Содержание: Внешняя обстановка деятельности Н. В. Плеве. Порядок роспуска Государственной Думы и государственного совета. «Рептильный фонд». Запрос в бюджетной комиссии Государственной Думы о «рептильном фонде». Суммы «рептильного фонда». Деятельность Н. В. Плеве в качестве помощника главного начальника петроградского военного округа. Дело о высылке Царевой. Дело Булацеля. Военная цензура. Высочайшие указания. Обязательность словесных распоряжений министерства внутренних дел для командующих армиями. Эпизод со статьею Амфитеатрова в «Русской Воле» о Протопопове. Отношения Н. В. Плеве к союзу русского народа. Деятельность Плеве в последние дни перед революцией.
Председатель. — Николай Вячеславович Плеве. Вы были товарищем министра внутренних деле 7 марта 1914 года по 13 февраля 1916 года?
Плеве. — Да.
Председатель. — До этого вы изволили управлять делами совета министров?
Плеве. — Совершенно верно.
Председатель. — А после 13 февраля 1916 года?
Плеве. — После я был сенатором, и весной 1916 года или летом 1916 года, был назначен, вместе с тем, помощником главного начальника петроградского военного округа, Хабалова.
Председатель. — И оставались в этой должности до революции?
Плеве. — До революции, до конца, да.
Председатель. — Сколько времени вы пробыли в должности управляющего делами совета министров?
Плеве. — Я был назначен помощником управляющего делами совета 2 июня 1906 года, но фактически я исправлял обязанности управляющего, а затем был утвержден в должности сначала исправляющего должность, а потом и управляющего, с апреля 1910 года.
Председатель. — Это до того, как вы изволили занять должность товарища министра?
Плеве. — Да.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, какой был порядок роспуска Государственной Думы и государственного совета в ваше время? Главным образом, вот на что хотелось бы мне получить ответ: был ли у вас такой порядок, что председатели совета министров, при вас, значит, Столыпин и Коковцов, получали бланковые подписи бывшего императора с текстом, в котором они сами вставляли даты роспуска Думы и государственного совета и время созыва?
Плеве. — Понимаю, понимаю. Я не помню, я таких документов не видел.
Председатель. — Но ведь по вашей должности вам близко знаком был этот порядок?
Плеве. — Нет. Мне представлялось, что давался указ к подписи государю. Может быть, председатель и имел такую бумагу, но он мог легко мне и не показать ее.
Председатель. — Но у вас сохранилось такое представление, что лицо, занимавшее пост председателя совета министров, отправлялось в резиденцию государя?
Плеве. — Или посылало с курьером проект указа.
Председатель. — Который возвращался подписанным?
Плеве. — Да.
Председатель. — В должности товарища министра внутренних дел какими отделами министерства вы заведывали?
Плеве. — Я заведывал земским отделам, управлением по делам о воинской повинности и только. Потом, уже в последующие годы, ко мне перешла часть заведывания беженскими делами, когда открылось беженское движение; значит, в 1915 году.
Председатель. — А в какое время вы заведывали главным управлением по делам печати?
Плеве. — Никогда.
Председатель. — Вы не заведывали? Кто же из товарищей министра заведывал главным управлением по делам печати?
Плеве. — Мне помнится, никто. Главное управление было в непосредственном ведении министров, так что начальник главного управления по делам печати как бы считался товарищем министра.
Председатель. — Вам не приходилось замещать министра внутренних дел за это время?
Плеве. — Да, управлять текущими делами министерства. На короткий срок, помнится, уезжал А. Н. Хвостов, и тогда на несколько времени управление и текущая переписка на меня возлагалась; одно время, когда я был старшим.
Председатель. — Что вам известно о субсидиях на печать, о так называемом рептильном фонде?
Плеве. — По службе мне ничего неизвестно. Если у меня есть кое-какие сведения, то основываются на том, что пишут в газетах, служебных сведений у меня нет.
Председатель. — Но, а неслужебные сведения какие?
Плеве. — Что будто бы существовал такой фонд.
Председатель. — Что же, вам не пришлось ни разу в бытность вашу товарищем министра внутренних дел встретиться с тем, что такие траты, действительно, производятся и что соответственные ассигновки действительно имеются?
Плеве. — Нет, никогда.
Председатель. — Так что в вашей служебной деятельности вы ни разу не встречались с субсидиями на правую печать?
Плеве. — Ни разу, нет.
Председатель. — Скажите, на что вы в разное время выдали 85.000 рублей Гурлянду?
Плеве. — Это, кажется, я выдавал не как товарищ министра, а по должности управляющего делами совета министров. По службе министерства внутренних дел я не помню таких выдач.
Председатель. — А по той должности?
Плеве. — Это было распоряжение либо Столыпина, либо Коковцова (я не помню) о выдаче денег, но на какой предмет, председатель меня не посвящал.
Председатель. — А из каких денег выдавалось ему? Были некоторые суммы, которые находились в вашем распоряжении?
Плеве. — Управляющий делами совета министров имел текущий счет в государственном банке. Кажется, он мне открыт был при Коковцове, а, может быть, при Столыпине еще; и из этого фонда по чекам выдавались деньги по приказанию председателя совета министров.
Председатель. — На какие же цели выдавались деньги?
Плеве. — Вот этого я не знаю. Я не спрашивал председателя.
Председатель. — Kак же велика была та сумма, из которой вы тратили?
Плеве. — Кажется, 230—250 тысяч.
Председатель. — В год?
Плеве. — Нет, единовременно, и потом она постепенно таяла, и я передал остаток моему преемнику, Лодыженскому.
Председатель. — Сумма, которая была в вашем распоряжении, проходила по какой-нибудь смете?
Плеве. — Вероятно, нет. Я ее в сметах не видел.
Председатель. — Чем-же объясняли вы тогда, что, не состоя в должности кассира и казначея, вдруг получаете в свое распоряжение подновляемую постоянно сумму в 250.000 рублей?
Плеве. — Нет, не подновляемую.
Председатель. — Единовременно всего только 250.000 и было вами израсходовано?
Плеве. — Я не помню, какая сумма была первоначально. Вы меня спрашиваете, не казалось ли мне это странным?
Председатель. — Нет, я об этом не спрашиваю. Но все-таки у вас было некоторое представление об этой сумме?
Плеве. — Да, что есть в государственном банке сумма, которой распоряжается председатель совета министров и из которой я должен выдавать. Вот мое представление об этой сумме.
Председатель. — Но почему же вы взяли на себя такую механическую должность казначея по какой-то сумме? Ведь вы занимали довольно высокий пост? Ведь то лицо, которое вам делало распоряжение, оно, несомненно, вам доверяло эту сумму? Эта сумма была лично на ваше имя положена?
Плеве. — Нет, по должности.
Председатель. — Тем более!
