Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XXIII/ДО
Бургардтъ въ первый моментъ былъ совершенно ошеломленъ этой дикой сценой, а потомъ бросился къ Гаврюшѣ, но его остановилъ Васяткинъ.
— Егоръ Захарычъ, ради Бога, оставьте это дѣло!.. Я ужъ устрою все самъ… да. Предоставьте мнѣ…
— Но вѣдь это… это… — повторялъ Бургардтъ, начиная горячиться все больше и больше.
Но его во время подхватили дамы и увлекли впередъ, увѣряя, что былъ уже второй звонокъ. Васяткинъ торопливо шагалъ за ними, оглядываясь назадъ, точно онъ боялся погони. Въ сущности, онъ былъ счастливъ, что такъ дешево отдѣлался, именно: Красавинъ ничего не видѣлъ и не слышалъ — это главное. И другіе тоже ничего не видѣли, за исключеніемъ Шуры, которая хотя и видѣла, но едва-ли могла сo страха сообразить все, что случилось и, вѣроятно, — какъ думалъ Васяткинъ, — закрыла глаза, какъ курица, когда Гаврюша бросился на него съ поднятыми кулаками. Единственными свидѣтелями оставались два оффиціанта, но вѣдь ихъ никто не будетъ разспрашивать о случившемся. Въ головѣ Васяткина сейчасъ-же мелькнулъ и планъ, какъ нужно было дѣйствовать.
— Вамъ не больно? — спрашивалъ онъ Шуру. — Вѣдь этотъ сумасшедшій, дѣйствительно, могъ убить васъ, и если бы я во время не отвелъ его руку…
— Я рѣшительно ничего не помню, Алексѣй Иванычъ… Во всякомъ случаѣ, спасибо вамъ.
Она крѣпко пожала его руку, и Васяткинъ самъ повѣрилъ въ собственное геройство и въ то, что Гаврюша хотѣлъ убить бѣдную Шуру. Когда всѣ уже сидѣли въ вагонѣ, Васяткинъ разсказалъ всѣ обстоятельства дѣла именно въ этомъ освѣщеніи.
— Хорошо, что я во время подставилъ руку, и ударъ попалъ въ мою шляпу… да.
— А я отлично слышалъ звукъ пощечины…. — наивно удивлялся Бургардтъ. — Ну, совершенно явственно…
— Это вамъ показалось, Егоръ Захарычъ, — увѣрялъ Васяткинъ, не сморгнувъ глазомъ. — Такая особенная акустика въ этомъ залѣ устроена, что стоитъ плюнуть на полъ, а слышится звукъ пощечины…
Олъга Спиридоновна и Бачульская отлично понимали тактику Васяткина и кусали губы, чтобы не расхохотаться.
— А мнѣ онъ, этотъ Гаврюша очень понравился, — неожиданно для всѣхъ заявила Ольга Спиридоновна. — И потомъ, мнѣ его жаль, бѣдняжку…
— Ольга Спиридоновна, что вы говорите?! — взмолился Бургардтъ, никакъ не могшій успокоиться. — Да я его на порогъ своей мастерской больше не пущу… Никогда! Что это такое? Какой-то дикарь, бѣшеное животное.
— Ничего вы не понимаете, — спокойно перебила его Ольга Спиридоновна. — Да, ничего… Если бы меня кто-нибудь такъ любилъ — вы видѣли, какое у него было давеча лицо?
— Какъ у всякаго пьянаго человѣка…
— Нѣтъ ужъ извините-съ… Тутъ дѣло совсѣмъ не въ пьянствѣ. Ахъ, какъ я понимаю простыхъ русскихъ бабъ, которыя говорятъ, что если мужъ не бьетъ — значитъ, не любитъ.
— Довольно, Ольга Спиридоновна, — уговаривалъ ее Бургардтъ. — Такъ можно договориться до того, что и вы желали бы быть такой бабой, которую колотятъ…
— И даже очень, Егоръ Захарычъ… Вѣдь любя колотятъ. Понимаете? Да я не знаю, что дала-бы, если бы нашелся такой человѣкъ, который, дѣйствительно, по настоящему могъ любить. Пожалуйста, господа, не смѣйтесь… Я говорю совершенно серьезно. Если хотите, такъ другихъ бабъ, французскихъ и аглицкихъ, колотятъ еще почище… Я сама читала въ газетѣ, какъ одинъ англійскій лордъ лупилъ свою жену каминными щипцами… А у французовъ еще того проще. У меня много знакомыхъ француженокъ, достаточно наслышалась. Такъ ихъ за косы таскаютъ.
