Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Анна Ожельская/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| ← Четыре мѣшка | Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Анна Ожельская | Panie Kochanku → |
| Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 160. |
По смерти знаменитаго освободителя Вѣны отъ осады турокъ, Яна Собѣскаго, храбраго воина, но постоянно дававшаго слишкомъ много воли женѣ своей, Маріи-Казимірѣ, — сѣлъ, въ 1697 году, на польскій престолъ курфирстъ или электоръ саксонскій Августъ, называемый у поляковъ вторымъ, такъ какъ у нихъ, въ ряду королей, считается первымъ Августомъ — Сигизмундъ II Августъ.
Августъ II, или иначе Августъ Сильный, при избраніи своемъ въ короли польскіе, былъ еще очень молодъ; онъ былъ прекрасенъ собою и одаренъ исполинской силой. Съ этими качествами онъ соединялъ въ себѣ безграничную доброту, вѣчную веселость, откровенность и великодушіе. Молодой король любилъ въ это время всего болѣе пышность, рыцарскія забавы и женщинъ.
Обладая огромными наслѣдственными богатствами, король очень легко могъ удовлетворять свою страсть къ пышности; и дѣйствительно, вскорѣ дворъ короля-курфирста затмилъ своимъ великолѣпіемъ и блескомъ всѣ европейскіе дворы того времени.
Страсти къ рыцарскимъ забавамъ Августъ II, при своемъ богатствѣ, могъ дать полную свободу, что онъ и сдѣлалъ; а потому блестящіе турниры и многолюдныя карусели привлекали постоянно толпу гостей и въ Варшаву, и въ Дрезденъ. Золото лилось рѣкою для устройства этихъ празднествъ.
Затѣмъ оставалось Августу II удовлетворять еще одну, но за то самую сильную, страсть его, — именно страсть къ молоденькимъ и хорошенькимъ женщинамъ, и мы сейчасъ увидимъ, что судьба, слишкомъ уже благосклонная къ Августу, дала ему всевозможныя средства и всѣ способы также и для того, чтобъ онъ могъ имѣть вѣрные и постоянные успѣхи у женщинъ.
Правда, въ средніе годы жизни, у короля польскаго Августа II явилась еще новая страсть, а именно: непомѣрная и трудно удовлетворяемая жажда къ венгерскому вину, требовавшая частыхъ и продолжительныхъ попоекъ, которыя представляли какое-то рыцарское состязаніе между королемъ и его собесѣдниками. Впрочемъ, къ этому пріучила его Польша; но въ то время, о которомъ идетъ рѣчь въ нашемъ разсказѣ, вино не составляло для молодаго короля ни потребности, ни развлеченія: ему прежде всего нужны были женщины и женщины…
Едва ли кто изъ смертныхъ одерживалъ надъ ними такой длинный рядъ блестящихъ побѣдъ, какими означилъ свое земное бытіе государь Саксоніи и Польши, этихъ двухъ странъ, гдѣ, по молвѣ народной, всего больше красавицъ: «Man sagt in Sachsen schöne Mädchen wachsen»[1], говорятъ глубокомысленные нѣмцы. «Нѣтъ на свѣтѣ царицы, краше польской дѣвицы»[2], сказалъ Пушкинъ, переводя одну изъ балладъ Мицкевича, въ которой идетъ рѣчь о красотѣ полекъ; и надобно сказать правду, что въ этихъ случаяхъ не ошиблись ни нѣмцы, ни славяне.
Но кромѣ удобства мѣстностей, которыя сами по себѣ представляютъ такой обильный урожай красавицъ, и надъ которыми прихотливая судьба опредѣлила царствовать государю-волокитѣ, Августъ II самъ по себѣ имѣлъ все то, что нравится женщинамъ въ мужчинѣ, и безъ королевской короны и безъ электорской шапки. Мы сказали прежде, что онъ былъ щедръ, окруженъ великолѣпіемъ, всегда болѣе или менѣе обаятельно дѣйствующимъ на каждую женщину; скажемъ теперь, что онъ кромѣ того имѣлъ необыкновенный даръ нравиться вообще кому бы то ни было, а тѣмъ болѣе прекрасному полу, какъ своимъ обращеніемъ, такъ и своею привѣтливостію. Онъ, если хотите, былъ, повидимому, въ одно и то же время, какимъ-то средневѣковымъ рыцаремъ, умѣвшимъ на словахъ высоко цѣнить каждую женскую добродѣтель, и Донъ-Жуаномъ, не щадившимъ на дѣлѣ ничьего цѣломудрія. Трудно было устоять самой твердой добродѣтели противъ исканій Августа: однѣхъ женщинъ онъ быстро увлекалъ своею восторженностію, другихъ исподоволь одолѣвалъ своею притворной холодностію.
