Падение царского режима. Том 3/Допрос С. П. Белецкого 12 Мая 1917

Падение царского режима. Том 3
 : Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства
автор (ред.) П. Е. Щёголев (1877—1931)

См. Оглавление. Источник: Падение царского режима / ред. П. Е. Щеголев — Л.: Государственное издательство, 1925. — Т. 3.

 

XXXVI. ДОПРОС С. П. БЕЛЕЦКОГО 12 мая 1917 года.

Содержание: Послужной список. Знакомство со Столыпиным. Курлов и Трусевич. Особый отдел департамента полиции. Трусевич и местные охранные отделения. Столыпин, Курлов, Виссарионов и районные отделы. Выделение из особого отдела секретного отдела департамента полиции. Проверочные наблюдения. Выезд царя в Россию в 1912 г. и деятельность департамента полиции по этому поводу. Злоупотребления при постановке типографий. Реформа Трусевича. Характеристика Трусевича, Виссарионова, Зуева и Курлова. Джунковский. Борьба штаба корпуса жандармов с департаментом полиции. Секретные сотрудники из воспитанников средних учебных заведений. Роль фон-Коттена. Отношение департамента полиции к секретному сотрудничеству и к провокации по существу. «Освещение» воинских частей. Два рода агентов. Объяснения Белецкого по вопросу об отношении его и других лиц к преступной деятельности сотрудников. Инструкция для внутреннего наблюдения. Руководство Малиновским. Деятельность Малиновского. Характеристика агентуры по партиям. Выдача паспортов. Секретный сотрудник «Американец». Циркуляр 1912–1913 г. о необходимости усиления и расширения внутренней агентуры. Циркуляры 1915 г. о необходимости секретной агентуры. Перлюстрация писем. Секретная агентура при Государственной Думе. Заграничная агентура. Авиационная агентура и контр-шпионаж.

Председатель. — Допрос, к которому мы сейчас приступаем, не есть допрос судебного следователя. — Вы будете сначала допрошены в порядке истребования от вас объяснений самой Следственной Комиссией. — Вы кончили курс в высшем учебном заведении?

Белецкий. — Да. Юридический факультет киевского университета по первому разряду.

Председатель. — Затем вы служили начальником? Потом вы были самарским вице-губернатором?

Белецкий. — Я был почетным мировым судьей.

Председатель. — На службу в департамент полиции вы перешли 1-го марта 1910 года^[*] в качестве исполняющего должность вице-директора департамента полиции?

Белецкий. — Это было при П. А. Столыпине. Когда я был губернатором…^[*]

Председатель. — Пожалуйста, немножко погромче.

Белецкий. — Я столько пережил… Вы меня простите. — После службы в Киеве, я перешел в Ковну и был там при двух губернаторах, Роговиче и Ватадзе.^[*] Это совпало с тем временем, когда Столыпин был уездным предводителем и губернским предводителем. Кроме того, я занимал должность при правителе дел комиссии народного продовольствия, был непременным членом по продовольственному делу. Затем я был делопроизводителем комитета о народной трезвости.

Председатель. — Нам эти частности не нужны, нам нужно знать только общий характер вашей предшествующей служебной деятельности, ибо она подлежит нашему расследованию.

Белецкий. — Это дало мне в ту пору возможность познакомиться с П. А. Столыпиным и дало ему возможность узнать меня и назначить вице-директором законодательного отдела департамента полиции.

Председатель. — Почему вы сразу показались покойному Столыпину пригодным для работы в департаменте полиции?

Белецкий. — Я потом вам объясню. Столыпин имел удовольствие со мной познакомиться в общей работе по комиссии народного продовольствия, где он состоял в качестве губернского предводителя дворянства.

Председатель. — Какое же отношение имеет продовольствие к департаменту полиции?

Белецкий. — Как раз в это время шли преобразовательные начала, и комиссия народного продовольствия отживала свой век. Губернское присутствие по продовольственному делу совершенно иначе конструировалось; мною был написан целый ряд записок. Это дало Столыпину возможность познакомиться с моей деятельностью и с моей работой. Затем я работал с ним по учреждению первого народного дома в России — в Ковно. Когда начались работы по реформе полиции, он, зная мои работы по землеустройству и массу записок, которые я представлял, пригласил меня заведывать законодательным отделом департамента полиции?

Председатель. — Что это за законодательный отдел в департаменте полиции?

Белецкий. — Там рассматривались выработанные Столыпиным вопросы по реформе департамента: вопрос о паспортном уставе, социальные законы, по рабочему вопросу.

Председатель. — И все эти законодательные предположения, по мысли Столыпина, должны были проходить через департамент полиции?

Белецкий. — Они осуществлялись в департаменте. Кроме того, я был во всех комиссиях представителем по всем законопроектам, которые представлялись. Потом я заведывал финансовым отделом департамента полиции.

Председатель. — Будем отделять существенное от несущественного. Будьте добры, в этом отношении, несколько подчиниться мне. Я буду вам указывать существенное, а вы дополняйте. Значит, с 1-го марта 1910 года по 14-е декабря 1911 года вы были вице-директором департамента полиции; с 14-го декабря 1911 года по 6-е декабря 1912 года вы исполняли должность директора департамента полиции?

Белецкий. — В сущности, разница маленькая. Считайте, что я два года был директором.

Председатель. — Вот официальная справка: с 6-го декабря 1912 года по 28-е января 1914 года вы были директором департамента полиции; с 28-го января 1914 года по 28-е января 1915 года были сенатором^[*] первого департамента правительствующего сената; затем, по 13-е февраля 1916 года были товарищем министра внутренних дел, а с 13-го февраля 1916 года по 15-е марта 1916 года, т.-е. месяц и два дня, были иркутским генерал-губернатором, оставаясь в звании сенатора.

Белецкий. — Согласно прошению, я был уволен от должности иркутского генерал-губернатора; причем в этот период времени, с начала войны, я работал в комитете великой княгини Марии Павловны в качестве главноуполномоченного, а затем, когда ушел с должности товарища министра, в течение года работал в Георгиевском комитете Михаила Александровича, затем в комитете великой княгини Ксении Александровны.

Председатель. — Значит, ваше формальное отношение к делам департамента полиции началось 14 декабря 1911 года,^[*] когда вы стали исполнять должность директора, а фактически были директором. Департамент полиции, по своему назначению, должен был предупреждать и пресекать преступления; в план нашего сегодняшнего допроса входит, между прочим, и расследование политического розыска. Поэтому позвольте поставить вам общий вопрос: каким планом деятельности вы руководствовались в качестве директора департамента? Нас интересует коренной вопрос о секретном сотрудничестве, вопрос о провокации и вопрос об отношении департамента к некоторым преступным деяниям, которые были ему известны. Департамент полиции руководился в этом отношении инструкцией?

Белецкий. — Позвольте мне подробнее разъяснить вам. Что касается департамента полиции и его политического отдела, то он получил свое округление, свое последнее завершение при бывшем директоре М. И. Трусевиче, работавшем в эпоху 1904—1905 годов.^[*] Когда товарищем министра был назначен Курлов, все сделанное Трусевичем его как бы не удовлетворяло. Это были лица противоположные, и друг к другу относились с недоверием, в силу свойств личного характера; у Трусевича был характер самовластный, а Курлов был человек самолюбивый, ставил себя высоко; поэтому то подчиненное положение, в котором он находился по отношению к Трусевичу, когда Трусевич не считался с его самолюбием, побудило Курлова, когда он сам стал товарищем министра, поставить Трусевича в такое же положение и заставить его переживать ту горечь, которую он переживал; заставить его уйти из департамента полиции и затем — подвергнуть критике все, что было сделано Трусевичем. После того, как Жученко бросила провокационную бомбу в Курлова, положение было очень тяжелое. Это было в 1904 году, в разгар рабочего движения в Минске, когда был пожар минской мастерской; тогда заведывающим особым отделом был Климович.^[*] Жученко была сотрудницей. Тогда, при Столыпине, Курлова должны были внести в проскрипционный список, т.-е. в список тех лиц, которых революция должна была так или иначе стереть с административных постов. Он был прикомандирован к министерству внутренних дел и причислен к департаменту полиции. Здесь он фактически никакой роли не играл, но Столыпин, зная его, как прокурора, и вообще как человека деятельного, прикомандировал его к особому отделу, где он имел свою собственную часть, в качестве докладчика.^[*]

Председатель. — Какую часть он имел?

Белецкий. — Я не могу этого сказать, я в это время служил в провинции. Особый отдел является своеобразным учреждением, которое может восполнить собой департамент любого министерства. В этот период времени происходили трения между Курловым и Трусевичем, дошедшие до того, что Курлов, хотя положение было тяжелое для его самолюбия, просил назначения в другое место и был назначен начальником охранного отделения,^[*] а потом — товарищем министра. Когда Курлов был товарищем министра, он пожелал сделать директором департамента Зуева, который служил все время в Петрограде: по окончании училища правоведения служил сначала в министерстве юстиции, затем перешел, в качестве делопроизводителя, в департамент полиции и прошел целый цикл должностей, до должности директора включительно. У Курлова с Зуевым были странные отношения. Курлов ему очень верил. Зуев был почтенный человек. Он завел административно-финансовый отдел, тот, который потом перешел ко мне. Я в это время, по личному желанию Столыпина и вопреки желанию Курлова, был назначен заведывать законодательным отделом после Зуева. При мне завершилась та в некотором роде реформа, которую я застал.^[*] Курлов, по некоторым соображениям личного характера и в силу своей минской истории, не пожелал оставить Климовича заведывающим особым отделом;^[*] он пригласил вице-директором бывшего товарища прокурора по политическим делам ярославского окружного суда С. С. Виссарионова.^[*] Он знал его раньше, знал, что это — человек очень исполнительный, не способный его подвести; поэтому он пригласил его в качестве вице-директора политического отдела. Вместо заведующего особым отделом Климовича он назначил ген. Еремина, начальника жандармского управления. Еремин — рядовой казак области Войска Донского, человек очень прямолинейный, который не пойдет на сделки со своей совестью, способный сказать резкость даже своему начальству, воспитанный в старой школе. Курлов когда-то с ним встречался, может быть, знал его и верил в трудоспособность, опытность и знание этого человека. Еремин был очень трудящийся человек, знающий свое дело, он все время боролся с провокацией. Этих двух лиц, Виссарионова и Еремина, Курлов связал вместе и дал им в заведывание особый отдел департамента полиции. Трусевич, в силу свойств революционных очагов, — я позволяю себе так называть, потому что говорю о том периоде времени, — Трусевич разбросал по России целую сеть, так называемых, охранных отделений. Эти учреждения были незаконные, нелегальные; для того, чтобы легализировать их, проведен был в порядке ускоренного законодательства вопрос об учреждении при департаменте полиции должностей чиновников особых поручений различных классов, до V включительно. В законе было указано, что на этих лиц возлагается департаментом и прокурорским надзором производство дел розыскного характера, политического свойства. Таким образом, эти лица как бы сами собой замещали лиц, производивших политические дознания. Под видом этих чиновников особых поручений гражданские чины или (большинство из них) офицеры корпуса жандармов были прикомандированы к департаменту полиции. Они были рассеяны по России. Таким образом, в тех очагах, где происходили революционные вспышки, создавались местные охранные отделения, на которые было возложено дело борьбы с революцией; вы сами знаете, что общественные массы говорили много против злоупотреблений этих органов; Столыпин, став министром внутренних дел, признал эти органы не отвечающими своему юридическому назначению, тем более, что структура их нарушала свойства военной этики: например, ротмистру был подчинен генерал, потому что охранное отделение данного округа — это административная политическая ячейка — заменяло существующие законные органы. Вот почему Столыпин и предложил Курлову заняться этим вопросом. Был произведен ревизионный объезд. Курлов взял с собой Виссарионова, и они объехали почти всю Россию, все крупные центры; результатом было некоторое изменение в политическом розыске; охранные отделения мало-по-малу стали исчезать, а так как в эту минуту революция перешла на окружную систему, явились боевые районы: северный, восточный и южный, — это вылилось в создание противовеса им — районных отделений. Я бы не сказал, что эти органы были юридически правильно обоснованы. Я их уничтожил, но в то время, быть может, сама жизнь вызвала их необходимость; одним словом, Курлов пошел по этому пути.

Председатель. — Значит, охранных отделений не осталось в губернских городах; там они входили в конфликт с жандармскими управлениями, во главе которых мог стоять генерал, тогда как во главе охранного отделения стоял ротмистр?

Белецкий. — Реформа заключалась в том, что охранное отделение упразднялось,^[*] а кто-нибудь из начальников губернского жандармского управления (например, полковник Коттен, который был начальником охранного отделения петроградского района) между местными учреждениями или ячейками, входящими в состав района, вводил соответствующую инструкцию. В силу этого он, как представитель центра, был в курсе всего, что делалось в революционных очагах, и, таким образом, мог давать те или другие директивы и вести борьбу с рассеянными по России революционными ячейками. Здесь приходилось иногда, по свойству политического момента, ставить во главе управления лиц, которые в чинах своих были ниже начальников губернских жандармских управлений; поэтому все время происходила большая путаница, шли большие интриги между штабом, который доносил, и департаментом полиции, который игнорировал это, стараясь, главным образом, чтобы были офицеры достойные — хорошо знавшие политический розыск. Так продолжалось при Зуеве, когда во главе министерства внутренних дел стал, после смерти П. А. Столыпина, А. А. Макаров. Н. П. Зуев почувствовал себя больным и просил об отставке в сенат, что и было исполнено А. А. Макаровым. Возник вопрос о замещении должности директора департамента полиции. А. А. Макаров, знавший меня по работам в комиссии по реформе полиции, председателем которой он состоял, выдвинул мою кандидатуру. Но его, некоторым образом, стесняло то, что я не был в прокурорском надзоре, не занимался вопросами политическими. Когда я управлял Самарской губернией, мне с политическими делами приходилось иметь дело только в смысле докладов, а, так сказать, детальные тонкости не были мне известны. И тогда зашел вопрос о назначении товарищем министра Золотарева, которого он лично знал. Золотарев изъявил свое согласие на принятие должности товарища министра и принял ее. Я также вошел в состав департамента полиции, зная все отделы департамента полиции, кроме политического отдела, с которым мне впервые пришлось знакомиться. Я знал А. А. Макарова, как человека, безапелляционно дающего указания должностным лицам; притом, товарищем министра был назначен человек, знакомый с политическими делами; все это давало мне возможность знакомиться с деятельностью особого отдела департамента полиции. Особый отдел тогда получил некоторое внутреннее преобразование.

