Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XXIV/ДО
Утромъ на другой день Бургардта разбудилъ человѣкъ Андрей и заявилъ съ особенной суровостью:
— Барышня ждетъ въ гостиной…
— Какая барышня?
— Анна Егоровна…
Анита ждала отца въ гостиной съ заплаканными глазами.
— Миссъ Гудъ бредитъ, папа… Мнѣ страшно.
Старушка лежала, дѣйствительно, въ бреду. Бургардтъ даже испугался, когда увидѣлъ ея багровое лицо и мутные глаза. Она уже больше не стѣснялась, что въ ея комнату входитъ мужчина, когда она въ постели.
— Я умираю… — тихо проговорила она, пожимая руку Бургардта своей горячей сухой рукой. — Ради Бога, ничего не говорите Анитѣ и не посылайте за докторомъ.
— Миссъ Гудъ, Богъ съ вами, что вы говорите…
— У меня къ вамъ единственная просьба… — продолжала старушка, съ трудомъ открывая отяжелѣвшія вѣки: — да, одна… Увезите меня куда нибудь въ больницу… Это тяжело, когда въ домѣ покойникъ, и Анита будетъ напрасно волноваться… Я не хочу быть никому въ тягость…
Съ трудомъ переведя духъ, она прибавила:
— Знаете, кошки никогда не умираютъ дома…
Бургардту стоило большого труда уговорить ее относительно доктора. Миссъ Гудъ не вѣрила въ аллопатію и согласилась только подъ условіемъ, именно — пригласить какого-то старичка нѣмца Гаузера. Вѣдь всѣ остальные доктора немножко шарлатаны, а у Гаузера она когда-то лѣчилась и онъ проявлялъ несомнѣнные признаки порядочности.
— Онъ такой джентльмэнъ, — резюмировала она свои мысли. — А въ медицинѣ это главное…
Разыскать въ Петербургѣ стараго медицинскаго джентльмэна было не легко, начиная съ того, что Гаузеровъ оказалось нѣсколько, и кончая тѣмъ, что настоящій Гаузеръ уже давно бросилъ практику и жилъ на покоѣ у Пяти Угловъ. Старикъ занималъ свою квартиру больше сорока лѣтъ и устроилъ въ ней маленькую Германію. Когда Бургардтъ вошелъ въ эту тѣсную докторскую квартиру, на него пахнуло именно этой Германіей. Вездѣ стояли бюсты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке, пахло настоящимъ кнастеромъ, и во всей квартирѣ, кажется, не было русской пылинки. Вышелъ Гаузеръ въ нѣмецкой ермолкѣ, съ нѣмецкой трубкой въ зубахъ и въ нѣмецкомъ халатѣ. Это былъ чистенькій сухой старичокъ съ бритымъ лицомъ и живыми сѣрыми глазами. Когда Бургардтъ объяснилъ ему цѣлъ своего визита, Гаузеръ пожевалъ губами, строго осмотрѣлъ его съ головы до ногъ и проговорилъ довольно сухо:
— Меня удивляетъ, что вы, милостивый государь, обратились именно ко мнѣ… Именно, я хочу сказать, что на Васильевскомъ островѣ есть достаточно врачей, а мое есть правило — не отбивать практику у моихъ уважаемыхъ коллегъ.
Бургардту пришлось объяснять, почему оврь обратился именно къ нему, и лицо Гаузера приняло уже грозное выраженіе.
— Гомеопатія? — проговорилъ онъ, поднимая брови.
— Да…
— Значитъ, она лѣчилась у врача гомеопата?
Бургардтъ чуть не поклялся, что миссъ Гудъ лѣчилась сама, по какому-то таинственному руководству, и старикъ успокоился. Дорогой онъ объяснилъ, что давно бросилъ практику, хотя и продолжаетъ заниматься медициной теоретически.
— А что вы думаете о бактеріяхъ? — неожиданно спросилъ онъ, когда уже подъѣзжали къ квартирѣ Бургардта.
— Какъ вамъ сказать… — соображалъ Бургардтъ, боясь отвѣтить невпопадъ. — Я думаю, что, какъ всякая новинка, ученіе о бактеріяхъ зашло дальше, чѣмъ слѣдуетъ.
— Вотъ именно, — согласился старикъ, успокоившись.
Если бы Бургардтъ отвѣтилъ иначе, упрямый нѣмецъ, вѣроятно, уѣхалъ бы домой. Вообще, это былъ оригинальный человѣкъ, и онъ понравился Бургардту своей цѣльностью. Очевидно, онъ давно пережилъ самого себя и ревниво оберегалъ тѣ взгляды и понятія, въ которыхъ выросъ.