— Тоже любя? — подчеркнулъ Бургардтъ.
— Нѣтъ, они не умѣютъ любить… — наивно отвѣтила Олма Спиридоновна, что заставило всѣхъ разсмѣяться. — Куда имъ!..
Инцидентъ былъ исчерпанъ, и всѣмъ сдѣлалось весело безъ всякой побудительной причины, особенно, когда Васяткинъ началъ увѣрять, что онъ одной рукой поднимаетъ восемь пудовъ и могъ убить Гаврюшу однимъ ударомъ.
— Охъ, не пугайте, Алексѣй Иванычъ, дѣло къ ночи! — повторяла Ольга Спиридоновна, задыхаясь отъ смѣха. — Хорошо, что вы не женаты, если не ошибаюсь…
Не могла развеселиться одна Шура, хотя и улыбалась вмѣстѣ съ другими. Она никакъ не могла оправиться и даже вздрагивала, припоминая ужасное лицо Гаврюши. Миссъ Мортонъ имѣла по прежнему разсѣянный видъ и отнеслась ко всему случившемуся довольно равнодушно. Бургардтъ могъ немного объясняться съ ней отчасти знаками, а отчасти по-нѣмецкому устному способу "чтенія по губамъ говорящаго". Миссъ Мортонъ умѣла уже "слышать глазами", какъ выражаются учебники, хотя ее и сбивали мудреныя согласныя русской азбуки и слишкомъ длинныя русскія слова.
На петербургскомъ вокзалѣ всѣ раздѣлились. Ольга Спиридоновна уѣхала съ миссъ Мортонъ, Васяткинъ съ Шурой, а Бургардтъ съ Бачульской. Дождь пересталъ, и небо прояснилось. Надъ Петербургомъ стояла тяжелая бѣлесоватая мгла.
— Какой хитрый этотъ Васяткинъ, — смѣялась Бачульская, когда они ѣхали на извозчикѣ. — Вѣдь Гаврюша его ударилъ прямо по лицу и совсѣмъ не думалъ бить Шуру…
— Въ чемъ же тутъ хитрость?..
— Васяткинъ больше всего испугался того, что объ этомъ можетъ узнать Красавинъ… Знаете, неудобно, хотя никто и не застрахованъ отъ подобныхъ случайностей.
— Да… Этотъ несчастный Гаврюша, дѣйствительно, сошелъ съ ума.
— Оставьте его въ покоѣ, какъ говорила Ольга Спиридоновна. Дѣло уладится само собой… Не безпокойтесь, Васяткинъ не останется въ долгу, особенно, когда Гаврюша выставитъ какую-нибудь работу. Они его съ Сахановымъ живьемъ съѣдятъ…
— Ну, это уже свинство…
Бургардтъ былъ скученъ, и Бачульская понимала, какія мысли его безпокоятъ. Онъ проводилъ ее до Офицерской и отправился торопливо домой. Ему такъ хотѣлось остаться одному, чтобы собраться съ мыслями и провѣрить угнетавшую его мысль. Было уже часа два, когда онъ подъѣзжалъ къ своей квартирѣ и очень удивился, что въ дѣтской еще огонь. Первой его мыслью было, что больна Анита, и онъ быстро вбѣжалъ на-верхъ.
— Нѣтъ, ничего, барышня здоровы, — успокоила его горничная.
— Отчего-Же огонь въ дѣтской?
— А старая барышня больны… Нога у нихъ разболѣлась.
Анита еще не спала и встрѣтила отца въ гостиной. У дѣвочки былъ такой встревоженный видъ.
— Что такое съ миссъ Гудъ?
— Мнѣ кажется, папа, что она запустила свою болѣзнь. Вѣдь ты знаешь, что врачей она не признаетъ и все время лѣчилась своей гомеопатіей. Потомъ она стѣснялась сказать, что у нея язва на ногѣ, а теперь нога распухла до колѣна.
Миссъ Гудъ разсердилась, когда Бургардтъ хотѣлъ войти въ дѣтскую.
— Пожалуйста, не входите! — упрашивала она. — Это Анита все преувеличиваетъ…
— У васъ лихорадка…
— Нѣтъ, просто голова побаливаетъ… Анита сейчасъ ляжетъ спать, и я тушу огонь. Покойной ночи…
Бургардтъ зналъ упрямый характеръ своей гувернантки и безъ возраженій отправился къ себѣ въ кабинетъ.
— Вѣдь этакая упрямая женщина, ворчалъ онъ, укладываясь спать на своемъ диванѣ.