Надобно впрочемъ сказать, что и безъ заискиваній со стороны Августа, польки сходили отъ него съ ума. Многія изъ нихъ, боясь своей дѣвической погибели, или страшась разстроить свое семейное счастіе, усиливались скрывать свою любовь къ королю; но онъ тотчасъ угадывалъ ее. Король какъ будто подслушивалъ и сдержанные вздохи, и неровный трепетъ сердца, которые онъ возбуждалъ при своемъ появленіи, подъ крѣпкими корсетами варшавскихъ красавицъ. Но ни корсеты, въ то время твердые какъ панцыри, ни неприступныя фижмы, вошедшія въ то время въ моду у польскихъ дамъ, не были надежною защитою для женщинъ противъ покушеній Августа II.
Однако король, какъ и вообще всѣ люди, чрезмѣрно балованные постояннымъ счастьемъ, не зналъ истинной цѣны своимъ дорогимъ завоеваніямъ: онъ скоро оставлялъ ихъ, и одна любовь быстро смѣнялась другою. Король очень легко забывалъ и горячія слезы, и страстныя объятія, и жгучіе поцѣлуи оставленныхъ имъ красавицъ; но долго помнили его онѣ, долго онѣ вздыхали о своемъ прекрасномъ обольстителѣ и долго еще ссорились съ своими болѣе счастливыми соперницами, которымъ, впрочемъ, неизбѣжно предстояла та же самая участь.
Надобно однако замѣтить, что въ небезгрѣшныхъ завоеваніяхъ блистательнаго короля-курфирста должно было встрѣтиться одно, повидимому, неодолимое препятствіе, это — чистота польскихъ нравовъ.
Въ прежнее время, супружества въ Польшѣ были вообще безукоризненны; и если порою лукавому удавалось какъ нибудь попутать постоянно-вѣрную жену, то она не изсякаемыми слезами и вѣчнымъ раскаяніемъ хотѣла стереть такое пятно въ своей супружеской жизни. Но не смотря однако ни на слезы, ни на сокрушенія грѣшницы, женщины, которымъ безъ особаго искушенія со стороны лукаваго удалось сохранить неизмѣнную вѣрность къ своимъ мужьямъ, съ презрѣніемъ смотрѣли на падшую добродѣтель, подавшую собою примѣръ небывалаго соблазна. Однако въ первые годы XVIII вѣка, стали исчезать эти условія семейной жизни въ Польшѣ. Женщины въ эту пору начали подражать многимъ иноземнымъ обычаямъ, а въ числѣ ихъ и тому, который допускаетъ, кромѣ постоянной, обязательной супружеской любви, еще любовь другого рода.
Женщины и дѣвушки въ то время, о которомъ идетъ теперь рѣчь, не скрывались уже, какъ это было прежде, съ своими пылкими, сердечными чувствами, въ отдаленныхъ покояхъ мужнина или родительскаго дома; напротивъ, онѣ, слѣдуя новымъ обычаямъ, стали свободно являться въ общество и среди его, безъ всякаго стѣсненія, обнаруживать свои душевные порывы и свои сердечныя влеченія. Онѣ начали съ прихотливымъ искуствомъ убирать волосы, заботливо выбирать цвѣта одежды, которые бы шли къ лицу, начали стягивать таліи, смѣяться, танцовать, пудриться, веселиться, любезничать и все это стали онѣ дѣлать съ единственною цѣлью понравиться мужчинамъ.
