Эмиль Верхарнъ.[править]
Монастырь.[править]
ДОНЪ БАЛТАЗАРЪ.
ДОНЪ МАРКЪ.
НАСТОЯТЕЛЬ МОНАСТЫРЯ.
ОТЕЦЪ ѲОМА.
ДОНЪ МИЛИЦІАНЪ.
ИДЕЗБАЛЬДЪ.
ѲЕОЛУЛЪ.
МОНАХИ; ВѢРУЮЩІЕ.
ПЕРВЫЙ АКТЪ.[править]
Ѳома. Вѣдь, я говорилъ вамъ: Богъ не можетъ быть зломъ, а такъ какъ страхъ имѣетъ объектомъ зло, то почему же учатъ: «Страхъ Божій есть начало премудрости»?
Донъ Балтазаръ. Вы слишкомъ мудрствуете.
Ѳома. Это важно. Если вопросъ не вѣрно разрѣшается, вся жизнь христіаяина идетъ по ложному пути.
Донъ Балтазаръ. Вы слишкомъ мудрствуете, — говорю я вамъ.
Донъ Маркъ. Бога не слѣдуетъ бояться, нужно любить Его.
Ѳома. Вы говорите, какъ ересіархъ Василидъ.
Донъ Маркъ. Я? Какъ Василидъ?
Ѳома. Василидъ говорилъ буквально то, что вы утверждаете.
Донъ Маркъ. Блаженный Августинъ говоритъ то же.
Донъ Милиціанъ. Донъ Маркъ правъ, блаженный Августинъ говоритъ буквально такъ: «Люби и дѣлай, что хочешь».
Ѳома. О, это не одно и то же, блаженный Августинъ не исключаетъ страха. Нельзя быть одностороннимъ въ поклоненіи Богу, слѣдуетъ быть въ одно и то же время и боязливымъ, и трепещущимъ, и полнымъ ревности.
Донъ Балтазаръ (нетерпѣливо). Вы слишкомъ мудрствуете… Вы слишкомъ мудрствуете…
Ѳома (Донъ Балтазару). Вы не различаете всего безконечнаго разнообразія божественной природы и божественнаго лица, братъ мой.
Донъ Балтазаръ (рѣзко). Бога я люблю страстно, изступленно. Я понимаю только тѣхъ, которые исповѣдуютъ Его почти съ неистовствомъ, какъ будто для хвалы Его въ ихъ безумной душѣ нѣтъ ничего, кромѣ крика, одного только крика, всегда неизмѣннаго, но яснаго, но чистаго и сильнаго, какъ крещеніе. (Пауза) Богъ не требуетъ, чтобы Его описывали, чтобы взвѣшивали Его достоинства и отмѣчали ихъ въ книгахъ высокомѣрныхъ и торжественныхъ, какъ гордыня.
Ѳома. Твоя вѣра проста, какъ трава. Въ храмахъ Божіимъ вѣра твоя останавливается у порога: но въ наше время, время мысли, нужно разсуждать о Богѣ, чтобы обратить къ Нему людей.
Донъ Балтазаръ (сильно). Онъ тѣмъ болѣе Богъ, что Его не понимаютъ. Когда вѣра и любовь устаютъ нести передъ міромъ нагого и окровавленнаго Христа, только тогда люди тратятъ время на объясненіе Бога путемъ глубокомысленныхъ, сложныхъ и пустыхъ доказательствъ. Но Онъ смѣется надъ этимъ сочетаніемъ хитрости и грѣха, въ которыхъ упражняются люди: Онъ не хочетъ этой пошлой торговли словами и доказательствами, которыми пытаются установить цѣну Его имени, защищая Его болѣе или менѣе остроумно. Онъ выше человѣческой мудрости, Онъ слишкомъ необъятенъ, великъ или глубокъ, чтобы можно было опредѣлить глубину и высоту Его. И только какой-нибудь святой поднимался иногда до Его сердца въ радостномъ упоеніи любовью, жертвою и ревностью.
Донъ Милиціанъ. Вотъ сама истина.
Донъ Маркъ (въ избыткѣ чувствъ подходитъ къ Балтазару). О, братъ мой! Братъ мой!
Ѳома (какъ бы удивленный). Конечно, мы заслуживаемъ, чтобы насъ осмѣивали, чтобы отъ насъ отрекались.
И мы остаемся все такими же со времени Бонавентуры и св. Ѳомы Аквинскаго.
Однако это были святые такіе же великіе, какъ и ваши. Это были головы и умы апостоловъ, ясные и пылающіе, какъ молнія Божья. Ихъ сердце не отвергало огня ихъ разума, огня палящаго и чистаго, воспламеняющаго души. По ткани ихъ золотого разума ихъ вѣра вышивала прекрасныя бѣлыя лиліи, конечно, такія же нѣжныя, какъ тѣ, что возносятся къ небу молитвами вашими въ восторгѣ и смѣломъ порывѣ.
Это были святые и ученые, и герои, тогда, какъ вы…
Донъ Балтазаръ (смущенный). Не надо обращаться ко мнѣ, когда говорите о людяхъ столь высокихъ…
Донъ Милиціанъ. Наше время низвергло величіе съ его самыхъ высокихъ вершинъ. Оно отвергло пламенное значеніе, которое придавали нѣкогда у насъ на Западѣ дѣвственному героизму и христіанской силѣ. И вотъ на закатѣ, когда на берегахъ нашихъ угасала вѣра, наука запѣла намъ свою пѣснь: но наука, въ свою очередь, отмѣчена перстомъ смерти и уничтоженія, отъ нея отказались уже тѣ, которые видѣли ее въ мечтахъ своихъ ясной, гармоничной и прекрасной до такой степени, что ждали отъ нея рѣшенія міровыхъ загадокъ.
Книга нынѣшняго дня, истинная для насъ, отвергаетъ книгу вчерашняго дня. Мудрая и всеобъемлющая система будетъ уничтожена противуположной. Не скупятся на излишнія гипотезы, которыя ничего не опредѣляютъ: нѣтъ болѣе ни истиннаго, ни ложнаго, ни зла, ни добра. Наука наканунѣ гибели… и сама себя пожираетъ.
Ѳома. Неправда, еще все будущее принадлежитъ ей.
Донъ Милиціанъ. Нужно вернуться къ простотѣ, къ дѣтству. Нужны любовь и доброта, и невѣдѣніе. И среди насъ только одинъ живетъ такъ, согласно съ будущимъ возрожденіемъ: это — Донъ Маркъ.
Донъ Балтазаръ. Онъ выше насъ всѣхъ.
Донъ Маркъ (смущенный). Я! Я! Я! Балтазаръ? Но я — самый меньшій и самый ничтожный изъ всѣхъ васъ.
Донъ Балтазаръ. Дитя, Францискъ Ассизскій былъ такимъ же, а имя его украшаетъ лиліями и дѣлаетъ благоуханной церковь. О! По истинѣ возлѣ тебя чувствую я, какъ оскверняетъ мою кровь тяжелый и черный грѣхъ. Но я знаю, ты — чистота нашего храма. Ты — прекрасная простота, добрый примѣръ, чистое пламя усердія. Если бы мы были еще кроткими и чистыми монахами. золотыхъ среднихъ вѣковъ, мы цѣловали бы край твоей власяницы, мы благословляли бы твои безмятежныя руки, которыя преображаютъ…
Донъ Маркъ (сильно взволнованный). Балтазаръ! Балтазаръ! Братъ мой Балтазаръ!
Донъ Балтазаръ (сильно). Я кажусь себѣ случайнымъ бурнымъ порывомъ вѣтра; я кажусь себѣ шальнымъ лоскутомъ, подхваченнымъ бурей, когда я думаю о сокровенномъ и постоянномъ свѣтѣ, который распространяетъ твой духъ, не сознавая этого. Предъ тобою я хочу побороть и унизить мою гордость; я хочу смирить мое существо, мое сердце, мою плоть, мое тѣло; я хочу бросить ихъ къ твоимъ свѣтлымъ ногамъ, въ прахъ…
Донъ Маркъ (хочетъ поднять его). Мой бѣдный братъ Балтазаръ…
Донъ Балтазаръ. Оставь; маска моего ложнаго величія должна упасть въ грязь, грѣхъ пригвождаетъ меня къ стыду и ужасу, и душа моя погибла бы, если бы ты не сжалился.
Донъ Маркъ. Балтазаръ! Балтазаръ! Во имя дружбы, соединяющей насъ, встань и посмотри на меня: развѣ я — не смиренный твой ученикъ и развѣ ты не хранитель мой?
Донъ Балтазаръ (встаетъ). Я хотѣлъ, чтобы меня сидѣли смиреннымъ и ничтожнымъ предъ тобою.
Донъ Милиціанъ. Примѣръ высокій и достойный, и искренность его умножаетъ наше рвеніе къ твоей праведной силѣ, братъ мой.
Донъ Балтазаръ (Дону Милиціану). Меня нужно жалѣть.
Донъ Милиціанъ. Мы вспомнимъ въ нашихъ молитвахъ…
Донъ Балтазаръ (ко всѣмъ). Я нуждаюсь въ безмѣрной жалости…
Ѳома (монахамъ, занятымъ своей работой). Развѣ это не странно? Внезапно, какъ въ порывѣ вѣтра, доходитъ онъ до крайности. Люди говорятъ, разсуждаютъ, доказываютъ, а этотъ удивительный Балтазаръ, напротивъ, порываетъ всѣ узы и вызываетъ что-то въ родѣ скандала.
Идезбальдъ. Онъ властенъ и надмененъ. Онъ порывистъ и дикъ, его считаютъ выше насъ всѣхъ, и вотъ онъ смиреннѣе, отверженнѣе и ниже послѣдняго послушника. Никто не можетъ понять его.
Ѳома. Полно… Ты такъ думаешь?
Идезбальдъ. Для безопасности этого монастыря важно, чтобы этотъ монахъ никогда не сдѣлался его главою.
Ѳома. Кто же могъ бы помѣшать ему въ этомъ?
Идезбальдъ (живо). Я обращаюсь съ этимъ ко всѣмъ нашимъ монахамъ.
Ѳома (насмѣшливо). О! Онъ имъ не по плечу. Въ его присутствіи они становятся тихими, какъ побѣжденные.
Монахъ. Значитъ, не пришелъ еще часъ дѣйствовать.
Ѳома. Но часъ этотъ пробилъ тогда, когда Балтазаръ попалъ сюда. Нашъ настоятель поддерживаетъ Балтазара, потому что онъ герцогъ и графъ, какъ и самъ настоятель, какъ донъ Маркъ, какъ донъ Милиціанъ. Своими одряхлѣвшими руками онъ выдвигаетъ его впереди насъ. Десять лѣтъ я наблюдаю это, веду борьбу и дѣйствую. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы теперь вы всѣ помогли мнѣ, а вы остаетесь неподвижными.
Монахъ. Мы никогда не примемъ Балтазара.
Ѳома. Въ такомъ случаѣ защищайтесь. Что-то мнѣ говоритъ, что будутъ имѣть значеніе дѣйствія…
Идезбальдъ. Никогда Римъ не поставитъ его надъ нами.
Ѳома. Донъ Балтазаръ изъ знатнаго рода; имя его придаетъ блескъ его высокой добродѣтели. За него отвѣчаютъ предки: когда-то одинъ изъ нихъ, вернувшись въ свои помѣстья, обогащенный награбленнымъ золотомъ, пожертвовалъ все свое богатство этому монастырю, гдѣ превознесено величіе Христа.
