Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902
Переводъ А. Г. Горнфельда…
Мысли объ употребленіи пошлаго и низкаго въ искусствѣ.
[править]Пошлымъ называется все, что обращается не къ духу и можетъ возбудить лишь чувственный интересъ. Есть, конечно, тысячи явленій, пошлыхъ по своему содержанію или по предмету; но такъ какъ пошлое содержаніе можетъ быть облагорожено обработкой, то въ искусствѣ возможна рѣчь лишь о пошлости формы. Пошлая мысль пошлой обработкой оподлитъ и благороднѣйшій предметъ; наоборотъ, великая мысль и духъ благородный съумѣютъ облагородить самую пошлость, связавъ ее съ элементомъ духовнымъ и найдя въ немъ положительную сторону. Такъ, напримѣръ, историкъ пошлаго пошиба, повѣствуя о какомъ-либо героѣ, распространится о его ничтожнѣйшихъ поступкахъ столь же тщательно, сколько о его возвышеннѣйшихъ подвигахъ, и остановится на его родословной, одеждѣ и домашнемъ обиходѣ съ такимъ же вниманіемъ, какъ и на его замыслахъ и дѣяніяхъ. О величайшихъ его дѣяніяхъ онъ будетъ говорить такъ, что никто не сможетъ замѣтить ихъ величія. И, наоборотъ, историкъ, одухотворенный мыслью и благородствомъ своей души, даже въ частную жизнь и незначительнѣйшія поступки своего героя вложитъ интересъ и содержаніе, которые сообщатъ имъ значительность. Пошлый вкусъ въ изобразительныхъ искусствахъ проявили нидерландскіе художники, благородный и высокій — выказали итальянцы, а еще больше греки. Послѣдніе неизмѣнно стремились къ идеалу, отбрасывая всякую пошлую черту и ограничиваясь избраннымъ содержаніемъ.
Портретистъ можетъ изобразить свой оригиналъ пошлымъ или значительнымъ. Пошло будетъ его изображеніе тогда, когда случайное будетъ въ немъ изображено такъ же тщательно, какъ и необходимое, когда великое будетъ оставлено въ пренебреженіи, а ничтожное передано со всей тщательностью; значительнымъ оно будетъ въ томъ случаѣ, если въ предметѣ изображенія онъ съумѣетъ найти самое интересное, отдѣлить случайное отъ необходимаго, лишь еле намѣтитъ незначительное и передастъ все значительное. А значительное этовыраженіе духовнаго міра въ дѣйствіяхъ, жестахъ, позахъ.
Поэтъ изображаетъ свой предметъ пошло, когда внимательно воспроизводя ничтожныя дѣйствія, лишь мелькомъ останавливается на значительныхъ. Великимъ мы называемъ его изображеніе, когда оно связано съ великимъ. Гомеръ съумѣлъ вложить мысль въ изображеніе щита Ахиллеса, хотя само по себѣ изготовленіе щита есть, какъ сюжетъ, нѣчто весьма пошлое.
Ступенью ниже пошлаго лежитъ низкое, которое отличается отъ перваго тѣмъ, что оно есть понятіе не только отрицательное, не только отсутствіе элемента мысли и благородства, но выражаетъ и нѣчто положительное, а именно грубость чувства, дурные нравы и гнусныя помышленія Пошлое означаетъ лишь недостатокъ достоинства, которое желательно; низкое означаетъ отсутствіе необходимаго качества, котораго мы вправѣ требовать отъ всякаго. Такъ, напримѣръ, месть сама по себѣ, гдѣ бы мы ее ни находили и въ чемъ бы она ни проявлялась, есть нѣчто пошлое, ибо свидѣтельствуетъ объ отсутствіи великодушія. Но отличаютъ еще особую, низкую месть, — когда человѣкъ пользуется гнусными средствами, чтобы удовлетворить свою мстительность. Низкое означаетъ всегда нѣчто грубое и достойное черни; пошлость въ мысляхъ и поступкахъ можетъ выказать и человѣкъ хорошаго происхожденія и благовоспитанный, но не даровитый. Пошло поступаетъ человѣкъ, имѣющій въ виду только свою выгоду — и въ этомъ смыслѣ онъ противополагается человѣку благородному, который способенъ забыть о себѣ, чтобы доставить радость другому. Но тотъ же человѣкъ поступилъ бы низко, если бы преслѣдовалъ выгоду на счетъ своей чести и даже не считаясь съ законами благопристойности. Итакъ, пошлое противоположно благородному, низкое — благородному и пристойному. Преклоняться предъ всякой страстью безъ сопротивленія, удовлетворять всякую похоть, сбрасывая съ себя узы не только законовъ благопристойности, но и велѣній нравственности, есть низость и обличаетъ низкую душу.
