Наличность представлений и мыслей в нашем сознании так же строго подчинена закону основания в его различных видах, как движение тел подчинено закону причинности. Как тело не может прийти в движение без причины, так мысль не может вступить в сознание без повода. Последний бывает либо внешним, т. е. воздействием на чувства; либо внутренним, т. е. опять-таки мыслью, которая в силу ассоциации влечет за собою другую мысль. Самая ассоциация в свою очередь зиждется либо на отношении основания и следствия между двумя мыслями; либо на их сходстве, а также простой аналогии; либо, наконец, на одновременности их первого восприятия, которая сама может вытекать из пространственной смежности воспринимаемых предметов. Оба последние случая обозначают словом à propos. Для определения интеллектуальной ценности какого-нибудь ума характерно преобладание одной из этих трех ассоциаций перед другими: первая ассоциация господствует у людей мыслящих и основательных; вторая — у людей остроумных, даровитых, поэтически настроенных; третья — у людей ограниченных. Не менее характерной является и степень легкости, с которой одна мысль вызывает другие, находящиеся с ней в каком-либо соотношении, — в этой легкости и заключается живость ума. То, что мысль, даже при всем напряжении воли, не может возникнут в сознании без достаточного повода для этого, — показывают все те случаи, когда мы тщетно пытаемся что-либо вспомнить и перерываем весь запас своих мыслей, для того чтобы найти какую-нибудь одну, которая ассоциировалась бы с искомой: если мы найдем первую, окажется налицо и последняя. Желая вызвать какое-нибудь воспоминание, мы непременно ищем прежде всего той нити, на которой оно висит в силу ассоциации мыслей. На этом основана мнемоника: она пытается снабдить нас легко уловимыми поводами для всех тех понятий, мыслей или слов, которые мы желали бы сохранить в своей памяти. Но беда в том, что и самые эти поводы тоже надо сперва найти и они для этого в свою очередь нуждаются в поводе. Как много значит повод для припоминания, можно видеть из того, что всякий, вычитавший из сборника анекдотов пятьдесят рассказов и затем отложивший книгу, непосредственно за этим иногда не в состоянии вспомнить ни одного из них; а как только явится известный повод или придет в голову мысль, имеющая некоторую аналогию с одним из этих анекдотов, — последний сейчас же всплывет в сознании; и таким образом вынырнут все пятьдесят, если только представится случай. То же самое надо сказать и обо всем, что́ мы читаем.
Наша непосредственная, т. е. не обусловленная мнемоническими приемами память на слова, а с нею и вся наша способность к речи, основывается, в сущности, на непосредственной ассоциации мыслей. Ибо, изучая язык, мы навсегда связываем данное понятие с данным словом так прочно, что вслед за понятием сейчас же возникает у нас и соответствующее слово и вслед за словом сейчас же приходит нам в голову соответствующее понятие. Тот же самый процесс должны мы повторять при изучении каждого нового языка. Если же мы изучаем язык только для пассивного, а не для активного употребления, т. е. для чтения, а не для разговора, как, например, большинство изучает греческий язык, то связь понятия и слова является односторонней, потому что вслед за словом у нас возникает понятие, но не всегда вслед за понятием припоминается и слово. Тот же процесс, что́ и при изучении языка, очевидно, совершается, в меньших размерах, и при усвоении каждого нового имени собственного. Иногда, впрочем, мы не доверяем себе и не надеемся с мыслью об этом лице, или городе, реке, горе, растении, животном и т. д. непосредственно связать их название столь прочно, чтобы она, эта мысль, сама собою вызывала его, название: в таком случае мы прибегаем к помощи мнемонических приемов и связываем образ лица или вещи с каким-нибудь наглядным свойством, название которого входит в название этого лица или вещи. Но это служит лишь временной опорой, — впоследствии мы отбрасываем ее, так как ассоциация мыслей становится непосредственной.
Поиски за нитью воспоминания выражаются очень своеобразно в том случае, когда нам хочется припомнить сон, который мы, пробудившись, забыли: мы тщетно ищем того, что еще несколько минут назад занимало нас всею мощью яркой действительности, а теперь совсем испарилось; и мы стараемся уловить хоть одно какое-нибудь сохранившееся впечатление, для того чтобы к нему прикрепить ту ниточку, которая в силу ассоциации могла бы опять ввести в наше сознание исчезнувший сон. Даже и магнетико-сомнамбулический сон иногда оставляет после себя воспоминание, — именно в том случае, если в бодрственном состоянии мы встречали соответствующий конкретный признак: см. Кизер, Теллуризм, т. II, § 271. На том же факте, что мысль не может явиться помимо известного повода основывается и следующее явление: если мы намерены заняться чем-нибудь в определенный час, то это осуществимо только при двух условиях, — либо мы до тех пор не должны думать ни о чем другом, либо в определенный час нам должно что-нибудь напомнить об этом; такое напоминание может быть или внешнее, заранее приуготовленное впечатление, или другая, опять-таки закономерно возникшая мысль. И то, и другая принадлежат в таком случае к классу мотивов.