Монахъ. Это давняя легенда.
Ѳома. Достаточно, чтобы ей повѣрили.
Идезбальдъ (мечтательно). А мы-то всѣ, прочіе, пока — всего только простые церковнослужители. Балазаръ… графъ Аргонскій и герцогъ Риспэрскій…
Ѳома. Конечно, изъ всѣхъ насъ онъ наименѣе вооруженъ предусмотрительностью, живымъ и готовымъ къ борьбѣ знаніемъ. Онъ не замѣчаетъ никогда безумныхъ молній, что бороздятъ необъятныя гремящія небеса тамъ, за стѣнами этого монастыря. Онъ не слышитъ безумной битвы, отъ которой самъ Богъ кажется смущенъ и содрогается. Четыре наши стѣны заключаютъ въ себѣ весь его міръ. А между тѣмъ вся вселенная и въ лучахъ солнца, и въ тьмѣ ночей кричитъ такъ громко, что для того, чтобы не слышать этого глубокаго возмущенія, нужно быть скалой или не существовать совсѣмъ… Жить по примѣру древнихъ въ аскетической мечтѣ и сохранять эту мечту нетронутой и властной — вотъ вся его борьба противъ всѣхъ насъ. Онъ родился на землѣ тремя стами лѣтъ позднѣе, чѣмъ слѣдовало: узкій фанатизмъ сушитъ его суровую душу, онъ ничего не знаетъ, кромѣ нашихъ священныхъ текстовъ, но онъ будетъ настоятелемъ потому, что онъ себя таковымъ утверждаетъ.
Монахъ. Вы должны быть имъ.
Ѳома. Это зависитъ отъ васъ. Вы — новая сила, та, о которой еще не знаютъ, но которая должна проявиться. Предупредите Папу, обратитесь въ Римъ.
Идезбальдъ (неувѣренно). Необходимо, чтобы назвали васъ.
Ѳома (пристально смотритъ на него). А вы? Вы?
Идезбальдъ (притворяясь равнодушнымъ). О! Я! Я!
Ѳома (настойчиво). Одинъ Римъ рѣшаетъ. Епископъ благосклоненъ ко мнѣ. Онъ ненавидитъ нашего настоятеля. Онъ будетъ дѣйствовать помимо монастыря, благоразумно, безъ всякаго насилія, какъ подобаетъ. Но, Бога ради, вы-то всѣ дѣйствуйте.
Монахъ. Вы скажете намъ, что мы должны дѣлать.
Ѳома. Угадайте это сами. Ваши слова, ваша манера держать себя, желанія, которыя вы высказываете, и тѣ, о которыхъ умалчиваете, но которыя можно предугадать, ваши поступки, ваши письма, — все должно побороть Балтазара. Нужно уронить его въ глазахъ настоятеля. Нужно поколебать его самоувѣренность, такъ чтобы онъ началъ сомнѣваться въ самомъ себѣ. Ну, что же еще? Вы сами должны знать.
Идезбальдъ. Балтазаръ въ настоящее время кажется опаснѣе, чѣмъ когда либо.
Ѳома (Идезбальду). Онъ переживаетъ душевный кризисъ.
Ѳеодулъ (монахамъ). Каждый изъ насъ помолится за него.
Ѳома (Ѳеодулу). Вы помолитесь за него, когда этотъ монастырь будетъ спасенъ.
Ѳеодулъ. Донъ Балтазаръ остается примѣромъ для насъ.
Ѳома. Духъ Божій воскресаетъ изъ вѣка въ вѣкъ, какъ нѣкогда Его тѣло. И съ каждымъ новымъ явленіемъ Его приходятъ новые свидѣтели Его славы. Нынѣ мы являемся этими свидѣтелями.
Ѳеодулъ. А настоятель? А Донъ Маркъ? А Донъ Милиціанъ?
Ѳома. Вы не понимаете, чего мы всѣ здѣсь желаемъ. Вы жалкій отпрыскъ того дерева жизни, которое Богъ посадилъ и лелѣетъ въ этомъ монастырѣ.
Ѳеодулъ. Нашъ долгъ повиноваться.
Ѳома. Мы большинство и знаніе и добродѣтель. Когда-нибудь вы это ясно увидите.
Идезбальдъ. Предоставьте намъ дѣйствовать.
Монахъ. Вы хотите низвергнуть честолюбіе для того, чтобы поставить на его мѣсто ваше собственное честолюбіе.
Другой монахъ (Идезбальду и Ѳомѣ). Васъ связываетъ вражда къ Балтазару: вы поспорили бы за его мѣсто, если бы онъ палъ.
Ѳома (монахамъ). Мы хотимъ вырвать васъ изъ древняго рабства, пробудить и возвысить васъ. Не будьте своими собственными врагами.
Идезбальдъ (вполголоса). Предоставьте намъ дѣйствовать… Предоставьте намъ дѣйствовать…
Ѳома (настоятелю). Я кончилъ, отецъ мой, мои комментаріи къ Тертуліану. Могу ли я послать ихъ нашему владыкѣ епископу и просить «Approbatur»?
Настоятель. Владыка возлагаетъ на васъ большія надежды. Онъ восхищается вами, отецъ Ѳома.
Ѳома. Владыка снисходителенъ ко мнѣ.
Настоятель. А развѣ я не отдаю вамъ должнаго?
Ѳома. Всю мою книгу я отдалъ подъ ваше покровительство.
Настоятель. Вы носитель свѣточей передъ Господомъ, великими огненными путями вы пронизываете безконечность мрака. Безъ васъ и подобныхъ вамъ нашъ вѣкъ блуждалъ бы, спотыкаясь, среди проваловъ и обломковъ. Чтобы смиренно служить вѣчной доктринѣ, нужны непорочные ученые и умы лучезарные, а для того, чтобы вести ихъ и твердо управлять ими нужны сильные люди изъ блестящаго рода, съ давнихъ временъ обладавшаго могучимъ вліяніемъ.
Ѳома. Несмотря на все мое уваженіе, я однако осмѣливаюсь думать, что тѣ люди, умы которыхъ преисполнены знанія, могутъ внушать другимъ повиновеніе, и что они могутъ, въ свою очередь…
Настоятель. Всѣ, кто знаетъ людей, думали и думаютъ до сего дня не такъ, какъ ты, а какъ думаю я — здѣшній господинъ — и какъ я приказываю думать. (Пауза) Слушайте меня: пока будутъ существовать на землѣ роды, издавна своевольные и гордые, ваша надежда будетъ тщетна. Власть и сила не случайно, а по милости одного Бога — до того умножились и сосредоточились въ нихъ, что образовались вѣчные запасы этой власти и силы, такъ что жить и царствовать для нихъ одно и то же. Если только эта великая и умножившаяся сила не будетъ уничтожена или презрѣна самими тѣми, кто ею обладаетъ; если только они не погибнутъ или не отрекутся отъ нея: никогда никто изъ васъ не одержитъ побѣды надъ ними. Это естественно, это въ порядкѣ вещей, и вы достаточно умны, чтобы понять это.
Донъ Балтазаръ (неожиданно появляясь). Отецъ мой, я хотѣлъ бы поговорить съ вами наединѣ…
Настоятель (отцу Ѳомѣ). Оставьте насъ.
Донъ Балтазаръ (настоятелю). Вчера въ исповѣдальнѣ нѣкто сказалъ мнѣ: "Вотъ уже пять мѣсяцевъ прошло, какъ отецъ Ноль Ардингъ былъ убитъ. Заподозрили его сына, арестовали его, судили и признали виновнымъ. Онъ же невиненъ, я утверждаю это, — я «убійца». Не размышляя, повинуясь только внутреннему голосу своей души, я приказалъ этому человѣку тотчасъ послѣ исповѣди пойти объявить о своей винѣ. Онъ мнѣ сказалъ: «Все оправдываетъ меня; отецъ Ардингъ умертвилъ моего отца: онъ отравилъ его». Я почти прогналъ этого человѣка, чтобы какъ можно скорѣе онъ пошелъ и предалъ себя… Теперь вы понимаете, отецъ мой?
Настоятель. Вы поступили, какъ должно.
Донъ Балтазаръ. А я? Я, который десять лѣтъ тому назадъ убилъ отца, я, котораго вы пріютили здѣсь у себя, не сказавъ ни слова упрека…
Настоятель. А развѣ этотъ человѣкъ хотѣлъ, такъ же, какъ вы, войти въ монастырь и — на колѣняхъ — упорно стучать своей непрестанной молитвой въ запертую дверь рая?
Донъ Балтазаръ. Такъ что же? Только вчера я постигъ въ сердцѣ своемъ… съ быстротою молніи…
Настоятель. Но ваше преступленіе — заглажено: я отпустилъ его и Римъ тоже; уже десять лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ вы пришли сюда, оно предано забвенью, оно — прахъ. Графъ Аргонскій и Риспэрскій, вы предстанете предъ Богомъ въ вашъ послѣдній часъ оправданнымъ и превознесеннымъ.
Донъ Балтазаръ. Я хочу предъ всѣми кричать о моемъ преступленіи… Я чувствую себя захваченнымъ и унесеннымъ этимъ водоворотомъ за предѣлы моей упорной воли: я хочу кричать о моемъ преступленіи и заслужить прощеніе…
Настоятель. Сынъ мой…
Донъ Балтазаръ. Всю ночь я неистово боролся, до истощенія силъ стараясь преградить плотиной это желаніе, сломить его; я не могъ. Какъ дикія волны, оно заливало меня со всей яростью… Я не могъ охватить взглядомъ это зрѣлище, когда вмѣстѣ съ кровью исчезала жизнь въ неподвижныхъ чертахъ отца. Рана казалась еще шире, чѣмъ въ моментъ смерти, она дымилась и еще больше раскрывалась по мѣрѣ того, какъ мои безумные глаза смотрѣли на нее. И кровь текла неустанно, непрерывно…
Настоятель. Сновидѣнье!
Донъ Балтазаръ. Это была кровь, настоящая дымящаяся кровь, я отвѣдалъ ее, я узналъ ее, я весь красенъ отъ той крови до дна души, она проникаетъ въ меня, она сжигаетъ меня, какъ могучее пламя, вотъ здѣсь, грудь мою, мое тѣло. Я слышу запахъ ея на мнѣ. И вѣтеръ, и воздухъ, и свѣтъ, все красно вокругъ меня. Я боюсь всего, что неожиданно блеснетъ, зашевелится, я боюсь всего. Малѣйшій шумъ останавливаетъ мою мысль и мою молитву, и ужасающее молчаніе сжимаетъ, какъ тиски, своимъ нѣмымъ желѣзомъ мое сердце цѣлую ночь.
Настоятель. Вашъ умъ помутился и бредитъ, сынъ мой. Это уже не Богъ, а Сатана, который опустошаетъ вашу душу и властвуетъ надъ нею. Донъ Балтазаръ, ловушка, которую онъ ставитъ вамъ, онъ ставилъ нѣкогда самымъ ревностнымъ монахамъ — тѣмъ, что жили въ блѣдной пустынѣ среди потрясенныхъ скалъ, во времена, когда только что было изгнано язычество, всѣмъ этимъ Павламъ и Антоніямъ. Вашъ умъ горитъ и душа ваша въ огнѣ. Ваши неувѣренныя стопы уже не попираютъ больше нашихъ вершинъ, и вы забываете, что самое большое преступленіе — отчаяваться и сомнѣваться въ Богѣ.
