Замкнутые (Брюсов)/Urbi et orbi, 1903 (ДО)
| ← Андрею Белому | Замкнутые | Город женщин → |
Изъ цикла «Поэмы», сб. «Urbi et orbi». Источникъ:  Валерий Брюсов Urbi et Orbi. Стихи 1900—1903 гг. — М.: Скорпион, 1903. |
И Городъ тотъ — былъ замкнутъ безнадежно!
Давила съ Сѣвера отвѣсная скала,
Купая груди въ облачномъ просторѣ;
Съ Востока грань песковъ, пустыня, стерегла,
И съ двухъ сторонъ распростиралось море.
О море! даль зыбей! сверканья безъ числа!
На отмели не разъ, глаза, съ тоской прилежной,
Въ узоры волнъ колеблемыхъ вперивъ,
Слѣдилъ я, какъ вставалъ торжественный приливъ,
Высматривалъ, какъ царство водъ безбрежно.
И мнѣ по временамъ мечтались острова
(Въ тотъ часъ, когда заря еще безъ солнца свѣтитъ
И явственной чертой границу дали мѣтитъ).
Но гасло все въ лучахъ, мнѣ памятно едва,
Все въ благостный просторъ вбирала синева,
И снова міръ былъ замкнутъ безнадежно.
Но Городъ былъ овѣянъ тайной лѣтъ.
Онъ былъ угрюмъ и дряхлъ, но гордъ и строенъ
На узкихъ улицахъ дрожалъ ослабшій свѣтъ,
И каждый рѣзкій звукъ казался тамъ утроенъ.
Въ проходахъ темныхъ, полныхъ тишины,
Неслышно прятались пристанища торговли;
Углами острыми нарушивъ ходъ стѣны,
Кончали домъ краснѣющія кровли;
Виднѣлись съ улицы въ готическую дверь
Огромныя и сумрачныя сѣни,
Гдѣ вѣчно нѣжились сырыя тѣни…
И затворялся входъ, ворча какъ звѣрь.
Изъ сѣрыхъ камней выведены строго,
Являли церкви мощь свободныхъ силъ.
Въ нихъ духъ столѣтій смѣло воплотилъ
И вѣру въ геній свой, и вѣру въ Бога.
Передавался трудъ къ потомкамъ отъ отца,
Но каждый камень взвѣшенъ и размѣренъ,
Ложился въ свой чередъ по замыслу творца,
И линій общій строй былъ строгъ и вѣренъ,
И каждый малый сводъ продуманъ до конца.
Въ стремленьи въ высь, величественно смѣломъ,
Вершилось зданіе свободнымъ остріемъ,
И было конченнымъ, и было цѣлымъ,
Спокойно замкнутымъ въ себѣ самомъ.
Въ музеяхъ запертыхъ, въ торжественномъ покоѣ,
Хранились бережно останки старины:
Одежды, утвари, оружіе былое,
Трофеи побѣдительной войны, —
То кормы лодокъ дерзкихъ мореходовъ,
То кубки съ обликомъ суровыхъ лицъ,
Знамена покорявшихся народовъ,
Да клювы неизвѣстныхъ птицъ.
И все въ себѣ былую жизнь таило,
Иныхъ столѣтій пламенную дрожь.
Какъ въ вѣтеръ вѣрило истлѣвшее вѣтрило!
Какъ жаждалъ мощныхъ рукъ еще сверкавшій ножъ!..
А все кругомъ пустынно-глухо было.
Теперь здѣсь жизнь лилась, какъ степью льются воды.
Какъ въ зеркалѣ, днемъ повторялся день,
Съ покорностью свой кругъ кончали годы,
Съ покорностью заря встрѣчала тѣнь.
Случалось въ праздникъ мнѣ, на площадь выйдя рано,
Зайти въ соборъ съ толпой нарядныхъ дѣвъ,
Онѣ молились тамъ умильно, и органа
Я слушалъ между нихъ заученный напѣвъ.
Случалось вечеромъ, взглянувъ за занавѣски,
Всецѣло выхватить изъ мирной жизни мигъ:
Тамъ дремлютъ старики, тамъ звонокъ голосъ дѣтскій,
Тамъ въ уголкѣ — невѣста и женихъ.
