Перейти к содержанию

Мимоза (Шелли; Бальмонт)/ВД 1998 (СО)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Мимоза
автор Перси Биши Шелли (1792—1822), пер. Константин Дмитриевич Бальмонт (1867—1942)
Оригинал: англ. The Sensitive Plant («A Sensitive Plant in a garden grew…»), опубл.: 1820. — См. Из Перси Биши Шелли. Перевод созд.: ориг. 1820; пер. 1892, опубл: 1892[1]. Источник: Перси Биши Шелли. [БМ Великий Дух. Стихотворения] / Перевод К. Д. Бальмонта — М.: ТОО Летопись, 1998. — С. 183—194. — (Мир поэзии). — ISBN 5-88730-042-6.


МИМОЗА


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Мимоза невинной сияла красой,
Питал ее ветер сребристой росой,
И к солнцу она обращала листы,
Чтоб ночью опять погрузиться в мечты.

В прекрасном саду пробудилась от сна,
Как Гений Любви, молодая Весна;
Траву и цветы пробудила для грез,
Заставив забыть их про зимний мороз.

Но в поле, в саду, и в лесу, и у скал
Никто так о нежной любви не мечтал,
Как лань молодая в полуденный зной,
С Мимозой сродняясь мечтою одной.

Раскрылся подснежник под лаской тепла,
Фиалка от вешних дождей расцвела,
И слился их запах с дыханьем весны,
Как с пеньем сливается рокот струны.

Любовью тюльпан и горчанка зажглись;
И дивный красавец, влюбленный нарцисс,
Расцвел над ручьем и глядит на себя,
Пока не умрет, бесконечно любя;

И ландыш, подобный Наяде лесной,
Он бледен от страсти, он любит весной;
Сквозит из листвы, как любовный привет,
Его колокольчиков трепетный свет,

Опять гиацинт возгордился собой,
Здесь белый, пурпурный, а там голубой,
Его колокольчики тихо звенят, —
Те звуки нежней, чем его аромат;

И роза, как нимфа, — восставши от сна,
Роскошную грудь обнажает она,
Снимает покров свой, купаться спешит,
А воздух влюбленный к ней льнет и дрожит;

И лилия светлую чашу взяла
И вверх, как Вакханка, ее подняла,
На ней, как звезда, загорелась роса,
И взор ее глаз устремлен в небеса;

Нарядный жасмин, и анютин глазок,
И с ним туберозы душистый цветок, —
Весною с концов отдаленных земли
Цветы собрались в этот сад и цвели.

Под ласковой тенью зеленых ветвей,
Под искристым светом горячих лучей,
Над гладью изменчивой, гладью речной
Дрожали кувшинки, целуясь с волной;

И лютики пестрой толпой собрались,
И почки цветов на ветвях налились;
А водный певучий поток трепетал
И в тысяче разных оттенков блистал.

Дорожки средь дерна, как змейки, легли,
Извилистой лентой по саду прошли,
Сияя под лаской полдневных лучей,
Теряясь порою средь чащи ветвей.

Кустами на них маргаритки росли
И царские кудри роскошно цвели;
И, тихо роняя свои лепестки,
Пурпурные, синие вяли цветки,
И к вечеру искрились в них светляки.

Весь сад точно Райской мечтой озарен;
И так, как ребенок, стряхнувши свой сон,
С улыбкой глядит в колыбели на мать,
Которой отрадно с ним петь и играть, —

Цветы, улыбаясь, на небо глядят,
И в небе лучи золотые горят,
И ярко все блещут в полуденный час,
Как блещет при свете лучистый алмаз;

И льют, наклоняясь, они аромат,
И с шепотом ласки друг другу дарят,
Подобно влюбленным, которым вдвоем
Так сладко, что жизнь им является сном.

И только Мимоза, Мимоза одна,
Стоит одинока, безмолвна, грустна;
Пусть глубже, чем все, она любит в тиши
Порывом невинной и чистой души, —

Увы, аромата она лишена!
И клонится нежной головкой она,
И жаждет, исполнена тайной мечты,
Того, чего нет у нее, — красоты!

Ласкающий ветер на крыльях своих
Уносит гармонию звуков земных;
И венчики ярких, как звезды, цветков
Блистают окраской своих лепестков;

И бабочек светлых живая семья,
Как полная золотом в море ладья,
Скользит над волнистою гладью травы,
Мелькает, плывет в океане листвы;

Туманы, прильнув на мгновенье к цветам,
Уносятся ввысь к голубым небесам,
Цветочный уносят с собой аромат,
Как светлые ангелы в небе скользят;

На смену им снова встают над землей
Туманы, рожденные знойною мглой;
В них ветер слегка пролепечет на миг,
Как ночью лепечет прибрежный тростник;

Мечтает Мимоза в венце из росы;
Меж тем пролетают мгновенья, часы,
Медлительно движется вечера тень,
Как тянутся тучки в безветренный день.