Если же порою начинали подозрѣвать замужнихъ женщинъ въ неточномъ исполненіи ими всѣхъ супружескихъ обязанностей, то онѣ много-что краснѣли, но вовсе не думали плакать навзрыдъ, какъ ревѣла нѣкогда старуха Ядвига, королева Польская, когда нѣкто Гнѣвошъ Далевичъ насплетничалъ на нее ея мужу, королю Ягелло, будто она тайкомъ отъ него продержала нѣсколько недѣль въ своемъ замкѣ проѣзжавшаго черезъ Польшу молодаго и красиваго австрійскаго герцога. Польскія дамы временъ Августа II не требовали отъ своихъ клеветниковъ, для возстановленія своей доброй славы, — ни явныхъ уликъ, ни сознанія въ клеветѣ, какъ это сдѣлала Ядвига съ долгоязычнымъ паномъ Далевичемъ, котораго цѣломудренная и невинно оклеветенная королева заставила, въ наказаніе за запятнаніе ея супружеской чести, залѣзть подъ лавку, и оттуда, подражая собачьему лаю, просить прощенія за оскорбленіе нанесенное имъ невинной женщинѣ.
Польскія пани временъ Августа II громко смѣялись надъ выдумкою простодушной Ядвиги. Ни одной изъ нихъ не приходило въ хорошенькую головку обращаться къ такому замысловатому возмездію для возстановленія ихъ доброй славы, въ случаѣ напрасныхъ наговоровъ. Напротивъ, многія изъ нихъ хвалились, что онѣ не только въ молодости заставляли мужчинъ любить ихъ безъ ума, но гордились еще и тѣмъ, что онѣ, несмотря на свое увяданіе, умѣютъ, если захотятъ, прельстить своими прелестями — какъ пылкихъ юношей, такъ и охладѣвшихъ уже стариковъ. Такое измѣненіе прежнихъ семейныхъ нравовъ началось прежде всего въ высшихъ слояхъ польскаго общества и оттуда стало постепенно опускаться въ низшіе его слои. Въ то время, къ которому относится нашъ разсказъ, по замѣчанію одной хроники, у польскихъ дамъ высшаго круга была «скромность безъ стыда».
Среди общества такихъ женщинъ суждено было явиться Аннѣ Ожельской; она была замѣчательна не какъ историческая личность, но какъ одно изъ самыхъ хорошенькихъ личекъ, когда либо существовавшихъ въ поднебесной; кромѣ того надобно добавить, что съ воспоминаніемъ объ этомъ хорошенькомъ личикѣ связанъ разсказъ и о странной игрѣ случая.
Въ нѣкоторыхъ библіотекахъ, впрочемъ въ весьма немногихъ, можно найти не слишкомъ большую книжку, изданную въ 1735 году, въ Амстердамѣ, подъ заглавіемъ: «La Saxe Galante»[3]. Трудно сказать положительно что было причиною рѣдкости этой книжки въ настоящее время. Должно однако замѣтить, что авторъ ея неизвѣстенъ; но судя по слишкомъ подробнымъ описаніямъ нѣкоторыхъ случаевъ изъ жизни Августа II, короля польскаго, надобно съ полною вѣроятностію заключить, что упомянутая книжка была написана лицомъ, весьма близкимъ къ этому государю; по всему видно, что неизвѣстный ея авторъ жилъ очень долгое время съ тѣмъ лицомъ, похожденія котораго онъ такъ подробно описывалъ. Книжка подъ заглавіемъ: «La Saxe Galante»[3], въ любовной исторіи сильныхъ міра сего, особенно замѣчательна тѣмъ, что она описываетъ всѣ похожденія короля-курфирста, какъ знаменитаго покорителя женскихъ сердецъ, безъ всякихъ, между прочимъ, даже самыхъ краткихъ разсказовъ о его подвигахъ, какъ государя Саксоніи, Польши и Литвы. О политикѣ въ этой книжкѣ нѣтъ ни полслова. Быть можетъ, это самое обстоятельство и есть одна изъ главныхъ причинъ, почему упомянутая книжка читается легко и пріятно, какъ занимательная повѣсть, хотя, надобно сказать правду, и не слишкомъ скромнаго содержанія.
