ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мимоза невинной сияла красой,
Питал ее ветер сребристой росой,
И к солнцу она обращала листы,
Чтоб ночью опять погрузиться в мечты.
В прекрасном саду пробудилась от сна,
Как Гений Любви, молодая Весна;
Траву и цветы пробудила для грез,
Заставив забыть их про зимний мороз.
Но в поле, в саду, и в лесу, и у скал
Никто так о нежной любви не мечтал,
Как лань молодая в полуденный зной,
С Мимозой сродняясь мечтою одной.
Раскрылся подснежник под лаской тепла,
Фиалка от вешних дождей расцвела,
И слился их запах с дыханьем весны,
Как с пеньем сливается рокот струны.
Любовью тюльпан и горчанка зажглись;
И дивный красавец, влюбленный нарцисс,
Расцвел над ручьем и глядит на себя,
Пока не умрет, бесконечно любя;
И ландыш, подобный Наяде лесной,
Он бледен от страсти, он любит весной;
Сквозит из листвы, как любовный привет,
Его колокольчиков трепетный свет,
Опять гиацинт возгордился собой,
Здесь белый, пурпурный, а там голубой,
Его колокольчики тихо звенят, —
Те звуки нежней, чем его аромат;
И роза, как нимфа, — восставши от сна,
Роскошную грудь обнажает она,
Снимает покров свой, купаться спешит,
А воздух влюбленный к ней льнет и дрожит;
И лилия светлую чашу взяла
И вверх, как Вакханка, ее подняла,
На ней, как звезда, загорелась роса,
И взор ее глаз устремлен в небеса;
Нарядный жасмин, и анютин глазок,
И с ним туберозы душистый цветок, —
Весною с концов отдаленных земли
Цветы собрались в этот сад и цвели.
Под ласковой тенью зеленых ветвей,
Под искристым светом горячих лучей,
Над гладью изменчивой, гладью речной
Дрожали кувшинки, целуясь с волной;
И лютики пестрой толпой собрались,
И почки цветов на ветвях налились;
А водный певучий поток трепетал
И в тысяче разных оттенков блистал.
Дорожки средь дерна, как змейки, легли,
Извилистой лентой по саду прошли,
Сияя под лаской полдневных лучей,
Теряясь порою средь чащи ветвей.
Кустами на них маргаритки росли
И царские кудри роскошно цвели;
И, тихо роняя свои лепестки,
Пурпурные, синие вяли цветки,
И к вечеру искрились в них светляки.
Весь сад точно Райской мечтой озарен;
И так, как ребенок, стряхнувши свой сон,
С улыбкой глядит в колыбели на мать,
Которой отрадно с ним петь и играть, —
Цветы, улыбаясь, на небо глядят,
И в небе лучи золотые горят,
И ярко все блещут в полуденный час,
Как блещет при свете лучистый алмаз;
И льют, наклоняясь, они аромат,
И с шепотом ласки друг другу дарят,
Подобно влюбленным, которым вдвоем
Так сладко, что жизнь им является сном.
И только Мимоза, Мимоза одна,
Стоит одинока, безмолвна, грустна;
Пусть глубже, чем все, она любит в тиши
Порывом невинной и чистой души, —
Увы, аромата она лишена!
И клонится нежной головкой она,
И жаждет, исполнена тайной мечты,
Того, чего нет у нее, — красоты!
Ласкающий ветер на крыльях своих
Уносит гармонию звуков земных;
И венчики ярких, как звезды, цветков
Блистают окраской своих лепестков;
И бабочек светлых живая семья,
Как полная золотом в море ладья,
Скользит над волнистою гладью травы,
Мелькает, плывет в океане листвы;
Туманы, прильнув на мгновенье к цветам,
Уносятся ввысь к голубым небесам,
Цветочный уносят с собой аромат,
Как светлые ангелы в небе скользят;
На смену им снова встают над землей
Туманы, рожденные знойною мглой;
В них ветер слегка пролепечет на миг,
Как ночью лепечет прибрежный тростник;
Мечтает Мимоза в венце из росы;
Меж тем пролетают мгновенья, часы,
Медлительно движется вечера тень,
Как тянутся тучки в безветренный день.
И полночь с лазурных высот снизошла,
Прохлада на мир задремавший легла,
Любовь — в небесах, и покой — на земле,
Отрадней восторги в таинственной мгле.
Всех бабочек, птичек, растенья, зверьков
Баюкает море загадочных снов,
Как в сказке, волна напевает волне,
Их пенья не слышно в ночной тишине.