Плеве. — Председатель совета министров, вероятно, считал удобным, чтобы эта сумма числилась по должности управляющего делами совета министров, чем за председателем совета министров.
Председатель. — Вам не кажется, что такое объяснение о механическом исполнении противоречит взаимному доверию министра и заведываюхцего делами совета министров и просто противоречит человеческому, жизненному отношению?
Плеве. — Вы меня спрашиваете: почему он не говорил, для чего я должен выдавать деньги?
Председатель. — Вы просто отвечаете: «я механически выдавал, кому он приказывал». Но мне кажется такое объяснение нежизненным!
Плеве. — Оно совершенно правдиво. Я точно не знал, почему и на что тратятся эти деньги. Спрашивать председателя совета министров при каждом его распоряжении: «почему выдаете такому-то и в таком-то размере?» — конечно, я считал неудобным.
Председатель. — Траты этих денег производились тоже несколько необычным, я бы сказал, конспиративным порядком?
Плеве. — Отчего конспиративным, раз то лицо шло в государственный банк?
Председатель. — Т.-е., какое лицо?
Плеве. — То лицо, которому председатель совета министров приказывал выдать.
Председатель. — Это было определенное лицо?
Плеве. — Нет, это были разные лица.
Председатель. — Кто же приходил к вам за этими чеками?
Плеве. — Всякое лицо, которому председатель захотел выдать. Я сейчас не помню.
Председатель. — Так что вы были казначеем по известным суммам, которые по письменному распоряжению председателя совета министров выдавали?
Плеве. — Нет, не по письменному.
Председатель. — По устному?
Плеве. — Да.
Председатель. — Что же вам говорил председатель совета министров?
Плеве. — Выдать такую-то сумму.
Председатель. — Кому?
Плеве. — Такому-то лицу.
Председатель. — Отчеты в этих выдачах и в этих суммах шли через вас?
Плеве. — Так, периодически, я не помню, но, кажется, по некоторым суммам я получал отчеты, т.-е. я получал не для того, чтобы проверять их, а просто то лицо, так сказать, для осведомления председателя давало отчет. Но эти суммы, кажется, были не подлежащими контролю.
Председатель. — Из отчетов вам известно было, что суммы шли на печать, на разные издания?
Плеве. — Да. Помнится, когда как-то Гурлянд мне прислал отчет, я посмотрел, и вижу, что там на какие-то книжки, кажется, перед созывом какой-то Думы, четвертой.
Председатель. — Не перед созывом какой-то Думы; может быть, перед выборами в какую-то Думу, именно в 4-ю Думу. Что же вам стало известно из этих отчетов, через вас проходивших?
Плеве. — Мне ничего не было известно, потому что я их не проверял. Получивши их, я спросил председателя (тогда, кажется, Коковцов был:: «Что- мне делать с этими отчетами?» Он сказал: «Пусть лежат у вас».
Председатель. — Какую должность занимал тогда Гурлянд?
Плеве. — Вот я так точно не припомню, но, кажется, он давно уже член совета министра внутренних дел. Так что, вероятно, он и тогда был.
Председатель. — Вы изволили сказать, что выдавали эти деньги по распоряжению председателя совета министров?
Плеве. — Да.
Председатель. — А не выдавали вы их также по требованию Гурлянда?
Плеве. — Нет, не помню. Может быть, по его просьбе; но тогда я всякий раз докладывал об этом председателю.
Председатель. — Такие выдачи бывали неоднократно?
Плеве. — Да, несколько раз.
Председатель. — И выдавали вы их в слепую, совершенно не интересуясь тем, на что идут эти деньги?
Плеве. — Нет. Вы же сами говорите, что на подготовку выборов в 4-ю Думу. Вот такое общее указание, я, может быть, и имел, но в виду больших занятий и в виду того, что меня в это не посвящали, я не интересовался, что собственно делается на эти деньги.
Председатель. — Это ваши письма на имя Гурлянда? (Предъявляется ряд писем за подписью Н. В. Плеве.)
Плеве. — Совершение верно. (Просматривает бумаги.)
Председатель. — Все последующие письма по вашему заявлению по телефону?
Плеве. — Кажется, все в таком же духе. Все-таки, эта чеки выдавались не по просьбе Гурлянда, а по распоряжению председателя.
Председатель. — Но вызванному этой просьбой?
Плеве. — Т.-е. это могло быть так: либо председатель давал мне общее приказание выплатить Гурлянду некоторую сумму, и тогда по частям, по мере надобности, он мог попросить меня; либо каждый раз я докладывал председателю.
Председатель. — Нас не интересует то, что могло быть, а что было в действительности.
Плеве. — Я утверждаю: ни одна копейка, ни один рубль из этих сумм не был выдан только по просьбе Гурлянда и моему распоряжению. Суммой распоряжался председатель совета министров.
Председатель. — Вы изволили получить вот эту справку об израсходовании денег?
Плеве (просматривает). — Помнится, да.
Председатель. — Вы получили, прочли, ознакомились с ее содержанием?
Плеве. — Прочел.
Председатель. — Вы изволили обратить внимание на то, что здесь сказано: на издание и распространение журнала «Пастырь» 20.000 рублей?
Плеве. — Т.-е., когда обратил внимание, сейчас?
Председатель. — Тогда, когда вы ее получили.
Плеве. — Нет, специально не обратил внимания. Я не знаю, что это за журнал «Пастырь».
Председатель. — Кому еще, кроме Гурлянда, вы давали деньги?
Плеве. — Кажется, Грассу.
Председатель. — Еще?
Плеве. — Еще не припомню. Если у вас есть книжка чековая, то там написано, кому выдавались чеки.
Председатель. — Предъявляется чековая книжка на имя камергера двора его величества действительного статского советника Николая Вячеславовича Плеве. Так что это ваша личная книжка? Деньги были положены на ваш личный счет?
Плеве. — Нет, это управляющего делами совета министров.
Председатель. — Но этого не сказано?
Плеве. — Я, конечно, считал деньги моими служебными, а не личными.
Председатель. — Вот здесь: Грассу. Кто этот Грасс?
Плеве. — Это, кажется, один из сотрудников Гурлянда по министерству внутренних дел, но так как я не служил тогда в министерстве внутренних дел, то и не знаю, какую он должность занимал.
Председатель. — Саблеру. Мы знаем, кто такой Саблер; но по какому случаю вы выписывали ему 5.000?
Плеве. — Вот этого я, право, не знаю. Может быть, какое-нибудь пособие выдавалось.
Председатель. — Графу Бобринскому 25.000. На какую цель?
Плеве. — Не помню. Я не знал даже.
Председатель. — Члену Государственной Думы Гюббенету. Тоже не знаете?
Плеве. — Не знаю.
Председатель. — Доктору Живному.