Донъ Балтазаръ. Отецъ мой!
Настоятель. Нужно возродиться въ вѣрной мудрости, нужно вновь поселить въ васъ спокойствіе и мѣру, нужно смирить ваше неистовство, нужно срѣзать косой нынѣ же дурные злаки, въ которыхъ, какъ плевелы, растетъ стыдъ.
Донъ Балтазаръ. О, я не смогу никогда! Никогда!
Настоятель. Я вамъ приказываю это. (Послѣ паузы говоритъ болѣе мягкимъ тономъ) Сынъ мой, десять лѣтъ уже ты живешь среди насъ, возлюбя безкровный постъ и гнѣвъ тайной власяницы и эту сжигающую насъ добровольную повседневную смерть, которой мы живемъ, чтобы когда-нибудь заслужить небо. Христасъ радуется о тебѣ. Его суровая любовь лобзаетъ свернувшуюся кровь твоихъ прекрасныхъ ранъ, которыя ты наносишь себѣ во славу Его. Твое увяданіе кажется ему прекраснымъ, и ангелы въ небесахъ воспѣваютъ избытокъ усердія твоего и покаянія. Ты не можешь похитить этой жизни у Бога, служителемъ и глашатаемъ котораго ты остаешься. Твоимъ краснымъ безуміемъ ты не можешь уничтожить дѣло твоего долга, еще не выполненнаго, ты не можешь бросать между тобою и Христомъ твой судъ, чтобы сдѣлать изъ него законъ.
Донъ Балтазаръ (съ мукой). Отецъ мой, Отецъ мой!
Настоятель. Слушай еще.
Донъ Балтазаръ. Отецъ мой.
Настоятель. Ты избралъ путь милостиваго прощенія и не долженъ мѣнять его. Твое шествіе на немъ было такъ просто и величественно, что самъ Богъ принимаетъ теперь твое преступленіе и любитъ его, потому что, благодаря ему, ты былъ избранъ для послѣдняго помилованія. Мѣшать этому божественному плану отказомъ хранить полное молчаніе — это значило бы оскорбить Бога и даже богохульствовать. Христосъ жилъ для правосудія, но Онъ умёръ для прощенія и смерть выше жизни.
Донъ Балтазаръ. Отецъ мой!
Настоятель. Подумай еще о томъ непоправимомъ вредѣ, который причинитъ намъ твоя вина, когда она будетъ брошена невѣрующимъ, какъ псамъ; подумай о кровавомъ орудіи человѣческаго мщенія, ненужнаго для тебя, которому ты ничѣмъ не обязанъ больше. Подумай, сынъ мой, также обо мнѣ, подумай о могущественномъ владѣніи, ревностнымъ главою котораго ты будешь послѣ моей смерти. Ты — изъ властнаго рода, ты — избранникъ, ты жизнью обязанъ этому монастырю; Богъ знаетъ, что онъ сдѣлалъ, когда привелъ тебя сюда, удаливъ тебя отъ твоей странной и бурной жизни, смиреннаго духомъ, но съ сердцемъ возвышеннымъ и гордымъ.
Донъ Балтазаръ. Я такъ нуждаюсь въ жалости, отецъ мой.
Настоятель. Нѣтъ! Ты долженъ снова подняться однимъ могучимъ взмахомъ крыльевъ; ты долженъ возстать, какъ новая жатва на паровомъ полѣ; кайся передъ нами, сколько хочешь, чтобы раскаяніе твое дало тебѣ новое право на религіозную власть.
Донъ Балтазаръ. Если бы я могъ сейчасъ же передъ монахами исповѣдаться въ послѣдній разъ…
Настоятель. По древнему обычаю ты имѣешь на это право, можешь воспользоваться имъ и сдѣлать его своимъ доспѣхомъ… Среди монаховъ все позволено, какъ только ты почувствуешь себя въ силахъ…
Донъ Балтазаръ. О, я увѣренъ въ этомъ. Я вырву всенародно передъ моими братьями изъ глубины моего мозга красное когтистое зло, я утоплю его въ золотыхъ водахъ ихъ молитвъ; я пойду къ нимъ пылкій, покорный, счастливый, смущенный, съ сердцемъ, цвѣтущимъ скорбью и страхомъ. Я омою мою силу ихъ искренними совѣтами, я буду молить ихъ взять въ свои руки мою усталую надежду, мое сомнѣніе, мой ужасъ, мою страсть и мою скорбь, я скажу все, и вы поможете мнѣ, отецъ мой, вы…
Настоятель (увѣренно). О! Мы бойся, сынъ мой, я буду тамъ…
Донъ Балтазаръ. Братъ мой, Маркъ, знаешь ли ты, что наступаетъ мое возрожденіе, что новый день скоро разсѣетъ мою ночь, — что скоро буду я такимъ, какъ прежде, какимъ ты полюбилъ меня…
Донъ Маркъ. Ты никогда не переставалъ быть такимъ, ты никогда не былъ недостоенъ насъ…
Донъ Балтазаръ (снова дѣлается мрачнымъ). Молчи, мнѣ стыдно, что я еще живу и вѣрю тебѣ.
Донъ Маркъ. Что бы ты ни сдѣлалъ, я такъ глубоко вѣрю въ твою добродѣтель, такъ давно извѣстную…
Донъ Балтазаръ. Молчи! Молчи! Не говори мнѣ ничего, пока я не стану чистымъ…
Донъ Маркъ. Мой бѣдный братъ и учитель, что я такое здѣсь, какъ не простой ребенокъ; но все мое существо стремится къ твоей скорби и къ твоимъ мученіямъ, причины которыхъ я не знаю; я хочу, чтобы ты положилъ ихъ въ мое сердце. Я ничто, но у меня есть руки для молитвы, колѣни для преклоненія, для изнуренія ихъ передъ святыми; у меня есть душа, которая называетъ тебя сѣятелемъ любви въ моемъ безумномъ сердцѣ. Мои уста и мой пылъ никогда не остаются праздными для тебя, я люблю тебя, насколько Богъ позволяетъ людямъ любить; я хочу взять на себя твое страданіе, я хочу нести твой крестъ; я хочу, чтобы твоя скорбь скорѣй вонзилась въ меня зубами; я хочу, чтобы на меня упали удары копья, которые пронизываютъ тебя.
Донъ Балтазаръ. Дитя!
Донъ Маркъ. Мнѣ кажется, что тебя окружаетъ какая-то тайна. Самые совершенные изъ насъ грѣшатъ иногда противъ нашихъ строгихъ правилъ, но какъ бы поразительна ни была твоя вина, всѣ силы ада не заставятъ меня любить тебя менѣе горячо. Взгляни на меня: мои глаза полны твоего огня и твоей воли; ты магнитъ, съ неудержимой силой притягивающій мое сердце къ золотому небу и счастью. Ты — неутоленная радость, зажигающая и сжигающая мою жизнь. Послѣ Христа я никого не знаю, кто воплощалъ бы въ себѣ добро съ такою очевидностью. Братъ, ты предназначенъ для великихъ дѣяній; воспрянь же отъ твоей печали и предстань предо мной, какъ нѣкогда, побѣдителемъ. О, ты бываешь такимъ прекраснымъ и сильнымъ, когда ты повелѣваешь!
Донъ Балтазаръ. О, кроткое существо, наивное и непосредственное. Какъ я люблю тебя, какъ нѣжно я тебя люблю, не смотря ни на что, не смотря на мое горе, и мои освободившіяся теперь угрызенія совѣсти. Чрезъ тебя я узналъ, что такое открытое довѣріе, чистая доброта и нѣжная страстность. Ты заставилъ меня услышать простой голосъ; я принялъ его съ твоихъ наивныхъ устъ и къ нему присоединилъ мой голосъ, терпкій и страстный, ты настолько измѣнилъ мою душу, охваченную бредомъ, что я вѣрю всему, о чемъ поетъ въ твоемъ сердцѣ инстинктъ. Я вѣрю, что ты угадываешь божественную волю, никогда не обманываясь; я знаю тебя чистымъ отъ всякой злой страсти; я знаю тебя свѣтлымъ, строго исполняющимъ долгъ, полнымъ великаго благочестія, непорочнымъ, дѣвственнымъ и прекраснымъ, какъ жертва…
Донъ Маркъ (восторженно). Балтазаръ!.. Балтазаръ!..
Донъ Балтазаръ. Нѣжная душа! Если бы я не боялся разбить глину твоей юной и робкой невинности, я бросилъ бы предъ тобою мою красную совѣсть, я сказалъ бы тебѣ то, о чемъ я буду кричать всѣмъ: о моемъ позорѣ и моемъ ужасномъ грѣхѣ, конечно, давно уже отпущенныхъ, но вновь возрождающихся; они встаютъ изъ моего прошлаго, раскрывъ когти, съ кровавымъ взоромъ и снова бродятъ и рычатъ въ моемъ тѣлѣ.
Донъ Маркъ. Не говори мнѣ ничего, я боюсь, я не хочу, чтобы ты унижался здѣсь передо мною однимъ.
Донъ Балтазаръ. Ты услышишь мою исповѣдь, послѣ вечерни, тамъ. Ты скажешь мнѣ, что долженъ я сдѣлать еще, чтобы очиститься отъ мятежнаго зла и не думать о немъ больше никогда.
Донъ Маркъ. Вся душа моя превратится въ пламя, чтобы бодрствовать надъ твоею скорбью. Вся моя любовь окружитъ твое сердце, какъ бѣлая пелена, которая: осушитъ твои слезы; въ моихъ рукахъ самое свѣтлое оружіе — ревностный постъ, изступленная молитва, — ими я буду бороться за то, чтобы миръ вернулся къ тебѣ. Если Дѣва, охваченная пламеннымъ экстазомъ, желаетъ еще, какъ прежде, узнать самую затаенную и глубокую мысль мою, чтобы снизойти къ ней, я крикну: Матъ несравненная, свѣтлѣе розъ и лучей, исцѣли брата моего отъ мукъ совѣсти и отъ зла. Будь ему покровомъ радости и прощенія, въ который должны облечься люди, дабы очи Божіи милостиво сосредоточили величіе свое на человѣческомъ ничтожествѣ.
Донъ Балтазаръ. Мой милый братъ!
Донъ Маркъ. Безъ тебя я не постигаю ни вѣчнаго спасенія, ни золотого неба; я хочу спасти свою душу вмѣстѣ съ твоей, я хочу умереть для того, чтобы вся безконечность пыла и блаженства принадлежали намъ; я хочу, чтобы наши судьбы были до такой степени связаны, чтобы твои уста были моими устами, твоя хвала стала бы моею, чтобы Іисусъ Христосъ и ангелы Его не различали насъ, когда любовь наша стремительно, какъ потокъ, низвергнется въ небесное пламя… Братъ! Братъ!
Донъ Балтазаръ. Не бойся. Ты вернулъ мнѣ силу, и отнынѣ я чувствую себя защищеннымъ свѣтомъ твоего сердца отъ цѣлаго ада; вотъ часъ прощенія и милосердія, вотъ миръ и колокола освобожденія… Ко мнѣ идетъ увѣренность, чтобы вести насъ по путямъ Бога… Не бойся, но молись еще. Прощай!