Председатель. — С какого момента?

Белецкий. — С момента, когда Еремин при Зуеве вошел в курс особого отдела заграницей; благодаря разоблачению Бурцева, последовал целый ряд агентурных проверок, показавший, что некоторые из секретов департамента полиции уже не представляли секрета для рядового чиновничества и поэтому становились известными революционным кругам. Трусевич удалился из департамента полиции. Самолюбие заставило его это сделать; затем — история с Лопухиным; тоже оказывалось, что били человека по самолюбию. И вот, Еремин выдвинул совершенно секретный отдел департамента полиции и поручил его, в смысле сотрудников, ведению жандармских офицеров. Были приглашены те офицеры, которые более или менее специализировались так сказать на знании партий. Например, по партиям большевиков и меньшевиков, соц.-демократов, от офицеров, которые ведали агентами, требовались специальные знания. Затем сотрудники, которые содержались в департаменте полиции, начали получать партийные клички; так называемые клички давались по тем особенностям, которые были свойственны каждому из сотрудников; например, клички давались филерам наблюдения. Если в департаменте полиции сомневались в тех или других сведениях, сообщаемых данным агентом, департамент требовал справку, кто он такой. Если эти сведения представляли какой-нибудь интерес, то они, без его ведома, совершенно секретно записывались в особую книгу и хранились под особым наблюдением заведующего отделом, под его личной ответственностью; таким образом, для рядового чиновничества дела эти оставались неизвестными, они были более или менее известны тем, в ком департамент был уверен. Знал только тот офицер, который вел дело, и заведующий всем отделом. Что же касается директора департамента полиции, товарища министра и министра, то спросите меня, спросите любого из министров, разве только Климович, который был начальником охранного отделения, у него, может быть, память известным образом специализировалась и он дольше помнит, — каждый из нас получал эти сведения только во время доклада; те сведения, которые доносились агентами, скользили по памяти и не оставляли особых следов. Только тогда остается в памяти след, когда человека знаешь, когда приходишь с ним в личное соприкосновение или когда его имя связано с крупным событием. Для лиц наблюдающих, для нас, важно было, чтобы освещение партии было правильно поставлено, чтобы было как можно больше сведений, чтобы эти сведения правильно группировались; на департамент полиции, на его особый отдел, было по этому поводу возложено, так называемое, проверочное наблюдение. Каждый донос проверялся на основании данных, имевшихся в департаменте полиции. Сведения, получаемые с мест, проверялись на основании сведений, идущих из заграницы, на основании литературы, которая всюду признавалась революционной, которая шла зеленым полем, т.-е. контрабандой, и которая посылалась из заграницы. Все это сводилось, концентрировалось по партиям, по отделам, по различным ячейкам; таким образом, достигалась известным образом большая или меньшая цельность впечатлений от того, что делается, какая идеология, какие стремления, реальна или нереальна психологическая постановка каждой партии, и так далее. Доклад о положении дел представлялся через директора департамента полиции товарищу министра и министру внутренних дел. Так что высшие чины министерства получали по каждому вопросу материал, прошедший, так сказать, сквозь большой проверочный фильтр. Было постановлено образовать кадр чиновников особых поручений (что и было создано при Трусевиче) для того, чтобы посылать их на места, для ревизионных объездов по России, чтобы знать, что делается. В это самое время, в 1912 году, как раз впервые состоялся выезд государя в Россию; это было время Бородинских торжеств и примирения государя с Москвой. Были различные придворные течения. Великий князь Николай Николаевич, в отсутствии А. А. Макарова (тот был заграницею), позвал меня и требовал представления ему твердых доказательств, что безопасность государя вполне обеспечена. Одним словом, многие были против поездки государя на Бородинские торжества, но Коковцов стоял на той точке зрения, что это способствует сближению царя с народом.

Председатель. — Почему вы относите к 1912 году первый выезд государя в Россию и первое его примирение с Москвой, когда в сентябре 1911 года бывший император был вместе со Столыпиным в Киеве?

Белецкий. — Я говорю — в смысле торжественности, про торжественную поездку, связанную с известным моментом. Он в Москве не был с 1905 года. Это была печать его неудовольствия на то, что Москва стала во главе этого движения.

Председатель. — Вооруженного восстания? Так что это был гнев на Москву. Пожалуйста, продолжайте ваш общий очерк.

Белецкий. — Этот выезд заставил произвести объезд крупных центров России для того, чтобы узнать партийные дела. Ездил Виссарионов; затем же была совершена поездка заграницу, чтобы узнать, какие там настроения. У полковника фон-Коттена была тогда агентура, которая говорила о возможности боевых выступлений, приуроченных к этому торжеству или к Романовским торжествам 1913 года. Он с уверенностью утверждал, что покушение на бывшего императора должно совершиться. Вот почему, когда эти сведения были получены, об этом было доложено дворцовому коменданту, кажется, Дедюлину. Пошли разговоры, я был вызван к великому князю Николаю Николаевичу. Я считал, что первая поездка будет безусловно безопасна и даст возможность царю сблизиться с народом; и в этом я был прав, поездка оставила у царя самое приятное воспоминание. К этому времени состоялся объезд всех крупных революционных очагов.

Иванов. — Когда это было?

Белецкий. — Объезды России продолжались во все время моего директорства. В ту минуту, когда я хотел знакомиться с деятельностью на местах, мое внимание обратили некоторые явления, которые, с моей точки зрения, нуждались в известном освещении. Так, например, при Трусевиче каждое открытие типографии влекло за собой отпуск больших денежных сумм лицам, открывавшим ее. Расследование некоторых случаев показало мне, что тут были злоупотребления.

Председатель. — В чем выразились злоупотребления?

Белецкий. — В том, что типографии ставились; это не была настоящая типография, революционная, это была так сказать типография агента охранного отделения: он сам ее ставил, а затем давал возможность раскрыть и арестовать тех лиц, которых собирал.

Председатель. — И, таким образом, получить вознаграждение?

Белецкий. — Нет, не скажу, чтобы получить вознаграждение. Вся система была отрицательная. Золотарев и я, мы упразднили это. Это дало нам возможность, при более крупных явлениях, посылать то или другое лицо проследить за лицами, стоящими во главе розыска в революционном пункте. Затем — 1913 год; это был год большой, год Романовских торжеств; он также заставил иметь особое наблюдение за местными организациями, совершать громаднейшие объезды, и так далее.

Председатель. — Через того же Виссарионова?

Белецкий. — Виссарионов был не один. Он заведывал политическими отделами в более крупных центрах. Не только Виссарионов, но большинство чиновников особых поручений, например, Губонин, Дьяченко, Броецкий, чтобы дать возможность внести некоторую законность в эту область.

Председатель. — Вы дали нам очень интересный общий очерк. Позвольте теперь задать вам несколько вопросов. По поводу назначения Курлова, вы упомянули о том, что в него, в 1904 году, была брошена провокационная бомба Жученко, сотрудницею Климовича. Что дало вам основание сказать, что это была провокационная бомба?

Белецкий. — Я в это время не был в департаменте полиции и могу сказать только то, что приходилось слышать. Жученко была исключена из партийной среды, должна была скрыться, бежала и последнее время жила заграницею.

Председатель. — Вы сказали, что, во исполнение реформы Трусевича, в порядке ускоренного законодательства, был создан ряд должностей чиновников особых поручений. Что называется порядком ускоренного законодательства?

Белецкий. — Не в форме проведения через законодательные учреждения, а в период между-думья, если не ошибаюсь, в 1905 году.

Председатель. — Вы сказали, что Еремин выделил совершенно секретный отдел из особого отдела. В чем заключалась реформа?

Белецкий. — Вот, например, эта комната. Сидят офицеры, которые ведают делами сотрудников. В другой комнате, положим, сидит чиновник Зыбин, который занимался тем, что письма переводил.^[*] Вот все то, что относилось к секретному сотрудничеству, Еремин сосредоточил в руках своих и в руках офицеров, у которых есть своя честь, мундир и т. д. Он давал возможность верить в полную изолированность.

Председатель. — К какому времени эта реформа относится?

Белецкий. — Она началась при Зуеве, при мне она закончилась.

Председатель. — Вы можете охарактеризовать деятельность всех этих лиц не со стороны формальной, организационной, а вообще с точки зрения того направления, какого они держались? Например, Трусевич?

Белецкий. — С Трусевичем мне пришлось встретиться, как с вице-директором департамента полиции; он давал объяснения в министерстве^[*] по поводу телеграфной жалобы, последовавшей со стороны самарских депутатов, левых партий на недозволение им дать отчет по поводу своих занятий в Покровской слободе около Саратова. Это было как раз перед роспуском 2-й Думы. Затем, мне пришлось столкнуться с Трусевичем в качестве свидетеля по делу об убийстве П. Г. Курлова.

Председатель. — Вы, может быть, хотели сказать П. А. Столыпина? П. Г. Курлов не был убит.

Белецкий. — Я был вызван в качестве свидетеля по поводу израсходованных сумм, предназначенных для этой поездки из секретного фонда.

Председатель. — Что же, вы нашли, что он неправильно расходовал?

Белецкий. — Я только фактическую сторону доложил: какие суммы взяты и какие возвращены.

Председатель. — Мне хотелось бы знать, какую, собственно, линию вел Трусевич в департаменте полиции.

Белецкий. — Трудно дать характеристику человека, когда лично не приходишь с ним в соприкосновение служебное; но, как приходилось слышать, я скажу с полной откровенностью. Это был тип карьериста, который, так сказать, на политике хотел создать себе карьеру; этот человек не щадил самолюбия чиновников; вообще в департаменте полиции, у всех, кто его близко знал и даже кто был обязан ему своим назначением, он вызывал воспоминания самого отрицательного характера.

Председатель. — Это, как начальник; а как директор департамента полиции, по существу его деятельности?

Белецкий. — Офицеры, которые с ним работали, считали, что более незаменимого руководителя они редко встречали до того времени и после того. Собственно, как раз в эту эпоху, некоторые офицеры делали себе карьеру.

Председатель. — Это была эпоха Герасимова и Комиссарова?

Белецкий. — Что касается Герасимова, то у него были два человека, которые выдавали друг друга. У Герасимова был на руках Азеф, а Трусевич не был с ним связан. Я говорю, что Герасимов, как большинство начальников охранного отделения, поставил себя в несколько изолированное положение к департаменту полиции; это было начало, потом по его следам пошел Коттен. Начальники петроградского охранного отделения имели право делать доклады непосредственно министру.

Председатель. — Значит, Герасимов и Трусевич ревновали друг друга по поводу Азефа: Трусевич не имел Азефа, а у Герасимова он был на руках?

Белецкий. — Я передаю только то, что слышал.

Председатель. — Скажите о направлении деятельности Виссарионова.

Белецкий. — Виссарионова офицеры корпуса жандармов не особенно любили, потому что он все старался разузнать с целью проверки: вы сами знаете, что ревизующий не представляется желательным человеком для тех, у кого есть служебные промахи. Он был человек требовательный. Я лично до настоящей поры питаю к нему глубокое уважение, потому что он предохранил меня от многого, что я мог бы сделать, если бы во главе стоял кто-нибудь другой. Я его считаю человеком очень честным, безусловно порядочным, не способным ни на какой провокационный акт, человеком, боровшимся с провокацией.

Председатель. — Расскажите относительно Зуева.

Белецкий. — Зуев — очень почтенный человек; но я говорю, что самодовлел Курлов; это был человек, который поглощал в себе должности товарища министра и директора департамента полиции. Так что Зуев все крупные вопросы передавал ему на решение.

Председатель. — Позвольте понять, что Зуев был бледной фигурой?

Белецкий. — Я его знал по сенату. Он очень умный человек, много начитанный, но, по свойству своей натуры, он немножко ленив. Затем, брать на себя он многого не хотел, и потому, когда Курлов захотел самовластно царить над департаментом, это его спасало. Например, в деле убийства Столыпина; когда я приехал из Карлсбада, Зуев послал телеграмму о том, что представляет собой Богров, и предупреждал Курлова от сношений с этим человеком. Эта телеграмма при мне составлялась.

Председатель. — Значит, Курлов, с назначением его на должность товарища министра, самовластно царил в департаменте?

Белецкий. — Он был очень близок к делам, тем более, что Столыпин, будучи председателем совета министров и министром внутренних дел, сам был лишен возможности посещать департамент полиции. Курлов выдвинулся в первый ряд, тем более, что Столыпин верил лицам, которых назначал.

Председатель. — Вы служили при Джунковском. Близко ли интересовался он делом департамента полиции?

Белецкий. — В 1912 году, когда Джунковский был московским губернатором, я исполнял должность директора департамента. У меня отношения были с ним хорошие; когда он, при Маклакове, был назначен товарищем министра, я, в виду своей должности, которая требовала установления известных взаимоотношений между министром, товарищем министра и директором, счел долгом написать письмо Джунковскому и указать, что, если он находит в моем характере или в моей деятельности что-нибудь несовместимое с его взглядами на должность директора департамента, я, хорошо понимая, какую роль ему предоставил Маклаков, прошу поставить меня в известность, чтобы я мог ликвидировать свои служебные отношения с министерством внутренних дел. В ответ я получил любезное письмо, где он приглашал меня остаться. Отношения наши в первое полугодие были хорошие; в последнее время, в силу свойств петроградского чиновничества, старающегося внести раздор между начальствующими лицами, в силу известного наговора, может быть, в силу того, что некоторые особенности моего характера могли не понравиться, я начал замечать в нем отношение несколько предубежденное. Когда я узнал, что он высказался в этом духе Маклакову, я переговорил с ним лично, и это послужило к моему уходу.