Плеве. — Вот это я знаю. Кажется, редактор какой-то чешской газеты «Парламентер». Он находился в бедственном состоянии и обращался с просьбой.
Председатель. — Е. Д. Львову.
Плеве. — Это я не знаю.
Председатель. — Пуришкевичу. 10.000. На что?
Плеве. — Не припомню. Не знаю.
Председатель. — Но неужели ни разу вы не пожелали, по естественному чувству недопустимости для себя механических действий, по привычке нашей с вами к осмысленному труду, ни разу не поинтересовались узнать, почему собственно вас сделали кассиром и каким-то людям раздают какие-то, но, очевидно, казенные деньги?
Плеве. — Очевидно, казенные деньги. Но почему вы точно желаете меня уколоть, что я механически выдавал?
Председатель. — Вы изволите давать такие объяснения, что я должен выяснить.
Плеве. — Совершенно верно, ничего нет удивительного.
Председатель. — Я считаю, что вы не имеете основания говорить, что кто-нибудь желает вас уколоть.
Плеве. — Вы говорите: «по привычке к осмысленной деятельности»; что, тут есть неосмысленная деятельность? Это была осмысленная деятельность. Я знал, что председатель совета министров имеет казенные суммы, которые он предназначает тем или иным лицам, очевидно, оказывающим какие-либо услуги государству.
Председатель. — При чем, когда вы получили справку, вы узнали, что часть этих денег идет на книгу «Националисты в 3-й Думе» и на издание и распространение журнала «Пастырь»?
Плеве. — Это не могло поколебать моего убеждения, что деньги идут на дело, полезное для государства. Или должно было поколебать, по вашему мнению?
Председатель. — Но, по крайней мере, это прибавляло нечто к вашему неведению относительно расходования этой суммы, раз она предназначалась на книгу «Националисты в 3-й Думе» и на журнал «Пастырь»?
Плеве. — Вероятно, издания, которые считались полезными для правительства. Так что справка меня еще более укрепляла в том, что эти суммы тратятся на издания и на дела, полезные для государства, о которых осведомлен председатель министров.
Председатель. — Позвольте считать, что такое, по крайней мере, представление о расходовании этой суммы было: она идет на издания, полезные с точки зрения правительства?
Плеве. — Но там есть другие выдачи. Саблеру 3.000.
Председатель. — Но, между прочим, на издания полезные правительству. Скажите, вот этот отчет был исключением, что вам в этой сумме некто, Гурлянд очевидно, его дал? А другие лица вам давали отчеты?
Плеве. — Нет, это исключение. Я считал эти суммы не подлежащими отчету и контролю.
Председатель. — А был ли случай, что вы покупали паи товарищества «Нового Времени»?
Плеве. — Да, был случай.
Председатель. — Каким же образом это произошло?
Плеве. — Это случилось в марте 1911 года или 1910, я не помню.
Председатель. — В марте 1911 года.
Плеве. — Тогда Столыпин еще просил меня зайти к Крыжановскому и взять у него 25.000 рублей и купить паи «Нового Времени», что я и сделал.
Председатель. — С какой целью это нужно было сделать?
Плеве. — Я не знаю, с какой.
Председатель. — Вы где купили паи?
Плеве. — Кажется, в Волжско-Камском банке или в магазине «Нового Времени».
Председатель. — Значит, и тут вы совершенно механически исполняли поручение?
Плеве. — Я думал, что раз Столыпин приказывает, то он считает полезным.
Председатель. — Но, кроме представления полезности этой траты, у вас не было представления о том, для чего это делается?
Плеве. — Нет.
Председатель. — Это не подкрепляло тех сведений, — которые вы, как все граждане русские, имели, — что правительство интересуется некоторыми газетами и тратит на них деньги?
Плеве. — Конечно, подкрепляло.
Председатель. — 27 февраля 1914 года граф Владимир Бобринский вам пишет о получении им 25.000 рублей. Вы не помните, для чего графу Владимиру Бобринскому понадобились по вашему чеку эти 25.000 рублей?
Плеве. — Не помню. Было, кажется, приказание либо Столыпина, либо Коковцова.
Председатель. — Которое вы исполнили тоже механически?
Плеве. — Которое я исполнил, не спрашивая председателя, на какой предмет он дает эти деньги.
Председатель. — Гр. Бобринский пишет дальше: «я спешу принести вам мою глубокую благодарность за ваше доброе содействие сему благому делу». Эти слова письма гр. Бобринского остались для вас непонятными?
Плеве. — «Содействие». Вероятно, потому, что я был посредником между ним и председателем. Словом, я не знаю, на что Бобринскому выдавалось 25.000. Может быть, потому, что я участвовал в передаче суммы.
Председатель. — И не знаете за какое содействие? Т.-е. за содействие, вы изволили сказать, но какому благому делу вы содействовали и за какое содействие какому благому делу вас граф благодарил?
Плеве. — Не знаю.
Апушкин. — В чем могло выражаться ваше содействие в таком случае?
Плеве. — Т.-е. в получении этих денег?
Апушкин. — Да.
Плеве. — Правда, не знаю.
Апушкин. — В качестве управляющего делами канцелярии совета министров?
Плеве. — Если граф Бобринский желал действовать через меня, то он мог пойти ко мне и сказать, что ему на такой-то предмет нужны деньги; прошу попросить у председателя денег. Но я не помню того, чтобы граф Бобринский ко мне обращался; он был гораздо ближе знаком с председателем совета министров. Я даже не знал его до той поры. Так что он обратился к председателю совета министров.
Апушкин. — Но граф Бобринский не считал нужным назвать это «благое дело» своим именем, когда писал в письме: «это благое дело»?
Плеве. — Вы спрашиваете, знал ли я это «благое дело»?
Апушкин. — Интересно знать, в чем заключалось это «благое дело»? Вы не помните?
Плеве. — Нет, не знаю и тогда не знал.
Председатель. — И вы не спросили при встрече графа Бобринского, какому благому делу вы, совершенно для себя неожиданно, оказали содействие?
Плеве. — Я даже, может быть, с ним не встретился. С графом Бобринским у меня были самые отдаленные отношения.
Председатель. — Во всяком случае вы это письмо изволили получить? (Предъявляется письмо.)
Плеве. — Да. И вот даже пометка собственной рукой: 25.000 рублей.
Председатель. — Предъявлено письмо графа Бобринского к Николаю Вячеславовичу от 28 февраля 1914 года. Это ваша рука? (Показывает документ.)
Плеве. — Да.
Председатель. — Предъявлена расписка петроградского почтамта о посылке в Выборг, в совет Карельского братства, 2.000 рублей, 21 ноября 1913 года. Вам известно было, зачем вы посылаете эти деньги в совет Карельского братства?
Плеве. — Да.
Председатель. — Стало быть, вам известно, что это на издание «Карельских Известий»?