Авторъ этой книжки начинаетъ исторію любовныхъ похожденій своего царственнаго героя съ поѣздки его въ Испанію, гдѣ онъ, во время самаго жаркаго, самаго ожесточеннаго боя быковъ, успѣлъ влюбиться безъ памяти въ смуглую и черноокую дочь Андалузіи, графиню де-Мансера. Далѣе, въ этой книжкѣ слѣдуютъ разсказы о длинной вереницѣ разноплеменныхъ красавицъ, которыя дарили Августу восторженныя мгновенья и подъ южнымъ, и подъ сѣвернымъ небомъ.
Но если неизвѣстный авторъ книги «La Saxe Galante»[3] позаботился разсказать потомству о такого рода подвигахъ Августа II, и постарался подробно передать его блестящія побѣды и надъ брюнетками, и надъ блондинками, и даже надъ рыженькими, то и самъ король, не менѣе почтеннаго автора, хлопоталъ о томъ, чтобъ увѣковѣчить память своихъ многочисленныхъ завоеваній.
Чтобъ вѣрнѣе достигнуть этого, онъ въ своемъ дрезденскомъ дворцѣ посвятилъ особенную, обширную залу для сохраненія памятниковъ своихъ сердечныхъ завоеваній. Зала эта и донынѣ наполнена портретами хорошенькихъ женщинъ, преимущественно же польскихъ красавицъ; всѣ эти женскія личики, смотря на любопытнаго посѣтителя изъ своихъ золоченыхъ рамъ, вѣютъ на него какою-то чудною, какою-то обаятельной нѣгой. Августъ II увозилъ въ свой дрезденскій дворецъ портреты всѣхъ женщинъ, въ которыхъ онъ влюблялся, и влюблялся, конечно, съ полнымъ успѣхомъ. Изъ этихъ-то портретовъ онъ составилъ значительную картинную галлерею, воспѣтую извѣстнымъ чешскимъ поэтомъ Колларомъ.
Въ числѣ этихъ портретовъ вы встрѣтите одинъ, на которомъ въ особенности остановится ваше долгое, невольное вниманіе. Трудно изобразить перомъ все то что передала полотну искусная кисть художника. Скажемъ только, что портретъ этотъ былъ снятъ съ Генріетты Дюваль, француженки, родившейся въ Варшавѣ, и что прелестная Генріетта, по сказанію однихъ біографовъ, была седьмою, а по сказанію другихъ семнадцатою любовницею Августа II. Впрочемъ, надобно замѣтить, что какъ первое, такъ и послѣднее извѣстіе заслуживаетъ одинаковую вѣроятность счетъ не служитъ ни малѣйшимъ препятствіемъ ни въ томъ ни въ другомъ случаѣ, потому что число всѣхъ женщинъ, которыхъ любилъ Августъ, и которыя ему платили тѣмъ же, далеко, какъ видно изъ числа портретовъ, превосходитъ не только 17, но и 117.
Конечно, въ pendant[4] къ портретной галлереѣ побѣжденныхъ красавицъ не мѣшало бы Августу II, для болѣе точныхъ воспоминаній, составить еще и другую дополнительную коллекцію портретовъ тѣхъ личностей, которыя носили рога, полученные ими по милости короля; но король пощадилъ этихъ несчастливцевъ, и потому на васъ со стѣнъ этой галлереи — то весело, то задумчиво, то лукаво, то простодушно смотрятъ одни только хорошенькія личики. Среди ихъ вамъ самимъ дѣлается и пріятно и грустно, и вы сами готовы и лукавить, и хитрить, и веселиться, и задумываться.
Пора однако сказать, что влюбчивый Августъ не былъ холостъ, а въ свою очередь испыталъ радости супружеской жизни, сочетавшись бракомъ съ принцессою Христиной Бранденбургской. Однако нельзя умолчать и о томъ, что сама судьба покровительствовала королю, облегчивъ его брачные узы тѣмъ, что вслѣдствіе нѣкоторыхъ обстоятельствъ, о которыхъ мы сейчасъ скажемъ, королева не была ни малѣйшей помѣхой любовнымъ развлеченіямъ своего мужа.