Председатель. — Вы приписываете ваше расхождение с Джунковским свойствам петроградского чиновничества, которое норовит поссорить. На чем же поссорили вас с Джунковским, что ему могли про вас сказать?

Белецкий. — Мало ли что можно сказать про человека. У меня, как у малоросса, характер несколько упрямый. Мои взгляды на чиновничество заставляли меня писать приказы по департаменту, которые могли ему не нравиться. Затем, мало ли какой характер можно придать служебному деянию человека. Джунковский — человек, который сразу не высказывался. Бывают люди, которые способны крикнуть на человека, потом отойти, и отношения остаются хорошие, какие были раньше. У Джунковского, наоборот, накоплялось и затем могло вылиться в известную форму. Могли быть вопросы, связанные со свойством моего характера, со служебными взглядами. Например, у нас главным вопросом была реформа полиции, которая рассматривалась в законодательных учреждениях. Я имел возможность давать объяснения по каждому вопросу, который возникал, и давал разъяснения, как это делается в практике западных государств: почему, какие мотивы заставили, как прошла статья и т. д. Может быть, Джунковскому не нравилось это, потому что, казалось бы, первая роль должна принадлежать товарищу министра. Я должен сказать, что в это не вникал. Потом, могли быть вопросы кастовые: я — человек, вышедший из народа, а он — человек придворный. Когда я объяснялся с ним лично, он сказал, что отдает должное моей трудоспособности, моим знаниям, но, в силу некоторых обстоятельств, желал бы видеть в роли директора департамента полиции человека, которого он близко знает, и указал на Брюн-де-сент-Ипполит, который был в то время прокурором московского окружного суда.^[*]

Председатель. — Ведь вы с Джунковским прослужили целый год, и вдруг через год он сказал, что мало вас знает. Очевидно, и для вас и для него было ясно, что это просто манера сказать, а существо другое. Выясним, в чем вы расходились во взглядах по существу.

Белецкий. — Суммировка различных причин повлекла к тому, что он пригласил вместо меня другое лицо.

Председатель. — Вы — русский чиновник, а мы присматривались к русской чиновничьей среде и знаем, что каждый чиновник может сказать, по какому поводу он разошелся с начальством.

Белецкий. — Я говорю, что очень много накопилось за год, в том числе и расхождение во взглядах. Он сразу отнесся к Виссарионову и к Еремину с недоверием, так как, при объездах по России, он слышал жалобы на отношения Еремина и Виссарионова к жандармским офицерам. Затем, он взял нового начальника штаба, генерала Никольского.

Председатель. — Это частности.

Белецкий. — Нет, и это имеет большое значение. Я попросил бы вас прочесть статью, вы увидите. Я затрудняюсь в присутствии дам говорить. В этой статье вы найдете некоторое разъяснение отношений между этими двумя лицами. Я должен сказать, что статья написана под влиянием сообщений лиц, более или менее осведомленных.

Председатель. — Так что, по вашим сведениям, эта статья, о которой вы говорили, соответствует действительности?

Белецкий. — Боже сохрани, — я не позволю себе этого сказать, потому что я не так близко знаком с Владимиром Федоровичем и с Никольским, чтобы знать интимную жизнь. Но я должен сказать, что и раньше взгляд начальника штаба для Джунковского представлял собою нечто непреложное. Когда начальник штаба предлагал департаменту полиции поступать так-то и так-то, для Джунковского это было непреклонно, хотя это и грешило против истины; был момент, когда штаб взял на чашке весов верх над департаментом полиции. Никольский много осложнил мои отношения с Джунковским, которые до тех пор были нормальны. Впоследствии, из того, что мне сообщал Джунковский (во время объезда он разговаривал с офицерами корпуса жандармов; за полтора года своего пребывания в должности товарища министра он 45.000 прогонов получил; можете судить, сколько он был в разъездах), я понял, что он поверил не департаменту полиции, а корпусу жандармов, штабу; правда, может быть, он имел основания для предвзятого отношения; это заставило его усиленно заняться нормировкой отношений сотрудников; вербовались сотрудники путем морального насилия. Во время первых объездов мною был издан циркуляр, что в сотрудники можно приглашать только тех лиц, которые сами охотно дают показания, а не тех, которых нужно путем устрашения, наказания заставлять итти в сотрудники.

Председатель. — Джунковский был за то, чтобы их заставлять?

Белецкий. — Наоборот, я говорю, что Джунковский шел еще дальше. Я говорю, что как раз к этому времени, путем объезда, выяснилась целая сеть отрицательных сторон розыскной деятельности на местах; они могли дать известную картину Джунковскому и могли породить отрицательное отношение его к Виссарионову и Еремину.

Председатель. — Которых вы защищали?

Белецкий. — Да.

Председатель. — Стало быть, косвенно, и к вам, как к их защитнику. Но ведь вы, как и они, были против того, чтобы вербовать сотрудников путем морального насилия? Значит, он шел дальше вас?

Белецкий. — Он хотел поднять значение офицеров корпуса жандармов.

Председатель. — Что же, он думал, что руководить сотрудниками должны не офицеры корпуса жандармов, а штатские люди?

Белецкий. — Я думаю, что если бы он дольше оставался в роли товарища министра внутренних дел, то, безусловно, он к этому должен был притти. Он считал, что если офицер идет на свидание переодетым, это роняет его мундир.

Председатель. — Значит, он считал, что военное лицо должно быть заменено штатским? А не был ли Джунковский по существу против учреждения института секретных агентов? Не хотел ли он, чтобы ни один агент полиции, ни в военном, ни в штатском платье, не занимался секретным сотрудничеством?

Белецкий. — Он вообще к этим сотрудникам относился с некоторым недоверием. Это проходило красной линией.

Председатель. — Хотел он заменить их более достоверными секретными сотрудниками или он вообще не хотел секретного сотрудничества?

Белецкий. — Нет, до этого он не дошел. Если бы он не хотел, то, при его характере, при том положении, которое он занимал при Маклакове, он бы потребовал. При мне было потребовано, чтобы не позволяли себе морального насилия над принимаемыми в сотрудничество, чтобы это был акт добровольной сделки. Джунковский потребовал, чтобы в донесениях офицеров корпуса жандармов всегда было указание, от кого донесения идут, чтобы знать, насколько они заслуживают доверия. Проверяя это, он относился известным образом к тем офицерам, донесения которых были несколько непродуманны и поспешны; эти офицеры были у него на замечании. Вообще, он хотел, чтобы сведения, представляемые в департамент полиции, носили характер достоверности. Затем, при мне закончилась работа по отношению к сотрудникам средних учебных заведений.

Председатель. — Вы вместе с ним искореняли это?

Белецкий. — Да, циркуляр шел от него за моей подписью.

Председатель. — Значит, до Джунковского, были сотрудники среди учеников средних учебных заведений?

Белецкий. — При ревизионных объездах пришлось убедиться в этом из отчетов. В это время мы делали сверстку всех данных объезда, давали направление деятельности на местах. Из этих данных пришлось убедиться, что в средних учебных заведениях, в старших классах, имелась своя агентура. Против этого явления я и Джунковский восстали циркуляром.

Председатель. — Это — циркуляр от 1-го мая 1913 года? Значит, до издания циркуляра, вы целый год были директором департамента полиции и стало быть целый год терпели агентуру в старших классах средне-учебных заведений, т.-е. развращали мальчиков и девочек?

Белецкий. — Это удалось узнать из ревизионных данных, но вопрос ставился не в первый раз. Даже при Кассо, если не ошибаюсь, был закон Государственной Думы, который дал возможность сейчас же обратить внимание, потребовать, чтобы в ревизионных объездах проверили, насколько это правильно; я сам даже этого не предполагал.

Председатель. — Вы не помните, в каких охранных отделениях была обнаружена агентура среди учеников и учениц средних учебных заведений?

Белецкий. — Это здесь, в Петрограде. Я командировал начальника охранного отделения Коттена.

Председатель. — Что же, был он подвергнут взысканию?

Белецкий. — Он был потом устранен от службы.

Председатель. — Т.-е., когда потом?

Белецкий. — В конце 1913 года.

Председатель. — Значит, он после этого циркуляра некоторое время продолжал благополучно служить?

Белецкий. — Много было оснований для его ухода.

Председатель. — Вы не находите, что вербовка секретных сотрудников среди учеников средних учебных заведений есть преступление, даже помимо моральной стороны, помимо внесения морального разврата в семью? Вы сами изволили сказать, что путем морального насилия нельзя вербовать сотрудников, а по отношению к юношам в возрасте 15, 16 и 17 лет? — Не был полковник фон-Коттен предан суду?

Белецкий. — Не был.

Председатель. — Мы подвели факты. Не можете ли вы подойти к начерченной вами схеме с внутренней стороны: сказать, как при вас и при ваших предшественниках в департаменте полиции стояло дело в отношении политического сыска, в частности, в отношении секретного сотрудничества и провокации?

Белецкий. — Когда я был директором департамента полиции, с провокацией все мы боролись до крайности. Так, например, при Джунковском, после объезда Царства Польского и выяснения деятельности начальника охранного отделения, последовал приказ немедленно уволить его в отставку.

Председатель. — Так что, при Джунковском, начальник охранного отделения был уволен за секретную агентуру?

Белецкий. — За секретную агентуру, принятую вопреки нашим указаниям. Здесь было положено начало ряду строгих мер по отношению к офицерам корпуса жандармов, которые могли, вопреки требованию департамента полиции, иметь на местах секретный розыск. Это было в конце 1913 года. Это было по отношению в военной агентуре; мне пришлось столкнуться с тем, что «освещение» (это — технический термин) воинских частей делалось посредством агентуры. Начальник части, например, ротный или полковой командир, даже не ставились в известность о том, что кто-либо из воинских чинов сообщает сведения начальнику или офицеру корпуса жандармов. Такое ненормальное положение вещей, во-первых, безусловно осложняло дело войсковой дисциплины, потому что солдат-сотрудник, чувствуя за собой известного рода поддержку, в смысле военном отличался некоторой бравировкой; во-вторых, оно влекло за собой массу недоразумений для войскового начальства — при сношениях, при допросе, при требовании разъяснений. Словом, когда пришлось натолкнуться на это, я просил военного министра высказаться, насколько он считает подобное положение нормальным, и запросить мнения командующих войсками всех округов. По соглашению с военным и морским министрами, было издано циркулярное распоряжение: если в той или другой части командиру понадобится осветить, насколько революционное движение проникло в войсковую среду, то начальник губернского жандармского управления не может вести это дело, не войдя по этому предмету в соглашение с командиром части, чтобы командир или ротный знали об этих солдатах.

Председатель. — Неужели этот циркуляр опирается на факты? Меня интересует вопрос, неужели находились начальники частей, которые обращались в охранку?

Белецкий. — Да, в охранку.

Председатель. — Вы можете это удостоверить?

Белецкий. — Я удостоверяю, что пришлось завести агентуру в их частях.

Председатель. — Мы все ближе подходим к сути дела. Итак, попытка борьбы с секретным сотрудничеством в средних учебных заведениях; затем попытка ограничить работу секретных сотрудников в войсках; но, по существу, какое было отношение директора департамента полиции к институту секретных сотрудников, т.-е. к тем людям, которые совершали преступление против действовавших тогда законов, состоя членами преступного сообщества, поступая за определенную плату на службу по вольному найму в местные охранные отделения?

Белецкий. — К тому, что я уже ответил, я прибавлю, что, придя в департамент полиции, я был совершенно незнаком с политическими делами, я принял должность, когда во главе ведомства стоял А. А. Макаров, бывший перед тем и товарищем министра и прокурором; это была заведенная система, мне принадлежала только последующая роль. Это была практика освященная.

Председатель. — Но это также практика освещения, а не освящения; она давала вам возможность освещать, но она была преступна.

Белецкий. — Я вам должен доложить, что агентура есть двух родов: есть агенты, которых воспитывает начальник управления или розыскной офицер. Такого агента проводят в партию. Значит, лицо не является партийным, это лицо тем или другим образом вводится в партию, как лицо свое; и такая агентура является агентурой более или менее ценною, потому что человек, так сказать, верен правительству, он пошел служить, если не ради идеи, то ради чего-нибудь другого. Во всяком случае, воспитание, которое дал такому человеку розыскной офицер, позволяет относиться к нему с доверием.

Председатель. — Это — первая категория.

Белецкий. — Затем, были сотрудники, которые вербовались во время производства того или иного охранного расследования. Была даже система специальная. Есть циркуляр о том, что больше известного времени затягивать дело нельзя; всякое политическое дознание производилось жандармским офицером в качестве судебного следователя. Вначале расследование имеет общее с образом действий следственной власти, пока еще нащупывается преступление; когда же, во время объяснений и т. д., офицер видит по свойству лица опрашиваемого, что с ним можно иметь дело, что это человек, вначале запуганный, человек, которого можно обойти, — тогда, имея с ним свидание наедине, он приглашает его в агентуру и передает, таким образом, в охранное отделение. Тогда переписка заканчивается в порядке охраны; с него берется показание, что он раскаивается в проступке; считается, что, вследствие раскаяния, наказание с него слагается. Показание о его раскаянии остается залогом морального воздействия на будущее, он же является в качестве сотрудника и вводится в партию. Первое время за ним оставляют наблюдение; соответствующий офицер следит, насколько он правильно дает сведения, проверяет, насколько он ценен в данной среде, и т. д. Вот основное. Большинство таких сотрудников составляют лица, уже находящиеся в руках охранного отделения. Те лица, на которых воздействовали морально, которых звали и брали, эти лица редко могли дать полезные указания, потому что они тяготились ролью сотрудников. Сотрудники первых категорий очень ретиво относились к отношениям, которые устанавливались между ними и офицерами, неохотно переходили от одного к другому. Они следуют за тем офицером, с которым работали вначале. Например, офицера переводят на службу из Киева в Петроград; сотрудник идет за ним, потому что, чем он больше меняет офицеров, тем больше пропадает у него чувство самоуважения; в нем уже нет апломба, который нужен, чтобы прочно поставить себя в рядах партии.