Осмотръ больной продолжался недолго. Бургардтъ съ волненіемъ ждалъ появленія доктора въ гостиной. Когда тотъ вошелъ, онъ по его лицу замѣтилъ, что дѣло слишкомъ серьезно.
— Придется отнять ногу, — спокойно проговорилъ старикъ, протирая очки. — Это было безуміе запустить такъ рану…. Вотъ вамъ плоды этой дурацкой гемеопатіи.
— Неужели нѣтъ другого исхода?
— Никакого… Пригласите консультантовъ. Начинается общее зараженіе крови…
— Вы ей сказали все?
— Да… Это женщина съ твердымъ характеромъ. Она отказалась наотрѣзъ отъ операціи.. Поговорите съ ней сами, а я васъ подожду.
Переговоры Бургардта не привели ни къ чему. Миссъ Гудъ была спокойна и на всѣ его доводы твердила одно:
— Я не желаю быть калѣкой… да. У меня органическое отвращеніе ко всякому уродству. Анита не будетъ меня уважать, когда у меня одна нога будетъ деревянная… Вѣдь дѣти безжалостны къ уродамъ, а я не хочу быть смѣшной въ ея глазахъ.
Какъ Бургардтъ ни уговаривалъ ее, какъ ни убѣждалъ и ни молилъ, миссъ Гудъ оставалась непреклонной. Его охватила страстная жалость къ этой героической старой дѣвушкѣ, и онъ упрашивалъ ее со слезами согласиться на операцію.
— Я цѣню ваше участіе, — отвѣчала миссъ Гудъ. — Но позвольте мнѣ остаться при моемъ мнѣніи. Это мое право… да… Я всю жизнь провела при своемъ мнѣніи.
Анита очевидно подслушивала у дверей и ворвалась въ комнату съ горькими слезами. Она цѣловала руки миссъ Гудъ, умоляла, опустившись на колѣни, и это откровенное дѣтское горе довело Бургардта до настоящихъ слезъ.
— Ахъ, какъ я васъ всѣхъ люблю… — шептала миссъ Гудъ, утѣшенная сдѣланнымъ усиліемъ. — Но всему есть свой предѣлъ… Господу угодно призвать меня въ лучшій міръ, и я покоряюсь Его волѣ. Анита, ты дашь мнѣ слово читать одну главу изъ Библіи каждое воскресенье, какъ мы дѣлали до сихъ поръ, и когда сдѣлаешься большой, то поймешь, что миссъ Гудъ не могла поступить иначе…
Старый джентльмэнъ Гаузеръ страшно разсердился, когда Бургардтъ вышелъ въ гостиную съ заплаканными глазами, и только развелъ руками.
— Это — сумасшедшая женщина! — выкрикивалъ старикъ, бѣгая по комнатѣ маленькими старческими шажками. — Я сейчасъ пойду къ ней и поговорю… Да, я поговорю. Это безуміе… это… это…
— Нѣтъ, ради Бога не ходите, — уговаривалъ его Бургардтъ. — Ей необходимо успокоиться… Она взволнована.
Докторъ обиженно замолчалъ, простился довольно сухо, не взялъ денегъ за визитъ и, одѣваясь въ передней, проговорилъ:
— Эта женщина меня возмущаетъ… да… Это… это… я не знаю, какъ это назвать!
Миссъ Гудъ очень страдала, но оставалась спокойной. Полосы тяжелаго забытья смѣнялись свѣтлыми минутами сознанія, и въ одну изъ такихъ минуть она послала Аниту за отцомъ. Это было вечеромъ. Бургардтъ и Анита обѣдали одни, и имъ казалось страннымъ, что стулъ, на которомъ миссъ Гудъ сидѣла восемь лѣтъ, остается пустымъ. За день Бургардтъ страшно измучился, и ему было тяжело идти въ дѣтскую. Анита вошла вмѣстѣ съ отцомъ, но миссъ Гудъ замѣтила ей съ обычной строгостью:
— Анита, ты выйдешь… Дѣтямъ не слѣдуетъ слышать все, что говорятъ между собой большіе.
Анита выбѣжала со слезами, и Бургардта поразила эта жестокость больной.
