя. Въ нихъ только бѣгаютъ и дерутся крысы.
— А жена?
— У него никого нѣтъ. Должно быть умерла жена.
Во время этого разговора и послѣдующаго потихоньку входятъ Старухи въ странныхъ покрывалахъ, незамѣтно замѣняя собой тихо уходящихъ Пьяницъ. Вмѣшиваются въ разговоръ, но такъ, что никто этого не замѣчаетъ.
— Онъ самъ скоро умретъ. Онъ едва ходитъ отъ слабости.
— У него пятнадцать комнатъ.
— Послушайте, какъ бьется его сердце: неровно и тихо. Оно скоро остановится.
— Эй, Человѣкъ! Позови насъ къ себѣ: у тебя пятнадцать комнатъ.
— Оно скоро остановится. Старое, больное, слабое сердце Человѣка!
— Онъ спитъ, пьяный дуракъ. Спать такъ страшно, а онъ спитъ. Онъ можетъ во снѣ умереть. Эй, разбудите его!
— А помните, какъ билось оно молодо и сильно!
— Кто смѣется? Тутъ есть лишніе.
— Это вамъ кажется. Тутъ только мы одни, пьяницы.
— Я пойду на улицу и устрою скандалъ. Меня ограбили. Я совсѣмъ голый. У меня зеленая кожа.
— Здравствуйте!
— Опять шумятъ колеса. Боже мой, они меня задавятъ. Помогите!
— Здравствуйте!
— А вы помните, какъ онъ родился? Вы, кажется, тамъ были?
— Должно быть, я умираю. Боже мой, Боже мой! Кто же отнесетъ меня въ могилу? Кто зароетъ меня? Такъ и буду я валяться, какъ собака на улицѣ. Будутъ люди ходить черезъ меня, экипажи ѣздить—раздавятъ они меня. Боже мой! Боже мой! (Плачетъ.)
— Позвольте поздравить васъ, дорогой родственникъ, съ новорожденнымъ.
— Твердо увѣренъ, что тутъ есть ошибка. Когда изъ прямой линіи выходитъ замкнутый кругъ, то это—абсурдъ. Сейчасъ я докажу это!
— Вы правы.
— Боже мой! Боже мой!
— Только невѣжды въ математикѣ могутъ допустить это. Но я не допускаю. Слышите, я не допускаю этого!
— А вы помните розовенькое платьице и голенькую шейку?
— И цвѣты. Ландыши, съ которыхъ не высохла роса, фіалки и зеленую травку.
— Не трогайте, дѣвушки, не трогайте цвѣтовъ.
— Боже мой! Боже мой!
Пьяницы всѣ ушли и ихъ мѣста заняты Старухами въ странныхъ покрывалахъ. Свѣтъ становится ровнымъ и очень слабымъ. Рѣзко выдѣляется фигура Неизвѣстнаго и сѣдая голова Человѣка, на которую сверху падаетъ слабый свѣтъ.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. Какая славная ночь!
— Вотъ мы и снова собрались. Какъ ваше здоровье?
— Покашливаю.
— Теперь недолго. Онъ сейчасъ умретъ.
— Взгляните на свѣчу. Пламя синее, узкое и стелется по краямъ. Уже нѣтъ воска и только фитиль догораетъ.
— Не хочетъ тухнуть.
— А когда вы видѣли, чтобы пламя хотѣло тухнуть?
— Не спорьте! Не спорьте! Хочетъ оно тухнуть или не хочетъ, а время идетъ.
— А вы помните его автомобиль? Онъ однажды чуть не задавилъ меня!
— А его пятнадцать комнатъ?
— Я сейчасъ только была тамъ. Меня чуть не съѣли крысы и я простудилась отъ сквозняковъ. Кто то укралъ рамы, и вѣтеръ ходитъ по всему дому.
— А вы полежали на кровати, гдѣ умерла его жена? Не правда ли какая мягкая!
— Да, я обошла всѣ комнаты и помечтала немного. У нихъ такая милая дѣтская. Жаль только, что и тамъ выбиты рамы и вѣтеръ шуршитъ какимъ то соромъ. И кроватка дѣтская такая милая. Въ ней крысы теперь завели свое гнѣздо и выводятъ дѣтей.
— Такихъ миленькихъ, голенькихъ крысятокъ.
— А въ кабинетѣ на столѣ лежатъ игрушки: безхвостая лошадка, киверъ, красноносый паяцъ. Я немного поиграла съ ними. Надѣвала киверъ—онъ такъ ко мнѣ идетъ. Только пыли на нихъ ужасно много, вся перепачкалась.
— Но неужели вы не были въ залѣ, гдѣ давался балъ? Тамъ такъ весело.
— Да, я была тамъ, но представьте, что я увидѣла! Темно, стекла выбиты, вѣтеръ шуршитъ обоями…
— Это похоже на музыку.
— А у стѣнъ, въ темнотѣ, на корточкахъ сидятъ гости, но въ какомъ видѣ, еслибъ вы знали!
— Мы знаемъ!
