«Я поведу тебя сейчас во Франкфурт!» — сказал месяц. «Там есть один дом, на котором подолгу покоятся мои лучи. Это не тот дом, где родился Гёте, и не старинная ратуша с решётчатыми окнами, в которые ещё глядят рогатые головы быков, зажаренных для народа в день коронации императора. Нет, дом, о котором я говорю, простой дом, выкрашенный в зелёную краску. Стоит он на углу узкой Еврейской улицы; это дом Ротшильдов. Я глядел раз в открытую входную дверь; лестница была ярко освещена; по ступеням стояли слуги; они держали в руках массивные серебряные канделябры с зажжёнными свечами и провожали низкими поклонами старуху, которую несли вниз по лестнице в кресле. Хозяин дома стоял у входа с непокрытой головой и почтительно поцеловал на прощанье руку старухи. Это была его мать. Она приветливо кивнула головой сыну и слугам, и её понесли по узкой, тёмной улице домой. Она жила там в крошечном домике; в нём родились все её дети, в нём занялась для них заря счастья; покинь она эту невзрачную улицу, этот скромный домик — тогда, быть может, и счастье покинет её детей! Она верила в это!»
Больше месяц не сказал на этот раз ничего; слишком ненадолго заглянул он ко мне, но я-то долго потом думал о старухе, обитавшей в тёмной, жалкой улице. Скажи эта женщина слово, и к её услугам роскошный дом на берегах Темзы; одно её слово, и её ждёт вилла на берегу Неаполитанского залива; но она говорит: «Покинь я этот скромный дом, где занялась для моих детей заря счастья — тогда, быть может, и счастье покинет их!» Это суеверие, но особого рода; чтобы понять его, тому, кто слышал сейчас эту историю и видел эту картину, довольно вспомнить одно слово — «Мать».