ВТОРОЙ АКТЪ.[править]
Ѳома. Душа ваша смущена, братъ мой. Могу ли и я помолиться за нее и раздѣлить ея скорбь?
Донъ Балтазаръ (смотритъ на него и нерѣшительно отвѣчаетъ). Богъ внемлетъ всѣмъ молитвамъ…
Ѳома. Вы, должно быть, страдаете, какъ рѣдко страдаютъ.
Донъ Балтазаръ. Тяжесть моего преступленія перевѣшиваетъ, быть можетъ, всѣ молитвы міра.
Ѳома. Вашего преступленія?
Донъ Балтазаръ. Сейчасъ на этомъ самомъ мѣстѣ я буду каяться предъ всѣми.
Ѳома. Развѣ оно такъ велико, что повергаетъ на землю ревность вашей души?
Донъ Балтазаръ. Моя ревность? Моя ревность? Причемъ она тутъ?..
Ѳома. Ваша ревность. О, я знаю, какъ она упорна и неистова. Я знаю ее…
Донъ Балтазаръ. Оставьте меня…
Ѳома. Я знаю ея скрытую работу, направленную къ тому, чтобы властвовать надъ этимъ монастыремъ.
Донъ Балтазаръ. Оставьте меня, говорю я вамъ… Ни вы, ни я не будемъ главою этого дома. Для этого есть болѣе достойные…
Ѳома. Донъ Милиціанъ?
Донъ Балтазаръ. Оставьте меня… оставьте меня… оставьте меня…
Ѳома. Я ничего не понимаю, я не знаю, что предположить.
Ѳома (продолжаетъ). Донъ Балтазаръ, вы были среди насъ давно избраннымъ, тѣмъ, кто приходитъ однажды, вооруженный какимъ-то божественнымъ правомъ, съ тѣмъ, чтобы разъ навсегда овладѣть нашимъ повиновеніемъ. Ваши олова были горды, вооружены властью и надменностью, и воля ваша, накопившаяся глыбами, наперекоръ моей волѣ, покоряла всѣхъ. Нашъ настоятель чувствовалъ въ васъ душу, подобную его душѣ, суровую и властную; въ своихъ мечтахъ онъ видѣлъ васъ главою и настоятелемъ послѣ его смерти. Если жизнь человѣческая есть блужданіе и лабиринтъ, то вы возвышались какъ башня на берегу, чтобы съ нея можно было видѣть и указывать міру, какая дорога благопріятна для его неувѣренныхъ шаговъ и гдѣ пересѣкаетъ путь Бога пути судьбы. Нынѣ вы — жалкій, растерянный и усталый, развалина, подготовляющая свое собственное паденіе. Гордость ваша колеблется и слабѣетъ. Падетъ-ли ваша смѣлость? Будетъ ли отплачено вамъ за пустую и безмѣрную гордость, которая овладѣла вами внезапно въ этотъ самый часъ?
Донъ Балтазаръ. Если мнѣ будетъ отплачено за мою гордость, то, по крайней мѣрѣ, это совершится по моей волѣ и по моему собственному желанію.
Ѳома. Увы! Вотъ крикъ вашей совѣсти, вырвавшійся изъ души вашей. Всегда гордость и гордость… Всегда вы сами и ваша гордость.
Донъ Балтазаръ (потрясенный). Неправда! Неправда! Я лгу! Я лгу! Это только изъ любви, одной любви, муки совѣсти опустошили душу мою. Я уже не знаю больше, что я говорю, что я чувствую, ваши слова коварны, скрытый огонь вашихъ рѣчей опаляетъ меня и застаетъ меня врасплохъ, но Богъ любитъ меня и понимаетъ меня ясно и свѣтозарно до глубины моего существа. Уйдите! Уйдите!
Ѳома. Такъ вы не хотите моихъ молитвъ?
Донъ Балтазаръ. О, святые на небесахъ! Ангелы, парящіе у Голгоѳы, покровители древней христіанской борьбы, сжальтесь! Мое раскаяніе — не ложь; оно все стремится къ вершинамъ искупляющаго прощенія. Братъ мой искушаетъ меня во мракѣ, его голосъ воскрешаетъ въ моемъ сердцѣ темный страхъ и порывы гордости. Но Ты сжалишься надъ нимъ, Господи, сжалишься надъ нимъ, такъ же, какъ и надо мной; я не отталкиваю его молитвъ, я не хочу, я не могу, можетъ быть, онѣ полезнѣе и спасительнѣе другихъ, — но ради смерти Твоей, ради Твоего крещенія, ради мукъ Твоихъ, сжалься, сжалься надъ нами, Господи!
Ѳома. Мои молитвы благотворны уже потому, что для того, чтобы обратиться съ ними къ Богу, я плачу, я борюсь, я побѣждаю себя; молиться за враговъ лучше, чѣмъ погружаться въ самое красное раскаяніе. Я молюсь и буду молиться за васъ.
Донъ Балтазаръ (покорно). Благодарю.
Ѳома (удаляется, потомъ снова возвращается). Вы мнѣ сказали сейчасъ: ни вы, ни я не будемъ главою этого монастыря. Но, вѣдь, Донъ Милиціанъ хотя и родовитъ, слишкомъ старъ, разумѣется; кромѣ того, онъ боленъ, едва стоитъ на ногахъ и близокъ къ смерти. Идезбальдъ? Посредственная натура. Бавонъ и Ѳеодулъ? Жалкіе церковники, которые корпятъ надъ книгами, которыхъ они не понимаютъ. Что касается Донъ Марка… Ребенокъ, недалекій..
Донъ Балтазаръ (рѣзко). Не касайтесь его. Ему невѣдомы наша низости, наши неистовыя, но враждующія воли, онъ не знаетъ вашихъ происковъ, братъ мой, въ борьбѣ съ его правомъ. Онъ живетъ въ Богѣ и вѣритъ въ Бога раньше, чѣмъ, въ себя. Онъ избранъ не нами, а ангелами, онъ золотой ликторскій пучокъ, поднятый высоко среди нашей грязи. Когда онъ станетъ главою надъ вами, надо мной, его сердце призоветъ небо, чтобы само оно возстановило здѣсь культъ ревности, и жертвы, и высшаго смиренія. Ему будутъ повиноваться, потому что Богъ этого пожелаетъ, потому что Богъ желаетъ этого, и, если нужны чудеса, они явятся изъ тѣхъ же препятствій, которыми вы преграждаете путь спасенія.
Ѳома. Вы меня удивляете. Когда настоятель говоритъ мнѣ: для управленія церковью и для ея возвеличенія есть люди сильные, избранные Богомъ; для того, чтобы повелѣвать съ успѣхомъ, они соединили въ себѣ всю пылкую энергію, скрытую и упорную, сбереженную и скопленную для нашего блага ихъ предками въ теченіе вѣковъ, — я могу понять это и сейчасъ же думаю о васъ. Но o Донъ Маркѣ…
Донъ Балтазаръ. Думайте о немъ! Думайте о немъ!
Ѳома (говоритъ заносчиво въ лицо Донъ Балтазару). Я думаю только о себѣ и ни о комъ другомъ. Вы — сила въ упадкѣ, которая губитъ себя сама и разрушается, ей приходитъ конецъ. Я же — сила, которая растетъ и хочетъ заявить объ этомъ. Я усталъ повиноваться и унижаться. Въ моей душѣ новый красный огонь, отвѣчающій моему времени, которое считается только съ нимъ и отбрасываетъ старыя и косныя права, какъ увядшіе плоды. Никто изъ васъ не знаетъ, какое сердце горитъ во мнѣ, каково мое предназначеніе апостола и просвѣтителя. Гордые монахи! Знатные титулованные монахи! Христосъ предъ вами всѣми нашелъ бы меня правымъ. Онъ сказалъ бы вамъ: «вы коснѣете въ набожномъ и тяжеломъ молчаніи за стѣною сонливости, вы прозябаете. Вдали бьютъ тревогу противъ моего креста, широкія объятія котораго заключали въ себѣ міръ и прижимали еге къ моему сердцу; вы сами себя умаляете, духъ вашъ становится безплоднымъ; дыханіе Бога не обвѣваетъ больше вашихъ ризъ; вы украшаете мой алтарь, но церковные служки завершаютъ убранство и зажигаютъ свѣчи. Вы угашаете великій жаръ, дѣвственную силу, огненные языки, сошедшіе на моихъ ревностныхъ учениковъ въ день св. Духа. Безполезные люди, часто, когда я вижу васъ вмѣстѣ во время молитвы, стонущихъ, скучныхъ, медлительныхъ и сонныхъ, кажется мнѣ, что я долженъ покарать васъ»…
Донъ Балтазаръ (сильно). Вы богохульствуете! Христосъ Самъ сказалъ Своимъ любимымъ ученикамъ, что Онъ среди нихъ, когда они вмѣстѣ молятся Ему.
Ѳома. Онъ — духъ, сердце, голосъ, движеніе и пылъ своихъ ученыхъ и свѣтоносныхъ проповѣдниковъ.
Донъ Балтазаръ. Монахъ, мы служимъ Ему такъ же, какъ и вы. Божественный огонь, сжигающій насъ, имѣетъ такую же силу; но мы любимъ Его въ благочестивомъ мирѣ и молчаніи. Міръ, куда мечтаете вы идти и кричать о Его славѣ, глухъ и слѣпъ, покрытъ пятнами тлѣнія и сластолюбія… Онъ еще забавляется золотомъ, какъ состарившійся ребенокъ на смертномъ одрѣ; его единственная цѣль, единственная способность это изобрѣтать игрушки замысловатыя и преступныя… Но что значитъ это предъ истиной неба, предъ Богомъ моимъ и вашимъ? Вы говорили мнѣ о святыхъ и апостолахъ; да если бы они вернулись сюда, если бы изъ могилъ ихъ поднялась вдругъ буря ихъ душъ, они не могли бы найти достаточно молній и пламени, чтобы поразить ими жизнь — и снова вернуться на небо. Я знаю такъ же, какъ и вы, что нужно нашему сятотатственному и гибельному вѣку, но я никогда пойду спорить съ нимъ, но я никогда не рискну коснуться этой заразы. Вы это дѣлаете, смѣю думать, съ тоской, оберегая ваше достоинство и вашу христіанскую душу, но если ужъ говорить о гордости, то я предпочитаю мою.
Ѳома. Всегда тщеславіе.
Донъ Балтазаръ (властно). О, эту гордость я держу высоко и не стыжусь этого! Я — мятежный человѣкъ, ведущій борьбу съ своимъ преступленіемъ, ничего не теряя изъ своего величія. И когда это единственное преступленіе будетъ отпущено, я снова пріобрѣту свои права; я поборю злой духъ, который воодушевляетъ васъ; я приготовлю путь Марку, я поддержу его всею побѣдоносной силой этихъ рукъ христіанина. Весь монастырь прекрасно знаетъ, какая душа горитъ во мнѣ, какая вѣра упорная и суровая накопляется въ моей груди, чтобы бороться съ вашими безумствами и противостоять имъ. Вино должно остаться чистымъ въ чашѣ, а жаръ вашего сомнѣнія или знанія каплю за каплей прибавлялъ бы туда осадокъ и ядъ, который убилъ бы будущее.
