I.
Недавно, часовъ въ двѣнадцать утра, моя горничная сообщила, что меня спрашиваетъ по дѣлу горничная господина Звѣрюгина.
Василій Николаевичъ Звѣрюгинъ считался моимъ пріятелемъ, но, какъ всегда случается въ этомъ нелѣпомъ Петербургѣ, съ самыми лучшими пріятелями не встрѣчаешься года по два.
Звѣрюгина не видѣлъ я очень давно, и поэтому неожиданное полученіе вѣсточки о немъ, да еще черезъ горничную, очень удивило меня.
Я вышелъ въ переднюю и спросилъ:
— А, что, милая, какъ поживаетъ вашъ баринъ? Здоровъ?
— Спасибо, они здоровы, — сверкнувъ черными глазами, отвѣтила молоденькая, очень недурной наружности, горничная.
— Такъ, такъ… Это хорошо, что онъ здоровъ. Здоровье прежде всего.
— Да ужъ здоровье такая вещь, что дѣйствительно.
— Безъ здоровья никакъ не проживешь, — вставила свое слово и моя горничная, вѣжливо кашлянувъ въ руку.
— Больной человѣкъ ужъ не то, что здоровый, — благосклонно отвѣтила моей горничной горничная Звѣрюгина.
— Гдѣ ужъ!
Выяснивъ всесторонне съ этими двумя разговорчивыми дѣвушками вопросъ о преимуществѣ человѣческаго здоровья надъ болѣзнями, я, наконецъ, спросилъ пришлую горничную:
— А зачѣмъ баринъ васъ прислалъ ко мнѣ?
— Какъ же, какъ же! Они записку вамъ прислали. Отвѣта просили.
Я вскрылъ конвертъ и прочелъ слѣдующее странное посланіе:
— «Прости, дорогой Аркадій, что я долго не отвѣчалъ тебѣ. Дѣло въ томъ, что когда мы въ прошломъ году встрѣтились случайно въ театрѣ Корша, ты спросить у меня, не могу ли я тебѣ одолжить сто рублей, такъ какъ ты, по твоимъ словамъ, не могъ получить изъ банка по случаю праздника денегъ. Къ сожалѣнію, у меня тогда не было такихъ денегъ, а теперь есть и, если тебѣ надо, я могу прислать. Я знаю, какъ ты аккуратенъ въ денежныхъ дѣлахъ. Такъ вотъ, напиши мнѣ отвѣтъ. Пиши побольше, не стѣсняйся.
Моя горничная подождетъ. Твой Василискъ».
— Судя по письму, — подумалъ я, — этотъ Василискъ или сейчасъ пьянъ, или у него начинается прогрессивный параличъ.
Я написалъ ему вѣжливый отвѣтъ съ благодарностью за такую неожиданную заботливость о моихъ дѣлахъ и, передавая письмо горничной, спросилъ:
— Вашъ баринъ, навѣрное, тутъ же живетъ, на Троицкой?
— Нѣтъ-съ. Мы живемъ на двадцать первой линіи Васильевскаго Острова.
— Совершенно невѣроятно! Вѣдь это, кажется, у чорта на куличкахъ.
— Да-съ, — вздохнула горничная. — Очень далеко. Прощайте, баринъ! Мнѣ еще въ два мѣста заѣхать надо.
II.
На третій день послѣ этого визита горничная около часу дня снова доложила мнѣ:
— Васъ спрашиваетъ горничная господина Звѣрюгина.
— Опять?! Что ей надо?
— Письмо отъ ихняго барина.
— Впустите ее. Здравствуйте, милая. Ну, какъ дѣла у вашего барина?
— Дѣла ничего, спасибо. Дѣла хорошія. Да ужъ плохія дѣла — это не дай Господь.
Моя горничная тоже согласилась съ нею:
— Хорошія дѣла когда, такъ лучше и хотѣть не надо. Отдавъ дань этикету, мы помолчали.
— Письмо? Ну, давайте.
— «Радуюсь за тебя, дорогой Аркадій, что деньги тебѣ сейчасъ не нужны. Между прочимъ: когда ты былъ весной прошлаго года у меня, то забылъ на подзеркальникѣ пачку газетъ („Нов. Время“, „Рѣчь“ и друг.), а так же проспектъ фирмы кроватей „Санитасъ“. Это все у меня случайно сохранилось. Если тебѣ нужно — напиши. Пришлю. Обнимаю тебя. Ну, какъ вообще? Пиши побольше. У тебя такой чудесный стиль, что пріятно читать. Любящій Василискъ».