И только не хочет уснуть соловей, —
Ночь длится, а песня слышней и слышней,
Как будто он гимны слагает луне,
И внемлет Мимоза ему в полусне.
Она, как ребенок, устав от мечты,
Всех прежде печально свернула листы;
В душе ее сонная греза встает,
Себя она ласковой мгле предает,
Ей ночь колыбельную песню поет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В волшебном саду, чуждом горя и зла,
Богиня, как Ева в Эдеме, была,
И так же цветы устремляли к ней взоры,
Как смотрят на Бога все звездные хоры.
В лице ее дивном была разлита
Небесных таинственных дум красота;
Сравниться не мог с ней изяществом стана
Цветок, что раскрылся на дне океана.
Все утро, весь день и весь вечер она
Цветы оживляла, ясна и нежна;
А в сумерках падали к ней метеоры,
Сплетая блестящие искры в узоры.
Из смертных не знала она никого,
Не знала, что́ значит греха торжество,
Но утром, под ласкою теплой рассвета
Она трепетала, любовью согрета;
Как будто бы ласковый Дух неземной
Слетал к ней под кровом прохлады ночной,
И днем еще медлил, и к ней наклонялся,
Хоть в свете дневном от нее он скрывался.
Она проходила — к ней льнула трава,
К которой она прикасалась едва;
И шла она тихо, и тихо дышала,
И страсть, и восторг за собой оставляла.
Как шепот волны средь морских тростников,
Чуть слышен был звук ее легких шагов,
И тенью волос она тотчас стирала
Тот след, что, идя, за собой оставляла.
В волшебном саду преклонялись цветы
При виде такой неземной красоты
И нежно следили влюбленной толпою
За этой прелестной, воздушной стопою.
Она орошала их светлой водой,
В них яркие искры блистали звездой;
И в их лепестках — с мимолетной красою
Прозрачные капли сверкали росою.
Заботливо-нежной рукою своей
Она расправляла цветы меж ветвей,
Ей не были б дети родные милее,
Она не могла бы любить их нежнее.
Всех вредных, грызущих листки, червяков,
Всех хищных, тревожащих зелень, жучков
Она своей быстрой рукою ловила
И в лес далеко-далеко уносила;
Для них она диких цветов нарвала,
В корзинку насыпала, где их несла:
Хоть вред они жизнью своей приносили,
Но жизнь они чисто, невинно любили.
А пчел, однодневок и всех мотыльков,
Прильнувших к душистым устам лепестков,
Она оставляла, чтоб нежно любили,
Чтоб в этом раю серафимами были.
И к кедру душистому шла на заре,
Там куколки бабочек — в темной коре,
Меж трещин продольных — она оставляла:
В них жизнь молодая тихонько дрожала.
Была ее матерью нежной — весна,
Все лето цветы оживляла она,
И прежде чем хмурая осень пришла
С листвой золотою, — она умерла!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Промчалось три дня, — все цветы тосковали,
О чем, почему, они сами не знали;
Грустили, и бледность была в них видна,
Как в звездах, когда загорится луна.
А с новой зарею — до слуха Мимозы
Коснулося пенье; в нем слышались слезы;
За гробом вослед провожатые шли,
И плакальщиц стоны звучали вдали.
И с тихой тоской погребального пенья
Сливалося смерти немой дуновенье;
И запах, холодный, тяжелый, сырой,
Из гроба к цветам доносился порой.
И травы, обнявшись тоскливо с цветами,
Алмазными вдруг заблистали слезами;
А ветер рыданья везде разносил:
Их вздохи он в гимн похоронный сложил.
И прежняя пышность цветов увядала,
Как труп той богини, что их оживляла;
Дух тленья в саду омраченном витал,
И даже — кто слез в своей жизни не знал —
И тот бы при виде его задрожал.
Подкралася осень, умчалося лето,
Туманы легли вместо жгучего света,
Хоть солнце полудня сияло порой,
Смеясь над осенней погодой сырой.
И землю остывшую розы, в печали,
Как хлопьями снега, цветами устлали;
И мертвенных лилий, и тусклых бельцов
Виднелись толпы, точно ряд мертвецов.
Индийские травы с живым ароматом
Бледнели в саду, разложеньем объятом,
И с новым осенним томительным днем
Безмолвно роняли листок за листком.