И полночь с лазурных высот снизошла,
Прохлада на мир задремавший легла,
Любовь — в небесах, и покой — на земле,
Отрадней восторги в таинственной мгле.

Всех бабочек, птичек, растенья, зверьков
Баюкает море загадочных снов,
Как в сказке, волна напевает волне,
Их пенья не слышно в ночной тишине.

И только не хочет уснуть соловей, —
Ночь длится, а песня слышней и слышней,
Как будто он гимны слагает луне,
И внемлет Мимоза ему в полусне.

Она, как ребенок, устав от мечты,
Всех прежде печально свернула листы;
В душе ее сонная греза встает,
Себя она ласковой мгле предает,
Ей ночь колыбельную песню поет.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В волшебном саду, чуждом горя и зла,
Богиня, как Ева в Эдеме, была,
И так же цветы устремляли к ней взоры,
Как смотрят на Бога все звездные хоры.

В лице ее дивном была разлита
Небесных таинственных дум красота;
Сравниться не мог с ней изяществом стана
Цветок, что раскрылся на дне океана.

Все утро, весь день и весь вечер она
Цветы оживляла, ясна и нежна;
А в сумерках падали к ней метеоры,
Сплетая блестящие искры в узоры.

Из смертных не знала она никого,
Не знала, что́ значит греха торжество,
Но утром, под ласкою теплой рассвета
Она трепетала, любовью согрета;

Как будто бы ласковый Дух неземной
Слетал к ней под кровом прохлады ночной,
И днем еще медлил, и к ней наклонялся,
Хоть в свете дневном от нее он скрывался.

Она проходила — к ней льнула трава,
К которой она прикасалась едва;
И шла она тихо, и тихо дышала,
И страсть, и восторг за собой оставляла.

Как шепот волны средь морских тростников,
Чуть слышен был звук ее легких шагов,
И тенью волос она тотчас стирала
Тот след, что, идя, за собой оставляла.

В волшебном саду преклонялись цветы
При виде такой неземной красоты
И нежно следили влюбленной толпою
За этой прелестной, воздушной стопою.

Она орошала их светлой водой,
В них яркие искры блистали звездой;
И в их лепестках — с мимолетной красою
Прозрачные капли сверкали росою.

Заботливо-нежной рукою своей
Она расправляла цветы меж ветвей,
Ей не были б дети родные милее,
Она не могла бы любить их нежнее.

Всех вредных, грызущих листки, червяков,
Всех хищных, тревожащих зелень, жучков
Она своей быстрой рукою ловила
И в лес далеко-далеко уносила;

Для них она диких цветов нарвала,
В корзинку насыпала, где их несла:
Хоть вред они жизнью своей приносили,
Но жизнь они чисто, невинно любили.

А пчел, однодневок и всех мотыльков,
Прильнувших к душистым устам лепестков,
Она оставляла, чтоб нежно любили,
Чтоб в этом раю серафимами были.

И к кедру душистому шла на заре,
Там куколки бабочек — в темной коре,
Меж трещин продольных — она оставляла:
В них жизнь молодая тихонько дрожала.

Была ее матерью нежной — весна,
Все лето цветы оживляла она,
И прежде чем хмурая осень пришла
С листвой золотою, — она умерла!


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Промчалось три дня, — все цветы тосковали,
О чем, почему, они сами не знали;
Грустили, и бледность была в них видна,
Как в звездах, когда загорится луна.

А с новой зарею — до слуха Мимозы
Коснулося пенье; в нем слышались слезы;
За гробом вослед провожатые шли,
И плакальщиц стоны звучали вдали.

И с тихой тоской погребального пенья
Сливалося смерти немой дуновенье;
И запах, холодный, тяжелый, сырой,
Из гроба к цветам доносился порой.

И травы, обнявшись тоскливо с цветами,
Алмазными вдруг заблистали слезами;
А ветер рыданья везде разносил:
Их вздохи он в гимн похоронный сложил.

И прежняя пышность цветов увядала,
Как труп той богини, что их оживляла;
Дух тленья в саду омраченном витал,
И даже — кто слез в своей жизни не знал —
И тот бы при виде его задрожал.

Подкралася осень, умчалося лето,
Туманы легли вместо жгучего света,
Хоть солнце полудня сияло порой,
Смеясь над осенней погодой сырой.

И землю остывшую розы, в печали,
Как хлопьями снега, цветами устлали;
И мертвенных лилий, и тусклых бельцов
Виднелись толпы, точно ряд мертвецов.

Индийские травы с живым ароматом
Бледнели в саду, разложеньем объятом,
И с новым осенним томительным днем
Безмолвно роняли листок за листком.