Ѳома (очень холодно). Въ гордости или въ покаяніи — это все равно — но вы погубите себя, братъ мой…
Донъ Балтазаръ. Простите меня, что я внезапно прервалъ мое духовное уединеніе, но этотъ безумный монахъ пришелъ, чтобы отвлечь и искушать мое сердце дурными словами.
Настоятель. Его нужно было прогнать, если онъ искушалъ васъ; вы должны строго и безусловно сосредоточиться. (Ѳомѣ) Не мѣшайте этому человѣку молиться. (Настоятель дѣлаетъ знакъ. Ѳома удаляется).
Настоятель. Только мы одни, сынъ мой, еще желаемъ, чтобы этотъ монастырь оставался прекраснымъ и сильнымъ, выше споровъ и пререканій человѣческихъ. Если твоя исповѣдь недостаточно торжественна и горда, если ты — благодаря ей — не овладѣваешь душевнымъ покоемъ и всеобщимъ почетомъ, необходимо молчать, нужно отпереться отъ уликъ и обуздать въ себѣ гибельное раскаяніе. Я пришелъ приготовить тебя къ покаянію.
Донъ Балтазаръ. О, отецъ мой. Для Бога нѣтъ ничего легче, какъ покорить силѣ моей послѣ моего. покаянія.
Настоятель. Конечно, все въ Его власти. Онъ долженъ помочь тебѣ, потому что если бы Онъ оставилъ тебя и если бы я не былъ подлѣ тебя, твое суровое благочестіе и твое высокое смиреніе обратились бы противъ насъ и противъ самого Бога. Если такіе люди, какъ мы съ тобой, не умѣютъ со священнымъ героизмомъ и съ христіанской смѣлостью ихъ души сохранить и защитить мѣсто, которое имъ предназначаетъ небо, — одному послѣ другого — и на которое они имѣютъ право, — конецъ мужественной и глубокой добродѣтели, конецъ ярму и праву, и власти, которая удерживаетъ въ законѣ міръ. Твой примѣръ дерзокъ, но онъ необычайно высокъ. Пусть онъ будетъ для всѣхъ насъ, какъ обильный свѣтъ, какъ священный подвигъ, который завоюетъ тебѣ твоихъ братьевъ и завтра же подчинитъ ихъ тебѣ и твоей власти.
Настоятель. Нашъ монастырь оставилъ древніе обычаи. Одинъ монахъ, одинъ изъ вашихъ братьевъ, напомнилъ мнѣ о нихъ. Съ тѣхъ поръ, какъ публичныя покаянія были отмѣнены, нравственныя силы нашего братства поколеблены. Десять лѣтъ тому назадъ, при жизни Донъ Жерве, моего учителя и моего предшественника, они еще процвѣтали. Нынѣ я ихъ возстановляю. Вамъ предстоитъ услышать исповѣдь отцеубійцы…
Ѳома (быстро встаетъ и стоя говоритъ). Отцеубійцы?
Настоятель (продолжаетъ хладнокровно). Отцеубійцы, давно уже прощеннаго. Такое открытое и добровольное покаяніе было бы невозможно въ мірѣ; но вы — монахи, вы понимаете красоту и героизмъ признанія, вы превознесете то, чего не поняли бы души менѣе высокія, чѣмъ ваши. (Донъ Балтазару) Исповѣдуйтесь, братъ мой.
Донъ Балтазаръ (встаетъ и опускается на колѣни, на циновку посрединѣ залы). Прежде всего я прошу у всѣхъ васъ прощенія, ибо преступленіе мое давнее, а я жилъ безнаказанно въ этомъ монастырѣ дни и годы. Мой отецъ умеръ, я убилъ его, однажды, обезумѣвъ въ дикомъ опьяненіи отъ вина, выпитаго вечеромъ въ одномъ изъ притоновъ. Домъ нашъ былъ погруженъ въ сонъ. Красный огонь одиноко горѣлъ во мракѣ, у постели. Мой отецъ, не смотря на свой возрастъ, былъ еще достаточно крѣпкій и сильный старикъ. Я увидѣлъ его обнаженную шею, на которой выступали вены. На его сѣдую голову падалъ блѣдный отблескъ; его беззащитная гордость какъ бы защищала его; я остановился… Ахъ, если бы въ тотъ моментъ я могъ увидѣть при блескѣ молніи острый взглядъ остановившихся глазъ отчаянія; если бы этотъ крестъ (Онъ указываетъ на распятіе, висящее на стѣнѣ), который до истомы лобызали наши уста, сохранилъ моего отца и защитилъ его ложе; если бы одинъ изъ васъ, кто мнѣ милъ и дорогъ, былъ въ то время среди возносившихъ за меня пламенныя молитвы, никогда зло не обагрило бы кровью души моей, никогда я не увидѣлъ бы роковой смерти…
Настоятель. Вы должны быть болѣе спокойнымъ во время исповѣди, сынъ мой.
Донъ Балтазаръ. Въ этотъ мигъ, полный грозныхъ послѣдствій, мой отецъ открылъ глаза и тотчасъ всталъ предъ моей ненавистью грозный и прямой; моя грудь горѣла и — казалось — дыханье замерло во мнѣ. Мой отецъ схватилъ мою руку и сжалъ ее, не крикнувъ, изъ боязни какъ бы не узнали, въ какой бурѣ погибла честь нашего славнаго имени. Моя ярость снова разгорѣлась, когда я почувствовалъ, какъ грубые и сухіе пальцы тисками сжимали мое тѣло. Меня охватилъ дикій гнѣвъ; я оттолкнулъ отца въ глубину алькова, и ножъ блеснулъ передъ его глазами… казалось, что въ немъ одномъ я вижу всѣхъ моихъ предковъ: такъ онъ былъ высокъ и такъ тверда была его сила. Мои пальцы искали его грудь и не могли найти. Онъ избѣгалъ моихъ ударовъ; нервными руками онъ схватилъ меня за горло и отъ ногтей его остался красный слѣдъ. Едва только послѣднимъ усиліемъ я оттолкнулъ его и сшибъ съ ногъ, какъ вдругъ рѣзкимъ движеніемъ онъ вырвался изъ-подъ меня и, вставъ, крикнулъ мнѣ: «въ твоемъ роду умираютъ стоя!», — и сложивъ руки, безъ боязни и съ спокойной гордостью, онъ подставилъ себя моему оружію, и я поразилъ его. Вотъ мое скверное и безумное преступленіе во всей его ужасной жестокости и низости, я раскрываю его такимъ, какъ оно случилось десять лѣтъ тому назадъ, однажды вечеромъ.
Настоятель (вставая). Хотя оно было полно безчестья и залито кровью, нашъ домъ заглушитъ его своими стѣнами. Дурная трава вырвана и горитъ въ расплавленномъ золотѣ раскаянія. Мы будемъ судить васъ; скоро настанетъ конецъ вашей скорби, сынъ мой, отвѣчайте теперь на предложенные вопросы.
Монахъ (обращаясь къ Донъ Балтазару). Была ли причина для этой смертоносной ненависти?
Донъ Балтазаръ. Мой отецъ былъ строгъ, а я былъ безуменъ. Онъ былъ какъ бы препятствіемъ на моемъ пути: мои пороки алкали его богатствъ.
Другой монахъ. Находите ли вы удовольствіе въ желаніи преступленія?
Донъ Балтазаръ. Достаточно долго, чтобы обвинить себя въ этомъ.
Настоятель (вмѣшиваясь). Убійство было внезапнымъ и неистовымъ. Вы не могли ни находить удовольствіе въ немъ, ни долго готовить его. Вы преувеличиваете вашу вину.
Донъ Балтазаръ. Мой стыдъ за себя превышаетъ мой грѣхъ.
Монахъ. Если нашъ умъ васъ осуждаетъ, то сердце наше превозноситъ васъ. Вашъ примѣръ высоко христіанскій…
Идезбальдъ (вставая). Высокохристіанскій? Итакъ, достаточно совершить преступленіе, чтобы вызвать восторгъ? Достаточно убить, чтобы пріобрѣсти ореолъ святости?
Донъ Милиціанъ. Признаніе Донъ Балтазара просто и прекрасно, и, если бы въ древности, когда душамъ доступны были высоты, какой-нибудь монахъ, подобно ему, молилъ Бога, очи всѣхъ братьевъ исполнились бы благодати, узрѣвъ огонь грѣха его, который, подобно розамъ, окрашеннымъ кровью, поднимается къ вышнимъ славамъ.
Идезбальдъ. Разсмотримъ сначала зло, а славу потомъ.
Донъ Милиціанъ. Право, слушая васъ, удивляешься, въ какую печаль ввергаетъ васъ обязанность былъ милостивымъ ко всѣмъ. Тонъ вашего голоса кажется непреклоннымъ и Богъ отсутствуетъ въ вашемъ сердцѣ сегодня. Вы кажетесь враждебнымъ и черствымъ, злобнымъ и темнымъ, боящимся и колеблющимся простить ошибку, отъ которой изнемогаетъ братъ вашъ. Вы гоните этого гостя, который ночью стучитъ въ двери души вашей.
Идезбальдъ (указывая на Донъ Балтазара). Вѣдь не меня нужно судить, а его.
Ѳеодулъ. Умъ теряется въ бездонной пропасти смущенія и слабости.
Донъ Милиціанъ. Преступленіе является испытаніемъ и борьбой, когда Богъ преображаетъ его небесной молніей, которая поражаетъ и воздвигаетъ въ св. Павлѣ Апостола. А, вы забываете чудеса свыше. Во имя мудрости этого дня, вы отрекаетесь отъ той, что была всегда свѣтомъ и силой старыхъ монастырей, исполненныхъ христіанскимъ безуміемъ. Обители Христа были бы безсмыслицей въ этомъ мірѣ, если бы въ нихъ не проповѣдывался героизмъ, какъ правило для добродѣтели и грѣха. Донъ Балтазаръ раскаялся; съ этого часа онъ сталъ еще выше. Если его вина и очень велика, тѣмъ лучше, тѣмъ радостнѣе его возвращеніе, тѣмъ онъ сильнѣе. Ни одинъ изъ насъ не побѣдилъ бы такъ смерти, не перешелъ бы столько пустынь на своемъ пути; священный подвигъ проливаетъ свой свѣтъ на его лицо, небо избрало его преступленіе и показываетъ его всѣмъ намъ, какъ печать предопредѣленія.
Идезбальдъ. Безуміе! Безуміе! Никогда еще зло не было исполнено такой дерзости. Донъ Балтазаръ теперь не болѣе, какъ преступникъ. Его лицо дико отъ крови и мы отрекаемся отъ него.
Монахъ. Это прокаженный, который прикасается къ намъ.
Другой монахъ. Нашъ союзъ у одного алтаря невозможенъ больше.
Третій монахъ. Донъ Балтазаръ принялъ смерть за цѣль: его глаза осквернены ею.
Четвертый монахъ. Слѣдуетъ ли чувствовать состраданіе, когда покаяніе наполовину исполнено горести?
Ѳеодулъ (задумчиво). Христосъ съ ужасомъ положитъ на чашу вѣсовъ это преступленіе.
Настоятель (стоя). Молчите! Вы уже не исповѣдуете; вы набрасываетесь на человѣка. Эта исповѣдь, которую я хотѣлъ видѣть достойной и полезной, приводитъ къ спорамъ и къ ненависти. Донъ Балтазаръ своимъ терпѣніемъ и покорностью заслужилъ больше, чѣмъ прощеніе. Я хочу, чтобы обсуждали только его вину. Только это и ничего больше.