Я отвѣтилъ ему:
— «Три года тому назадъ однажды въ ресторанѣ „Малоярославецъ“ ты спросилъ меня: который часъ? Къ сожалѣнію, у меня тогда часы стояли. Теперь я имѣю возможность отвѣтить тебѣ на твой вопросъ. Сейчасъ четверть второго. Не стоитъ благодарности. Что же касается газетъ, то, конечно, я хожу безъ нихъ самъ не свой, но изъ дружбы къ тебѣ могу ими пожертвовать. Именно — передай ихъ своей горничной. Пусть она обернетъ тебя ими и подожжетъ въ тотъ самый моментъ, когда ты ее снова погонишь за не менѣе важнымъ дѣломъ. Спи только на кроватяхъ фирмы Санитасъ!»
— Скажите, милая, — спросилъ я, передавая горничной письмо, — вы только ко мнѣ ѣздите или еще къ кому?
— Нѣтъ, что вы, баринъ! У меня теперь очень много дѣла. Мнѣ еще нужно съѣздить сегодня на Безбородкинскій проспектъ, а потомъ въ Химическій переулокъ. Это гдѣ-то на Петергофскомъ шоссе.
— Чортъ знаетъ что! А въ Химическій переулокъ нужно не къ Бройдесу ли?
— Да-съ, къ господину Бройдесу.
— Ага! Такъ этотъ Бройдесъ черезъ часъ будетъ у меня. Оставьте ему письмо, я передамъ.
— Премного благодарю. А то это дѣйствительно… Отсюда часа полтора…
III.
Пріѣхалъ Бройдесъ.
— Данила, — сказалъ я. — Вотъ тебѣ письмо отъ Звѣрюгина.
— Ты знаешь, этотъ Звѣрюгинъ — онъ съ ума со шелъ, — пожалъ плечами Бройдесъ. — Его вдругъ обуяла самая истерическая деликатность, внимательность и аккуратность. Онъ буквально заваливаетъ меня письмами. Я бы на мѣстъ его горничной давно сбѣжалъ.
— Онъ и тебѣ тоже пишетъ?
— А развѣ и тебѣ? Представь себѣ, третьяго дня я получилъ письмо съ запросомъ: не знаю ли я, гдѣ находится главное управленіе по дѣламъ мѣстнаго хозяйства, — справку, которую можно навести въ любой телефонной книгѣ, у любого городового. А вчера присылаетъ мнѣ рубль восемьдесятъ копеекъ, съ письмомъ, въ которомъ сообщаетъ, что вспомнилъ, какъ мы съ нимъ въ прошломъ году ѣздили на скачки въ Коломяги и я, якобы, платилъ за моторъ три рубля шестьдесятъ копеекъ. Я увѣренъ, что съ нимъ дѣлается что-то нехорошее…
— Посмотри-ка, что онъ тебѣ сегодня пишетъ. Бройдесъ прочелъ:
— «Дорогой Данила! У меня къ тебѣ большая просьба: не знаешь ли ты адресъ Аркадія Аверченко — никакъ я не могу его отыскать, а очень нужно. Напиши, какъ поживаешь. Не стѣсняйся писать побольше (у тебя замѣчательный стиль), а горничная подождетъ».
Мы взглянули другъ на друга.
— Тутъ дѣло нечисто. Человѣкъ пишетъ мнѣ почти каждый день письма, получаетъ на нихъ отвѣты и въ то же время справляется, гдѣ я живу! Данила! Этотъ человѣкъ или очень боленъ, или здѣсь кроется какой-нибудь ужасъ.
Бройдесъ всталъ.
— Ты правъ. Ѣдемъ сейчасъ же къ нему. Вызови таксомоторъ — онъ живетъ, чортъ знаетъ, гдѣ!
IV.
Мы звонили у параднаго минуть десять — изъ квартиры Звѣрюгина не было никакого отвѣта.
Наконецъ, когда я энергично постучалъ въ дверь кулакомъ и крикнулъ, что иду въ полицію, дверь пріотворилась, и въ щель просунулась растрепанная голова полураздѣтаго Звѣрюгина. Онъ былъ встревоженъ, но, увидя насъ, успокоился.
— Ахъ, это вы! Я думалъ — горничная. Тссс! Тише. Идите сюда и раздѣньтесь. Въ тѣ комнаты нельзя.
— Почему?! — въ одинъ голосъ спросили мы.
— Тамъ… дама!
Я бросилъ косой взглядъ на Бройдеса.
— Ты понимаешь, Данила, въ чемъ дѣло?