Надобно замѣтить, что королева Христина была самая ревностная лютеранка и что она поэтому ни подъ какимъ предлогомъ не хотѣла жить въ Варшавѣ, въ городѣ, въ то время, истинно-католическомъ. При томъ и самъ Августъ для того, чтобъ пользоваться въ небытность своей жены полной свободой, внушилъ своей супругѣ и полякамъ, желавшимъ, чтобъ королева жила въ Варшавѣ (съ цѣлью, чтобъ при дворѣ королевскомъ могли бывать ихъ жены и дочери), что не совсѣмъ будетъ, по его мнѣнію, хорошо, если государыня-иновѣрка изберетъ для постояннаго своего мѣстопребыванія столицу католическаго государства. Поляки поняли однако хитрость короля; они смекнули, что въ отсутствіе королевы расходы Августа легко могутъ увеличиться по такимъ статьямъ, безъ которыхъ онъ могъ бы обойтись, еслибъ не разставался на долгое время съ своею женою, и потому тарноградская конфедерація формально, вооруженною рукою потребовала, чтобъ королева немедленно оставила Дрезденъ и переѣхала на постоянное жительство въ Варшаву. Августъ умѣлъ однако противостоять этому требованію съ неодолимымъ упорствомъ.
Между тѣмъ въ то время, когда Августъ II съ такимъ мужествомъ отстаивалъ свою личную свободу отъ бдительнаго надзора супруги, онъ самъ не замѣтилъ, какъ онъ попался въ строгую опеку къ одному изъ тѣхъ миловидныхъ созданій, портреты которыхъ онъ отправлялъ въ свою дрезденскую галлерею. Строгимъ и неумолимымъ опекуномъ Августа — сдѣлалась прекрасная графиня Козель.
Извѣстно почти всѣмъ и каждому, что всего зорче смотритъ глазъ влюбленной и честолюбивой женщины, а между тѣмъ молоденькая графиня Козель была влюблена въ Августа донельзя. Кромѣ того, умненькая графиня съумѣла получить надъ королемъ безграничную власть и пользуясь ею вынудила отъ него тайное письменное обязательство вступить съ нею въ бракъ, если бы (чего Боже сохрани!), къ сожалѣнію всѣхъ подданныхъ короля-курфирста, пресѣклись драгоцѣнные дни его супруги.
Устроивъ свою будущность такимъ образомъ, графиня Козель, чтобъ какъ можно вѣрнѣе удержать въ своихъ хорошенькихъ ручкахъ летучее сердце Августа, учредила надъ его особой самый строгій, самый неусыпный надзоръ, давъ королю въ безсмѣнные адъютанты своего роднаго брата. Съ этой поры, графиня совершенно успокоилась насчетъ короля: она была вполнѣ увѣрена, что ей будетъ извѣстенъ каждый его шагъ, и твердо надѣялась на то, что зло, какъ бы оно само по себѣ ужасно ни было, можетъ быть однако легко уничтожено, если только захватить его въ самомъ началѣ, не давая ему развиться. Но обыкновенно разсчеты человѣческіе бываютъ почти всегда крайне неосновательны и большею частію всегда ошибочны. Это же самое случилось и теперь, потому что тотъ, кто долженъ былъ сдѣлаться неподкупнымъ и неусыпнымъ блюстителемъ вѣрности короля къ графинѣ, — тотъ самый сдѣлался и первымъ его искусителемъ.
Братъ графини Козель былъ молодой человѣкъ, всею душою привязавшійся къ королю и любившій вмѣстѣ съ тѣмъ хорошенько пожить, чему впрочемъ очень часто или, вѣрнѣе сказать, почти всегда препятствовалъ недостатокъ собственныхъ его денежныхъ средствъ, и потому онъ искалъ разнаго рода утѣхъ и забавъ преимущественно насчетъ королевской шкатулки.
— Гдѣ ты бываешь каждый день по вечерамъ? — спросилъ однажды король своего адъютанта, — я тебя съ нѣкотораго времени что-то очень рѣдко вижу у себя во дворцѣ.
Адъютантъ замялся.
— Вѣрно снова удалось тебѣ отыскать какую нибудь красавицу? — смѣясь, продолжалъ король. — Ты, я знаю, всегда былъ счастливъ въ этомъ отношеніи.
— Только не въ настоящее время, ваше величество, — отвѣчалъ братъ графини Козель, пользуясь разговорчивостію короля.
— А что, видно ты опять безъ денегъ?