Плеве. — Да. Это считалось полезным изданием, и вот председатель велел.
Председатель. — В каком смысле полезным изданием?
Плеве. — Кажется, в том смысле, что они проводили русскую политику в Карелии и в Финляндии. Главным образом, в Карелии.
Председатель. — Русскую политику в Карелии и в Финляндии, хорошо. Тут есть расписка графа Бобринского о получении опять 25.000 от вас 15 ноября 1913 года. Вы не знаете?
Плеве. — Нет, т.-е. так я думаю, что граф Бобринский интересовался, кажется, галицийскими делами. Может быть, на эти дела. Я так себе объяснял, но что именно, не знаю.
Председатель. — Что значит «галицийские дела»?
Плеве. — Может быть, он противодействовал австрофильской политике, которая была там.
Председатель. — В какой форме?
Плеве. — Я не сумею сказать. Я лично с ним не был знаком и посвящен в подробности.
Апушкин. — Кто такой Куманин?
Плеве. — Это чиновник особых поручений при председателе совета министров.
Апушкин. — Какие функции у этого чиновника были?
Плеве.— On был откомандирован в Государственную Думу и осведомлял председателя о ходе дел в Думе. Затем, встречал министров там, уведомлял их по телефону о том, какие дела идут.
Председатель. — Но занимался также и внутренним наблюдением за членами? Старался узнать, что там решено в совете старейшин? Вы не знаете?
Плеве. — Вероятно.
Апушкин. — Если вы не знаете, то чем вы можете объяснить ассигновку ему 2.000 за время с 23 февраля по 20 мая?
Плеве. — Вероятно, нужно было.
Апушкин. — Для чего? Осведомлять по телефону?
Плеве. — Нет, у него было целое делопроизводство.
Апушкин. — Какое делопроизводство?
Плеве. — В павильоне. Он регистрировал деятельность Государственной Думы, затем осведомлял министров. Так что у него целая канцелярия была.
Апушкин. — Эта сумма не относилась к канцелярским суммам или относилась?
Плеве. — Я, право, не знаю, на что они тратились. На что он тратил, очевидно, председателю представлял.
Апушкин. — Так что, будучи управляющим делами, вы, в сущности, не входили в управление этими самыми делами?
Плеве. — Нет.
Председатель. — Скажите, зачем у вас были эта вырезки? (Предъявляет.)
Плеве. — В составе каких бумаг? Не помню совершенно, так как эти бумаги просто не рассматривал; я не был обязан контролировать расходы по этой сумме. Я не знаю, в какой папке это было. В той ли папке, которая является отчетом Гурлянда, или нет?
Председатель. — У меня сейчас нет протоколов обыска, но вы изволите видеть, что это вырезки из различных газет со статьями Грасса, Добрынина и некоторых других лиц, которым вы выдавали деньги.
Плеве. — По этому поводу я могу сказать, что статей не смотрел, не читал и никакого отношения к ним не имею. Просто они механически у меня лежали.
Председатель. — Но представлены они были вам кем-нибудь?
Плеве. — Я не помню.
Апушкин. — А кто такой господин Снежков?
Плеве. — Не знаю. Ему тоже велись выдачи?
Апушкин. — Да.
Плеве. — Не знаю.
Председатель. — Предъявлены были вырезки газет, наклеенные на листе бумаги, в количестве шесте штук. Таким образом, выдавая эти деньги, вы все-таки знали из отчета Гурлянда, что они идут на печать, на журнал «Пастырь». В случае посылки 2.000 — на «Карельские Известия». И вы сами изволили сказать, что это подтверждало ваши сведения о том, что правительство поддерживает некоторые органы печати. Скажите, пожалуйста, нe пришлось ли вам присутствовать в заседании бюджетной комиссии в декабре 1915 года?
Плеве. — Как же, да.
Председатель. — Не зашла ли там речь о субсидиях правительства частным изданиям, частным газетам?
Плеве. — Да.
Председатель. — Там вы были представителем министерства?
Плеве. — Был.
Председатель. — Так вы изволите помнить вопрос члена Думы Гарусевича о том, что в Киеве издается газета «Киев», субсидируемая правительством, и с некоторого времени в ней появляются статьи по русско-польскому вопросу, как будто написанные немцем, совершенно в немецком духе. Этого члена Государственной Думы интересовал вопрос, действительно ли газета субсидируется? В связи с этим, вы сделали некоторое общее заявление по вопросу о субсидировании частных газет. Вы помните?
Плеве. — Да. Он меня спрашивал, но я не знал, субсидируются ли эти газеты.
Председатель. — Но вы изволили сделать такое заявление: «вообще министерство внутренних дел не субсидирует частных газет. У нас нет рептильного фонда для поддержания газет».
Плеве. — Да, очевидно, я думал, нет такого рептильного фонда.
Председатель. — Но вам не известно, что эта ваша мысль расходилась с действительностью?
Плеве. — Почему она расходилась?
Председатель. — Да потому, во-первых, что мы все, граждане, знаем, что сотни тысяч тратятся правительством на поддержку так называемой правой печати из народных денег, а не из денег правительственных лиц правого направления, а во-вторых, имеются даже документальные данные, отчеты по этого рода тратам.
Плеве. — Мне это не было известно. У меня таких данных не имелось. А затем, если бы даже знал, я не мог бы отвечать за министра, что у нас есть рептильный фонд.
Председатель. — Вы могли не отвечать, но если вы ответили, ваш пост обязывал сказать в этом отношении правду. Мне кажется странным положение представителя правительства, который на официальный запрос членов государственной палаты дает неверные сведения, имея при этом отношение к тратам на печать.
Плеве. — Нет, я не имел никакого отношения.
Председатель. — Вы же изволили сказать! По крайней мере, в тех случаях, когда вам давались отчеты. Даже и при условии механического отношения ко всем прочим тратам, вы изволили же знать?
Плеве. — Эти траты вовсе не на печать. Отсюда у меня не могло быть убеждения. Траты на что? На Гурлянда? За три года до этого заседания! И на «Карельский Вестник?» Это не есть печать.
Председатель. — Позвольте, что же такое газета «Пастырь» или «Карельский Вестник», которые должны проповедывать какие-то отношения в Карелии или Финляндии? Ведь это же на обычном языке называется органами печати?
Плеве. — Почему это рептильный фонд? Я не знаю. Кажется, это полуправительственные издания. Может быть, они издавались на казенные деньги.
Председатель. — Рептильный фонд следует понимать, таким образом, в связи с предыдущим утверждением: «вообще министерство внутренних дел не субсидирует частных газет». Народный представитель спрашивает вас: «Не идут ли народные деньги на тенденциозные, на правые органы печати?» Вы, представитель министерства внутренних дел, отвечаете: «Вообще министерство внутренних дел не субсидирует частных газет».