— И ляская зубами, лаютъ отрывисто: какъ богато, какъ пышно!
— Вы шутите, конечно?
— Конечно я шучу. Вы знаете мой веселый характеръ.
— Какъ богато! Какъ пышно!
— Какъ свѣтло!
— Напомните ему.
— Какъ богато, какъ пышно!
— Ты помнишь, какъ играла музыка на твоемъ балу?
— Онъ сейчасъ умретъ.
— Кружились танцующіе, и музыка играла такъ нѣжно, такъ красиво. Она играла такъ.
— Устроимъ балъ! Я такъ давно не танцовала.
— Вообрази, что это дворецъ, сверхестественно красивый дворецъ.
— Зовите музыкантовъ. Нельзя же хорошій балъ давать безъ музыки.
— Музыкантовъ!
— Ты помнишь?
Напѣваютъ. Въ то же мгновеніе по ступенямъ спускаются тѣ три музыканта, что играли на балу. Тотъ, что со скрипкой, аккуратно постилаетъ на плечо носовой платокъ, и всѣ три начинаютъ играть съ чрезвычайной старательностью. Но звуки тихи и нѣжны, какъ во снѣ.
— Вотъ и балъ!
— Какъ богато, какъ пышно!
— Какъ свѣтло!
— Ты помнишь?
Тихо напѣвая подъ музыку, начинаютъ кружиться вокругъ Человѣка, манерничая и въ дикой уродливости повторяя движенія дѣвушекъ въ бѣлыхъ платьяхъ, танцовавшихъ на балу. При первой музыкальной фразѣ они кружатся, при второй—сходятся и расходятся граціозно и тихо. И тихо шепчутъ:
— Ты помнишь?
— Ты сейчасъ умрешь, а ты помнишь?
— Ты помнишь?
— Ты помнишь?
— Ты сейчасъ умрешь, а ты помнишь?
— Ты помнишь?
Танецъ становится быстрѣе, движенія рѣзче. Въ голосахъ поющихъ Старухъ проскальзываютъ странныя, визгливыя нотки; такой же странный смѣхъ, пока еще сдержанный, тихимъ шуршаніемъ пробѣгаетъ по танцующимъ. Проносясь мимо Человѣка, бросаютъ ему въ ухо отрывистый шепотъ.
— Ты помнишь?
— Ты помнишь?
— Какъ нѣжно, какъ хорошо!
— Какъ отдыхаетъ душа!
— Ты помнишь?
— Ты сейчасъ умрешь, сейчасъ умрешь, сейчасъ умрешь…
— Ты помнишь?
Кружатся быстрѣе, движенія рѣзче. Внезапно все смолкаетъ и останавливается. Застываютъ съ инструментами въ рукахъ музыканты; въ тѣхъ же позахъ, въ какихъ застало ихъ безмолвіе, замираютъ танцующіе.
Человѣкъ встаетъ, выпрямляется, закидываетъ сѣдую, красивую, грозно прекрасную голову и кричитъ неожиданно громко призывнымъ голосомъ, полнымъ тоски и гнѣва. Послѣ каждой короткой фразы короткая, но глубокая пауза.
— Гдѣ мой оруженосецъ?—Гдѣ мой мечъ?—Гдѣ мой щитъ?
— Я обезоруженъ! Скорѣе, ко мнѣ!—Скорѣе!—Будь прокля…
Падаетъ на стулъ и умираетъ, запрокинувъ голову. Въ то же мгновеніе, ярко вспыхнувъ, гаснетъ свѣча и сильный сумракъ поглощаетъ предметы. Точно со ступенекъ ползетъ сумракъ и постепенно заволакиваетъ все, только свѣтлѣетъ лицо умершаго Человѣка. Тихій, неопредѣленный говоръ Старухъ, шушуканье, пересмѣиванье.
Тише! Человѣкъ умеръ!
Молчаніе, тишина. И тотъ же холодный, равнодушный голосъ повторяетъ изъ глубокой дали, какъ эхо:
Тише! Человѣкъ умеръ.
Молчаніе, тишина. Медленно густѣетъ сумракъ, но еще видны мышиныя фигуры насторожившихся Старухъ. Вотъ тихо и безмолвно онѣ начинаютъ кружиться вкругъ мертвеца—потомъ начинаютъ тихо напѣвать—начинаютъ играть музыканты. Сумракъ густѣетъ и все громче становится музыка и пѣнье, все безудержнѣе дикій танецъ. Уже не танцуютъ, а бѣшено носятся онѣ вокругъ мертвеца, топая ногами, визжа, смѣясь непрерывно дикимъ смѣхомъ. Наступаетъ полная тьма. Еще свѣтлѣетъ лицо мертвеца, но вотъ гаснетъ и оно. Черный непроглядный мракъ.
И во мракѣ слышно движеніе бѣшено танцующихъ, взвизгиванія, смѣхъ, нестройные, отчаянно громкіе звуки оркестра. Достигнувъ наивысшаго напряженія, всѣ эти звуки и шумъ быстро удаляются куда то, замираютъ… Тишина.