— Да ужъ теперь ясно, какъ день. Только послушай, Вася… Какъ тебѣ не стыдно гонять бѣдную дѣвушку по всему Петербургу отъ одного края до другого? Неужели ты не могъ бы запирать ее на это время въ кухнѣ?!
— Да, попробуй-ка, — жалобно захныкалъ Василискъ Звѣрюгинъ. — Это такая бѣшеная ревнивица, что сразу пойметъ, въ чемъ дѣло, и разнесетъ кухню въ куски.
— Вотъ… оно… что! — съ разстановкой сказалъ Бройдесъ. — Бѣдная дѣвушка! Вотъ всѣ вы такіе мужчины подлецы: обольстите насъ, бѣдныхъ женщинъ, совратите, опутаете сладкими цѣпями, а потомъ гоняете съ Химическаго переулка на Троицкую, проводя это время въ объятіяхъ разлучницы. Такъ, что ли?
Такъ, — блѣдной улыбкой усмѣхнулся Звѣрюгинъ.
Я усѣлся безъ приглашенія на стулъ и спросилъ:
— Скажи, у тебя нѣтъ еще какихъ-нибудь друзей, кромѣ насъ? Онъ понялъ.
— Есть-то есть, да они или близко живутъ, или уже я все у нихъ узналъ и все имъ возвратилъ, что было возможно. Вы не можете представить, какой я сталъ аккуратный: за эти нужные мнѣ три часа въ день я возвратилъ по принадлежности всѣ когда-то взятыя и зачитанныя мною книги, я отвѣтилъ на всѣ письма, на которыя не отвѣчалъ по три года, я возвращалъ долги, вспоминая все до послѣдней копейки! Я просто даже справлялся о здоровьѣ моихъ милыхъ, моихъ дорогихъ, моихъ чудесныхъ друзей! И я теперь обращаюсь къ вамъ: придумайте что-нибудь для моей горничной… Что-нибудь на три часа! Моя фантазія изсякла.
Я подошелъ къ столу, взялъ какую-то книгу и сказалъ:
— Ладно! Это какая книга? Мопассанъ? Томъ третій? Завтра же пришли мнѣ эту книжку… Слышишь? Мнѣ она очень нужна. Черезъ часъ я ее верну тебѣ. Это ничего, что горничная подождетъ? И ничего, что ты мнѣ пришлешь эту книгу также и послѣзавтра?
— О, пожалуйста, — засмѣялся онъ. — Она, все равно, полуграмотная, моя Катя, — и въ этихъ дѣлахъ ничего не понимаетъ. Скажи ей, что это корректура, что ли. Ей вѣдь все равно.
V.
Каждый день аккуратно бѣдная Катя привозила мнѣ томъ третій Мопассана.
— Ну, какъ погода? — спрашивалъ я.
— Ничего, баринъ. Погода теплая, солнышко.
— Чудесно! Терпѣть не могу, когда холодно и идетъ дождь.
— Что ужъ тутъ хорошаго. Одна непріятность. А моя горничная добавляла:
— Въ дождь-то совсѣмъ нехорошо. Одна грязь чего стоитъ.
— А какъ же! Кому такое пріятно?! Я бралъ Мопассана и уходилъ въ кабинетъ читать газеты или просматривать редакціонныя письма.
Часа черезъ полтора выходилъ въ кухню и снова возвращалъ Мопассана.
— Готово. Поблагодарите барина и кланяйтесь ему. Скажите, чтобы завтра обязательно прислалъ — это, брать, очень нужная вещь!
— Хорошо-съ. Передамъ.
Мопассанъ за три недѣли порядочно поистрепался. Обрѣзъ книги засалился и обложка потемнѣла. Черезъ три недѣли книжка не появлялась у меня подрядъ четыре дня, потомъ, появившись однажды, исчезла на цѣлую недѣлю, потомъ ея не было десять дней… Самый длительный срокъ былъ полтора мѣсяца. Катя принесла мнѣ ее въ тотъ разъ, будучи въ очень веселомъ настроеніи, сіяющая, оживленная:
— Баринъ просили меня сейчасъ же возвращаться, не дожидаясь. Книжку я оставлю; когда-нибудь зайду. Да такъ и не зашла. Это было, очевидно, тамъ послѣднее — самое краткое свиданіе.
Это была ликвидація.
Счастливица — ты, Катя! Бѣдная ты — та, другая!
Желтѣетъ и коробится обложка Мопассана. Лежитъ эта книга на шкапу, уже ненужная, и покрывается она пылью.
Это пыль тлѣнія, это смерть.