Плеве. — Да.
Председатель. — Но вы же сами передавали деньги, которые шли на субсидии частным изданиям?
Плеве. — Я говорил, как чин министерства внутренних дел. Как таковой, я никаких сумм не передавал и действительно не знал, что министерство субсидирует какие либо газеты. Скажем больше, если бы я даже выдавал эти деньги, я не знаю, был ли бы я в праве сказать: «да, министр внутренних дел имеет рептильный фонд». Тогда я тем более не исполнил бы своей обязанности.
Апушкин. — Так что в круг обязанностей входило говорить и неправду?
Плеве. — Если бы вы были товарищем министра, то, вероятно, вы бы тоже не сказали, что ваш министр…
Апушкин. — Предположение о том, как бы я поступил, здесь совершенно неуместно. Вопрос определенный. Вы сказали, что вам неизвестно: выдавались, или не выдавались деньги.
Плеве. — Мне, действительно, по министерству внутренних дел не было известно.
Апушкин. — А там вы категорически утверждали, что не выдавались?
Плеве. — Точнее было бы сказать, что мне неизвестно. Вы находите, в этом заседании я должен был сказать, что мне неизвестно?
Председатель. — Если хотите знать, наше мнение такое, что вы должны были сказать правду.
Плеве. — Значит, мы тут расходимся.
Апушкин. — Или отказаться от выступления. Может быть, вам неизвестно, что Гурлянд был руководитель и сотрудник газеты «Россия»?
Плеве. — Известно.
Апушкин. — А вам известно, что в числе членов Государственной Думы имелся и господин Снежков?
Плеве. — Нет, я его не знаю.
Апушкин. — То лицо, которому было выдано 500 рублей?
Плеве. — Он член Государственной Думы?
Апушкин. — Я спрашиваю, вам неизвестно?
Плеве. — Нет.
Апушкин. — А издание и распространение журнала «Пастырь», на что было выдано 20.129 рублей 34 коп. г. Гурлянду, тоже с вашей точки зрения не относится к печати?
Плеве. — Я не знаю, что это за журнал.
Апушкин. — В отчете, который вам представлен был Гурляндом, который вы утвердили…
Плеве. — Я не знаю.
Председатель. — Так что для вас осталось неизвестным, что на различные издания из рептильного фонда, так называемой «денежной помощи отвечающим видам правительства повременным и неповременным изданиям», из сметных кредитов министерства внутренних дел таких денег было выдано в 1914 году, предшествующем тому, в котором вы сделали заявление в бюджетной комиссии, в количестве 948.000? В 1915 году, в конце которого вы сделали заявление, в количестве 1.068.724 руб., ив следующем — в количестве 1.620.286 рублей. Итак, мы, беседуя о существовании такого фонда, будем называть его не «рептильным», а фондом «денежной помощи, отвечающим видам правительства повременным и неповременным изданиям». Вы не имели такого представления?
Плеве. — Я не знал об этом; а затем, если бы и знал, то мой служебный долг воспретил бы мне его, конечно, оглашать.
Председатель. — И вы серьезно продолжаете думать, что служебный долг обязывал бы вас сказать неправду? Так вы понимали ваш служебный долг?
Плеве. — Да, конечно.
Председатель. — Мы, действительно, расходимся в понимании служебного долга. Какою отраслью дел вы изволили заведывать в качестве помощника главного начальника петроградского военного округа? Что входило в круг вашего ведения?
Плеве. — Гражданские дела, квартирный закон, в частности, некоторые вопросы, которые министерство внутренних дел передавало, и военная цензура.
Председатель. — Вы изволили сказать, квартирный вопрос?
Плеве. — Да.
Председатель. — Через вас проходили высылки, производившиеся в административном порядке?
Плеве. — Да, некоторые через меня, другие помимо меня.
Председатель. — Какой у вас был порядок производства высылок?
Плеве. — Этого я не сумею вам сказать. Сообщалось министерству внутренних дел на предмет исполнения.
Председатель. — Нет, не на предмет исполнения, а каков был процесс самого решения о высылке или невысылке?
Плеве. — Доклад ген. Хабалову и затем сообщение в министерство внутренних дел решения либо ген. Хабалова, либо моего, как его помощника.
Председатель. — Но этому предшествовало что-нибудь? На каком основании вы, делая ваш доклад, решали, что человек должен быть выслан?
Плеве. — Да, конечно, какие-нибудь донесения полицейские или контр-разведки; какие-нибудь данные для этого были.
Председатель. — Но вот предо мной дело. По этому делу вами была выслана домовладелица Царева.
Плеве. — А тут нет самого распоряжения о высылке?
Председатель. — Да, здесь есть доклад ваш. Из этого доклада я усматриваю, что домовладелица Царева, на основании решения мирового судьи, выселила через судебного пристава некую Козлову из занимаемой ею квартиры. Командированный вами Гонек, совместно с полицейским приставом и двумя надзирателями водворяли вещи Козловой в занимаемую ею прежде комнату, т.-е. поступили обратно тому, что постановил судья по указу его величества. Вещи эти были вынесены в прачешную. Вы пишите дальше: «в виду изложенного, испрашиваем разрешения подвергнуть Цареву 1.ООО-рублевому штрафу с заменой при несостоятельности арестом». Так вот это дело касается заключения в тюрьму и вот, по докладу вашему, мы здесь читаем: «Цареву заключить в тюрьму на один месяц и, по отбытии заключения, выселить из района театра военных действий, т.-е. Петрограда». Причем генерал Хабалов говорит: «этим взысканиям прошу дать самую широкую огласку в печати». Вы припоминаете этот случай, и если не припоминаете, то не представляется ли вам, что это совершенно ненормальное явление?
Плеве. — В частности, этого случая я не припоминаю, но относительно второго вашего вопроса скажу: действительно ненормально, чтобы судебный приговор не приводился в исполнение, или исполнение его сопровождалось для истца такими неприятными последствиями. Но во время войны было издано обязательное постановление по квартирному вопросу в порядке военного положения, и генерал Хабалов (и я так считаю) имел право штрафовать тех домовладельцев и тех квартирохозяев, которые, вопреки обязательного постановления князя Туманова, мародерствовали и злоупотребляли своим положением для стеснения беднейших жителей Петрограда.
Председатель. — Но погодите отсутствующих называть мародерами. Мы из документов видим, что тот, которого вы называете мародером в его отсутствие, действовал на основании законного постановления судьи. Вы присваиваете себе власть отменять это законное постановление судьи, посылаете ваших людей, поступаете вопреки законному судебному решению, постановленному судьей, и еще за обращение к суду наказываете тюремным заключением и высылкой из Петрограда!