— Это такъ нужно… — отвѣтила ему она на его нѣмой вопросъ. — Я ее очень люблю, и въ свое время она узнаетъ все…
Съ трудомъ переведя духъ, миссъ Гудъ продолжала:
— Да, я ухожу изъ здѣшняго міра… И мнѣ хотѣлось вамъ сказать, Егоръ Захаровичъ… Вы знаете, что я никогда не вмѣшивалась въ ваши личныя дѣла, но сейчасъ мой долгъ велитъ мнѣ сказать… Много думала… Я понимаю, что художники не могутъ жить, какъ живутъ обыкновенные люди… Имъ нужны впечатлѣнія… Я не осуждаю и не желаю осуждать… Но я всегда боялась, что въ вашъ домъ можетъ войти не достаточно корректная женщина… Какъ мужчина — вы еще молоды, и можетъ случиться все… да… Но я боюсь за Аниту… Она вступаетъ въ свой критическій возрастъ, когда нужна твердая рука… Пожалѣйте и поберегите ее… Возьмите себя въ руки… Я знаю, что вы по душѣ хорошій и очень добрый человѣкъ, но у васъ, къ несчастію, мягкій русскій характеръ… Послѣднее меня убиваетъ…
— Миссъ Гудъ, повѣрьте, что для Аниты будетъ сдѣлано все, что я въ силахъ сдѣлать… Кажется, вы меня не можете упрекнуть въ чемъ-нибудь…
— Къ несчастію, у нея такой-же добрый характеръ, какъ и у васъ.. Я отлично сознаю, что говорю.
Миссъ Гудъ нѣсколько времени лежала съ закрытыми глазами, охваченная истомой. Потомъ она поднялась, оперлась локтемъ на подушку и заговорила:
— Я позаботилась объ Анитѣ… Къ вамъ пріѣдетъ изъ Лондона моя племянница, тоже миссъ Гудъ… Жаль, что она немного молода… Но это пройдетъ. Она займетъ мое мѣсто. Она такая-же дѣвушка, какъ и я, т. е. по англійски это называется spinster, а по русски — третій полъ. Насъ много такихъ дѣвушекъ въ Англіи… Молодые люди уѣзжаютъ въ колоніи, а мы остаемся. Половина дѣвушекъ остается безъ мужей и расходятся по всему свѣту искать работы… У меня былъ женихъ, я ждала его десять лѣтъ, а онъ умеръ въ Индіи отъ желтой лихорадки… Другія англійскія дѣвушки тоже ждутъ долгіе-долгіе годы своихъ жениховъ… Ваши русскія дѣвушки этого не знаютъ… О, имъ хорошо, и Анитѣ будетъ хорошо. Вы художникъ, а не подозрѣваете, что ваша Анита — красавица… я знаю, что вы считаете ее дурнушкой, но вы ошибаетесь…
Миссъ Гудъ хотѣла сказать еще что-то, но слабо махнула рукой. Ее оставляли послѣднія силы.
Когда Бургардтъ вышелъ въ гостиную, его удивило, что тамъ сидѣлъ докторъ Гаузеръ и читалъ свою нѣмецкую газету. Онъ даже захватилъ съ собой ермолку и трубку.
— Что наша упрямая женщина? — спросилъ онъ съ особенной, виноватой кротостью въ голосѣ. — О, я много думалъ о ней…
Когда Бургардтъ объяснилъ все, докторъ Гаузеръ поднялъ палецъ вверхъ и проговорилъ:
— Я теперь понимаю упрямую женщину… да. Она имѣетъ свое полное право… да.
Въ виду рѣшительнаго отказа миссъ Гудъ сдѣлать операцію или созвать консиліумъ, старый медицинскій джентльмэнъ рѣшилъ, что онъ съ своей стороны не имѣетъ права оставлять больную и поэтому пріѣхалъ съ тѣмъ, чтобы провести всю ночь около нея.
— Она сейчасъ бодрится, а потомъ будетъ слабость, — объяснилъ онъ Бургардту. — Да, большая слабость… Я это хорошо знаю, потому что много лѣчилъ въ свое время.
Бургардтъ и Гаузеръ просидѣли въ гостиной цѣлую ночь. Положеніе больной быстро ухудшалось. Полосы забытья увеличивались. Являлся тяжелый изнуряющій бредъ. Докторъ и Гаузеръ дежурили у постели больной поочередно, а когда она забывалась — сидѣли въ гостиной и разговаривали вполголоса.
— Что такое жизнь? — спрашивалъ старикъ. — Что такое смерть? Съ точки зрѣнія философской, какъ говоритъ Шопенгауэръ, это явленія безразличныя… да. Что такое наше горе или радость? То же самое… Мы совершенно напрасно боимся смерти, потому что это только наша точка зрѣнія, что смерть почему-то ужасна.
Въ гостиной стоялъ полусвѣтъ, нѣмецкая трубка Гаузера хрипѣла, слышно было, какъ въ столовой тикали часы. Бургардту нравилось, какъ говорилъ старый нѣмецъ, и ему казалось, что онъ такой славный и что онъ давно его знаетъ, и что у нихъ есть общія мысли.