Ѳома. Было ли извѣстно о вашемъ преступленіи, братъ мой?
Настоятель. Мы судимъ только грѣхъ. Преступленіе не подлежитъ человѣческому суду.
Ѳома (невозмутимо). Было ли извѣстно о вашемъ грѣхѣ, братъ мой?
Донъ Балтазаръ. Я избѣжалъ слѣдствія… Одинъ бродяга былъ наказанъ вмѣсто меня. Я — къ моему стыду — присутствовалъ при его казни, не заявивъ ничего.
Настоятель. Пустъ ошибаются судьи, что намъ за дѣло. Нашъ судъ не таковъ, какъ ихъ.
Идезбальдъ. Однако, необходимо обсудить проступокъ во всей его полнотѣ.
Настоятель. Наказаніе слѣдуетъ послѣ проступка; оно здѣсь уже не при чемъ.
Идезбальдъ. Тогда что же остается для искупленія?
Настоятель. Это я самъ рѣшаю.
Идезбальдъ. Зачѣмъ же было созывать насъ?
Настоятель. Чтобы просвѣтить васъ этимъ великимъ примѣромъ, чтобы показать вамъ душу, въ которой воистину живетъ, страдаетъ и торжествуетъ Христосъ, какъ въ храмѣ своемъ.
Донъ Маркъ (восхищенный). Нужно молиться… только молиться… всегда молиться…
Донъ Милиціанъ. Какъ и въ былыя времена, Христосъ можетъ развязать сѣти самыя запутанныя, въ которыхъ бьется душа, и поднять ее до себя, какъ .огненный снопъ. Нашъ братъ былъ мученикомъ…
Идезбальдъ. Убійца! Я говорю вамъ: убійца, — и только убійца.
Монахъ (обращается иронически къ настоятелю). Нѣкоторые изъ насъ съ какою-то непонятною цѣлью превозносятъ Донъ Балтазара за его преступленіе. Даже нашъ настоятель является ихъ жертвой…
Настоятель (вдругъ встаетъ). Молчите вы всѣ! Я здѣсь одинъ господинъ, одинъ! Пока мое тѣло, обвитое саваномъ, не найдетъ покоя подъ этимъ крестомъ,
который я избралъ моимъ оружіемъ, вы должны принимать за истину все, что я скажу вамъ.
Я свидѣтельствую здѣсь, что своимъ сердцемъ и своими слезами Донъ Балтазаръ отнынѣ завоевалъ свою долю небеснаго блаженства и вѣрнаго бытія на небесахъ; что онъ одинъ, въ преизбыткѣ покаянія, смирился передъ всѣми вами; Христосъ не требуетъ отъ него больше этой послѣдней муки. Изъ васъ же ни одинъ не всталъ, чтобы сказать съ радостью въ сердцѣ и съ надеждой, что всѣ поймутъ его: «О, какіе мы жалкіе христіане и какъ суровы и спокойны наши души въ сравненіи съ этой душой, безумно влюбленной въ небо!» Я свидѣтельствую также: что сердце ваше отягчено желчью, что я открылъ въ васъ подозрительное безпокойство; что ваше поведеніе было низко и недостойно; что ухо мое, еще достаточно чуткое, слышало вашъ ропотъ, которымъ вы хотите подорвать вѣру, прочное довѣріе, безусловное повиновеніе и полное уваженіе, которое мнѣ принадлежитъ по праву.
И такъ вы думаете искуснымъ мятежомъ подкопаться подъ тронъ моей непоколебимой власти, тронъ, сдѣланный изъ камня и желѣза и извратить смыслъ писанія? Скажите!
Я клянусь вамъ здѣсь Іисусомъ Христомъ, что власть останется въ моихъ рукахъ твердой и правой, что она будетъ надъ вами до того предѣла, когда споткнутся мои усталыя старыя ноги, для того, чтобы и послѣ смерти моей она осталась такой же…
Ѳома. Я хочу, чтобы вы знали, что въ этомъ я согласенъ съ вами.
Настоятель. Мнѣ это не важно; для меня достаточно, если Господь…
А теперь идите. У васъ нѣтъ достаточно ни спокойствія, ни свѣтлой любви къ ближнему, чтобы понять и судить вашего брата.
Донъ Балтазаръ, обычай этого монастыря требуетъ, чтобы я, руководившій этимъ собраніемъ, гдѣ должна была возсіять высокая добродѣтель, назначилъ замъ епитимію: вы будете спать на жесткомъ ложѣ въ продолженіе одного мѣсяца, вы будете читать въ полночь псалмы, на три дня вы будете удалены отъ алтаря и за обѣдней будете стоять на хорахъ, на верхней трибунѣ, за рѣшеткой. исполните это и живите съ миромъ.
ТРЕТІЙ АКТЪ.[править]
Настоятель. Всю ночь я думалъ объ этомъ. Подумать только, что такой жестокій споръ раздѣлилъ собраніе не смотря на мое присутствіе, что исповѣдь Донъ Балтазара не дала результатовъ, что монахи…
Донъ Милиціанъ. Какъ властно вы укротили ихъ, вы ихъ…
Настоятель. Я предпочелъ бы умереть на мѣстѣ, на каѳедрѣ, чѣмъ оставить имъ Балтазара. Они обрушились всѣ на него, на меня… А Балтазаръ оставался недвижимъ, не защищался… Вся его сила казалась мертвой, вся его гордость разбитой.
Донъ Милиціанъ. Муки совѣсти могутъ поколебать самыя крѣпкія силы.
Настоятель. Какъ Идезбальдъ противился намъ! Какъ его злой духъ вліялъ на нашихъ монаховъ! Какъ всѣ спѣшили обнаружить свою дерзость и свое нетерпѣніе. Мнѣ казалось, что я теряю монастырь, что моя власть колеблется, какъ надломленная вѣтка, что завтра ее похитятъ…
Донъ Милиціанъ. Вы никогда не говорили съ нимъ такимъ тономъ.
Настоятель. А они, какъ они напали на меня! Взвѣсили ли вы ихъ отвѣты, ихъ намеки, ихъ вызовы? Все, что они говорили, выдавало то, что они сговорились, что они вдругъ сознали свою силу. Меня безпокоитъ не только, что они говорили такъ, но что они осмѣлились думать такъ въ нашемъ присутствіи, въ моемъ присутствіи. Вѣроятно произошла важная перемѣна въ этомъ монастырѣ, о которой я не зналъ и не знаю.
Донъ Милиціанъ. Когда становишься такимъ старымъ, какъ мы, глазамъ уже трудно услѣдить за всѣми перемѣнами.
Настоятель (схватываетъ Донъ Милиціана за руку и съ оживленіемъ заглядываетъ ему въ глаза) Нашему царству приходитъ конецъ, донъ Милиціанъ. Никогда донъ Балтазаръ не займетъ моего мѣста.
Донъ Милиціанъ. Идезбальдъ такъ же, какъ и Ѳома, добивается вашего мѣста. Съ того дня, когда Балтазаръ будетъ сраженъ, они разойдутся и будутъ врагами. До сего времени они остаются вмѣстѣ: это добрый знакъ.
Настоятель. Я не могу больше вѣрить тебѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ я усумнился въ моемъ всемогуществѣ, колоколъ моей власти звучитъ глуше; звукъ его не раздается, какъ прежде, среди полнаго молчанія совѣсти. Руки мои устали. Сегодня мнѣ исполнилось семьдесятъ лѣтъ. Я дрожу, когда поднимаю чашу надъ толпой. Смерть стучится въ мою грудь; я — стѣна, которая рушится; я — какъ удержавшаяся среди развалинъ башня. Въ эти слабыя и неустойчивыя времена я буду послѣднимъ настоятелемъ изъ рода властителей. Когда я умру — Богъ знаетъ, въ какой водоворотъ попадетъ этотъ монастырь.
Я не вижу больше никого, кромѣ тебя одного, Донъ Милиціанъ, кто могъ бы замѣстить меня.
Донъ Милиціанъ. Я! Развѣ я не побѣжденъ судьбою, если вы побѣждены ею? Развѣ я не слабый, не больной, не безполезный, развѣ я не стою на краю могилы? Можно ли знать, кто изъ насъ двоихъ похоронитъ другого? Мы совершили наше дѣло согласно съ дѣломъ Бога, и оба мы отойдемъ съ миромъ.
Впрочемъ, когда Балтазаръ побѣдитъ свой собственный душевный разладъ, онъ побѣдитъ также и этотъ разладъ въ монастырѣ.
Настоятель. О, все, что касается этого, я беру на себя. Я чувствую себя достаточно сильнымъ для этого послѣдняго долга. Но если онъ самъ собственными руками намѣренъ погубить себя; если онъ уничтожитъ силу, которая досталась ему отъ его рода, какъ богатый запасъ… Значитъ. наступаетъ часъ, когда самыя крѣпкія силы стремятся къ собственному разрушенію и тогда ничего нельзя сдѣлать, это — конецъ.
Донъ Милиціанъ. У васъ есть еще Донъ Маркъ.
Настоятель. Онъ! Никогда! Его руки умѣютъ только молить…
Донъ Милиціанъ. Вотъ кончилась воскресная утреня. Наши монахи идутъ.
Настоятель. Идите — вы будете служить обѣдню. Я скажу проповѣдь.
Идезбальдъ (ѲомѢ). Зачѣмъ ты такъ опредѣленно согласился съ настоятелемъ? Никогда не слѣдуетъ говорить врагамъ своимъ, что они правы.
Ѳома. Вы не понимаете.
Идезбальдъ. Со вчерашняго дня ты кажешься мнѣ измѣнившимся; я тебя не узнаю больше.
Ѳома. И опять вы не понимаете.
Идезбальдъ. Чего? Чего?… Но объясни же…
Ѳома (пожимаетъ плечами и говоритъ, прерывая разспросы Идезбальда). Настоятель правъ. Власть должна оставаться неприкосновенной и неограниченной… Впрочемъ, событія бѣгутъ съ такой быстротой, что не стоитъ спорить о моемъ поведеніи. Всѣ одобряютъ его, даже Ѳеодулъ. Онъ мнѣ сказалъ это.
Идезбальдъ. Ѳеодулъ?
Ѳома. Безстыдство настоятеля открыло ему глаза.
Идезбальдъ. А что, если бы я выдалъ Балтазара: судебное преслѣдованіе скорѣе сломило бы его, чѣмъ всѣ мы, и наши монахи были бы мнѣ благодарны за это…
Ѳома. Монаха могутъ судить только монахи. Если Донъ Балтазаръ пришелъ, чтобы скрыть у насъ свои преступленія, этотъ монастырь долженъ ихъ поглотить.
Идезбальдъ. Было бы такъ легко…
Ѳома. Я запрещаю вамъ искушать меня… Донъ Балтазаръ самъ себя губитъ. Еще вчера я придумывалъ способъ обезсилить его, сегодня это не нужно. Угрызенія совѣсти — это страсть разрушающая и уничтожающая. Достаточно подготовить его паденіе.
Идезбальдъ. Вы ошибаетесь. Предоставьте мнѣ дѣйствовать.