Каждое утро, после пробуждения, наше сознание являет собою tabulam rasam, которая, впрочем, быстро наполняется вновь. Прежде всего к нам возвращается обстановка предшествующего вечера, которая и вызывает у нас в памяти то, что мы думали при ней; к этому примыкают события вчерашнего дня, — и так одна мысль быстро влечет за собой другую, пока не вернется все то, что̀ занимало нас вчера. Душевное здоровье в том и состоит, чтобы этот процесс совершался правильно, — в противоположность безумию, для которого, как я это покажу в третьей книге, характерны именно большие разрывы в цепи воспоминаний. Но до какой сильной степени сон обрывает нить воспоминания, принуждая нас каждое утро завязывать ее сызнова, — можно видеть на отдельных неудачах этой операции: мы, например, поутру не в состоянии иногда припомнить той самой мелодии, которая накануне вечером назойливо бродила в нашей голове.
По-видимому, исключение из указанного правила составляют те случаи, когда мысль или образ фантазии появляются у нас внезапно и без явного повода. Но по большей части это только иллюзия: повод был так незначителен, а самая мысль так ярка и интересна, что она мгновенно вытеснила его из сознания; иногда же причиной такого внезапного появления какого-нибудь образа служат внутренние физические воздействия — либо одной части мозга на другую, либо органической нервной системы на мозг.
Вообще, внутренний процесс нашего мышления в действительности не так прост, как его теория, ибо в нем переплетаются разные элементы. Для наглядности сравним наше сознание с водою известной глубины. Отчетливо сознаваемые мысли — это лишь поверхность ее, между тем как массу образует нечто смутное — чувства и ощущения, следы виденного и пережитого вообще; и все это подернуто субъективным настроением нашей воли, которая составляет ядро нашего существа. Вся эта масса сознания находится в постоянном движении — более или менее сильном, смотря по степени нашей интеллектуальной живости; а то, что вследствие этого движения подымается на поверхность, это — ясные образы фантазии, или отчетливые, сознательные, выраженные словами мысли и решения воли. Редко бывает, чтобы процесс нашего мышления или волевого решения всецело происходил на поверхности, т. е. заключался в сцеплении отчетливо мыслимых суждений, — хотя мы и стремимся к этому, для того чтобы иметь возможность давать себе и другим отчет в названном процессе: обыкновенно же в темной глубине духа совершается та переработка извне полученного материала, благодаря которой он обращается в мысль, — и совершается она почти так же бессознательно, как и превращение питательных веществ в соки и субстанцию тела. Этим и объясняется, почему мы иногда не можем дать себе отчета о происхождении наших глубочайших мыслей; они — порождение таинственных недр нашего существа. Суждения, замыслы, решения воли нежданно-негаданно выплывают из этой глубины и удивляют нас самих. Какое-нибудь письмо приносит нам важные и неожиданные вести, и они вызывают замешательство в наших мыслях и мотивах; тогда мы на время отвлекаемся от этого и перестаем думать о письме, — и вот на другой, или на третий, четвертый день пред нами ясно встает вся та комбинация действий, которой нам следует держаться ввиду письма. Сознание — только поверхность нашего духа; в духе, как и в земном шаре, мы знаем лишь оболочку и не знаем внутреннего ядра.
Но то, что приводит в движение самую ассоциацию мыслей, законы которой я выше изложил, это, в последней инстанции, или в тайниках нашего внутреннего существа, — воля; она побуждает своего слугу, интеллект, по мере сил нанизывать мысль на мысль, вызывать в памяти сходное и одновременное, познавать причины и следствия, — ибо это в интересах воли, чтобы люди вообще мыслили и таким образом возможно лучше ориентировались в разных обстоятельствах жизни. Вот почему той формой закона основания, которая управляет ассоциацией мыслей и поддерживает ее деятельность, служит в последнем счете закон мотивации; ибо то, что руководит сферой наших чувств и заставляет их искать, на том или другом пути, аналогии или иных мысленных ассоциаций, это — воля мыслящего субъекта. И как здесь законы сочетания идей зиждутся только на базисе воли, так и причинное сочетание тел в реальном мире опирается, собственно, только на базис той же воли, раскрывающейся в явлениях этого мира; вот почему объяснение из причин никогда не бывает абсолютным и исчерпывающим, а отсылает, как к своему условию, к силам природы, сущность которых и есть именно эта воля как вещь в себе (я, конечно, антиципирую здесь содержание следующей книги).
А ввиду того, что внешние (чувственные) поводы для наличности наших представлений постоянно воздействуют на наше сознание так же точно, как и внутренние (ассоциация мыслей), причем те и другие влияют независимо друг от друга, то отсюда и получаются частые перерывы в ходе наших мыслей, которые и влекут за собою известную раздробленность и путаницу в мышлении. Эта путаница принадлежит к неустранимым недостаткам человеческого интеллекта, которые мы и рассмотрим теперь в особой главе.