Равнымъ образомъ и въ художественныхъ произведеніяхъ можно проявить низость, не только выбирая низкіе предметы, оскорбляющія чувство пристойности и приличія, но и давая имъ низкое изображеніе. Низкое изображеніе предмета мы имѣемъ тамъ, гдѣ выставлена на видъ та его сторона, которую повелѣваетъ скрывать благопристойность, или когда изображеніе вызываетъ низкія побочныя представленія. Въ жизни величайшаго человѣка есть низкія отправленія, но лишь низкій вкусъ станетъ ихъ разыскивать и расписывать.
Есть картины изъ Священной исторіи, гдѣ апостолы, св. Дѣва и даже Христосъ изображены такъ, будто они вышли изъ самой простой черни. Всѣ такія изображенія обличаютъ низкій вкусъ, дающій намъ право думать, что самыя помышленія художника грубы и достойны черни.
Есть, однако, случаи, въ которыхъ низкое допускается и въ искусствѣ; это тамъ именно, гдѣ оно должно возбудить смѣхъ. И благовоспитанный человѣкъ можетъ иногда, не проявляя тѣмъ испорченнаго вкуса, позабавиться грубымъ, но правдивымъ изображеніемъ природы и противоположностью между нравами хорошаго общества и черни. Человѣкъ изъ общества въ пьяномъ видѣ, если бы намъ и случилось видѣть что либо подобное, могъ бы вызвать въ насъ только непріятное чувство; пьяный ямщикъ, матросъ, носильщикъ возбуждаютъ въ насъ смѣхъ. Шутки, которыя возмутили бы насъ, если бы ихъ позволилъ себѣ человѣкъ благовоспитанный, забавляютъ насъ въ устахъ черни. Къ этой области относятся многія сцены у Аристофана, которыя, однако, подчасъ переступаютъ и эту границу и должны быть прямо отвергнуты. Вотъ почему насъ такъ смѣшатъ пародіи, гдѣ помышленія, выраженія и дѣйствія, свойственныя черни, приписаны тѣмъ самымъ почтеннымъ людямъ, которыхъ поэтъ изобразилъ со всѣмъ свойственнымъ имъ достоинствомъ и благопристойностью. Когда цѣлью поэта былъ только фарсъ, и онъ имѣлъ въ виду только позабавить насъ, мы можемъ разрѣшить ему и низкое, — лишь бы онъ не возбуждалъ въ насъ неудовольствія или отвращенія.
Неудовольствіе возбуждаетъ онъ въ томъ случаѣ, если изображаетъ низкое тамъ, гдѣ мы ему этого никакъ не можемъ простить, а именно въ такихъ людяхъ, отъ которыхъ мы вправѣ требовать лучшихъ нравовъ. Въ противномъ случаѣ, онъ оскорбляетъ истину, ибо мы скорѣе сочтемъ его лгуномъ, чѣмъ повѣримъ, что благовоспитанные люди въ самомъ дѣлѣ могутъ поступать такъ низко; или же его герои оскорбляютъ наше нравственное чувство и — что еще хуже — возбуждаютъ въ насъ негодованіе. Совершенно иначе обстоитъ дѣло въ фарсѣ, гдѣ между поэтомъ и зрителемъ заключено молчаливое соглашеніе, что истины здѣсь и ждать нечего. Въ фарсѣ мы освобождаемъ поэта отъ вѣрности художественной правдѣ и даемъ ему позволеніе полгать. Ибо здѣсь комизмъ заключается именно въ его противорѣчіи истинѣ; но невозможно одновременно и быть истиннымъ и противорѣчить истинѣ.
