Из колыбели бесконечно баюкающей,
Из горла птицы-пересмешника, музыкальный челнок,
Из полночи Девятого месяца,
Над песками бесплодными и полями, что там вдали, где ребёнок, оставив постель свою, блуждал одиноко, босой, с головой обнажённой,
Вниз из упавшего светлым дождём ореола,
Вверх из мистической этой игры теней, переплетающихся, обнимающихся, как будто бы были они живые,
Из массовых пятен терновника и ежевики,
Из воспоминаний о птице, которая пела мне,
Из воспоминаний о тебе, грустный брат, из этих прерывистых подъятий и падений, которые я слышал, 10 Из-под этой жёлтой половинной луны, поздно вставшей и распухшей, как будто от слёз,
Из этих начальных нот любви и томленья в тумане,
Из тысячи ответов моего сердца, никогда не кончающихся,
Из мириад отсюда возникших слов,
Из слова сильнее и сладостней, чем какое б то ни было,
Из слов таких, как они возникают теперь при посещении вновь этой сцены,
Как стая, щебечущая, взлетающая, или кверху пролетающая,
Проворно сюда устремившись, прежде чем все исчезнут,
Муж зрелый, но вот, в силу этих слёз, малый мальчик опять,
Бросившись здесь на песок, лицом пред волнами, 20 Я, певец страданий и радостей, соединитель того, что здесь, и грядущего,
Берущий все указанья, чтобы их применить, но быстро за них убегающий,
Воспоминанье пою,
Помэнок[1] бывших дней,
Когда в воздухе был аромат сирени и росла трава Пятого месяца,
Вверху, на этом морском берегу, в терновом кустарнике,
Два пернатые гостя из Алабамы, два вместе,
И гнездо их, и четыре светло-зелёных яйца с коричневыми крапинками,
И каждый день самец тут и там пролетал всё близко,
И каждый день самка сидела в гнезде, безгласная, с глазами блестящими, 30 И каждый день я, любопытный мальчик, никогда слишком близко, никогда не мешая им,
Осторожно смотря внимательным взглядом, вбирая в себя, переводя.
Сияй! сияй! сияй! Низливай теплоту свою, солнце великое! Пока мы здесь греемся, мы оба вместе.
Оба вместе! Ветры веют на Юг, ветры веют на Север, День белым приходит, ночь чёрной приходит, Дома, на речках, в горах, не дома, С песней всё время, не помня о времени, 40 Пока мы оба здесь вместе.
И вдруг,
Быть может, убита, об этом товарищ не знал,
В полдень один, самка больше в гнезде не сидела,
И после полудня она не вернулась, ни день спустя,
И никогда уже больше не появилась.
С той поры всё лето в говоре моря,
И ночью под полною круглой луной в более тихое время,
Над хриплым прибоем морским,
Или порхая с куста на куст в терновнике днём, 50 Я видел, я слышал, время от времени, одного самца осиротелого,
Одинокого гостя из Алабамы.
Вей! вей! вей! Вей ветер моря, вдоль берегов Помэнока! Я жду и всё жду, когда ты привеешь мне веяньем подругу мою.
Да, когда звёзды блистали,
Всю ночь на зубце вехи, иззубренной мхами,
Внизу почти среди волн с их захлестываньем,
Сидел одинокий певец, дивно рождая слёзы.
Подругу свою он звал, 60 Он изливал значения, которые знаю из всех людей только я.
Да, брат мой, я знаю,
Другие того не могли бы, но я сохранил твою каждую ноту,
Ибо не раз, о, не раз, смутно скользя к этой бухте,
Безмолвный, избегая сияющих лунных лучей, сливаясь с тенями,
Отзывая теперь туманные формы, отзвуки эти, звуки и все очертанья различные в их разделеньях,
Неутомимо белые руки в кипении буруна кидая,
Я, с ногами босыми, ребёнок, с волосами, ветром разметанными,
Долго и долго внимал.
Баюкай! баюкай! баюкай! 70 Вплоть за волной другая волна нежно её баюкает, И снова другая, опять набегает, опять обнимает, и каждая тесно к другой. Но меня любовь моя не баюкает, нет, не баюкает. Низко нависла луна, встала она так поздно, Медлит луна — отяжелела она, любовью наверно, любовью. О, сумасшедшее море толкается в сушу, ещё, С любовью, с любовью. О, ночь! не любовь ли моя, вон я вижу, порхает и вьётся в кипеньи буруна? Что это там за чёрная малая точка, я вижу, там в белом?
Громко! громко! громко! 80 Громко тебя я зову, любовь моя. Звонко и чётко я устремляю мой голос вперёд над волнами, О, конечно должна ты узнать, кто здесь, кто здесь, Ты должна знать, кто я, любовь моя. Низко нависла луна! Что там за смутная точка в тёмной твоей желтизне? О, это облик, облик подруги моей! О, луна не держи её больше, не отнимай у меня.
Земля! земля! о, земля! Куда бы я путь ни направил, о, я думаю, ты мне могла бы отдать назад подругу мою, если бы только ты захотела, 90 Потому что почти я уверен, что смутно я вижу её, куда б ни взглянул. О, встающие звёзды! Быть может, та, кого мне так нужно, встанет однажды, встанет с одной из вас.