Плеве. — Распоряжение основывалось на совершенно законном постановлении предместника генерала Хабалова, князя Туманова, и обязательное постановление гласило, что за преувеличенную цену квартиры, за выселение, одним словом, за нарушение обязательного постановления главный начальник округа имеет право налагать такие-то последствия. Это обязательное постановление было издано законным образом, в порядке военного положения, и оно давало, мне кажется, право генералу Хабалову такую резолюцию положить. Я думаю, оно и мне, как его помощнику, давало бы такое же право, если бы я был уполномочен в данном случае генералом Хабаловым. Так что это не единичный случай, было несколько таких случаев. С точки зрения юридической, его можно обсуждать и находить, что обязательное постановление было незакономерно; но я держусь той точки зрения, что оно было издано закономерно. Следовательно, тут тем более частное распоряжение, основанное на закономерном акте предшественника.
Апушкин. — С вашей точки зрения эти обязательные постановления покрывали приговоры судов в Петрограде?
Плеве. — Т.-е. они препятствовали домовладельцам выселять и повышать квартирную плату.
Апушкин. — Ваше обязательное постановление в данном случае отменяло приговор мирового судьи?
Плеве. — Оно парализовало действия судебных властей, конечно.
Апушкин. — На это имелись известные законные основания у вас?
Плеве. — Да, конечно. Военное положение, в силу которого было издано это обязательное постановление.
Апушкин. — В силу которого эти обязательные постановления уничтожали силу судебных приговоров? Имелось такое положение?
Плеве. — Я не помню. Если бы посмотреть это обязательное постановление, я бы лучше ответил. Вероятно, это обязательное постановление предоставляло право, которым в данном случае воспользовался генерал Хабалов.
Апушкин. — Хотя бы нарушение приговора мирового судьи?
Плеве. — Даже мировые судьи отказывались, говоря, что это их не касается.
Председатель. — Позвольте. Веселил из квартиры судебный пристав, вы не осмелились поднять руку на судебного пристава, и не выслали мирового судью, постановившего приговор, но посадили в тюрьму и выслали то лицо, законность домогательств которого признана приговором судьи, действующего по указу его величества?
Плеве. — Вы считаете, что логически требовалось бы и мирового судью выслать, и судебного пристава, и воспретить жительство таким мировым судьям? Я с вами согласен.
Председатель. — Вы не можете согласиться, потому что предположение, которое вы сделали, совершенно неуместно. Я вам делаю замечание по поводу этого предположения.
Плеве. — Я вовсе не желал вам сказать что-либо…
Председатель. — Не мне. Но когда вы позволили себе утверждать, что вы должны были выселить и заключить в тюрьму мирового судью, постановившего приговор, и судебного пристава, то вы изволили говорить несерьезно. Я вам делаю замечание. Здесь присутственное место, и я прошу вас мне подчиняться и никаких неуместных предположений больше не делать.
Плеве. — Я совершенно подчиняюсь, но только я думал, вы предполагаете, что следует запретить мировым судьям выносить такие приговоры. Я не говорил о заключении в тюрьму.
Председатель. — Затем, из того, что я огласил, вы изволили бы усмотреть, что здесь нет ни слова о повышении платы. Идет речь о том, что судебный пристав выселил согласно приговора судьи известное лицо, и вы за действие судебного пристава подвергли наказанию истицу.
Плеве. — Вы спрашиваете меня?.. Объяснить?
Председатель. — Да хотелось бы знать.
Плеве. — Во-первых, не я, а генерал Хабалов; но я считаю его распоряжение вполне правильным, потому что было обязательное постановление, которое запрещало жителям города Петрограда выселять своих квартирантов, воспрещало, следовательно, домовладельцам. В данном случае Царева нарушила обязательное постановление. За его нарушение главный начальник округа имел право налагать штрафы и заключать в тюрьму. Генерал Хабалов и исполнил это. Разве вы считали возможным упустить из вида то, что эта просьба неправильная и расходящаяся с обязательным постановлением?
Председатель. — Она была обращена к судье, который счел ее правильной.
Плеве. — Обязательное постановление, изданное в силу военного положения, не считается с органами, действующими в мирное время. Так, по крайней мере, действовал главный начальник округа в течение двух лет. Некоторые не считали это закономерным, другие считали целесообразным и закономерным. Словом, это юридический вопрос.
Председатель. — Вы не изволили помнить другой случай — высылки Тимофеева по распоряжению Хабалова?
Плеве. — Тимофеева? Такого я не припоминаю.
Председатель. — Видите ли, домовладелец Тимофеев был выслан… (Председатель просит секретаря принести материалы, касающиеся Тимофеева.) Мы остановились на ваших объяснениях на случае применения вами закона о задержании в административном порядке, заключении под стражу и высылке. Теперь хотелось бы знать объяснение по случаю обратного порядка. Вы не помните этого случая, вызвавшего неудовольствие английского посла, с редактором «Российского Гражданина», Булацелем?
Плеве. — Помню, да.
Председатель. — Он был заключен в административном порядке в тюрьму на 6 месяцев?
Плеве. — Кажется, нет. Я не помню, чтобы он был заключен.
Председатель. — Нашей Комиссии было сообщено. Это выписка из протокола заседания военно-цензурной комиссии для решения текущих дел.
Плеве. — Это помимо меня.
Председатель. — Комиссия единогласно высказалась против штрафа, который предполагался, и большинством голосов постановила представить главному начальнику округа ходатайство о наложении взыскания в виде заключения в тюрьму на 6 месяцев без замены штрафом.
Плеве. — Меня допрашивали по этому поводу.
Председатель. — Кто допрашивал?
Плеве. — Тут, в Следственной Комиссии; я давал письменные показания. Вообще я давал уже письменные показания в качестве помощника Хабалова. Меня вызывал, кажется, присяжный поверенный Домбровский по этому поводу. Если угодно, я повторю свои объяснения. Эта комиссия представила ходатайство о наложении взыскания, но взыскания не последовало никакого.
Председатель. — Так что Хабалов не согласился?
Плеве. — После мы говорили об этом деле с генералом Хабаловым, и он сказал: «подождите»; итак, это дело, в смысле заключения Булацеля в тюрьму, не имело последствий.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, какие у вас были отношения к военной цензуре?
Плеве. — Об этом я тоже давал письменное показание. Цензура повременных изданий была возложена генералом Хабаловым на меня и на генерала Адабаша, а цензура неповременных изданий и писем оставалась за начальником штаба.
Председатель. — Чем вы руководились, запрещая те или другие сведения к печати?
Плеве. — Главным образом, конечно, положением о военной цензуре, затем указаниями генерала Хабалова, а эти указания основывались на том, что признавалось вредным в некоторых случаях. Бывали и специальные, повидимому, высочайшие указания, которые он получал в отношении некоторых вопросов.