Председатель. — На мой вопрос вы ответили фактической справкой. Итак, есть две категории агентов. Но как все-таки стояло дело с законностью деятельности департамента полиции, который содержал лиц, совершавших формальное преступление и получавших за это плату от правительства?

Белецкий. — Понималось так: правительство боролось теми же путями, какими шла революция. Ведь революционные организации также имели своих лазутчиков, они также старались проникнуть и в жандармское управление, и в департамент полиции.

Председатель. — Так что вы рассматривали это, как акт борьбы?

Белецкий. — Я не рассматривал, как акт борьбы; это велось годами, я принял это, как факт; освещение было, и мне пришлось с ним считаться. Когда я впервые познакомился с делом, я не знал его структуры. Политический отдел был так поставлен, что никто не мог знать, что там делается.

Председатель. — Значит, вы не рассматривали этого вопроса с точки зрения соответствия с законом?

Белецкий. — С этой точки зрения, ни я, ни кто из моих предшественников не рассматривал.

Председатель. — Вы упомянули: «так было при Макарове». Как он относился к этому вопросу? Он ведь юрист.

Белецкий. — Так же. Имейте в виду, что я был единственным директором департамента из административных, а ведь до меня были все директора — прокуроры судебных палат. Большинство министров были также прокуроры судебных палат, например, Трепов, Дурново,^[*] Макаров, все это — люди с юридическим багажом. Товарищи министра внутренних дел все были юристы. Ну, идет машина по заведенному порядку.

Председатель. — Не может быть, чтобы рядовые работники знали, а те не знали!

Белецкий. — Как мог не знать Макаров, когда он был товарищем министра в самую тяжелую пору, в 1904 г.?^[*] Это — тот самый товарищ министра, про которого Бурцев сказал, что он — единственный человек, объяснявшийся с народом, когда правительство закрыло свои двери. Отсюда была его известного рода популярность. Каждый обращался к Макарову.

Председатель. — Значит, они были великолепно осведомлены. При них эта система существовала, они были выше вас поставлены, поэтому вы приняли эту систему, как нормальную?

Белецкий. — Директор есть особа третьего класса, равная по положению товарищу министра внутренних дел. Он является, все-таки лицом, подчиненным министру. Следовательно, вся программная работа лежит на министре, директор получает только известные указания от него или от товарища министра, который переуполномочен министром в этой отрасли действовать. Так что, в данном случае, директор находится под давлением. Если бы вопрос краеугольного характера пришлось решать при Макарове, т.-е. если бы пришлось сделать сводку всех ревизий и натолкнуться на агентов в средне-учебных заведениях, то, я убежден, последовал бы циркуляр, подобный изданному при Джунковском. Джунковский первый обратил внимание на постановку в военных частях. Вопрос этот меня очень озабочивал во многих отношениях именно потому, что возникали вопросы чисто специальные. Например, сотрудник, который взят на военную службу, переходит из города икс в город игрек. Партия делает сообщение о том, что лицо поехало. Следовательно, военная организация требует пропаганды действий. Как поступать в дальнейшем? Много было таких вопросов. Например, волнения в Балтийском, Черноморском флотах, волнения в Туркестане, все это выясняло и теневые стороны отношений командного состава к нижним чинам, вопросы эти доходили и до государя императора; мне пришлось докладывать, по поручению министра, лично государю в Александрии, например, о волнениях в Туркестане, которые вызывались неправильным отношением командного состава к солдатам. То же самое в Балтийском флоте. Пришлось неоднократно говорить с Эссеном. Был устроен целый ряд совещаний по военным и морским делам относительно волнений в Черноморском флоте. Я хочу сказать, что это имело серьезное значение, страшно озабочивало меня, и, в смысле моих постоянных отношений с военным и морским министерством, был выработан модус. К этому периоду относится целый ряд ревизионных замечаний о недостатках агентуры на местах. Об этом я доложил министру Макарову; с его разрешения, мне удалось устроить съезд начальников губернских жандармских управлений, где все эти вопросы по программе, выработанной заранее в особом отделе и одобренной министром внутренних дел, были поставлены на обсуждение. Съезд коснулся и общей постановки вопроса, и самой структуры дела; он был разбит на несколько секций, результаты были доложены товарищу министра и министру. К этому времени как раз началась смена министров, Маклаков был назначен министром внутренних дел, а Джунковский — товарищем. Джунковский вошел в сводку всех замечаний, которые были добыты путем ревизионных объездов департаментом полиции; в то же время состоялось заключение офицеров, которые были вызваны на совещание. Я поясняю затем, чтобы вы могли понять, почему некоторые циркуляры, уже чисто законного характера, последовали в позднейший период времени. В числе вопросов довольно серьезное внимание было обращено на постановку военной агентуры, которая осложняла отношения между солдатами и поселяла рознь в офицерском составе. Государь император также относился к этому с особым вниманием.

Председатель. — То, что вы мягко называете теневыми сторонами дела, обнаружилось на процессах; выяснилась роль провокации в этих делах.

Белецкий. — Это не есть провокация в военных делах, это есть этика отношений. Я покойному адмиралу Эссену докладывал; в морском министерстве имеются еще живые свидетели, например, Григорович, которые могут засвидетельствовать, с какой страстностью я докладывал о несправедливостях по отношению к нижним чинам.

Председатель. — Вы постоянно уклоняетесь в сторону. В чем же заключались «теневые стороны» постановки секретного сотрудничества?

Белецкий. — В военной среде это недопустимо, с точки зрения этики отношений. И департамент полиции требовал освещения того, что происходит по всей России.

Председатель. — А вместо этого ваши агенты развивали известное движение?

Белецкий. — Нет, с этим я боролся. Я хочу указать на циркуляры, которые были изданы. Я пользовался результатами съезда, сводкой данных, которые сообщались начальниками губернских жандармских управлений, о том, что происходит в воинских и флотских частях. Это — большой труд, очень интересный, особое дело, там есть замечание товарища министра Золотарева и мой доклад.

Председатель. — Когда это было?

Белецкий. — Это было при Макарове, приблизительно в период от сентября до ноября 1912 года. Сводка показывает, с чем мы боролись, какие вопросы поставили, на какие вопросы я и мое непосредственное начальство — министр и товарищ министра — обращали большое внимание. И вы увидите, что это совпадает с временем изменения в министерстве, когда, при Джунковском, пришлось реализовать те наблюдения, которые у нас вылились. Джунковский также считал недопустимым, чтобы солдат был шпионом среди своих товарищей…

Председатель. — Значит, борьба с агентурой в военной среде предпринималась по побуждениям специально военным, а не по моральному или законному отвращению к этому делу?

Белецкий. — Здесь был принцип морального характера; в сущности, и государь император, и товарищ министра Джунковский, и военный министр считали, что это нарушение этики взаимоотношений.

Председатель. — Почему же то, что считалось безнравственным в среде военной, не было перенесено на среду гражданскую, на всю страну, на массу людей, подвергавшихся действию системы?

Белецкий. — Военная среда имеет совершенно другой характер. Это — семья, спаянная особыми узами и отношениями между офицерами, солдатами, начальниками высшими и низшими; с точки зрения этики ритуально-военной, с точки зрения клятвы — присяги, эти отношения сами по себе исключают возможность такого рода деятельности. Вот почему, при Джунковском, было собрано специальное совещание.

Председатель. — Я ставлю вопрос, почему политический разврат, то, что не дозволено и безнравственно с вашей точки зрения в среде военной, — почему это дозволено, нравственно и законно для среды невоенной?

Белецкий. — Потому что проникнуть в партийную организацию, в особенности в партию с.-р., никакими другими путями вы, конечно, не в состоянии. Это показала практика не только русская, но и наблюдения розыскные, то, что делает сыскное отделение, когда оно нащупывает среду грабительскую. Без своих агентов туда не проникнуть. Ни в одном из цивилизованных государств Европы нет другого способа. Агентуру имеют также и республиканские государства, Франция, например.

Председатель. — Значит, иных способов политической борьбы, кроме способов безнравственных и политически незаконных в распоряжении департамента полиции не было?

Белецкий. — Я просил бы указать, какой другой способ мог быть?

Председатель. — Комиссия не может давать вам указаний.

Белецкий. — Существует международная конвенция для наблюдения за анархистами. Во всех государствах, в Англии, Франции, также есть тайная полиция; путем той же самой агентуры они принимают людей в свою среду. Так что другим путем проникнуть нельзя, и этот путь освящен со времени Плеве.

Председатель. — Вы утверждаете, что моральных и законных средств в вашем распоряжении не было?

Белецкий. — Если бы я был законодателем, я бы нашел средства для оздоровления общества, но я к этому не был призван. Я понимал только одну работу — работу общественную и государственную; она могла способствовать тому, чтобы уйти с этого пути. Возьмите такую партию, как к.-д., там тоже имеются агенты. Это у нас была редкая, слабая агентура.

Председатель. — Принципиально это не меняет дела.

Белецкий. — Для того, чтобы улучшить дело, чтобы больше знать, что делается. Позвольте доложить по поводу военной агентуры; этот вопрос был поставлен в особом совещании, были доложены все данные, которые имелись в нашем распоряжении, и единогласно было решено отменить военную агентуру. Последовал циркуляр за подписью Джунковского.

Председатель. — Вы упираете на то, что для одного миллиона русской армии вы сделали отмену, а для 200 миллионов русского народа вы этого не сделали.

Белецкий. — Если бы вы рассматривали события с той точки зрения, что человек служил известное количество лет. Вы сами хорошо знаете, что директор зависит от министра; министр уходит, и директор должен уйти. Он, может быть, не сумеет осуществить той работы, которая ему представляется, не сумеет ознакомиться с делом.

Председатель. — Циркулярная деятельность департамента полиции, регулирующая внутреннее наблюдение, стала слагаться в отдельную инструкцию еще в 1907 году, до вас. Вы знаете эту инструкцию?

Белецкий. — Да, при мне она была разработана; здесь было много такого, что с точки зрения времени, с точки зрения моей и министра казалось несовместимым.

Председатель. — Но начало секретного сотрудничества и связанная с ним провокация не были исключены, они были усовершенствованы и развиты?

Белецкий. — Если вы изволите взять труды съезда, вы увидите, там проведено красной нитью, что офицеру, наблюдающему за сотрудником, вменяется в обязанность не возлагать на сотрудника исполнительной роли.

Председатель. — Т.-е., роли активной. Не ошибаетесь ли вы, не помните ли вы параграф инструкции, где говорится: «Так как нельзя обойтись без активной работы, то нужно по поводу активной работы в каждом отдельном случае спрашивать разрешения лица, руководящего агентурой». Значит, с разрешения, — можно?

Белецкий. — Ему можно дать известный совет, но он не имеет права брать на себя, например, постановку типографии.

Председатель. — Т.-е. имеет право поставить типографию только с разрешения руководящих офицеров? Состояние в сообществе, как вы знаете, будучи юристом, есть преступление с точки зрения закона. Даже пассивное состояние, — например, молчаливое участие в собраниях, есть признак принадлежности к сообществу. Таково общепринятое толкование. Параграф восьмой инструкции говорит: «а если хочешь еще что-нибудь сделать, то делай это с разрешения в каждом отдельном случае руководящего офицера».

Белецкий. — Но руководящий офицер ему бы этого разрешения не дал, так как имел указания от департамента полиции, что подобного рода дела суть дела провокационные. Например, был у нас сотрудник Малиновский, член Государственной Думы. Выступления его вы сами хорошо знаете. Принадлежа к партии большевиков, он отличался ораторским талантом и представлял довольно крупную фигуру. На него возлагались поручения — выступать с кафедры Государственной Думы. Что он должен говорить с кафедры Думы, с точки зрения партийной? Партия может дать ему указания; но тот, кто наблюдает, может указать, чтобы это не имело характера того, что мы называем провокацией.

Председатель. — Я тут ровно ничего не понимаю. Вы, как директор департамента полиции, знаете, что выступления Малиновского с кафедры Государственной Думы были выступлениями очень крайними, очень большого агитационного напора. Малиновский, тайный агент департамента полиции, призывал страну к революции. Укажите на этом примере, который вы сами взяли, в чем заключалось воздействие лица, им руководившего?

Белецкий. — Если вы прочтете речи Малиновского в стенографическом отчете, то вы увидите, что именно до последнего предела, до призыва, он никогда не доходил.

Председатель. — Вы думаете, что можно быть еще более крайним?

Белецкий. — С точки зрения партийной, в ту минуту, при тех требованиях, какие шли от центрального комитета, он должен был играть большую роль.

Председатель. — Вы берете на себя мужество утверждать, что роль его руководителя была умеряющая?

Белецкий. — Безусловно утверждаю.

Председатель. — Желательно было департаменту полиции, чтобы человек шел по революционной иерархии, чтобы он восходил все выше, к центру революционной партии?

Белецкий. — С точки зрения только осведомленности.

Председатель. — Вы знаете, что для того, чтобы двигаться в этой иерархии, нужно иметь известные заслуги перед партией. Стало быть, с точки зрения вашей, сотрудник был тем ценнее, чем больше он имел заслуг перед партией, чем ближе он стоял к центру?

Белецкий. — Безусловно.

Председатель. — Так как дело идет о революционных партиях, т.-е. о тех политических группах, которые наиболее активны, значит, — чем он был активнее, тем он больше двигался по иерархии и тем более дорогим агентом он был для вас?

Белецкий. — Активность могла заключаться не во внешних проявлениях, а в том значении, которое он завоевал себе в среде партийной.

Председатель. — Но для завоевания нужно действие. Можно, по-вашему, бездействием завоевать себе положение в партии?

Белецкий. — Безусловно нет. Конечно, он должен был проявлять себя в смысле пропаганды.

Председатель. — Значит, наиболее желательным для вас был наиболее активный, завоевавший себе наибольшее положение, путем работы в партии?

Белецкий. — Но каким путем? Путем, который мы преследовали, — провокационным.