И только изрѣдка надъ этой сладкой прозой
Вдругъ раздавалась пѣснь ватаги рыбаковъ,
Идущихъ улицей, да грохоталъ угрозой
Далекій смѣхъ безчинныхъ кабаковъ.
За городомъ былъ паркъ, развѣсистый и старый,
Съ руиной замка въ глубинѣ.
Тамъ тайно въ сумерки ходили пары —
«Я васъ люблю» промолвить при лунѣ.
Въ воскресный лѣтній день весь городъ ратью чинной
Сходился тамъ — дышать и отдохнуть.
И восхищались всѣ изъ года въ годъ руиной,
И рядъ за рядомъ совершали путь.
Имъ было сладостно въ условности давнишней,
Казались сочтены движенья ихъ.
Кругомъ покой аллей былъ радостенъ и тихъ,
Но въ этой тишинѣ я былъ чужой и лишній,
Я къ пристани бѣжалъ отъ оскорбленныхъ липъ,
Чтобъ сердце вольностью хотя на мигъ растрогать,
Гдѣ съ запахомъ воды сливалъ свой запахъ деготь,
Гдѣ мачтъ колеблемыхъ былъ звученъ скрипъ.
О пристань! я любилъ тотъ неумолчный скрипъ,
Такой же, какъ въ быломъ, дошедшій изъ столѣтій, —
И на большихъ шестахъ растянутыя сѣти
И лодки съ грузомъ серебристыхъ рыбъ.
Любилъ я моряковъ нахмуренные взоры
И твердый голосъ ихъ, иной чѣмъ горожанъ.
Имъ душу сберегли свободные просторы,
Ихъ сохранилъ людьми безлюдный океанъ.
Тамъ было мнѣ легко. Присѣвши на боченокъ,
Я забывалъ тюрьму меня обставшихъ дней,
И облака слѣдилъ, какъ радостный ребенокъ,
И волны пѣли мнѣ все громче, все яснѣй.
И вѣтеръ съ ними пѣлъ; и чайки мнѣ кричали;
Что̀ было вкругъ меня, все превращалось въ зовъ…
И раскрывались вновь торжественныя дали:
Пути, гдѣ граней нѣтъ, просторъ безъ береговъ!
Васъ много, замкнутыхъ въ неволѣ,
Въ стѣнахъ, въ условностяхъ, въ любви…
Будь властелинъ свободной доли,
И каждый мигъ — живи! живи!
Твоя душа — то ключъ бездонный,
Не закрывай стремящихъ устъ.
Едва ты встанешь, утоленный,
Какъ станетъ міръ и сухъ и пустъ.
Такъ! сдѣлай жизнь единой дрожью,
И сердцу смолкнуть не позволь,
Упейся истиной и ложью,
Люби восторгъ, люби и боль.
Свобода жаждетъ самовластья
И души черпаетъ до дна.
Едва душа вздохнетъ о счастьи,
Она уже отрѣшена.
Надъ нашей жизнью сталъ кумиръ для всѣхъ единый:
То — лицемѣріе, предъ искренностью страхъ!
Мы всѣ притворствуемъ, въ искусствѣ, и въ гостиной,
Въ поступкахъ, и въ движеньяхъ, и въ словахъ.
Вся наша жизнь подчинена условью,
И эта ложь въ вѣкахъ освящена.
Нѣтъ! не упиться намъ ни гнѣвомъ, ни любовью,
Ни даже горестью — до глубины, до дна!
На свѣтѣ нѣтъ людей — однѣ пустыя маски,
Мы каждымъ взглядомъ лжемъ, мы кроемъ каждый крикъ,
Расчетомъ и умомъ мы оскверняемъ ласки,
И бережетъ пророкъ свой паѳосъ лишь для книгъ!
Отъ этой пошлости, обдуманной, привычной,
Гдѣ можно, кромѣ горъ и моря отдохнуть?
Гдѣ можно на людей, какъ есть они, взглянуть.
Тамъ, гдѣ игорный домъ, и тамъ, гдѣ домъ публичный!
Какъ пристани во мглѣ вы выситесь дома,
Убѣжище для всѣхъ, кому запретно поле.
Въ васъ безпристрастіе и купли и найма,
Въ васъ равенство людей и откровенность воли.