Багровые, темные, листья сухие
Носились по ветру, как духи ночные;
И ветер их свист меж ветвей разносил,
И ужас на зябнущих птиц наводил.
И плевелов зерна в своей колыбели
Проснулись под ветром и вдаль полетели,
Смешались с толпами осенних листов
И гнили в объятиях мертвых цветов.
Прибрежные травы как будто рыдали, -
Как слезы, в ручей лепестки упадали,
Обнявшись, смешавшись в воде голубой,
Носились нестройной, унылой толпой.
Покрылися трупами листьев — аллеи,
И мертвые свесились вниз эпомеи,
И блеск средь лазури, как призрак, исчез,
И дождь пролился с потемневших небес.
Всю осень, пока не примчались метели,
Уродливых плевелов стебли жирели;
Усеян был пятнами гнусный их род,
Как жабы спина иль змеиный живот.
Крапива, ворсянка с цикутой пахучей,
Волчцы, белена и репейник колючий —
Тянулись, дышали, как будто сквозь сон,
Их ядом был воздух кругом напоен.
И тут же вблизи разрастались другие,
Как будто в нарывах, как будто гнилые,
Больные растенья, — от имени их
Бежит с отвращением трепетный стих.
Стояли толпой мухоморы, поганки
И ржавые грузди, опенки, листвянки;
Взрастила их плесень в туманные дни,
Как вестники смерти стояли они.
Их тело кусок за куском отпадало
И воздух дыханьем своим заражало,
И вскоре виднелись одни лишь стволы,
Сырые от влажной, удушливой мглы.
От мертвых цветов, от осенней погоды
В ручье, будто флером, подернулись воды,
И шпажной травы разрасталась семья
С корнями узлистыми, точно змея.
Сильней и сильней поднимались туманы,
Бродили и ширились их караваны,
Рождаясь с зарей, возрастали чумой,
И ночью весь мир был окутан их тьмой.
В час полдня растения искриться стали:
То иней и изморозь ярко блистали;
Как ядом напитаны, ветки тотчас
Мертвели от их ослепительных глаз.
И было тоскливо на сердце Мимозы,
И падали, падали светлые слезы;
Объятые гнетом смертельной тоски,
Прижались друг к другу ее лепестки.
И скоро все листья ее облетели,
Внимая угрюмым напевам метели,
И сок в ней не мог уже искриться вновь,
И капал к корням, точно мертвая кровь.
Зима, опоясана ветром холодным,
Промчалась по горным вершинам бесплодным,
И треск издавали обломки скалы,
Звенели в мороз, как звенят кандалы.
И цепью своей неземного закала
И воды и воздух она оковала;
От сводов полярных, из дальней земли,
Суровые вихри ее принесли.
Последние травы под ветром дрожали,
От ужаса смерти под землю бежали,
И так же исчезли они под землей,
Как призрак бесследный, порою ночной.
В извилистых норах уснули в морозы
Кроты, под корнями умершей Мимозы;
И птицы летели на сучья, на пни,
И вдруг, на лету, замерзали они.
Теплом потянуло. На ветках снежинки
Растаяли, падая вниз, как слезинки;
И снова замерзли в холодные дни,
И кружевом снежным повисли они.
Металася буря, сугробы вздымая
И волком голодным в лесу завывая,
И сучья ломала в порыве своем,
Весь мир засыпая и снегом, и льдом.
И снова весна, и умчались морозы;
Но нет уже больше стыдливой Мимозы:
Одни мандрагоры, цикута, волчцы
Восстали, как в склепах встают мертвецы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Знала ль Мимоза, что скрылась весна
И что сама изменилась она,
Знала ль, что осень с зимою пришла,
Трудно сказать, — но она умерла.
Дивная Нимфа, чьим царством был сад,
Чьим дуновением был аромат,
Верно, грустила, когда не нашла
Формы, где нега стыдливо жила —
Чудная нега любви, красоты
И неземного блаженства мечты.
Но в этом мире суровой борьбы,
Горя, обмана и страха судьбы,
В мире, где мы — только тени от сна,
Где нам познания власть не дана,
В мире, где все — только лживый туман, —
Самая смерть есть мираж и обман.
Вечен таинственный, сказочный сад,
Вечно в нем Нимфа живит аромат,
Вечно смеются им вешние дни,
Мы изменяемся, — но не они.
Счастье, любовь, красота, — вам привет!
Нет перемены вам, смерти вам нет,
Только бессильны мы вас сохранить,
Рвем вашу тонкую, светлую нить!