Председатель. — Что значит провокационный путь? — Путь действий. Вы с этим не можете не согласиться. Мы все жили в России старого строя и знаем, что такое деятельность революционная. Это значит: печатание и распространение прокламаций, организация собраний, пропаганда, — иных действий нет. Теперь возьмем другую сторону: инструкция предусматривает, что, так называемая, ликвидация должна была произойти в момент наибольшего развития партийной группы.

Белецкий. — Я могу только сказать, какая была при мне руководящая деятельность: предупредительная.

Председатель. — При вас руководились инструкцией, а параграф 8 говорит: «Необходимо помнить, что все стремления политического розыска должны быть направлены к выяснению центра революционных организаций и к уничтожению их в момент проявления ими более интенсивной деятельности…» Как это вяжется с вашим представлением о пассивной роли агента?

Белецкий. — Вы, вероятно, изволите рассматривать ту инструкцию, которая рассматривалась на съезде и была переработана.

Председатель. — Она не была переработана в этой части; провокационное начало, которым она пронизана, осталось. Оно осталось и в инструкции 1907 года и дожило до ее последней редакции 1914 года. — Как вяжется ваше утверждение с тем, что, ликвидируя группу, рекомендуется ликвидировать не всех, а оставлять на разводку, чтобы создавались последующие группы и чтобы не наступил такой момент, когда департамент полиции вдруг оказался бы без осведомителей?

Белецкий. — Переработанная инструкция была введена после меня. Она была переработана на съезде, представлена товарищу министра Золотареву, им были положены некоторые замечания, затем она находилась в распоряжении Джунковского. Я не смею теперь сказать, была ли она утверждена; по этому вопросу за председателя съезда был Виссарионов. Он вообще специалист, можно сказать, профессор в этом отношении, он все это знает.

Председатель. — Параграф 9-й: «Секретных сотрудников надлежит иметь в каждой из действующих в данной местности революционных организаций и по возможности по нескольку в одной и той же организации». Вы знаете, что это правило в точности исполнялось вашими агентами и были организации, которые состояли сплошь из агентов, например, по Владимиру?

Белецкий. — Нет, это было сделано для того, чтобы иметь проверку правильности донесений того или другого сотрудника.

Председатель. — Утверждая, что пресекали и предупреждали преступления, вы сами понимаете, что вы вводили в организации людей активных; ведь, если бы несколько человек бездействовали, бездействовала бы вся организация, а если бы она бездействовала, ее нельзя было бы ликвидировать в момент наивысшего развития деятельности.

Белецкий. — Это общий вопрос. Я, в данном случае, представляю только звено в цепи. Вопрос о сотрудниках стоял также и при мне и после меня. Я припоминаю циркуляр Брюн де сент-Ипполита, в сентябре или октябре 1914 года, о внедрении в партию социалистов-революционеров. Министр, князь Щербатов, несмотря на общественную складку его деятельности, взял директором Моллова — на правах товарища министра. Моллов — типичный представитель прокурорского надзора школы И. Г. Щегловитова, был всегда товарищем прокурора по политическим делам^[*] и всегда шел навстречу заявлениям агентуры. Моллов был очень короткое время, он ушел, потому что А. Н. Хвостов его немного знал и не хотел его иметь; наконец, в эту минуту Болгария объявила войну, Моллов — болгарин, считалось неудобным, чтобы во главе департамента полиции, где проходили иногда доклады по контр-разведочной части, стояло лицо, выходившее из балканских кругов…

Председатель. — Теперь позвольте спросить вас, кто, в частности, руководил деятельностью Малиновского?

Белецкий. — Малиновский был старый сотрудник. Полковник Мартынов, начальник московского охранного отделения, во время выборов в Государственную Думу приехал в Петроград и доложил о возможности прохождения Малиновского в члены Государственной Думы. Доложил он в особом отделе заведывающему Еремину и Виссарионову. Они доложили об этом мне. Мы обсуждали, при чем Еремин высказывался против проведения его в Государственную Думу, указывая на то, что это — прием довольно опасный, так как дело выборов вел сам министр Макаров при товарище министра Харузине. Не знаю, известно ли было Харузину относительно Малиновского, этого не смею утверждать; но, в виду серьезности дела, я переговорил по телефону с Золотаревым; Золотарев принял Мартынова и сказал, что нужно поставить вопрос в зависимость от Джунковского: если Джунковский согласится на проведение, объясним ему, что представляет собой Малиновский, и примем этого сотрудника; на этот случай даны были указания, чтобы разговоры с Малиновским вел я и Виссарионов. Тогда Мартынов отправился в Москву (может быть, поехал Виссарионов, боюсь утверждать). Во всяком случае, Джунковскому было доложено и, с разрешения Джунковского, Малиновский был проведен через избирательную комиссию.

Председатель. — Почему нужно было проводить через избирательную комиссию?

Белецкий. — Потому что у Малиновского были в прошлом известные дефекты, не дающие ему возможности быть членом Государственной Думы по закону.

Председатель. — Вы опять смягчаете. Если поставить точку на и, эти дефекты окажутся обвинением Малиновского в краже со взломом. Таков был его дефект?

Белецкий. — Этот дефект известен, в справках о судимости всегда можно найти обвинение.

Председатель. — Вы опять уклоняетесь. Это то, о чем я говорю.

Белецкий. — То, что я докладываю, я подтверждаю; вы видите, что я не уклоняюсь от истины. — Прошел известный промежуток времени, который дал возможность Малиновскому загладить. В партийной среде он представляет величину довольно крупную. Он даровитый и способный человек. Я и Виссарионов имели с ним свидание и знали таким образом, какие пожелания идут от партии большевиков, которых у нас было много в среде социал-демократической; сведения Малиновского давали возможность департаменту полиции проверять сведения заграничной агентуры; затем — давать осведомительные сообщения о руководящих началах будущих работ этих партий; затем, посредством его, разбивать то, что могло так или иначе мешать правительству. Он относился с таким доверием, что некоторые письма, которые он сообщал департаменту полиции в копиях, давали нам возможность знать о задачах партии. Наконец, он был командирован фракцией в Швейцарию, на съезд партии. Если вы помните, это был большой съезд большевистских и меньшевистских организаций, задача его заключалась в слиянии пропаганды для общей работы. Малиновскому были даны указания, чтобы он, по возможности, способствовал разделению партий. Пользовались им, чтобы знать, что делалось в среде анархистов, в среде социал-демократической, и не только по партии большевиков, но и меньшевиков, потому что эти партии были так или иначе связаны; для министра внутренних дел эти сведения имеют большое значение.

Председатель. — Значит, вы с Виссарионовым имели свидания с Малиновским, согласно инструкции, на конспиративной квартире?

Белецкий. — Свидания происходили в различных местах. На конспиративной квартире редко, они устраивались чиновнику Курочкину. А с Малиновским мы виделись в разных местах, чтобы не обращать внимания; в отдельных кабинетах ресторана, и т. д.

Ольденбург. — Скажите, департаменту полиции не приходило в голову, что проведение в высшее государственное установление, каким является Государственная Дума, государственного преступника, принадлежавшего к партии большевиков, человека с запятнанным прошлым, есть акт провокационный?

Белецкий. — Я сам сказал о Малиновском, не дожидаясь вашего вопроса. Я считал себя виновным в том, что произошло.

Председатель. — Вы считаете, что это провокация?

Белецкий. — Я считаю себя виновным. Я сознаю, потому что это меня упрекало всегда.

Председатель. — Вернемся к истории дела, Мартынов приехал к вам спросить по поводу этого случая; как вы решили вопрос с Макаровым и Золотаревым?

Белецкий. — Когда вопрос был разрешен наверху, я даже не докладывал, я себя отстранил от этого. Мы рассматривали его в своей среде. Мартынов по ходу дел знал, что представить Малиновского можно, что Малиновский может пройти в члены Государственной Думы, если есть желание, и высказывался, что он ценный сотрудник, аттестацию дал о ценности его; возник вопрос о том, что мы, при помощи его, имеем возможность проникнуть в центр партии, он впоследствии был членом Ц.К. (Центрального Комитета). Полковник Еремин высказался против, считая, что вопрос может разоблачиться, и выйдет большой государственный скандал. Эти соображения были высказаны мной Золотареву по телефону (у нас был особый дворцовый телефон, который не подвергался наблюдению). Не смею вам сказать, какой был доклад Золотарева у Макарова; но только, когда явился ко мне Мартынов, он явился с указанием, что Малиновского можно проводить. Надо было войти в контакт с председателем комиссии (кто-то из членов окружного суда). В виду серьезности дела, оно было поручено мне с Виссарионовым, Виссарионов не высказывался ни в ту, ни в другую сторону.

Председатель. — Значит, руководили этим сотрудником вы с Виссарионовым?

Белецкий. — Виссарионов хорошо знал раньше особенности характера сотрудника, знал все партийные тонкости. Он мог задавать такие вопросы, а я говорил с Малиновским по вопросам общего характера. Он продолжал сотрудничать при Маклакове, которому с самого начала было доложено об этом генералом Джунковским; притом я обращался к Джунковскому, как раз перед уходом Еремина. Я увидел, что Джунковский недоволен моей работой, и поднял вопрос о смене. Брюну, который принимал от меня департамент полиции, я сказал об этом сотруднике, сказал, что вводил его вместе с Виссарионовым. Брюн мне ничего не сказал, и потом Малиновский был передан мною А. Т. Васильеву, вице-директору департамента полиции. Затем он был провален.

Председатель. — Как провален?

Белецкий. — Не могу сказать. У нас была такая этика, никто из нас не интересовался тем, что делалось в департаменте полиции, чтобы не подчеркнуть, что кто-нибудь интересовался, вмешивался. Я знаю, что Малиновский провален при Джунковском и бежал.

Председатель. — Бегство и отказ от звания члена Государственной Думы объясняется, по вашим сведениям, провалом?

Белецкий. — Я думаю, что он был провален; в сущности, для того, чтобы вести такого центрального сотрудника и использовать его сведения, надо иметь много, если не умения, то, во всяком случае, такта. Например, он дает сведения, что приезжает такой-то. Если вы его схватите, вы безусловно провалите лицо указавшее. Сведениями Малиновского мы пользовались не для того, чтобы творить розыск; для этого в каждом городе, в особенности в Петрограде и Москве, была хорошо поставлена партийная агентура; Малиновский был нам нужен, как член Ц.К. (Центрального Комитета), как лицо, играющее крупную роль, которое знает, что делается в партии. Эти сведения давали возможность узнавать на местах, что предполагается, какие задачи будут преследоваться данной организацией в тот или другой момент. Затем, — затруднительное положение, в которое он всегда попадал, когда приходилось говорить с кафедры Государственной Думы. Если спросите пятерку из Сибири, они скажут, что Малиновский иногда долго болел для того, чтобы не выступать; потому что были такие запросы, которые могли поставить правительство, если бы роль Малиновского потом разъяснилась, в самое щекотливое положение. Я сознаю и считаю, что должен был бы настаивать по совести; но я, по слабости человеческой, этого не сделал, должен вам сказать и прошу верить, что все, что произошло, ссылка депутатов и т. п., осуществилось через год. Я знал, что делается в партийной среде, даже имел в своем распоряжении архив партии в течение ночи, я знал, чем они дышат; тем не менее, ни один член Государственной Думы не понес при мне никакого наказания, хотя я великолепно знал, где, когда и кто из них бывает. Вам могут подтвердить те же члены фракции, что в то время, когда полиция могла знать, что будут собрания, удваивалось наблюдение. Если вы возьмете делопроизводство пяти, вы увидите, как я его охранял. Мне он нужен был, как сила центральная, открывавшая путь широкой проверки. А с точки зрения розыскной, его провалило бы охранное отделение, потому что он был единственный сотрудник департамента. Охранное отделение имело здесь широкую агентуру, оно сейчас же всячески провалило бы, если бы знало, что такое лицо имелось в распоряжении департамента полиции. Они знали, что мы имеем, по сведениям, которые давались; но думали, что эти сведения идут из заграницы.

Председатель. — Ваш преемник, Брюн-де-сент-Ипполит, был осведомлен?

Белецкий. — То, что говорилось, облекалось потом в форму доклада, конечно, без указания на лицо, и представлялось министру и товарищу; эта самая система была при Маклакове и Джунковском. Джунковскому я докладывал лично, до представления письменного доклада. Я заявил, что видел этого сотрудника.

Председатель. — И заявили, что он «портной»?

Белецкий. — Он знал, ему было доложено. Надо сказать, Малиновский поехал на свое место и там добыл посредством взятки, если не ошибаюсь, у волостного писаря Плоцкой губернии, свидетельство о нравственной порядочности.

Председатель. — А вы сами не докладывали А. А. Макарову, когда приехал Мартынов?

Белецкий. — Нет, я не докладывал сам. Я бы нарушил общие указания, потому что доклады я делал в присутствии товарища министра, или товарищ министра докладывал без меня, после переговоров со мной. Я послал Мартынова к Золотареву.

Председатель. — А Золотарев говорил с Макаровым или нет?

Белецкий. — Безусловно. Золотарев — человек очень осторожный; отношения у него были с А. А. чисто дружеские, они исключали даже возможность подчиненности. Не смею вам сказать, знал ли Харузин, который вел избирательную кампанию, потому что я избирательным делом не заведывал. Если бы я задал ему этот вопрос, и если бы он не знал, я мог бы дать лишние уши, которые могли быть в будущем для нас вредны.

Председатель. — Значит, решались два вопроса: вопрос о возможности сокрытия уголовного преступления и вопрос политический, решиться ли вам этого человека пропустить?

Белецкий. — Да. Я оставил в департаменте полиции все секретные дела в несгораемом шкафу и вел особую опись. Я ее представил министру; думаю, что она там сохранилась.

Щеголев. — Она сохранилась.