О, горло! Дрожащее горло! Яснее звени через воздух! Землю пронзай и леса, Где-нибудь слушает, слушает, чтобы услышать тебя, та, кого мне так нужно. Выбрасывай песни! Здесь одинокие, песни ночные! Песни любви одинокой! пение смерти! 100 Песни под этой замедлившей жёлтой ущербной луной! О, под этой луной, где она наклоняется, падает в самое море! О, безрассудные песни, звуки отчаянья! Но тише! тихонько, постой! Я буду чуть слышно вздыхать, И ты многошумное хриплое море, помедли минутку, Мне кажется, где-то я слышал, мне подруга моя отвечает, Так слабо, я буду тихонько, я буду тихонько внимать, Но не умолкну совсем, а то она сразу не будет знать, куда прийти ко мне.
Сюда, любовь моя! 110 Здесь я! здесь! Этим сдержанным звуком о себе я тебе возвещаю. Этот нежный призыв для тебя, для тебя, любовь моя. Пусть тебя никуда не заманят, Вот это — свист ветра, это голос не мой, Вот это — порханье, порхание пены, Вот это — тени листвы.
О, тьма! О, напрасно! О, я истомился вконец и скорблю. О, смутный круг в небесах возле луны, упадающий вниз на море! 120 О, отраженье смущённое в море! О, горло! О, трепетное сердце! Я пою бесплодно, бесплодно всю ночь, О, прошлое! О, счастливая жизнь! О песни восторга! В воздухе, в чаще лесной, на полях, Любимый! любимый! любимый! любимый! любимый! Но подруги моей больше нет, больше нет со мной. Мы оба больше не вместе.
Ария падает,
Всё другое по-прежнему длится, звёзды сияют, 130 Ветры вздыхают и веют, беспрерывно звучат, как клики и отклики, звуки птичьего голоса,
С сердитою жалобой гневная старая мать ворчит и всё жалуется,
На песках Помэнока, седая, шуршит на прибрежьи,
Жёлтый облик луны, половинный, — возросший, изогнутый, упадая, почти уж касается облика моря,
Мальчик, объятый экстазом, волны играют ногами босыми его, волосами ветры играют.
Любовь взаперти была в сердце так долго, теперь наконец на свободе, безумствует, вырвалась,
Значение песни, слух, душу, быстро являет,
Странные слёзы бегут по щекам,
Беседа, втроём, каждый речь свою держит,
Нижний тон, мать древняя, дикая, плачет безостановочно, 140 Приноровляясь угрюмо к душе этой детской, в шипеньи ему повествуя немного из тайн потонувших,
Их слушает он, начинающий бард.
Демон иль птица! (сказала душа ребёнка),
Вправду ли это к подруге своей ты поёшь? или воистину это ко мне?
Ибо я, что мальчиком был, с речью, дремотой объятою, ныне услышал тебя,
В миг единый, теперь я узнал, что я такое, я пробудился
И уж тысячи звонких певцов, тысячи песен, громче, звончей, чем твои, и печальнее,
Тысячи откликов, звонко щебечущих, к жизни возникли во мне, и встав, не умрут.
О, ты одинокий певец, поющий сам по себе, меня как тень означающий,
Одиноко внимающий тебе никогда продолжать я твой голос не перестану, 150 Уж никогда не ускользну я, и отзвуки, отсветы,
Крики любви неутолённой никогда уж не будут мне чужды,
Никогда уж меня не оставят быть тем мирным ребёнком, каким я был перед этим в ночи,
У моря под жёлтой изгибной луной,
Вестник тогда пробудился, огонь, сладостный ад внутри,
Потребность неведомая, мой удел.
О, дай мне ключ! (он где-то таится вот здесь в ночи),
Если столько дано мне, дай мне иметь и больше.
Так слово! ибо я завоюю его!
Слово конечное, высшее слово из всех, 160 Утончённое, посланное — что это? — вот, я слушаю;
Вы его шепчете, вы всё время его шептали, волны морские?
Так это оно с ваших влажных краёв и песков омоченных?
На это ответствуя, море,
Без промедлений, без торопливости,
Мне шепнуло сквозь ночь, и явственно перед рассветом,
Пролепетало мне тихое слово, пленительное — смерть,
И снова смерть, смерть, смерть, смерть,
С мелодическим свистом, не так, как птица, и не так, как сердце моё, пробуждённое сердце ребёнка,
Но, придвигаясь каймой и как будто бы именно мне шелестя у ног моих, 170 Вползая оттуда упорно до слуха внимающего и мягко меня всего омывая,
Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть.
Чего не забуду я, —
Но вот сливаю песню моего смутного демона брата,
Которую мне он пропел в лунном свете на прибрежьи седом Помэнока,
С тысячью песен ответных, взятых мной наудачу,
Собственных песен моих, пробуждённых от этого часа,
И с ними ключ, слово из волн,
Слово нежнейшей песни и все песнопенья,
Это пленительно-сильное слово, которое, к ногам моим подползая, 180 (Или как некая старая нянька, что колыбель качает, всю в свивальниках[2] нежных, её к стороне отклоняя),
Нашептало мне море.
Примечания
↑Помэнок, Поманок — индейское название острова Лонг-Айленд, родины Уолта Уитмена. (прим. редактора Викитеки)
↑Свивальник — устар. Длинная узкая полоса ткани, которой обвивают младенца поверх пелёнок, чтобы лишить его свободы движений конечностями. (прим. редактора Викитеки)
К. Д. Бальмонт. Из Мировой Поэзии — Берлин: Изд. Слово, 1921. — С. 107—116.