— Конечно, ваше величество, неимѣніе денегъ мѣшаетъ исполненію многихъ предпріятій; но въ настоящемъ случаѣ едва ли можно будетъ успѣть и при ихъ помощи.
— А что? развѣ предметъ твоей теперешней страсти уже слишкомъ недоступенъ? — спросилъ король съ замѣтнымъ любопытствомъ.
— Испытайте сами, ваше величество, — отвѣчалъ адъютантъ, — и вы разрѣшите сдѣланный мнѣ вами вопросъ.
Тогда король началъ допытываться у своего адъютанта о томъ, кто такая была эта недоступная красавица, и наконецъ узналъ, что вся варшавская молодежь сходила съ ума отъ дочери французскаго виноторговца Дюваля — Генріетты.
Король почувствовалъ неодолимое желаніе хоть разъ взглянуть на Генріетту; но нелегко было это сдѣлать при неусыпномъ за нимъ надзорѣ графини Козель. Чтобъ достигнуть желанной цѣли, король заговорилъ съ братомъ графини окольными путями о своемъ намѣреніи только взглянуть на Генріетту. Король увѣрялъ своего адъютанта, что онъ желаетъ это сдѣлать вовсе не съ какою либо предосудительною цѣлью, но изъ одного только любопытства, чтобъ самому имѣть возможность убѣдиться, до чего можетъ доходить красота женщины. Увѣрившись же, во время этого разговора, въ преданности къ себѣ и въ скромности приставленнаго къ нему шпіона, король рѣшился взглянуть на Генріетту.
Августъ II, переодѣвшись въ платье саксонскаго офицера, отправился съ своимъ адъютантомъ въ погребокъ къ Дювалю. Едва только его величество увидѣлъ Генріетту, какъ долженъ былъ сознаться, что Варшава не даромъ дала ей названіе первой красавицы. Дѣйствительно, семнадцатилѣтняя Генріетта Дюваль была хороша, какъ пучокъ махровыхъ, только-что сорванныхъ розъ, спрыснутыхъ лѣтнимъ дождикомъ, и король Августъ, отличный знатокъ женской красоты, тотчасъ увидѣлъ, что дочь Дюваля имѣетъ полное право украсить своимъ личикомъ галлерею, составляемую въ Дрезденѣ заботою его величества о процвѣтаніи художествъ среди управляемыхъ имъ народовъ.
Адъютантъ короля горько обманулъ довѣріе, оказанное ему его сестрой-ревнивицей; онъ умѣлъ повести дѣло такъ искусно, что Генріетта, въ мундирѣ офицера польскихъ войскъ, явилась на другой день въ королевскій замокъ, для полученія отъ его величества особыхъ секретныхъ приказаній. Приказанія эти несомнѣнно были особенной важности; но странно было только то, что послѣ нѣсколькихъ порученій, данныхъ королемъ молодому офицеру и по прошествіи извѣстнаго срока, король безъ всякаго изумленія узналъ, что являвшійся къ нему офицеръ сдѣлался не отцемъ, а матерью младенца, окрещеннаго подъ именемъ Анны. По свѣденіямъ же, полученнымъ въ то время графинею Козель, оказалось, что мать новорожденной дѣвочки была Генріетта Дюваль.
Замѣчательно, что Генріетта и сама графиня подарили Августу по дочери въ одинъ и тотъ же день 1702 года.
Дочь графини Козель росла въ изобиліи и роскоши, потому что ее воспитывали какъ дочь короля; но грустна была судьба Анны. Надобно замѣтить, что Августъ II чрезвычайно любилъ своихъ побочныхъ дѣтей, и по всей вѣроятности дочь Генріетты сдѣлалась бы предметомъ его постоянныхъ и нѣжныхъ заботъ, если бы обстоятельства не были противъ Анны. Но горе стало преслѣдовать малютку съ пеленокъ. Война со шведами разгоралась годъ отъ году все сильнѣе и сильнѣе. Не разъ принужденъ былъ бѣгать Августъ II изъ города въ городъ, почти по пятамъ преслѣдуемый своимъ неутомимымъ соперникомъ Карломъ XII, любимцемъ военнаго счастья. Эти обстоятельства не позволяли королю заняться участью Анны; притомъ мать ея вскорѣ умерла, испытывая страшную нищету. Въ семействѣ Дювалей, послѣ смерти Генріетты, не осталось никакихъ доказательствъ, которыя давали бы имъ хотя нѣкоторое право обратиться къ королю съ просьбою объ устройствѣ судьбы несчастной Анны.