Председатель. — Я оглашаю бумагу особого отдела 19 октября 1912 года за № 30930, на бланке вице-директора департамента полиции Виссарионова от 11 октября 1912 года: «Совершенно секретно. Господину директору департамента полиции. Представление. Вследствие личного приказания имею честь представить вашему превосходительству Положение о выборах в Госуд. Думу и доложить, что согласно 1 п. 10 ст. известное вам лицо, как отбывшее наказание в 1902 году за кражу со взломом из обитаемого строения, как за кражу в третий раз, по моему мнению, не может участвовать в выборах. К изложенному считаю долгом присовокупить, что вы изволили приказать доложить вам, что надлежит возбудить перед господином министром вопрос о том, следует ли ставить в известность о существующем ограничении московского губернатора или это лицо должно пройти для него совершенно незамеченным. — Вице-директор (подписал) С. Виссарионов. — 6 октября 1912 года». Значит, вопрос был решон в том смысле, что московский губернатор требует поставить; вы знаете, что его поставили?

Белецкий. — Что он доложит Виссарионову, он доложит и министру.

Председатель. — Двенадцатого октября, значит, на следующий день, «предоставить дело избрания его естественному ходу». Это ваша надпись? (Показывает бумагу Белецкому.)

Белецкий. — Да.

Председатель. — Что значит, «естественному ходу»?

Белецкий. — Т.-е., по закону, чтобы доложено было, как я вам говорил.

Председатель. — Т.-е., именно, не по закону. Ведь, дело касается лица, совершившего третью кражу. Вы уверены, что А. А. Макарову докладывали?

Белецкий. — Как же, всегда подписывалось министром. Министру представляется доклад, на котором он делает резолюцию. Иногда доклад делается лично или по телефону, и тогда о том, что он говорит, пишется резолюция. Особа третьего класса занимает равноправное место, подписывает резолюции, его подпись имеет то же значение.

Председатель. — Значит, вы положили резолюцию, основываясь на словах Золотарева, которого просили по телефону принять Мартынова?

Белецкий. — Мартынов явился ко мне и сказал, что министр решил проводить Малиновского в Государственную Думу. Надо знать характер А. А. Макарова, человека, который имеет волю, человека в своих решениях твердого и определенного. Наши сведения о Малиновском выливались в форму доклада министру внутренних дел, без указания, конечно, имени; я лично всегда докладывал министру, какие сведения были.

Председатель. — Так что он после узнал, что Малиновский — член Государственной Думы?…

Белецкий. — Я докладываю вам, что потом заявил Джунковскому. Вообще избирательная кампания не мною велась.

Председатель. — Оглашается соответствующая справка (читает). «Ведомость справок о судимости, издаваемая министерством юстиции. Списки осужденных в 1899 году. На стр. 191 имеется с левой стороны, третья сверху, запись: 28414. Малиновский, Роман Вацлавов. К. Липн. У., гм. Чагне, дер. Глодова, 19 л., рд. Гостын. у., в дер. Слубице: Плоц. О. С. (в 3 о.) 134, 135, 140, 2 ч. 1647 и 2 ч. 1655 У., тюр. 2? г. 96 г. 11518, 1647 У. (94 г. 47049, 169 М.». Затем телеграмма шифрованная «Московскому начальнику охранного отделения. Вопрос об участии известного вам лица в выборах предоставьте его естественному ходу. № 1254. — И. д. директора — Белецкий. 17 октября 1912 года». Это ваша телеграмма. Затем разбор шифрованной телеграммы из Москвы. «Дело предоставлено его естественному ходу. Успех обеспечен. № 290502. — Подписал подполковник Мартынов». Что значит: «успех обеспечен»?

Белецкий. — Что генерал Джунковский изъявил согласие и что кандидатура Малиновского пройдет.

Председатель. — Т.-е. «успех обеспечен» в том смысле, что кандидатура Малиновского пройдет. Разбор шифрованной телеграммы из Москвы к 290502. «Исполнено успешно. Подполковник Мартынов». 26 октября 1912 г.

Белецкий. — Первая телеграмма говорит, что выборы обеспечены, а вторая, что он представил все документы. Я думаю, что это после его поездки.

Иванов. — Известно ли вам, цензуровались или нет речи Малиновского в Государственной Думе?

Белецкий. — Я докладывал, что речь составлялась партией, и ему давалась. Мы просматривали ее, и, если она не отвечала нашему направлению, была агитационная и возбуждающая, мы обсуждали вопрос, можно ли ему выступать или нельзя. Партия может подтвердить, что были случаи, когда он отказывался.

Председатель. — Значит, речи, которые он произносил, проходили через цензуру?

Белецкий. — Бывало, что ему представляли запросы, и он должен был отвечать от себя, помимо указаний. Но, в большинстве случаев, содержание речей, в особенности по бюджету, было известно.

Председатель. — Было ваше распоряжение Малиновскому, чтобы разъединить единую фракцию с.-д.?

Белецкий. — Я сознаюсь, что вся задача моего руководительства заключалась в том, чтобы не дать возможности партии соединиться. Я действовал по принципу «divide et impera».^[1]

Щеголев. — Вы упоминали, что большевистское течение имело агентуру по Москве и по Петрограду.

Белецкий. — Агентура районная была особенно в Москве и Петрограде. В Петрограде были руководящие кружки. Партия с.-д. в мое время была очень хорошая, вот почему Малиновский был нам важен в смысле широкого, общего, руководительного освещения. Вообще же партия с.-д. освещалась агентами или розыскными органами департамента довольно широко. В партию с.-р. было труднее всего проникнуть; она имела меньше всего хороших сотрудников, так что освещалась слабо и заграницей, потому что там сидел филер департамента и Бурцев, который разоблачал нас, бил нас нашим оружием очень часто; переводить заграницу кого-нибудь из местных деятелей было очень затруднительно; партия отличалась конспиративностью, тут меньше всего были в сношениях друг с другом; партийная переписка мало попадалась, партии же с.-д. и к.-д. много писали, и их переписка не ускользала от розыскных органов.

Щеголев. — Вам был известен состав Центрального Комитета партии с.-д.? Скажите, как вы поступали с теми членами Центрального Комитета, которые входили в круг наружного наблюдения? Вы давали приказ об их аресте?

Белецкий. — Члены Центрального Комитета, во время моего директорства, переизбирались в четвертую Государственную Думу. Туда вошли Петровский, Малиновский. Моя политика, по отношению к членам Государственной Думы, была — никого не трогать. Когда я стал товарищем министра, было дело Абрамсона и Водовозова. Они были арестованы помимо моего указания. Я сейчас же освободил их. Карабчевский тогда обращался ко мне с письмом.

Председатель. — Принцип разъединения и властвования был частью вашей общей политики в отношении с.-д.?

Белецкий. — Это была общая политика. Это было отражением правительственных начинаний борьбы в этой области; политика сводилась к тому, чтобы два течения не могли слиться и представить собою крупную силу, которую трудно было бы разбить. Кроме того, Малиновский для нас сыграл роль, потому что на съезде, куда он был отправлен, намечались вопросы боевого характера. Как известно, партия с.-д. по большевистскому течению в некоторые моменты своей деятельности не отрицает возможности выступлений боевого свойства. Благодаря влиянию Малиновского, эти вопросы на съезде были решены отрицательно.

Председатель. — Вы приписываете большевистской фракции с.-д. террористический прием политической борьбы?

Белецкий. — Нет, не террористический прием; я говорю о борьбе на экономической почве, с администрацией.

Председатель. — Вы утверждаете, что партия имеет в своей программе террор?

Белецкий. — Я утверждаю, что такие указания были рассмотрены на съезде, и утвержденными являются акты о ликвидации счетов с мастерами и владельцами фабрик; например, в Николаеве, на судостроительном заводе. Когда я был товарищем министра, там была забастовка, там, между прочим, было убийство.

Председатель. — Но это не касается партийной программы.

Белецкий. — Это есть тактика.

Председатель. — Это не есть тактика. Скажите, Малиновский давно состоял агентом-сотрудником?

Белецкий. — Он состоял давно, насколько я припоминаю. Но он вначале сотрудничал в охранном отделении Москвы, в Петрограде он не работал.

Председатель. — Не помните, кем он был заагентурен, я употребляю ваше выражение.

Белецкий. — Не сумею вам этого сказать. Это может сказать Виссарионов. Малиновский был очень популярен в московском районе, в рабочей среде.

Председатель. — На заграничную командировку департамент полиции давал ему денег?

Белецкий. — Он получил полномочия фракционные. Он поехал через зеленую границу, т.-е. как эмигранты идут (это — их термин); через посредство своих сотрудников, по поручению стачечного комитета, разузнавать, как идет транспортировка литературы.

Председатель. — Вы снабдили его паспортом?

Белецкий. — Нет. Вообще я, последнее время, паспортов из департамента старался не выдавать.

Председатель. — Но все-таки выдавали?

Белецкий. — Выдавал чиновникам, когда они ехали заграницу; например, Виссарионову.

Председатель. — На имя вымышленного лица?

Белецкий. — Да. Виссарионову — на имя выбывшего лица. Потом такие паспорта я давал офицерам генерального штаба, главного морского штаба. Так, что у меня получали только чиновники и офицеры; другим лицам я паспортов не выдавал.

Председатель. — Ну, а секретным сотрудникам? Например, когда фон-Коттен послал двух агентов в связи с поездкой бывшего императора?

Белецкий. — Я думаю, он мог получить их свободно от градоначальника. Когда я был товарищем министра, Ржевский по поручению Хвостова заезжал — Кафафов это может подтвердить — и спросил меня, могу ли я выдать заграничный паспорт. Я ему по телефону сказал: «боже сохрани выдавать».

Председатель. — Подразумевался паспорт на имя вымышленного лица?

Белецкий. — Я вообще боялся выдавать. В розыскных отделениях из отчетов приходилось видеть получение подложных паспортов для конспирации. Затем начальники губернских жандармских управлений, пользуясь своим влиянием, обращались к губернаторам; так что это проходило вне департамента полиции, у нас этих сведений не было. Из доклада иногда узнаешь. Я хотел еще сказать, что я министру указал еще одного сотрудника.

Председатель. — Про кого вы говорите?

Белецкий. — Я лично видел этого сотрудника, его фамилии не знаю, кличка была «американец». Виссарионов хорошо знал его. Это относится к тому периоду, когда шла большая забастовка в черноморском торговом флоте, эта забастовка была постановлена советом рабочих центрального совета, и был командирован для ее поддержания свой делегат из заграницы. Вот этот делегат и был заагентурен на месте полковником Заварзиным, начальником губернского жандармского управления. Затем, он о нем сообщил, возникло судебное дело. Забастовка грозила России миллионными убытками, потому что совпала со временем экспорта нашего хлеба заграницу, и весь частный торговый флот прервал связь с Европой и Батумом. Вопрос дошел до председателя совета министров. В виду его серьезного значения, как передавал мне товарищ министра торговли и промышленности Барк, на квартире председателя совета министров состоялось совещание по этому поводу. Был вызван одесский градоначальник Сосновский; из данных, сообщенных министрами торговли и финансов, мы увидели, что забастовка принесла большой финансовый ущерб не только частной промышленности, но и государству, в смысле пошлин, в виду чего председателем совета министров было предложено обратить внимание на эту забастовку и, по возможности, во что бы то ни стало, ликвидировать. Такая крупная забастовка не могла ускользнуть от внимания департамента полиции; поэтому было предъявлено мною требование полковнику Заварзину держать департамент полиции в известности о всех перипетиях дела. Затем я предложил также прокурору палаты и судебному следователю, если будут сведения о недостаточной деятельности чинов корпуса жандармов, послать в помощь соответствующих чинов департамента полиции, т.-е. чиновников особых поручений для производства дознания. Из Румынии был вызван наш жандармский офицер Кречунеско для того, чтобы сообщить, какие там были сведения. Полковнику Заварзину удалось делегата, который все время скрывался, заагентурить. Дальше он не знал, что с ним делать, и этот делегат был вызван в Петроград; я и Виссарионов видели его два раза. Он представил свои полномочия и сказал, что ему не только принадлежит право открывать забастовку, но что он уполномочен на право закрытия ее в любой момент, когда признает нужным. Доложил, как обстоит дело в настоящее время. Сказал, что рабочие дошли до момента, когда психологически у них является порыв так сказать приступить к работе, а средства на местах исчерпаны. Говорил, что забастовка имела большое значение для владельцев, которые достаточно увеличили, согласно требованиям, заработную плату; что в этот момент он считает возможным сказать даже в партии, что забастовка проведена с успехом. Вот почему я с ним сговорился и просил на месте дать соответственные директивы. Он отправился на место, дал директивы и, возвращаясь заграницу, был здесь, в Петрограде, с докладом. Это — молодой человек в студенческой форме, но студентом он не был. Американцем его называли потому, что он совершал поездки с частным торговым флотом в Америку.

Председатель. — Вспомните, в общих чертах, содержание этого документа (предъявляется циркуляр № 112144, от 3 октября 1912 г., совершенно секретный, личный, за подписью Белецкого). Здесь имеется ссылка на министра внутренних дел и шефа жандармов, которым был тогда А. А. Макаров. Это сделано по его распоряжению. Я предъявил циркуляр за № 113144 «о необходимости усиления внутренней агентуры как общегородской, так, в особенности, между войсковыми частями, среди воспитанников высших учебных заведений, среди крестьян — для подавления зарождающихся крестьянских братств, среди железнодорожных служащих».

Белецкий. — Это в Воронежской губернии были братства.

Председатель. — Исторической части циркуляра я не докладываю, а в заключительной части директор департамента полиции, ссылаясь на приказание господина министра внутренних дел, шефа жандармов, в развитие циркуляров с 1908 г. и по 1912 г., обращается с настоятельною просьбою к начальникам жандармских управлений, охранных отделений, «безотлагательно принять самые энергичные и действительные меры к приобретению агентуры, способной всесторонне осветить переживаемые явления в оппозиционной и революционной среде, обратив особое внимание на освещение преступных партийных начинаний среди воспитанников высших учебных заведений, крестьянских обществ, железнодорожных служащих, войсковых и морских частей. К изложенному считаю долгом присовокупить, что при ревизиях будет обращено исключительное внимание на выполнение приведенного моего предложения, и наличность или отсутствие агентурного освещения послужат основанием для докладов господину министру внутренних дел о поощрении служебной деятельности достойных чинов или о возможности дальнейшего оставления в занимаемых ими должностях не отвечающих своему назначению должностных чинов». Судя по объему тех групп, общественных и народных, на которые предполагалось воздействовать путем усиления агентуры, приходится считать, что вы не только не стремились сократить или уничтожить секретную агентуру, но стремились ее развить.