Председатель. — Но кто же вам говорил, какие вопросы вредны, какие не вредны, какие нужно запретить и какие не нужно запрещать?
Плеве. — В этом надо было самим разбираться, кроме случаев, когда имелось указание. Такого общего указания, особенно письменного, я не припомню.
Председатель. — Не будем говорить о форме указания письменного или устного, а будем говорить вообще о приказаниях. Вы получали распоряжения министра внутренних дел по этому вопросу?
Плеве. — Нет. Министр внутренних дел не был начальником военных властей, так что он никаких приказаний не мог сообщать. От него никаких приказаний и распоряжений и даже просьб, насколько я помню, не получал. Случайно, может быть. Он мог беседовать с генералом Хабаловым и просить его о том или другом распоряжении.
Председатель. — Но в запрещениях, которые делались военной цензурой, действующим лицом, возбуждающим эту деятельность, было министерство внутренних дел и, в частности, министр Протопопов?
Плеве. — По крайней мере, мне неизвестно. Генерал Хабалов мог выслушивать просьбу Протопопова, но он действовал по своему разумению, так, как считал правильным и согласным с положением.
Председатель. — Вы не помните письма министра внутренних дел Протопопова на имя генерала Хабалова о том, что начальник штаба сообщил главному управлению по делам хозяйства задержанную военной цензурой телеграмму с резолюцией уфимской городской управы на имя председателя Государственной Думы и тем имел возможность принять надлежащие меры? Вы не знали об этом письме или же о том, что военная цензура, которая была в вашем ведении, задержала эту телеграмму?
Плеве. — Нет, телеграмма меня не касалась, так что это могло быть помимо меня.
Председатель. — Могло, но как было в действительности?
Плеве. — Я не помню теперь.
Председатель. — Вы делали распоряжение о безусловном недопущении в газетах сведений и заметок об отъезде из Курска и возвращении в Петроград бывшего председателя совета министров Штюрмера?
Плеве. — В частности не помню, но был ряд циркуляров, чтобы не помещать сведений об отъездах и приездах председателя и министров.
Председатель. — Эти циркуляры исходили от вас?
Плеве. — Нет, все циркуляры по военной цензуре исходили от председателя военно-цензурной комиссии генерала Адабаша.
Председатель. — Формально?
Плеве. — Но, конечно, генерал Адабашбыл подчинен мне или, лучше сказать, генералу Хабалову, а я был его помощником.
Председатель. — И, стало быть, циркуляры генерала Адабаша делались на основании вашего приказания?
Плеве. — Или генерала Хабалова.
Председатель. — Господин секретарь, оглашается циркуляр председателя петроградской военно-цензурной комиссии о запрещении печатать заметки об отъезде из Курска председателя совета министров Штюрмера: «Председатель петроградской военно-цензурной комиссии. 5-го января 1917 года, № 18544. Петроград. В. срочно. Секретно. Циркулярное. Милостивый государь, господин редактор. Прошу вас, милостивый государь, сделать распоряжение о безусловном недопущении в редактируемой вами газете никаких сведений и заметок об отъезде из Курска и возвращении в Петроград бывшего председателя совета министров Б. В. Штюрмера. Примите уверение в совершенном почтении и истинной преданности. Подписал: М. Адабаш. Верно: за секретаря комиссии, прапорщик (подпись)». Точно также есть циркуляр относительно запрещения печатать инцидент Родзянко — Протопопов.
Плеве. — Да, все циркуляры.
Председатель. — Точно также о положении пленных в России, о высылке князя Андроникова, об отъезде Воейкова, о резолюции симбирского дворянства в отношении Протопопова, о Раеве и деле Безродной, о заседании 15-го февраля Государственной Думы, при чем циркуляр этот дан 14-го февраля, и, наконец, о перепечатке воззвания уполномоченных Красного Креста при кавказской армии. Этого рода циркуляры были вам даны?
Плеве. — В отдельности каждый циркуляр трудно припомнить, — их было много, общее отношение мое и генерала Хабалова к этому такое, что циркуляры исходили от генерала Адабаша, который исполнял, издавая такой циркуляр, распоряжение генерала Хабалова, либо мое, а я, конечно, действовал по распоряжению или по приказанию генерала Хабалова. Так что всякий циркуляр юридически составляет распоряжение генерала Хабалова, или мое, как его помощника.
Председатель. — Это действительно в соответствии с тем, что вы изволили говорить. Тут написано чаще всего: «приказ сенатора Плеве» или «начальника петроградского военного округа по гражданской части».
Плеве. — Да.
Председатель. — Собственно, какая статья положения о военной цензуре давала вам право запрещать печатать об отъезде Штюрмера, о ссоре Протопопова с Родзянко или даже накануне открытия Государственной Думы запрещать печатать все то, что будет сказано на следующий день ее членами? Какой закон уполномочивал вас на это?
Плеве. — Вы говорите не меня, а главного начальника округа.
Председатель. — Или вас?
Плеве. — Так как я исполнял его приказания, то значит я их разделял. Закон о военном положении, применяемом в соответствии с теми высочайшими указаниями, которые давались в разъяснение его. Эти высочайшие указания, и военное положение понимались нами в том смысле, что надо воспрещать все, что может повести к усложнению внутреннего положения вещей.
Председатель. — Т.-е. вы совершенно сознательно давали распространительное толкование?
Плеве. — На предметы не чисто военные. Не то что сознательно, а исполняя прямое высочайшее повеление, письменное даже, которое, кажется, 8-го октября 1915 года, незадолго до вступления моего в эту должность, было сообщено к руководству начальника округа. Так что он не считал себя связанным исключительно военными вопросами.
Председатель. — Стало быть, исполняя закон, который говорит, что можно запрещать все, наносящее вред военным интересам, вы запрещали иногда то, что может вредить Протопопову, Воейкову и т. д., хотя, быть может, это и не на пользу военных интересов государства, ибо интересы Протопопова не связаны с военными интересами государства, а иногда и противоположны им?
Плеве. — Нет. Это вы ядовитый вопрос задаете, господин председатель. Конечно, не так. Генералу Хабалову нечего было оберегать частные интересы Воейкова или Протопопова. Очевидно он думал: сообщение о том, что Родзянко не подал руку министру внутренних дел может повести к умалению авторитета власти министра внутренних дел и свидетельствовать о разрухе среди высших должностных лиц империи. На этот счет имелось высочайшее указание и, следовательно, обязанность воспретить оглашение сведений.
Председатель. — Но позвольте. Ведь в интересах военных может быть так, что если министр внутренних дел скверный, то у народа есть право критиковать его действия и, имея скверного министра внутренних дел в минуту очень тяжелую для государства, бороться с ним; в тяжелую минуту, может быть, это даже на пользу военным интересам государства?