Но и въ серьезномъ и трагическомъ бываютъ рѣдкіе случаи, когда можно пользоваться низкимъ. Но тогда оно должно переходить въ ужасное, и мимолетное оскорбленіе вкуса должно быть заглажено энергичнымъ дѣйствіемъ аффекта и такимъ образомъ поглощено высшимъ трагическимъ дѣйствіемъ. Кража, напримѣръ, есть нѣчто безусловно-низкое, и какіе бы доводы ни приводило наше сердце въ извиненіе вору, какъ бы ни былъ тяжекъ гнетъ обстоятельствъ, доведшихъ его до этого, онъ отмѣченъ неизгладимымъ клеймомъ, и въ эстетическомъ отношеніи остается на-вѣки предметомъ низкимъ. Вкусъ прощаетъ здѣсь еще меньше, чѣмъ мораль, и его приговоръ тѣмъ строже, что предметъ эстетическій отвѣтственъ за всѣ сопутствующія идеи, вызываемыя въ насъ его дѣятельностью, между тѣмъ какъ сужденіе нравственное отвлекается отъ всего случайнаго. Человѣкъ, совершающій кражу, является поэтому въ высшей степени неподходящимъ предметомъ для поэтическаго произведенія съ серьезнымъ содержаніемъ. Но если этотъ человѣкъ — въ то же время и убійца, то несмотря на то, что въ нравственномъ отношеніи онъ неизмѣримо хуже, въ эстетическомъ онъ дѣлается отъ этого нѣсколько пригоднѣе. Тотъ, кто запятналъ себя (я говорю здѣсь исключительно о сужденіи эстетическомъ) какой-нибудь гнусностью, можетъ посредствомъ преступленія въ извѣстной степени повыситься и выиграть въ нашемъ эстетическомъ вниманіи. Это отклоненіе нравственнаго приговора отъ эстетическаго замѣчательно и заслуживаетъ вниманія. Причины его многочисленны. Во-первыхъ, я сказалъ уже, что вслѣдствіе зависимости эстетическаго сужденія отъ дѣятельности воображенія, на сужденіе это оказываютъ вліяніе также всѣ побочныя представленія, вызываемыя этимъ предметомъ и находящіяся съ нимъ въ естественной связи. Разъ эти побочныя представленія низки, они неизбѣжно вносятъ элементъ низости и въ главный предметъ.
Во-вторыхъ, при сужденіи эстетическомъ мы обращаемъ вниманіе на силу, при приговорѣ моральномъ — на законосообразность. Безсиліе есть нѣчто внушающее презрѣніе, и таковымъ же будетъ всякое дѣяніе, указывающее на безсиліе. Всякое проявленіе трусости и ничтожества противно намъ, потому что обличаетъ безсиліе; наоборотъ, адское злодѣяніе можетъ произвести на насъ благопріятное эстетическое впечатлѣніе, потому что свидѣтельствуетъ о силѣ. А воровство и доказываетъ трусость и ничтожество; въ убійствѣ же есть хоть призракъ силы; здѣсь степень нашего эстетическаго интереса повышается вмѣстѣ съ количествомъ силы, обнаруживаемой при этомъ.
Въ-третьихъ, тяжкое и страшное преступленіе всегда отвлекаетъ наше вниманіе отъ его сущности и направляетъ его цѣликомъ на ужасныя слѣдствія злодѣянія. Болѣе слабое душевное движеніе подавлено болѣе сильнымъ. Мы уже смотримъ не назадъ, въ душу злодѣя, но впередъ, въ его судьбу, на послѣдствія его поступка. Но какъ только мы начинаемъ трепетать, всякая нѣжность вкуса умолкаетъ. Главное впечатлѣніе цѣликомъ заполняетъ нашу душу и случайныя побочныя идеи, съ которыми, собственно, связано низкое, стушевываются. Поэтому воровство, совершаемое юнымъ Рубергомъ въ «Преступленіи изъ честолюбія», производитъ на сценѣ не отвратительное, но поистинѣ трагическое впечатлѣніе. Съ большимъ умѣніемъ поэтъ такъ сгруппировалъ обстоятельства, что мы захвачены дѣйствіемъ и не можемъ перевести духъ. Страшное бѣдствіе, постигшее семью преступника, и особенно горе его отца отвлекаютъ отъ него самого все наше вниманіе, направленное на послѣдствія его поступка. Аффектъ настолько захватываетъ насъ, что мы не можемъ сосредоточиться на представленіи позора, клеймящаго воровство. Словомъ, низкое отодвинуто въ тѣнь страшнымъ. И странно, это воровство, дѣйствительно совершенное молодымъ Рубергомъ, производитъ не такое гнусное впечатлѣніе, какъ одно ни на чемъ не основанное подозрѣніе въ кражѣ въ другой пьесѣ. Здѣсь понапрасну обвиняютъ молодого офицера въ кражѣ серебряной ложки, которая потомъ находится. Такимъ образомъ низкое есть здѣсь лишь продуктъ воображеніяодно подозрѣніе, и между тѣмъ въ нашемъ эстетическомъ представленіи оно кладетъ на совершенно невиннаго героя пьесы неизгладимое пятно. Причина заключается въ томъ, что одно подозрѣніе въ кражѣ уже указываетъ на нѣкоторую неустойчивость убѣжденія въ его нравственности, ибо по законамъ приличія всякій считается порядочнымъ человѣкомъ до тѣхъ поръ, пока не окажется противное. Стало быть, если его подозрѣваютъ въ низости, то это производитъ такое впечатлѣніе, что онъ ужъ какъ нибудь подалъ поводъ къ возможности такого подозрѣнія, хотя, въ сущности, низость въ случаѣ незаслуженнаго подозрѣнія совершаетъ только обвинитель. Для героя же указанной пьесы это пятно тѣмъ позорнѣе, что онъ — офицеръ и возлюбленный благовоспитанной и высокопоставленной дамы. Съ этими обоими понятіями понятіе воровства находится въ такомъ страшномъ противорѣчіи, что мы не можемъ, видя его предъ его дамой, не вспомнить тотчасъ же, что у него въ карманѣ могла быть серебряная ложка. Самое ужасное здѣсь то, что онъ самъ и не подозрѣваетъ о страшномъ обвиненіи, тяготѣющемъ на немъ; ибо въ противномъ, случаѣ, онъ, какъ офицеръ, потребовалъ бы тотчасъ кроваваго удовлетворенія; послѣдствія этого перенесли бы насъ въ область ужаснаго, и отъ низкаго не осталось бы и слѣда.