Болѣзнь миссъ Гудъ серьезно встревожила его. Она жила у него лѣтъ восемь и никогда не бывала больна. Съ своими болѣзнями старушка обходилась съ такой же строгостью, какъ съ своими воспитанниками. Бургардтъ только теперь сообразилъ, съ какимъ эгоизмомъ относился къ ней. Кто она такая, эта миссъ Гудъ? Какъ она прожила свою одинокую жизнь? Онъ зналъ только то, что она пріѣхала въ Петербургъ совсѣмъ молоденькой дѣвушкой и переходила изъ дома въ домъ, воспитывая дѣтей, главнымъ образомъ дѣвочекъ. Періодически миссъ Гудъ получала изъ своей доброй старой Англіи какія-то письма, всегда аккуратно отвѣчала на нихъ и нѣсколько дней находилась въ грустномъ настроеніи. О своихъ родныхъ въ Англіи она говорила уклончиво, точно не желала посвящать Бургардта въ свои семейныя дѣла. Теперь онъ догадался, что она дѣлала это изъ простой щепетильности, не желая навязывать свои личныя дѣла. А въ то же время сама входила во всѣ подробности жизни Бургардта, радовалась его удачамъ и сочувствовала его непріятностямъ. Аниту она любила, какъ родную дочь — это была послѣдняя привязанность милой англичанки.
— А если миссъ Гудъ умретъ? — думалъ Бургардтъ, и эта мысль гнала отъ него сонъ.
Нѣтъ, это невозможно. Завтра же онъ пригласитъ врача, можно составить консиліумъ, и дѣло поправится. Придетъ-же фантазія лѣчиться этой гомеопатіей…
Эти мысли о болѣзни миссъ Гудъ по аналогіи вызвали тяжелыя семейныя воспоминанія. Бургардтъ припоминалъ, какъ болѣзнь его жены тоже началась маленькимъ недомоганьемъ, на которое онъ не обратилъ даже вниманія. Она была такая молодая, свѣжая и цвѣтущая. Когда приглашенный врачъ, выслушавъ больную, опредѣлилъ начинавшееся воспаленіе легкихъ, Бургардтъ не особенно встревожился. Вѣдь такое воспаленіе опасно для стариковъ, а тутъ такая молодая и здоровая женщина.
— Мнѣ не нравится сердце, — объяснялъ докторъ. — Знаете, будто какая-то тревога въ его ударахъ. Опредѣленнаго сказать сейчасъ ничего нельзя…
Черезъ двѣ недѣли жены Бургардта не стало, и онъ въ теченіи цѣлаго года не могъ привыкнуть къ этой мысли. Почему? Зачѣмъ? Почему живутъ милліоны болѣзненныхъ женщинъ, живутъ при самой невозможной обстановкѣ, а тутъ умираетъ человѣкъ въ полномъ расцвѣтѣ силъ. Нѣсколько лѣтъ Бургардъ горевалъ самымъ искреннимъ образомъ, пока время не взяло свое. Вѣдь это ужасное слово: время… Развѣ онъ могъ подумать, что будетъ увлекаться когда-нибудь другими женщинами? Правда, что увлеченій въ истинномъ значеніи этого слова и не было, но это не мѣшало ему вести довольно разсѣянную жизнь и размѣниваться на мелкую монету. Взять хотя сегодняшній день, — что это такое? Бургардтъ припомнилъ миссъ Мортонъ, и ему сдѣлалось немного стыдно. Правда, она произвела на него очень сильное впечатлѣніе, но это было совсѣмъ не то, о чемъ онъ мечталъ, когда оставался одинъ.
— Это признакъ дрянной и мелкой натуры, — казнилъ себя Бургардтъ, лежа съ раскрытыми главами. — Развѣ Данте забылъ свою Беатриче или Петрарка свою Лауру? Такъ любятъ настоящіе большіе люди, а наша любовь — только похотливость маленькаго дрянного звѣрька.
Ему припомнились бабьи глупости, которыя давеча говорила Ольга Спиридоновна.
— А вѣдь она права… — мелькнуло въ головѣ Бургардта, когда онъ припомнилъ всю сцену. — Гаврюша, дѣйствительно, любитъ, потому что не растратилъ еще своей души по мелочамъ.
Ему такъ живо представился Васяткинъ, который сначала кричалъ изъ-за спины Шуры: "негодяй!", а потомъ началъ отпираться отъ полученной пощечины.
— Можетъ быть, Гаврюша былъ и правъ…
Съ этой мыслью Бургардтъ и заснулъ.