Багровые, темные, листья сухие
Носились по ветру, как духи ночные;
И ветер их свист меж ветвей разносил,
И ужас на зябнущих птиц наводил.

И плевелов зерна в своей колыбели
Проснулись под ветром и вдаль полетели,
Смешались с толпами осенних листов
И гнили в объятиях мертвых цветов.

Прибрежные травы как будто рыдали, -
Как слезы, в ручей лепестки упадали,
Обнявшись, смешавшись в воде голубой,
Носились нестройной, унылой толпой.

Покрылися трупами листьев — аллеи,
И мертвые свесились вниз эпомеи,
И блеск средь лазури, как призрак, исчез,
И дождь пролился с потемневших небес.

Всю осень, пока не примчались метели,
Уродливых плевелов стебли жирели;
Усеян был пятнами гнусный их род,
Как жабы спина иль змеиный живот.

Крапива, ворсянка с цикутой пахучей,
Волчцы, белена и репейник колючий —
Тянулись, дышали, как будто сквозь сон,
Их ядом был воздух кругом напоен.

И тут же вблизи разрастались другие,
Как будто в нарывах, как будто гнилые,
Больные растенья, — от имени их
Бежит с отвращением трепетный стих.

Стояли толпой мухоморы, поганки
И ржавые грузди, опенки, листвянки;
Взрастила их плесень в туманные дни,
Как вестники смерти стояли они.

Их тело кусок за куском отпадало
И воздух дыханьем своим заражало,
И вскоре виднелись одни лишь стволы,
Сырые от влажной, удушливой мглы.

От мертвых цветов, от осенней погоды
В ручье, будто флером, подернулись воды,
И шпажной травы разрасталась семья
С корнями узлистыми, точно змея.

Сильней и сильней поднимались туманы,
Бродили и ширились их караваны,
Рождаясь с зарей, возрастали чумой,
И ночью весь мир был окутан их тьмой.

В час полдня растения искриться стали:
То иней и изморозь ярко блистали;
Как ядом напитаны, ветки тотчас
Мертвели от их ослепительных глаз.

И было тоскливо на сердце Мимозы,
И падали, падали светлые слезы;
Объятые гнетом смертельной тоски,
Прижались друг к другу ее лепестки.

И скоро все листья ее облетели,
Внимая угрюмым напевам метели,
И сок в ней не мог уже искриться вновь,
И капал к корням, точно мертвая кровь.

Зима, опоясана ветром холодным,
Промчалась по горным вершинам бесплодным,
И треск издавали обломки скалы,
Звенели в мороз, как звенят кандалы.

И цепью своей неземного закала
И воды и воздух она оковала;
От сводов полярных, из дальней земли,
Суровые вихри ее принесли.

Последние травы под ветром дрожали,
От ужаса смерти под землю бежали,
И так же исчезли они под землей,
Как призрак бесследный, порою ночной.

В извилистых норах уснули в морозы
Кроты, под корнями умершей Мимозы;
И птицы летели на сучья, на пни,
И вдруг, на лету, замерзали они.

Теплом потянуло. На ветках снежинки
Растаяли, падая вниз, как слезинки;
И снова замерзли в холодные дни,
И кружевом снежным повисли они.

Металася буря, сугробы вздымая
И волком голодным в лесу завывая,
И сучья ломала в порыве своем,
Весь мир засыпая и снегом, и льдом.

И снова весна, и умчались морозы;
Но нет уже больше стыдливой Мимозы:
Одни мандрагоры, цикута, волчцы
Восстали, как в склепах встают мертвецы.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Знала ль Мимоза, что скрылась весна
И что сама изменилась она,
Знала ль, что осень с зимою пришла,
Трудно сказать, — но она умерла.

Дивная Нимфа, чьим царством был сад,
Чьим дуновением был аромат,
Верно, грустила, когда не нашла
Формы, где нега стыдливо жила —

Чудная нега любви, красоты
И неземного блаженства мечты.
Но в этом мире суровой борьбы,
Горя, обмана и страха судьбы,

В мире, где мы — только тени от сна,
Где нам познания власть не дана,
В мире, где все — только лживый туман, —
Самая смерть есть мираж и обман.

Вечен таинственный, сказочный сад,
Вечно в нем Нимфа живит аромат,
Вечно смеются им вешние дни,
Мы изменяемся, — но не они.

Счастье, любовь, красота, — вам привет!
Нет перемены вам, смерти вам нет,
Только бессильны мы вас сохранить,
Рвем вашу тонкую, светлую нить!


1820

Примечания

  1. Вестник Европы, 1892. Кн. 12. С. 478—487 См. Библиография К. Д. Бальмонта / Под общ. ред. С. Н. Тяпкова — Иваново: Ивановский государственный университет, 2006. — Т. 1. — С. 21 №17. — ISBN 5-7807-0583-6.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.