Ѳома. Предоставить вамъ дѣйствовать. Вамъ дѣйствовать. (Рѣшается вдругъ) Вы увидите… (Зоветъ всѣхъ монаховъ) Нѣкто совѣтуетъ мнѣ объявить за стѣнами этого монастыря о преступленіи Донъ Балтазара, брата нашего, объявить тѣмъ, кто можетъ всенародно наказать его. Я хочу, чтобы вы были свидѣтелями того ужаса, который я испытываю отъ этого.
Идезбальдъ. Но…
Ѳома. Объявляю это тѣмъ, кто согласенъ со мной и тѣмъ, кто опровергаетъ меня, если такіе найдутся.
Ѳеодулъ. Мы никогда не сомнѣвались въ вашей честности.
Ѳома. Я люблю этотъ монастырь, какъ мое единственное убѣжище. Если духъ его старъ, его права — священны. Я буду охранять его, какъ никто другой, нужно быть прежде всего монахомъ.
Идезбальдъ. Этотъ монастырь такъ! же подвластенъ законамъ.
Ѳома. Это вы одинъ такъ думаете. Вы воздвигаете между нами и собой стѣну, еще болѣе высокую, чѣмъ та, которую воздвигъ донъ Балтазаръ. Если когда-нибудь я слѣдовалъ вашимъ совѣтамъ, то теперь я отвергаю ихъ и отдѣляюсь отъ васъ.
Монахъ. Наконецъ-то!
Другой монахъ. Это было необходимо.
Ѳеодулъ. Идезбальдъ былъ опасенъ, онъ раздѣлялъ насъ съ вами.
Ѳома (Идезбальду). Ваши происки были низки, ваше честолюбіе мелко. Ваптъ умъ колебался надъ книгами, а мой набрасывался на нихъ, постигалъ и вдохновлялся ими. Наши братья могли бояться нашего вліянія. Когда мы были вмѣстѣ, насъ можно было принять за измѣнниковъ.
Ѳеодулъ (Ѳомѣ). Отнынѣ ничто болѣе не раздѣляетъ насъ.
Идезбальдъ (указывая на Ѳому, обращается къ монахамъ). Право, мнѣ кажется, что я вижу сонъ… Какъ, меня… меня, котораго онъ всегда выставлялъ впередъ, меня…
Ѳома (Идезбальду). Забудемъ другъ друга и отнынѣ пойдемъ разными дорогами.
Идезбальдъ. То, что вы говорите, безразсудно; не можетъ быть, чтобы въ одинъ день, въ одно мгновеніе…
Ѳома. Это будетъ такъ, потому что такъ должно быть.
Идезбальдъ. О, я ненавижу васъ еще больше, чѣмъ Балтазара!
Ѳома. А я, я извиняю васъ, и прощаю.
Идезбальдъ. Мнѣ не нужно вашего прощенья, я буду противостоять вамъ во всемъ, пока вы здѣсь, въ этомъ монастырѣ; я уничтожу когда-нибудь лукавое дѣло, надъ которымъ вы трудитесь и которое торжествуетъ теперь, благодаря вашимъ усиліямъ; я свергну…
Монахъ (подходитъ къ Идезбальду и указываетъ ему на Ѳому). Всѣ мы здѣсь на сторонѣ нашего брата Ѳомы.
Идезбальдъ. Но вы не знаете, какой непримиримый и лукавый человѣкъ, какая душа…
Ѳома (монахамъ). Пусть говоритъ, я уже ни слушаю его…
Идезбальдъ. Донъ Балтазаръ!
Донъ Балтазаръ. Что? Вы?
Идезбальдъ. Братъ Балтазаръ!
Донъ Балтазаръ. Уйдите! Уйдите!
Идезбальдъ. Я пришелъ сказать вамъ…
Донъ Балтазаръ. Я ничего не хочу слышать… Я не хочу, чтобы вы приближались ко мнѣ.
Идезбальдъ. Дѣло касается васъ, вашего мѣста въ этомъ монастырѣ.
Донъ Балтазаръ. Нѣтъ! Ничего! Ничего! Ничего! Уйдите! Уйдите.
Донъ Маркъ (сильно взволнованный, почти со слезами). Братъ, надо идти и отдаться судьямъ.
Донъ Маркъ (продолжаетъ). Мнѣ почти страшно сказать тебѣ это, ибо душа моя плачетъ и гвозди твоихъ страданій вонзаются въ нее, но Богъ выше всякой любви.
Донъ Балтазаръ (въ тревогѣ, съ глазами, полными слезъ, смотритъ на Марка). Говори! Говори еще.
Донъ Маркъ. Отчего я не зналъ тебя, въ тотъ день, когда среди всенароднаго гнѣва и ненависти другой умеръ и погибъ за тебя. Мое сердце хотѣло бы быть тѣмъ бродягой, нищимъ, гонимымъ всѣми, но котораго спасъ его крестъ и котораго простилъ священникъ; я бы отдалъ за тебя свою жизнь и пролилъ бы свою кровь. Я умеръ бы, какъ мученикъ, черпая силу и сладость въ молчаніи, которое спасло бы тебя отъ человѣческой жестокости; и моя спокойная душа — усердіемъ моимъ — такъ чудесно вознеслась бы къ Богу и его ангеломъ, что я превозносилъ бы тебя и звалъ раскаявшагося и прощеннаго въ золотое небо, куда Богъ долженъ былъ бы привести насъ вмѣстѣ.
Донъ Балтазаръ. О, бѣдное дитя! О, лучшій изъ насъ! О, чистѣйшее изъ сердецъ, которыя трепещутъ и освѣщаютъ нашъ мракъ.
Донъ Маркъ. Подумай о человѣкѣ, у котораго темное правосудіе отняло жизнь и честь, о человѣкѣ невинномъ, сердце котораго сжималось въ пыткахъ и мученіяхъ, для того, чтобы обвинять и проклинать того, чье оружіе дѣйствительно поразило одну жизнь предъ лицомъ Бога; подумай, братъ, съ какимъ упорствомъ долженъ былъ раздаваться его крикъ, несущій тебѣ проклятіе.
Донъ Балтазаръ. Молчи… Молчи… Я угадалъ… Моя рука убила дважды: сначала отца, потомъ того человѣка. О, въ какой безднѣ мрака, я ничтожества потонулъ я! Итакъ это правда, что мозгъ мой теменъ, какъ склепъ, если онъ не чувствуетъ, что человѣческое правосудіе, такъ же какъ Божіе, требуетъ своей части въ моихъ мукахъ. Неужели я былъ безумнымъ? И нашъ настоятель искусно поддерживалъ меня въ моемъ заблужденіи, не видя ничего, кромѣ своей разбитой власти. Важно лишь одно: имѣть одну настойчивую мысль, желаніе углубить до дна свое раскаяніе; и я благодарю тебя, дитя, за то, что ты напомнилъ мнѣ о моемъ ложномъ пути, — и за то, что ты сдѣлалъ вожатыми на путяхъ моего ужаса твою горячую невинность и чистосердечіе.
Донъ Маркъ. Я такъ молилъ, такъ рыдалъ, такъ призывалъ мою мать Богородицу, чтобы она помогла моей душѣ остаться вѣрной своему безусловному долгу. Я люблю тебя. Я люблю тебя тѣмъ сильнѣе, что причиняю тебѣ боль и оттого плачу самъ и все-таки долженъ дѣлать это. Кости мои дрожатъ, видя, какъ старая Голгоѳа со всѣми своими крестами, простирая руки, направляется къ твоему ужасу.
Донъ Балтазаръ. Радуйся, ты даешь жизнь душѣ моей; моя неутоленная страсть бродила вокругъ меня, не зная куда вонзить зубы скорби и жестокости. Новое поле великаго покаянія открывается моимъ глазамъ и въ первый разъ засіяло тамъ мое спасеніе. Наконецъ, направилъ я путь мой къ блаженству. Я возродился съ тѣхъ поръ, какъ твой огонь, прекрасный, какъ цвѣты, и ихъ огненные лепестки, опалилъ мое печальное чело своимъ свѣтлымъ жаромъ. Въ моей груди — я чувствую — горитъ золото моего сердца. Мое сознаніе преображается во мнѣ. Я не боюсь ничего: крики, бичи, брань, ножи, кровь, смерть, будутъ мнѣ сладки. Я буду вспоминать, что Іисусъ Христосъ цѣловалъ свой крестъ и гвозди; я буду думать, что ты слушаешь голосъ моего безумія и моего отпущеннаго страданія и что ты будешь молиться Богу въ тотъ часъ, когда палачъ свяжетъ мое избитое тѣло на эшафотѣ.
Донъ Маркъ. Увы! Братъ мой!
Донъ Бaлтазаръ. Моя предсмертная мука будетъ христіанской и кровавой. И если Богу угодно будетъ сохранить во мнѣ силу, я покажу, съ какимъ великимъ спокойствіемъ на челѣ умираютъ священники даже въ нашъ вѣкъ. Надежда прекрасная и спокойная — послѣ столькихъ бурь — снова возрождается въ моей душѣ. Я спѣшу умереть. Я уже слышу голоса исповѣдниковъ, я слышу голоса, которые укрѣпляютъ святыхъ и мучениковъ тамъ, наверху, у дверей неба — и я кричу имъ: «отоприте, я тотъ, кто. возвращается изъ страны мрака, гдѣ ночью бродятъ преступленія, какъ огненные львы; я тотъ, кто возвращается изъ отдаленнѣйшихъ предѣловъ своего заблужденія и своей души, спасенной ребенкомъ; кротость, любовь и молитва этого ребенка такъ освѣтили мое сердце, что оно нынѣ же поднимается путями своего крещенія къ вамъ, ангелы, герои, мученики и исповѣдники. Я тотъ, кто побѣдилъ свою злобу, тотъ, на кого надѣли цѣпи человѣческаго разума, я — тотъ, который считалъ себя правымъ, и поэтому колебался искупить всецѣло свое преступленіе». О, небеса, погруженныя въ чудесныя глубины, гдѣ сгораютъ преступленія въ огнѣ раскаянія и прощенія. Я бросаю себя въ вашъ очагъ, какъ горящую вѣтвь; я иду къ вашимъ золотымъ порогамъ, побѣдителемъ или побѣжденнымъ — знаю ли я? — имѣя вѣстникомъ и спутникомъ лишь мою скорбь и скорбь этого ребенка…
И этого достаточно. Воздухъ земли удушливъ, вѣтеръ ея пропитанъ кровью и богохуленіями; я хочу смерти, я хочу жизни… Сейчасъ же.
Донъ Маркъ. А я, братъ мой?
Донъ Балтазаръ. О, нѣжный другъ!
Донъ Маркъ. Прежде ты долженъ выполнить твою епитимію, ты долженъ своимъ усиліемъ…
Донъ Балтазаръ. Нѣтъ! Нѣтъ! Христосъ не ждетъ и пламя его сжигаетъ меня. Я не хочу, чтобы темный уставъ отдалялъ тотъ часъ, когда я стану свободнымъ а спасеннымъ. Прощай, братъ. Прощай единственный, въ комъ я нашелъ душу, согласную съ высшей истиной. Я иду омыть въ моей крови мою вину и буду въ томленій ждать тебя тамъ… Прощай!
Донъ Маркъ (падаетъ на колѣни около скамьи, закрывъ лицо руками). О, братъ мой! Я поручаю тебя милосердію Бога!