Надо еще отличать низкое въ помышленіяхъ отъ низкаго въ дѣйствіи и въ положеніи. Первое находится ниже всякой эстетической критики, второе часто мирится съ нею очень хорошо. Рабство низко, но рабскія убѣжденія въ свободѣ — отвратительны; наоборотъ, рабское занятіе, не связанное съ такими же помышленіями, не имѣетъ въ себѣ ничего позорнаго; мало того, низкое положеніе, сопровождаемое высотой помышленій, можетъ произвести возвышенное впечатлѣніе. Господинъ Эпиктета, бившій его, поступалъ низко, а побитый рабъ проявлялъ высокую душу. Истинное величіе лишь ярче сверкаетъ изъ низкой доли, и если художникъ убѣжденъ, что съумѣетъ дать выраженіе внутренней красотѣ своего героя, онъ можетъ безстрашно изобразить его въ отвратительной внѣшности.
Но то, что разрѣшается поэту, не всегда позволено живописцу. Онъ представляетъ свои изображенія не нашей фантазіи, но непосредственно нашимъ чувствамъ. Такимъ образомъ впечатлѣніе отъ картины прежде всего живѣе впечатлѣнія, производимаго стихотвореніемъ; мало того, — живописецъ, даже точно воспроизводя природныя черты внѣшности, не можетъ изобразить съ такой ясностью міръ внутренній, какъ это дѣлаетъ поэтъ своимъ вымысломъ; а между тѣмъ лишь внутреннее можетъ примирить насъ съ внѣшнимъ. Когда Гомеръ представляетъ своего Улисса въ нищенскихъ отрепьяхъ, то отъ насъ зависитъ, до какой степени ясности мы доводимъ его изображеніе и сколько останавливаемся на немъ. Во всякомъ случаѣ оно никакъ не можетъ быть настолько живо, чтобы произвести на насъ непріятное или противное впечатлѣніе. Но если бы художникъ или — что еще хуже — актеръ вздумалъ точно изобразить предъ нами Гомерова Улисса, мы съ неудовольствіемъ отвернулись бы отъ этого изображенія. Здѣсь сила впечатлѣнія — внѣ нашей власти: мы должны видѣть то, что показываетъ намъ художникъ, и не такъ легко можемъ отдѣлаться отъ непріятныхъ сопутствующихъ идей, всплывающихъ при этомъ въ нашемъ воспоминаніи.
Примѣчанія къ IV тому.
[править]МЫСЛИ ОБЪ УПОТРЕБЛЕНІИ ПОШЛАГО И НИЗКАГО ВЪ ИСКУССТВѢ.
[править]Написано, вѣроятно, въ 1793 г., появилось лишь въ «Мелкихъ прозаическихъ статьяхъ» (1802).
Стр. 422. «Преступленіе изъ честолюбія» — драма Иффланда (1759—1814). Здѣсь понапрасну обвиняютъ и т. д. Рѣчь идетъ о комедіи Людвига Шредера (1744—1816) «Der Fähndrich».
Стр. 443. Эпиктета — стоическій философъ, рабъ римлянина Эпафродита (100 г. по Р. Хр.), согласно своему ученію «Терпи и воздерживайся», покорно сносившій жестокое обращеніе своего господина.
1. А. Бенитцкій. Мысли объ употребленіи въ искусствѣ обыкновеннаго и низкаго. «Цвѣтникъ» 1816. № 1.
2. Шиллеровы мысли о томъ, что низко и обыкновенно въ изящныхъ искусствахъ. Переводъ В. Измайлова. «Вѣстн. Европы» 1813, ч. LXVIII и переводы въ прозѣ Владиміра Измайлова (Спб. 1819).
3. Анонимъ, въ изд. Гербеля.
4. А. Г. Горнфельдъ. Переведено для настоящаго изданія.