Между тѣмъ годъ проходилъ за годомъ. Анна росла въ домѣ своего дѣда и хорошѣла съ каждымъ днемъ; а король изъ красиваго юноши сдѣлался прекраснымъ мужчиной; но прошла вторая его молодость и незамѣтными шагами стала приближаться старость къ Августу II. Часто король, въ бытность свою въ Дрезденѣ, долго съ грустною задумчивостію останавливался передъ портретомъ Генріетты; кто знаетъ, быть можетъ онъ представлялъ себѣ въ это время и ея забытую всѣми могилу, и брошенную на произволъ судьбы бѣдную сироту, въ которой текла его королевская кровь.
Всѣ замѣчали грустное настроеніе короля. Дворецъ его пустѣлъ мало-по-малу. Смолкли въ немъ веселыя игры, не раздавался уже въ немъ звонкій и беззаботный смѣхъ красавицъ, какъ это бывало въ прежніе годы. Но вдругъ все перемѣнилось: во дворцѣ короля, неизвѣстно откуда, явилась прелестная лѣтъ двадцати дѣвушка, и всѣ начали говорить, что это, по всей вѣроятности, будетъ уже послѣдняя, но за то самая сильная привязанность короля, который сталъ боготворить эту дѣвушку и приказалъ называть ее во всѣхъ актахъ Анной Ожельской.
Крѣпко ошиблись однако тѣ, которые предполагали грѣшную любовь въ любви короля къ Аннѣ, потому что она, какъ это сдѣлалось вскорѣ извѣстно, была его дочь; но только долгое время скрывалась отъ всѣхъ тайна ея рожденія. Статься можетъ, что жребій Анны былъ бы самый печальный, еслибъ въ ея бѣдной долѣ не принялъ самое горячее участіе графъ Рутовскій.
Графъ Рутовскій былъ побочный сынъ короля Августа отъ плѣнной турчанки Фатимы; онъ былъ годами двумя старше Анны, и въ то время, о которомъ теперь идетъ рѣчь, командовалъ полкомъ королевской гвардіи и отличался рѣдкою добротою сердца. Узнавъ изъ глухой молвы о существованіи въ Варшавѣ, въ семействѣ Дювалей, забытой дочери своего отца, графъ отыскалъ подроставшую Анну и захотѣлъ устроить ея будущую судьбу, а вмѣстѣ съ тѣмъ и обрадовать своего отца находкою потерянной имъ дочери.
Не объявляя Аннѣ тайны ея рожденія, Рутовскій употребилъ всѣ средства для того, чтобы дать ей воспитаніе, сообразное съ тѣмъ положеніемъ, которое ожидало ее въ будущемъ, и не желая, въ случаѣ нерасположенія къ ней ея отца, разстроить всѣ мечтанія, которыя должны были родиться въ головѣ бѣдной дѣвушки при мысли, что она имѣетъ право назвать себя королевскою дочерью, графъ, подъ разными предлогами, уговорилъ Анну надѣть офицерскій мундиръ того полка, которымъ онъ командовалъ, и явиться въ рядахъ этого полка на королевскій смотръ.
День смотра наступилъ. Король съ сумрачнымъ лицомъ ѣхалъ по рядамъ того полка, которымъ командовалъ Рутовскій, и вдругъ съ радостнымъ изумленіемъ остановился передъ однимъ молоденькимъ офицеромъ. Король сдѣлалъ нѣсколько шаговъ далѣе, но не могъ удержаться, чтобы не поворотить назадъ своего коня и не подъѣхать снова къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ молоденькій офицеръ, на котораго онъ посмотрѣлъ съ такимъ изумленіемъ.
«Нѣтъ!.. это не призракъ… это она — Генріетта Дюваль, и въ томъ самомъ мундирѣ, въ которомъ она, двадцать лѣтъ тому назадъ, пришла ко мнѣ въ первый разъ», — подумалъ про себя Августъ и взволнованный, не спуская глазъ съ молодаго офицера, онъ отъѣхалъ въ сторону и подозвалъ къ себѣ графа Рутовскаго. Видно было, что король, говоря съ графомъ, въ одно и то же время сдерживалъ и радость и слезы. Ему было не до смотра: онъ нашелъ свою дочь, — живой портретъ Генріетты Дюваль.