ЧЕТВЕРТЫЙ АКТЪ.[править]
Настоятель (дѣлаетъ крестное знаменіе). Во имя Отца… и Сына…
Донъ Балтазаръ (на загражденной трибунѣ). Я убилъ моего отца! Я убилъ моего отца! И меня заперли сюда, какъ животное, въ клѣтку, чтобы заглушить крики и покаянные вопли моей дикой души.
Настоятель. Несчастный!
Донъ Балтазаръ (толпѣ). Я — монахъ Балтазаръ. Мое преступленіе, какъ огненная гроза, грызетъ, сжигаетъ и разрушаетъ душу мою. Я тотъ монахъ Балтазаръ, который обрушивался на васъ во время исповѣди за ваши ошибки и ваши пороки, тогда какъ самъ онъ, подъ власяницей, таилъ и готовилъ свое осужденіе и адъ.
Настоятель. Этотъ человѣкъ сумасшедшій! Не слушайте его.
Донъ Балтазаръ. Мой отецъ былъ добродѣтельный человѣкъ, онъ былъ снисходителенъ къ моей злобѣ; я убилъ его, какъ убиваютъ собаку, однажды вечеромъ, когда я былъ пьянъ.
Настоятель. Не слушайте! Не слушайте! Во имя Бога живого, не слушайте!
Донъ Балтазаръ. Невинный былъ осужденъ и убитъ вмѣсто меня. Онъ молилъ Бога и просилъ пощады. Онъ цѣловалъ распятіе. Я былъ тамъ, присутствовалъ, холодный и невозмутимый, при этомъ мученіи. Одно движеніе, одно слово, одна только сказанная фраза, — и мечъ не засверкалъ бы, но я не произнесъ этого слова, я стиснулъ его зубами, я проглотилъ его.
Настоятель (указывая монахамъ на Донъ Балтазара). Насильно вырвите его оттуда, съ трибуны.
Донъ Балтазаръ. Я заперъ дверь. Никто не можетъ войти.
Настоятель (Донъ Балтазару). Я выгоняю тебя изъ монастыря, ты уже больше не монахъ, ты уже не священникъ.
Донъ Балтазаръ. Я прошу Бога простить меня за оскорбленіе славы Его; я былъ бѣшенымъ животнымъ, которое врывается въ храмъ, какъ волкъ, чтобы лакать кровь изъ святой чаши. Мое тѣло сокрушено муками совѣсти; я чувствую, какъ языки смерти касаются души моей и обжигаютъ ее; мои глаза, мой ротъ, моя грудь — свалочное мѣсто для грѣха; долго я молчалъ и затыкалъ свои ноздри отъ моего собственнаго зловонія. Я обращалъ въ прахъ своимъ молчаніемъ воистину искупляющее и живое раскаяніе, но съ нынѣшняго дня я хочу кричать о немъ днемъ и ночью въ порывѣ такого буйнаго рвенія, что все мое существо освободится — наконецъ — отъ узды.
Настоятель. Никогда! Никогда! Твое преступленіе отнынѣ неискупимо.
Донъ Балтазаръ. Я взываю къ Тебѣ, Боже мой, Боже мой! Ты вернулъ душу доброму разбойнику, Ты вознесъ ее въ лоно чистѣйшихъ райскихъ огней. Я прихожу къ Тебѣ, Господь мой, Іисусъ Христосъ, Богъ страдающій и прощающій на Голгоѳѣ, Богъ страха и тоски человѣческой! Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Настоятель. Твое покаяніе соблазнъ.
Донъ Балтазаръ. Изъ бѣлыхъ монастырскихъ стѣнъ я дѣлалъ покровъ для моей скорби въ теченіе десяти лѣтъ. Я зналъ мстительную власяницу, постъ и страданіе, и распятіе плоти. Господь Іисусъ Богъ мой! Я столько страдалъ! Но ничто до сего дня не насытило моего несокрушимаго огненнаго желанія предать себя, которымъ нынѣ охвачена моя душа. Господь Іисусъ Богъ мой! Если бы я могъ любить Тебя такъ сильно, какъ я ненавижу себя! Если бы я могъ опустошить и очистить сердце мое всѣми огнями, которые бороздятъ небо и поглощаютъ міры! Если бы я могъ…
Настоятель. Слишкомъ поздно! Слишкомъ поздно!
Донъ Балтазаръ. Я монахъ Балтазаръ, владѣлецъ Аргоны и Риспэръ, этими двумя кровожадными руками я убилъ; смотрите на нихъ, эти руки свирѣпѣе пасти; верховные судьи въ судилищѣ не осмѣлились заподозрить несмываемую кровь, пропитавшую эти руки, которыя я съ такимъ упорствомъ мылъ; но сегодня всѣ вы, которые узнали это, идите разсказывать и кричать объ этомъ гражданамъ, идите объявить объ этомъ…
Настоятель. Онъ лжетъ… Онъ лжетъ… Это неправда! Это неправда!
Донъ Балтазаръ. Я хочу всенародно. на площади принять красную католическую смерть, какъ тотъ, кто нѣкогда занялъ мое нечистое мѣсто и принялъ на себя мой позоръ и покрылся имъ въ глазахъ всего міра.
Настоятель (монахамъ, которые уже поднялись на верхъ). Сломайте двери. Выбросьте его изъ монастыря живымъ или мертвымъ.
Донъ Балтазаръ. Я кустъ черныхъ грѣховъ: всѣ его святотатственные шипы направлены на меня, какъ черные когти. Святая ряса, которая защищаетъ мои плечи — ложь; я покрытъ его, но проказа на тѣлѣ моемъ испускаетъ зловоніе; я среди людей — источникъ зла; я не достоинъ болѣе того, чтобы ихъ уста произносили мое имя; я самъ себя обрекаю на изгнаніе изъ міра; я хочу, чтобы мнѣ плевали въ лицо, — чтобы мнѣ отрѣзали эти руки, которыя убили, — чтобы сорвали съ меня эту опозоренную бѣлую рясу, — чтобы призвали и натравили на меня чернь. Я отдаю себя кулакамъ и камнямъ, которыми съ яростью изобьютъ меня и изранятъ мое чело. Я прошу, чтобы растоптали мое тѣло, обремененное моей непростительной виной и чтобы послѣ моей страстной муки, останки мои были брошены на всѣ четыре стороны.
Настоятель. Выйдите всѣ.
Выйдите всѣ. Балтазаръ подлежитъ Божьей карѣ.
Настоятель. О, монахъ Балтазаръ, ты глумился надъ Іисусомъ Христомъ, Который требуетъ молчаливаго раскаянія; своею буйностью ты нарушилъ святое правило и смыслъ монастырскаго устава. Смиренная жизнь отцвѣла въ твоемъ мозгу; ты слѣпъ и глухъ, подобно куску желѣза, такъ какъ ты не видѣлъ, въ какомъ душевномъ разгулѣ ты ввергнулъ себя въ адъ.
Донъ Балтазаръ. Боже мой! Боже мойі настоятель. Зачѣмъ ты пришелъ къ намъ тогда? Почему ты избралъ эту святую обитель? Почему? Благодаря тебѣ одному, всѣ мы погибаемъ. Всѣ мы привязаны къ твоей судьбѣ. Ужасный безумецъ! Кто вложилъ тебѣ въ душу эти чудовищныя покаянія, которыя ты изрыгалъ здѣсь? Кто зажегъ тебя столь пагубнымъ огнемъ? И какое новое послѣднее злодѣяніе ты совершилъ?
Донъ Балтазаръ. Боже мой! Боже мой!
Настоятель. Кровь, которою ты залилъ своего отца, покрываетъ теперь краснымъ пятномъ стѣны нашего монастыря. Ты — животное, устроившее среди насъ свое логово, чтобы загрязнить наши стѣны.
Донъ Балтазаръ. Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Настоятель. Слушай: я предназначалъ тебя послѣ моего отхода къ Іисусу Христу на небо, быть тѣмъ, который пошелъ бы по моему пути и взялъ бы на себя мою долю борьбы, молитвы и великихъ испытаній. Богъ открылъ мнѣ глаза и это мнѣ послужитъ въ назиданіе. Передъ моими глазами Онъ разбилъ, какъ щепку, гордый и бѣлый корабль, какимъ ты мнѣ казался, корабль, нагруженный миррой и святымъ ладаномъ. Буря твоего изступленія свѣяла съ твоего чела елей, которымъ помазаны наши головы священниковъ. Ты навозная куча грѣха и безчестія, брошенныхъ вмѣстѣ, на углу грязнаго перекрестка; твоя кровь, твоя жизнь, твоя душа принадлежатъ Сатанѣ; пусть онъ возьметъ ихъ. Все его. Но пусть знаетъ міръ, какъ эти благочестивыя и смиренныя и тихія стѣны далеко отбросили твою гниль.
Донъ Балтазаръ. Боже мой!
Настоятель. Теперь я болѣе увѣренъ въ томъ, что ты осужденъ, чѣмъ если бы видѣлъ тебя преданнымъ огню. Никогда воспоминаніе о твоемъ яростномъ преступленіи не прекратитъ этихъ криковъ; никогда пламенная молитва не снизойдетъ къ твоему ужасу. Ты — послѣдній мертвецъ, ты — послѣдняя душа, для которой никогда не будутъ служить обѣдни съ усердіемъ и вѣрой. И этотъ посохъ,
который ты мечталъ держать въ мужественной рукѣ для борьбы… Вотъ! Вотъ!..
Твое тѣло почувствуетъ всю его строгость и суровость, ты узнаешь его не какъ блестящій скипетръ, а какъ презрѣнную палку.
Донъ Балтазаръ. Бейте! Бейте! Бейте, отецъ мой.
Настоятель. Нечестивецъ! Нечестивецъ! Нечестивецъ!
Монахъ (приближаясь). Палачъ Христа!
Другой монахъ. Укравшій раскаяніе!
Третій монахъ. Пепелъ потухшей гордыни!
Четвертый монахъ. Мерзкій плевокъ!
Ѳеодулъ. Разбойникъ! Отцеубійца! Святотатецъ!
Настоятель. Нѣтъ! Нѣтъ! Поднимите его и вытолксайте его вонъ, подальше отъ нашихъ стѣнъ и отъ нашей ограды.
Вѣдь въ его роду умираютъ стоя.
Настоятель. И пусть его судьба теперь будетъ отдѣлена отъ нашей, пусть его преступленіе падетъ на него тяжелѣе ножа палача.
Ѳома (пристально глядитъ на настоятеля). Отецъ мой!
Настоятель (помолчавъ). Да будитъ!
Такъ какъ самъ онъ лишилъ себя права, такъ какъ самъ онъ отвергъ высшую волю, которая была сосредоточена на немъ, такъ какъ нѣтъ болѣе между всѣми вами кого-нибудь равнаго мнѣ по происхожденію и силѣ,
будьте по крайней мѣрѣ тѣмъ, которому небо позволитъ отстаивать этотъ монастырь въ жестокія времена, которыя теперь наступаютъ.
Донъ Маркъ (одинъ передъ распятіемъ). Изъ глубины милосердія Твоего, Господи, помоги брату души моей Балтазару. Ты, одинъ Ты знаешь, что приготовило для будущаго неба его покаяніе. Господи, помоги ему въ часъ, когда люди для него — ужасъ, міръ — мука и низость, а братья его — оскорбленіе и поношеніе. Господи, помоги ему съ Твоими ангелами въ его кровавой кончинѣ.