Белецкий. — Докладывая вам о постановке военной и морской агентуры, я рассказывал историю этого вопроса; все эти вопросы меня мучили. Это было в 1912 году, т.-е. когда это лишь началось у меня. Самое завершение и издание этих циркуляров об уничтожении войсковой агентуры, за подписью Джунковского и моею, последовало или в январе 1914 г. или в декабре 1913 года. Как я вам докладывал, я много сделал по этому вопросу. Входил в сношения с командным составом, узнавал их мнения. Если вы возьмете деятельность департамента полиции с 1907 года до Протопопова включительно, вы найдете за каждым директором обилие такого рода циркуляров; найдете у Брюна, найдете также у Климовича. Он бывает только перефразирован, причем пишется дополнительно ко всем. В последнем случае, не будут писать для военной среды, потому что при мне циркуляр отменяется; не пишется о средне-учебных заведениях, потому что в ту пору циркуляр отменен; а в высших учебных заведениях как была агентура, так и осталась.

Председатель. — Вы указывали, что вас мучила и беспокоила, по крайней мере, одна часть, — т.-е. агентура среди войсковых частей. Каким образом, в результате вашего беспокойства и даже мучений, мог возникнуть циркуляр, требующий усиления агентуры, между прочим, в сухопутных и морских частях?

Белецкий. — Я вам докладывал, что циркуляр последовал лишь в январе 1914 года или в конце 1913 года. Этот циркуляр относится к 1912 году, т.-е. к тому моменту, когда мысль об отрицательной стороне только выливалась.

Председатель. — Значит, ваше беспокойство и ваше мучение начались потом. Я хочу сказать, что лица, которые издают 3 октября 1912 года этот циркуляр, совершенно уверены в системе секретного сотрудничества, положительно к ней относятся и желают ее развить. Они грозят своим подчиненным увольнением; они обещают награду только, или, главным образом, в том случае, когда подчиненные разовьют эту самую агентуру.

Белецкий. — Да, безусловно, но затем начинают являться теневые стороны, которые заставляют вдумываться и доводят до созыва съезда.

Председатель. — Значит, вы намечаете перелом где-то после съезда?

Белецкий. — После съезда.

Председатель. — Перелом произошел не только у вас, но и в деятельности департамента полиции?

Белецкий. — Если считать департаментом полиции двух моих ближайших помощников.

Председатель. — В каком же циркуляре выразилось ваше стремление ослабить или устранить секретную агентуру в войсковых частях? Было ли у вас стремление ослабить секретную агентуру в других частях или такого стремления у вас не было?

Белецкий. — Я вам говорил, какие циркуляры были изданы, чтобы не было действий провокационного характера.

Председатель. — Оглашается для сведения Комиссии циркуляр более поздний, когда С. П. Белецкий уже ушел, от 22 октября 1915 года, в подтверждение того обстоятельства, что в рассматриваемый сейчас период деятельности департамента полиции не ослабилось, а увеличилось стремление пользоваться секретной агентурой, за подписью директора департамента Моллова. «Циркулярно. Товарищ министра сенатор Белецкий обратил внимание на недостаточно полное в донесениях освещение как местной революционной деятельности, так равно и всех сторон общественной и политической жизни (точка). Посему и в виду напряженного настроения страны и пробуждающейся работы революционных организаций его превосходительство предлагает немедленно озаботиться приобретением хороших партийных сотрудников и соответствующих заслуживающих доверия осведомителей, дабы впредь донесения отличались исчерпывающей полнотою (точка). До сведения довожу о предстоящих ближайшем времени приказанию товарища министра объездах высших чинов департамента целью осведомления местах деятельностью розыскных учреждений и органов». Значит, вы продолжали стоять на точке зрения полной необходимости этой агентуры.

Белецкий. — Я этого не отрицаю. Я считал, как и другие лица, подлежащие вашему расследованию, что другого способа нет, мы другого способа не видели.

Председатель. — Как только вы вступили в должность товарища министра, меньше чем через месяц, этот усиливающий циркуляр был издан.

Белецкий. — Не только этот циркуляр, я написал письмо (не лично я написал, наверху было написано): просили личным сообщением поставить их в курс всех вопросов, которые давали возможность знать и общественные и революционные организации.

Председатель. — Действительно, за пять дней до оглашенного мною циркуляра, 17 октября 1915 года, имеется за подписью Курочкина 6 делопроизводства департамента полиции шифрованный по военным обстоятельствам циркуляр начальникам губернских жандармских управлений, начальникам охранных отделений, г.г. офицерам, ведающим розыском. Подписано, за управляющего министерством внутренних дел сенатор Белецкий. По уполномочию директор Моллов. № 976. «Личному исполнению. Поручаю вам немедленно получении сей телеграммы составить полный доклад настоящем положении дел вашем районе (точка). Этом докладе должно быть представлено непреувеличенном освещении (двоеточие): (первое) крестьянский и рабочий вопросы (тире) — отношение рабочих и крестьян войне, не замечается ли настроении поворота к миру, нынешний взгляд крестьян земельный вопрос вообще и связи ликвидациею принадлежащих немцам имений, отношение лицам немецкого происхождения, военно-обязанным военно-пленным и принудительным работам последних, к работам Государственной Думы последнего времени, к религии, не замечается ли усиление рационалистического сектантства: штунды, баптизма и адвентизма, отношение частым воинским призывам к местным властям, также местной и высшей правительственной власти, частности мнения крестьян и рабочих о заботах правительства обеспечении увечных семей призванных, правительственных мерах против дороговизны, развивается ли движение пользу кооперативов, потребительных обществ, (второе) общее настроение земцев, частности, низших земских служащих, также врачебного фельдшерского земского персонала, (третье) настроение педагогического персонала, также учащихся, особенности духовных учебных заведениях, (четвертое) влияние на общество различных союзов просветительных и профессиональных обществ, отношение населения таковым, (пятое) влияние на местное общество и значение прессы вообще, усилилась ли месте оппозиционная печать новыми органами, заметно ли возрождение или попытки постановке рабочих газет, нет ли подпольной прессы, (шестое) замечалась ли тенденция городского самоуправления выступать политическими резолюциями, какими и когда, отношение населения к проявляемым правительством заботам и принятым связи этим мероприятиям беженцах мер обеспечения населения жизненными продуктами, (седьмое) общее отношение общества к евреям в связи расширением черты оседлости, сказалось ли и какую сторону^[*] влияние прибывших евреев местную жизнь и пробудилось ли их появлением оживление левых элементов общества и подпольная работа, (восьмое) полное освещение местной деятельности всех революционных партий, частности, не замечается ли агитационная работа их среди железнодорожных, трамвайных служащих, почтово-телеграфных рабочих, особенно предприятиях, приспособленных удовлетворению военных нужд, (девятое) роль промышленных комитетов деле увеличения боевых рессурсов для надобностей обороны, интенсивна ли их деятельность, если нет, в силу каких причин и нет ли агитационных мотивов в заминках при исполнении заказов, (десятое) роль союзных организаций сфере расширяющейся деятельности их связи обстоятельствами военных действий, наконец, нет ли отражения в местной жизни московской резолюции по поводу ухода Самарина, чем оно выразилось, конкретно, захвачено ли этим и насколько дворянство (точка). В конце отчета дайте общий вывод (точка). Доклад ваш изложенным пунктам, равно другими данными имеющимися вас, препроводите срочным заказным пакетом, адресуя лично мне. В виду повышенного в связи войной общественного настроения, имеете мне дополнительно затем представлять эти сведения возможно чаще, но не менее раз месяц, кроме выдающихся событий, о коих доносите, не ожидая общей сводки». Таким образом, департамент полиции стремится объять все решительно группы русского общества и народа.

Белецкий. — Позвольте доложить, что этот циркуляр последовал по поручению А. Н. Хвостова. Я был товарищем министра и просил этим циркуляром, чтобы сообщалось лично мне. Все эти сообщения никакого дальнейшего движения, кроме общего доклада министру, не получали. За этот период была такая частая смена министров, что А. Н. Хвостов, например, не успел получить из департамента справку об общественной и политической жизни России.

Председатель. — Позвольте спросить еще про один способ осведомления в ваше время, до и после вас: про широкое применение системы перлюстрации писем. На это тратились деньги из сумм трех с половиной миллионного фонда. На каком законе зиждилась эта перлюстрация, по какому праву департамент полиции залезал в личную переписку всех граждан русской земли?

Белецкий. — Не будем говорить о последнем времени, потому что, как вы сами знаете, последовал специальный закон о перлюстрации писем в виду военного времени, по которому переписка каждого из нас подвергалась просмотру специальных чинов. По агентурному докладу Плеве, последовало высочайшее повеление покойного императора Александра III, там имелось в виду освещать не только группы, интересовавшие департамент полиции, а даже придворные отношения.

Председатель. — Вы не поняли моего вопроса. Я могу вам сказать больше, что соответственные указания о перлюстрации писем были не только у Александра III, а и у Александра II и Николая I. Первая Екатерина II интересовалась частной перепиской и издала указ о перлюстрации. Все это имеет уже историческое значение. Меня интересует вопрос — на каком законе основывались перлюстрации после того, как были изданы основные законы 1906 года?

Белецкий. — Надо сказать, что это был акт, так сказать, секретного происхождения. Он был незаконным, но давал возможность широкого ознакомления. Доносилось, главным образом, в управление по делам печати, в так называемую иностранную цензуру. Это была область министра внутренних дел, и даже председатель совета министров мог знать постольку, поскольку находился в хороших отношениях с министром; министр внутренних дел мог не дать копии тех писем, которые могли быть интересны председателю совета министров. В департамент же полиции представлялись только те письма, которые имели отношение к партийной среде.

Председатель. — Вы, как юрист, знаете, что скрытность действия не исключает его преступности, напротив, даже предполагает; целый ряд преступлений совершается секретно. Так что, из того, что министерство внутренних дел делало это потихоньку, не следует, что это не преступно.

Белецкий. — Я говорю о том, что это покоилось на высочайшем повелении Александра III, которое я передал моему заместителю. Так, например, при Маклакове я лично имел свою перлюстрацию. Мардариев передавал мне только письма партии с.-д., кадетские и т. д. Маклаков имел общественную, при нем этим ведал Джунковский. Коковцов — тоже.

Председатель. — Вам известно, что Протопопов и его предшественники докладывали содержание частных писем представителю высшей власти в стране?

Белецкий. — Я не сумею доложить. А. А. Макаров, я думаю, не докладывал, по свойству своего характера; это человек, который не позволит вмешиваться партийно, чтобы письма того или другого министра были освещены. Он не позволит себе говорить против кого-нибудь дурное. Он всегда в этом отношении был воздержан и скромен. Что касается Н. А. Маклакова, не смею сказать. Я не так близко с ним знаком. При А. Н. Хвостове, это не докладывалось государю; одна только переписка была ему доложена, переписка, касающаяся иркутского архиепископа.^[*] Она была перехвачена военной цензурой в Иркутске и в виду того, что там имелся специальный шифр, она была прислана к нам; в департаменте полиции был такой расшифровщик Зыбин. Это был специалист в этом деле, я думаю, очень редкий, он мог расшифровать всякий шифр. И в данном случае ему удалось найти в священной библии соответственное место. Это была любовная переписка между архиепископом и игуменьей одного монастыря; в одном месте он выражал свое отрицательное отношение к некоторым пунктам программной деятельности царствования последнего времени.

Председатель. — Т.-е. о Распутине?

Белецкий. — Нет, нет, об этом говорил обер-прокурор. Докладывалось, но переписка не представлялась. Переписка, которая присылалась военной цензурой, расшифровывалась и представлялась А. Н. Хвостову.

Председатель. — Почему делу перлюстрации придавался в вашей среде такой секретный характер, что вы передавали своему преемнику?

Белецкий. — В высочайшем повелении Александра III указывалось пожелание государя, чтобы освещались даже лица, близко к нему стоящие, кружки, которые он посещал; например, кружок кн. Мещерского; чтобы он мог знать, среди каких лиц вращается. Он желал как бы провести черту тех или иных льстивых отношений; поэтому такие широкие директивы и давались. Акт хранился у директоров, я получил от Зуева, оставил Маклакову — в шкафу и в копии.

Председатель. — Так что при вас все министры знакомились с перлюстрацией?

Белецкий. — Я знаю, что посылалось Коковцову, потому что он интересовался избирательной кампанией. Затем, при А. Н. Хвостове, Горемыкину посылалось все, что могло его интересовать, например, копии некоторых писем членов Государственной Думы, принадлежащих к партии к.-д.; Штюрмер, будучи председателем совета министров, не имея еще портфеля министра внутренних дел, потребовал от Хвостова, чтобы вся перлюстрация шла первоначально к нему, так что порядок был изменен. За последующих министров я не сумею сказать.

Председатель. — Неужели все письма перлюстрировались?

Белецкий. — Нет, только лиц определенных; если шла чья-нибудь переписка с революционной организацией, которая останавливала на себе внимание, то список этих лиц передавался тайному советнику Мардарьеву. Зная, что письма таких-то лиц интересуют департамент полиции, он делал внизу, на копиях писем, отметки, что это относится к переписке между X. и Y. Затем министры перлюстрировали письма, когда их интересовали отношения лично к ним тех или других сочленов по кабинету. Они тоже давали указания, что их интересует, и им представлялись копии таких писем.

Председатель. — Сколько же, таким образом, набиралось тайн тайного советника Мардарьева?

Белецкий. — Я обыкновенно получал от Хвостова пакеты. Министру посылалось средним числом в день от двадцати до двадцати пяти писем.

Председатель. — Письма задерживались или снимались копии или фотографии?