Прошло весьма немного дней послѣ этого смотра, и королевскій замокъ въ Варшавѣ оживился опять, съ появленіемъ въ немъ Анны Ожельской, которую спустя нѣсколько времени онъ призналъ своею дочерью. Фамильное же прозваніе для Анны король позаимствовалъ отъ польскаго слова orzeł (ожелъ), что значитъ по-русски орелъ, желая тѣмъ показать, что Анна по рожденію своему принадлежитъ Польшѣ, такъ какъ польскимъ гербомъ былъ бѣлый одноглавый орелъ.
Король хотѣлъ, чтобы Анна пользовалась всѣми правами его дочери; поэтому залы королевскаго дворца были отдѣланы заново; въ нихъ начались блестящіе балы, напомнившіе Варшавѣ пышную и шумную молодость короля-курфирста. Сначала польскія матроны не совсѣмъ охотно отправлялись на эти балы, на которыхъ не только хозяйкою, но и царицею была очаровательная Анна. Но за то отъ молодежи рѣшительно не было отбою: что только было въ ней лучшаго, — спѣшило съ радостію на гостепріимный зовъ короля, чтобъ любоваться его Анной, и конечно многіе изъ среды этой молодежи, а статься можетъ и немало стариковъ, мечтали о счастіи сдѣлаться мужемъ Ожельской.
Августъ II очень охотно и притомъ съ большимъ приданымъ выдавалъ еще и прежде своихъ побочныхъ дочерей за поляковъ. Анна же была самая любимая его дочь; при бракѣ съ нею можно было надѣяться на многое; для нея одной король поддерживалъ непомѣрную роскошь своего двора: ему весело было смотрѣть, какъ забавлялась его рѣзвая Анна.
Между тѣмъ въ огромной толпѣ вздыхателей, окружавшихъ Анну, явился одинъ молодой человѣкъ Цетнеръ, изъ фамиліи нѣмецкаго происхожденія, но еще въ давнихъ временахъ поселившейся въ Польшѣ. Онъ былъ счастливый избранникъ Анны. Бракъ съ нимъ былъ возможенъ, но на Анну уже повѣяла нравственная порча того времени. Она нисколько не скрывала своей любви къ Цетнеру, и онъ являлся всюду, гдѣ только была Анна; но Анна хотѣла прежде всего пользоваться полною свободой и не рѣшалась стѣснять себя узами брака. Долго ли противилась она исканіямъ Цетнера, опредѣлить нельзя; но извѣстно только то, что въ 1729 году она сдѣлалась отъ него матерью.
Впрочемъ, все это уладилось и легко и скоро: около этого времени явился въ Варшавѣ одинъ изъ иностранныхъ принцевъ; родословное его древо терялось своею широко разросшейся вершиной чуть ли не въ самыхъ облакахъ; но фамилія, къ которой онъ принадлежалъ, владѣла какимъ-то микроскопическимъ государствомъ. Послѣднее обстоятельство заставляло недостаточнаго принца искать, по обычаю того времени, службы на чужой сторонѣ, если не съ чиномъ генерала, то по крайней мѣрѣ хоть бы съ чиномъ полковника. При стѣсненномъ положеніи домашнихъ дѣлъ принца, такая богатая невѣста, какъ Анна Ожельская, была для него давно желанною находкой, а сама Анна, утомившись разсѣянною жизнью, хотѣла семейнаго покоя.
Скоро сватовство окончилось бракомъ, совершеннымъ въ Дрезденѣ съ необыкновеннымъ великолѣпіемъ, въ присутствіи двухъ королей и многихъ владѣтельныхъ герцоговъ и князей.
Такимъ образомъ, бѣдная, заброшенная нѣкогда сирота, а потомъ избалованная вѣтренница, сдѣлалась одной изъ самыхъ очаровательныхъ женщинъ въ цѣлой Европѣ, и грѣхъ своего рожденія и свой собственный прикрыла герцогской мантіей.