Плеве. — Теоретически так. Но, значит, генерал Хабалов усматривал в данном случае пользу государства в том, чтобы случай не оглашался. Это дело усмотрения.
Председатель. — Но нужно было исполнять закон, нужно было взвесить, соответствует ли военным интересам защита Протопопова или нет!
Плеве. — Он взвесил это и вероятно, пришел к выводу, что оглашение вредно.
Председатель. — Так что вы толковали закон в смысле полного произвола командующего военным округом?
Плеве. — Конечно. Этот закон введен с высочайшего повеления, которое распространяло его не на чисто военные вопросы. Оно давало широкие полномочия главному начальнику округа.
Председатель. — Вы не отрицаете, что инициатором запрещения к печати всех этих вопросов было министерство внутренних дел?
Плеве. — Я не могу этого удостоверить. Иной раз, может быть, были беседы генерала Хабалова с Протопоповым, а иной раз и, я наверное могу сказать, что был ряд случаев (я так не припомню конкретно), когда генерал Хабалов мог получить непосредственно высочайшие указания. Таким образом, его нисколько не связывало то, что Протопопов мог сказать.
Председатель. — Вы не помните, что министерство внутренних дел настаивало перед командующим войсками о непомещении известного рода сведений по этому вопросу и что это вызвало вмешательство генерала Рузского?
Плеве. — Да, была переписка. Помнится мне, что этот вопрос возник еще весной 1916 года. Перелистывая дело, я нашел переписку между министром внутренних дел, председателем совета министров тогдашним, Штюрмером, и генерал-адъютантом Алексеевым, при чем военные власти просили, чтобы все просьбы министра внутренних дел обращались в письменной форме, а министерство внутренних дел считало, что в некоторых случаях письменная форма будет затруднять его; и, кажется, по высочайшему повелению были допущены словесные просьбы министра внутренних дел.
Председатель. — Значит, когда этот вопрос возник, то Протопопов поспешил объявить высочайшее повеление, что и устные предложения министра внутренних дел должны исполняться?
Плеве. — Я только не помню, при Протопопове это было высочайшее повеление, или до него. Помню, что был спор, и высочайшее повеление, кем-то испрошенное, решило допустимость и словесных просьб. Кажется, весной или зимой 1916 года он возник. Это из дел видно.
Председатель. — По какому поводу вами была запрещена следующая выписка из газеты «Русская Воля»: «Решительно ни о чем писать нельзя. Предварительная цензура безобразничает чудовищно. Положение плачевнее, нежели 30 лет назад. Мне недавно зачеркнули анекдот, коим я начал свою карьеру фельетониста. Марают даже басни Крылова. А куда еще дальше итти? Извиняюсь, читатель, что с седой головой приходится прибегать к подобным средствам общения с вами. Но что поделаешь! Узник в тюрьме пишет где и чем может, не заботясь об орфографии. Протопопов заковал нашу печать в колодки, и более усердного холопа реакция еще не создавала. Страшно и подумать, куда он ведет страну! Его власть — безумная провокация, рев революционного урагана!». Так вот, каким образом возможно было запрещение такого места обосновать требованием закона о военной цензуре? Почему указание на безумную политику Протопопова, который ведет страну «страшно, и подумать куда», и на то, что его власть «безумная провокация», почему это несомненно правильное указание подведено было под понятие сведений, могущих повредить военным интересам государства?
Плеве. — Потому что тут, собственно, брань по адресу министра внутренних дел. Такого рода брань в газетах, конечно, не допускалась военной цензурой.
Председатель. — Но вы изволите быть, юристом. Мне кажется, здесь не было того, что понимается под словом «брань». Здесь резкая критика пригодности Протопопова.
Плеве. — Нет, извините, название человека холопом, название человека «безумным орудием реакции», это — брань. Это, во всяком случае, опорочение должностного лица.
Председатель. — Таким образом, свое запрещение вы подводили под понятие вреда для военных интересов государства?
Плеве. — Это вносит разруху во внутреннее управление государством.
Председатель. — Такова была ваша точка зрения. Скажите, пожалуйста, какие были у вас отношения с союзом русского народа, с различными организациями союза?
Плеве. — Я не припомню; никаких, кажется.
Председатель. — А с отдельными лицами союза русского народа у вас не было отношений?
Плеве. — Нет, я знал Дубровина лично, знал Пуришкевича, Булацеля.
Председатель. — А Орлова вы знали?
Плеве. — Орлова знал.
Председатель. — Вы были с ним домами знакомы?
Плеве. — Он иногда приходил ко мне. Домами не был знаком.
Председатель. — Но вы, по крайней мере, обменивались с ним визитами?
Плеве. — Я оставлял карточки.
Председатель. — Когда вы бывали в Москве?
Плеве. — Нет, я в Москве у него никогда не был. Может быть, где-нибудь оставлял карточки, в Северной гостинице…
Председатель. — Вы не помните, чтобы он передавал вам копию своего доклада министру путей сообщения с отчетом об его поездке?
Плеве. — Да, кажется, передавал. Если из моих бумаг извлечено, да, припоминаю. Он сам передавал мне этот отчет о его поездке.
Председатель. — Тут письмо есть на ваше имя: «Имею честь препроводить копию доклада моего, представленного мною господину министру. Я возвратился из командировки по милости божьей благополучно. Шлю мой сердечный привет. Искренно уважающий, вашего превосходительства покорный слуга, благодарный Орлов». Зачем он вам пересылал такую штуку?
Плеве.— Так, для сведения, не как служебное. Я получил, но не читал.
Председатель. — Вы давали уже показания судебному следователю Спичакову-Заболотному?
Плеве. — Кажется, давал двум.
Председатель. — В двух следственных участках?
Плеве. — Нет, два человека меня опрашивали.
Председатель. — Но один был судебный следователь?
Плеве. — Нет, кажется. Я почему-то его принимал за присяжного поверенного Домбровского; а другой брюнет. Они допрашивали вдвоем.
Председатель. — Скажите, вы последние дни перед революцией, вообще все время революционных дней были в Петрограде?
Плеве. — В Петрограде, да.
Председатель. — Какие меры с вашей стороны были приняты для того, чтобы бороться с движением или вообще как-нибудь воздействовать на него?
Плеве. — Я никаких мер не принимал. Меры шли помимо меня.
Председатель. — Потому что вы заведывали только гражданской частью?
Плеве. — Гражданской частью и цензурой.
Председатель. — Что вам известно относительно стрельбы из пулеметов, кроме того, что она производилась, — в смысле организации этой стрельбы?
Плеве. — Мне ничего не известно.
Председатель. — Не известны ли вам какие-либо распоряжения в этом отношении генерала Хабалова?
Плеве. — Нет. Я знаю только, что распространился слух, будто стреляют с крыш.
Председатель. — Нас интересует то, что вы знали по должности?
Плеве. — Нет.