Белецкий. — С некоторых снимались фотографии, а обычно — перепечатывались на машинке и представлялись в копии. Я беру среднее число, но иногда бывало больше сорока.

Председатель. — Вы знаете, сколько лиц состояло под наблюдением?

Белецкий. — Каждый министр наслаивал. Когда Мардарьеву было уже невмоготу, он представлял список тех, кто может не интересовать. Но это относилось к общественной агентуре.

Ольденбург. — Это относилось к письмам государя или нет?

Белецкий. — Нет, я глубоко убежден в том, что перлюстрация писем государя не производилась. Я позволяю себе говорить за свое время и за время тех трех министров (Маклакова, Хвостова и Макарова), при которых я состоял. Я передавал Мардарьеву, чтобы письма великокняжеские и государя не подвергались перлюстрации.

Председатель. — Почему нужно было передавать такое распоряжение Мардарьеву?

Белецкий. — Потому что при нем возникло одно дело: Марией Федоровной^[*] было послано письмо в Тобольск.

Председатель. — К Распутину?

Белецкий. — Письмо к месту своего назначения не дошло; против меня вел кампанию Мещерский, и Макаров получил приказание уволить меня с пенсией в отставку за то, что я чересчур усилил наблюдение за Распутиным; государыня прислала ко мне Спиридовича с просьбой отдать это письмо, если я его взял. Я даже командировал своего офицера из департамента полиции, чтобы он поехал на место. Я вызвал Мардарьева, доложил министру, министр докладывал государю, ручаясь за то, что этого не могло быть; но, думаю, подозрение все-таки осталось, потому что Мария Федоровна^[*] жаловалась, будто на одном письме нашла оттиск пальца. Но это иногда бывает на почте, когда почтальон ставит штемпель. Вот что дало повод думать, что кто-нибудь перлюстрирует. Она думала, что печать снимали, и оттиск, таким образом, остался, сказала об этом государю, который передал Маклакову. Тогда Мардарьев клятвенно мне божился, что им эти письма никогда не вскрываются.

Ольденбург. — Можно найти циркуляр о том, чтобы эти письма не перлюстрировать?

Белецкий. — Такого циркуляра не было, потому что я лично передавал распоряжение Мардарьеву, указывая на два случая. О перлюстрации даже не писалось. Когда нужно было передать распоряжение, вызывался Мардарьев, которому говорилось лично. Если интересовала переписка партийных лиц, туда посылался чиновник, и фамилии передавались из рук в руки, чтобы не было лишней переписки.

Председатель. — От кого вы могли скрывать переписку с Мардарьевым? Ведь Мардарьев сам письма вскрывал. Это выходит — самому от себя таиться.

Белецкий. — Кроме особого отдела, было еще четыре отдела, это целое министерство. То, что было в особом отделе, не должны были знать остальные. Это было секретно для чиновников, чтобы не было разговоров. Все, что шло от Мардарьева, шло в трех пакетах, потому что вскрывает секретарь: чтобы он, вскрывши пакет, по ошибке, не натолкнулся на переписку, на которой написано: «лично».

Щеголев. — Не можете ли сказать, как была организована секретная агентура при Государственной Думе?

Белецкий. — Я в деталях не могу вам сказать. Там агентура была двойная. Во-первых, агентура смотрителя павильона для председателя совета министров. Находясь в непосредственных сношениях с членами Государственной Думы, смотритель павильона имел дело по впускным билетам. Он входил в некоторое знакомство, более тесное и близкое; путем своего длительного нахождения на службе в Думе он сделался как бы своим человеком, так что некоторые вещи от него не скрывались. Он человек неглупый, воспитанный Крыжановским, им же поставленный, посылавшийся специально для этого заграницу. Полковник Бертгольд имел агентуру в ложе журналистов. Бертгольд, по свойству своего образования, не мог во многом разобраться. Здесь ему много помогал Александровский, который фактически как бы ушел из Думы, — его взял к себе Гурлянд, но я думаю, что он остался в прежней роли. Сведения получались из департамента полиции по мере требований Бертгольда. В мою пору ежемесячно давалось три с половиной тысячи.

Щеголев. — А дальнейшей организации вы не знаете?

Белецкий. — Насколько припоминаю из доклада Бертольда, я могу сказать, что — из среды журналистов. То же самое, путем знакомства с членами Государственной Думы; потому что многие, выходя из фракции, могут сказать.

Щеголев. — Он называл фамилии некоторых журналистов?

Белецкий. — Я боюсь вам это сказать. Я с полной откровенностью говорю все, что могу, нисколько себя не оправдывая.

Председатель. — Комиссия это видит.

Белецкий. — Потому что за два месяца содержания здесь я много перестрадал, много пережил. Я помню, что мне Бертольд представлял как-то схему организации. Не сумею вам сказать, отдал ли я ее в департамент или она осталась у меня дома. У меня сегодня было свидание с женой. Если вы мне позволите и комендант разрешит дать письмо жене, я попрошу ее порыться у меня в кабинете.

Председатель. — У вас дома был обыск или нет?

Белецкий. — Не знаю. Министр говорил, что он этого не сделает. Я согласен все передать. У меня маленькие дети, старуха мать, которая больна сердцем.

Щеголев. — Скажите, с составом заграничной агентуры вы не были знакомы?

Белецкий. — По именам назвать не могу. Но, смею вас уверить, что я не отрицаю своего знания в министерстве. Я служил двадцать лет, имею широкие знакомства; смею вас уверить, мелькают имена — товарищ такой-то. Когда государь ездил на французские маневры, я посылал Виссарионова, чтобы сговориться с представителями полиции дружественных держав для принятия мер охраны, которая всецело зависела от добрососедских отношений между мною и шефом французской полиции, — он к нам приезжал. Виссарионов специально был командирован мною, чтобы видеть Красильникова. Красильников представлял собою тип прокутившегося барича. Это офицер, широко поживший, настолько широко, что исполнительных листов не хватило бы, если бы у него имелись капиталы для оплаты долгов. Курлов, его однокашник по полку, устроил его заграницу. Не будучи знаком ни с розыскным делом, ни с органами министерства, он был поставлен как бы представителем департамента полиции заграницей, причем полномочия были довольно широкие: он должен был сноситься с полицией Франции, Англии, Германии, Италии, Швейцарии; ему помогало то, что он был человек образованный, в летах, много пожил, великолепно говорил на многих иностранных языках и, с точки зрения представительства, удовлетворял своему назначению. Ему были приданы два офицера, которые, чтобы не быть разоблаченными Бурцевым, были законспирированы, жили французскими гражданами с семьями и были известны только Красильникову, шефу полиции Эбергарду^[*] и фон-Мек. Лица проверялись, они были обнаружены Бурцевым и тогда их заменяли другими. Из докладов Виссарионова я знаю, что в партии с.-р., по его впечатлению, была не особенно сильная агентура. Вначале я доложил, что проникнуть в эту партию было трудно, но агентура была. Была квартира, оплачиваемая из сумм департамента полиции, одной русской дамы, очень образованной, уже немолодой; она была близка с семьей Натансона, была изолирована. У нее вся эмигрантская колония бывала; этим путем она имела возможность сообщать Красильникову все сведения, идущие от Натансона. Одно время Бурцев на нее натолкнулся, и положение ее пошатнулось; на время пришлось прекратить с ней всякие свидания. Затем в Италии была небольшая агентура, стоящая около Савинкова. Савинков ушел, потому что в последнее время на него было подозрение в смысле денежном. Когда я стал товарищем министра, я счел долгом позаботиться, чтобы Бурцеву дали шире права; я считал, что процесс Бурцева в ту пору был сделан несправедливо.

Щеголев. — По поводу этой дамы, может быть вы вспомните ее кличку?

Белецкий. — Вам это Виссарионов может сказать; она немолодая женщина; к ней в 1913 году наезжал отсюда доктор Рамм, а в последнее время, Каган, бывший доброволец,^[*] с большой бородой. Он был знаком с Натансоном. От нее шли сведения о том, что теперешний министр юстиции был членом Центрального Комитета партии с.-р.; вот почему за ним имелось наблюдение, что ставилось мне в большую вину.

Щеголев. — Это, очевидно, та самая дама, которой платили от двух с половиной до трех с половиной тысяч франков?

Белецкий. — Да, ей большие суммы уплачивались. Потом Красильников много денег тратил на наружное наблюдение. Но Бурцев скрывал следов больше, чем Красильников употреблял усилий для обнаружения действий Бурцева.

Щеголев. — Когда началась война, Красильников был обращен на военную агентуру?

Белецкий. — Я в тот период был товарищем министра. Граф Игнатьев, поехав туда (я графа знаю), обратился ко мне, прося дать ему возможность использовать наличные силы в наших органах. Я дал ему письмо на имя Красильникова, прося Красильникова ввести его в курс с нашими филерами. Меня интересовало узнать от Красильникова внутреннее положение Германии и Австрии. Это был предсмертный период Франца Иосифа, когда начались первые голодные бунты в Берлине. Так как у наших наблюдательных агентов своя связь, я думаю, он оставил там кого-нибудь. Я запросил об этом, чтобы сделать доклад государю императору и совету министров; он прислал даже газеты и сообщил сведения, из которых было видно довольно обстоятельно, как толпа народа шла к кайзеру, ко дворцу. Говорил о настроении разных слоев Австрии, об упадке воинственного духа, о положении наших пленных. Затем, он осветил своей агентурой лагери наших военнопленных в Германии и то тяжелое положение, в котором они находились, ту пропаганду социалистическую, украинофильскую, которая велась со стороны германцев в этих лагерях. Меня интересовало это, потому что сведения совпали. Трепов был председателем совета министров. Меня интересовал вопрос, какие меры принимаются в Германии для урегулирования транспорта предметов первой необходимости. Мне было сообщено, что Геофельд учредил специальные недели, когда прекращалось пассажирское движение и шло только движение продовольственное. 25 декабря 1915 года, товарищем министра, я был на совещании у Трепова и там докладывал об этом донесении Красильникова; оттуда была взята нами схема прекращения пассажирского движения.

Щеголев. — Вам не приходилось узнавать что-нибудь о деятельности сотрудника Шарль?

Белецкий. — Не могу сказать, но это — провокатор. Этого человека мы разоблачили. Дошли сведения, что он знаком с нашей революционной эмигрантской колонией и указывал на места, где можно найти склады бомб. В общем, Красильников не был специалистом в этом деле, имея личное соприкосновение с Шарлем, он легко попался на его удочку; он имел с ним несколько свиданий, что стоило ему много денег. Эти сведения в департамент полиции поступали по всем вопросам, даже по вопросам военной техники, боевой техники; когда все это к нам сошлось, мы поручили передать его в руки агентурного офицера, и Шарль был разоблачен.

Председатель. — Вы не знаете, кто этот человек?

Белецкий. — Переписка есть в департаменте полиции. Был задержан один француз, на него пало подозрение, что он продавал сведения Австрии. Наши сведения совпали. Затем я его видал в декабре 1916 года, в форме; видимо, он был возвращен.

Щеголев. — Вы можете сказать об авиационной агентуре, о сотрудниках заграничных, которые занимались авиацией? Может быть, у вас остался в памяти циркуляр департамента полиции?

Белецкий. — В первое время, когда я еще был директором департамента полиции, перед выездом государя в Москву, было донесено заграничной агентурой, что предполагается или пустить навстречу царскому поезду особый поезд, на паровозе которого были бы взрывчатые вещества, или путем авиационным сбросить бомбу. Была послана телеграмма следить за авиационными аппаратами, которые привозятся в Россию, и вообще иметь наблюдение за теми, кто вносится в списки авиаторов.

Щеголев. — Я хотел обратить ваше внимание на то, что для слежки за авиаторами пришлось завести сотрудников среди них. Департамент полиции выдал даже взнос в школу авиации за поломку аппарата — 500 р. Затем командировал сотрудника в Париж учиться при авиационной школе.

Белецкий. — Это находится в связи с доносом, если не ошибаюсь, того же Шарова,^[*] что хотят путем авиационным бросить бомбу в государя; но, когда разоблачили этого Шарова,^[*] все пропало. Полковник Коттен поставил еще какого-то студента; полковник Коттен говорил, что его фамилия — Петров. Я хотел доложить, что, когда я был товарищем министра, мне пришлось натолкнуться на то, что постановка военного контр-шпионажа у нас была ниже всякой критики. Ни в одном из иностранных государств он не был так плохо поставлен, как в России. У нас не было торгово-промышленного шпионажа. Дело было еще молодое, началось только в 1913 году, когда при главном штабе образовалось отделение контр-шпионажа. Офицеры корпуса жандармов, которые были командированы штабом в распоряжение каждой армии, были изолированы в силу особой высочайше утвержденной инструкции от наблюдения департамента и от наблюдения штаба. Таким образом, они могли представлять офицерам генерального штаба сведения вне контроля. Затем поездки государя в действующую армию; они все это просматривали в тех или других целях; поездки эти были обставлены так легко, что о них было известно в Германии; там знали маршрут царских поездов. Так, например, в ноябре, когда государь ехал с наследником на фронт, агентура западного фронта сообщила, что на участке за Бахмачом должна быть брошена бомба с немецкого аэроплана. Поезд шел со станции Сарны. Немецкий аэроплан шел навстречу. У них в распоряжении имелись сведения о маршрутах царских поездов даже по часам, что я впоследствии проверил. Я поставил в известность генерала Воейкова, чтобы эти поезда лучше скрывались от них. Получив сведения определенные, я прекратил телефонные сношения и дал срочную телеграмму Воейкову, чтобы он боялся этого пролета. Произошла случайность: у наследника случилось кровоизлияние из носу, и поезд, повернув назад, срочно отправился в Царское. Но в тот самый час, на этом пролете, с высоко стоявшего немецкого аэроплана, была действительно брошена бомба в вспомогательный поезд, который идет впереди царского. Она не попала, поезд проскочил. Я по этому случаю составил записку и передал в ставку генералу Алексееву. Лично я передал записку о контр-шпионаже.

---

Примечания

1. лат. Divide et impera — разделяй и влавствуй. — Примечание редактора Викитеки.