Въ игрѣ восторженность побѣды и борьбы,
Въ развратѣ искренность и словъ и побужденій…
Мы дни и мѣсяцы актеры и рабы,
Привѣтъ вамъ, о дворцы свободныхъ откровеній.
Когда по городу тѣни
Протянуты цѣпью желѣзной,
Ряды безмолвныхъ строеній
Оживаютъ, какъ призракъ надъ бездной.
Загораются странные свѣты,
Раскрываются двери какъ зѣвы,
И въ окнахъ дрожатъ силуэты
Подъ музыку и напѣвы.
Раскрыты дневныя гробницы,
Выходитъ за трупомъ трупъ.
Загораются румянцемъ лица,
Кровавится блѣдность губъ.
Пышны и ярки одежды,
Въ волосахъ алмазный вѣнецъ.
А вглядись въ утомленныя вѣжды,
Ты узнаешь, что предъ тобой мертвецъ.
Но страсть, подчиненная платѣ,
Хороша въ огняхъ хрусталей;
Въ притворномъ ея ароматѣ
Дыханье желаннѣй полей.
И идутъ, идутъ въ опьяненьи
Отрѣшиться отъ жизни на часъ,
Вкусить отъ оковъ освобожденье
Подъ блескомъ обманныхъ глазъ.
Чтобъ въ мірѣ, на свой непохожемъ,
Отъ свободы на мигъ изнемочь.
Тотъ міръ ничѣмъ не тревожимъ,
Пока полновластна ночь.
Но въ туманѣ улицы длинной
Забѣлѣетъ тусклый разсвѣтъ.
И вдругъ все мертво̀ и пустынно,
Ни свѣтовъ, ни красокъ нѣтъ.
Безобразныхъ, грязныхъ строеній
Таютъ при днѣ вереницы,
И женщинъ бѣлыя тѣни,
Какъ трупы, ложатся въ гробницы.
Нельзя намъ не мечтать о будущихъ вѣкахъ,
О городахъ, грядущихъ безъ исхода.
Тѣ камни тяжкіе — ихъ первый шагъ,
Свѣтъ электрическій — предвѣстникъ ихъ прихода.
Громадный городъ-домъ, размѣченный по числамъ,
Обязанъ жизнію (машина изъ машинъ!)
Колесамъ, блокамъ, коромысламъ,
Предчувствую тебя, земли желанный сынъ!
Предчувствую я жизнь замкнутыхъ поколѣній,
Ихъ думы, сжатыя познаньемъ, ихъ мечты,
Мечтамъ былыхъ вѣковъ подвластныя какъ тѣни,
Весь ужасъ переставшей пустоты!
Предчувствую раба подавленную ярость
И торжествующихъ многобразный сонъ,
Всѣхъ нашихъ помысловъ блистательную старость
И часъ предсказанныхъ временъ!
Да, намъ не избѣжать мучительныхъ паденій,
Погибели всѣхъ благъ, чѣмъ мы горды!
Настанетъ снова бредъ и крови и сраженій,
Вновь раздѣлится міръ на вражьи двѣ орды.
Борьба, какъ ярый вихрь, промчится по вселенной
И въ бѣшенствѣ смететъ, какъ травы, города,
И будутъ волки выть надъ опустѣлой Сеной,
И стѣны Тауэра исчезнутъ безъ слѣда.
Во глубинахъ души изъ тьмы тысячелѣтій
Возникнутъ ужасы и радость бытія,
Народы будутъ хохотать какъ дѣти,
Какъ тигры грызться, жалить какъ змѣя.
И все, что насъ гнететъ, снесетъ и свѣетъ время,
Всѣ чувства давнія, всю власть завѣтныхъ словъ,
И по землѣ взойдетъ невѣдомое племя,
И будетъ снова міръ таинствененъ и новъ.
Въ руинахъ, звавшихся парламентской палатой,
Какъ будетъ радостенъ дѣтей свободныхъ крикъ,
Какъ будетъ весело дробить останки статуй
И складывать костры изъ безконечныхъ книгъ.
Освобожденіе, восторгъ великой воли,
Привѣтствую тебя и славлю изъ цѣпей!
Я узникъ, рабъ въ тюрьмѣ, но вижу поле, поле…
О солнце! о просторъ! о высота степей!
Ревель, 1900. Москва, 1901.