Перед закрытой истиной (Полонский)/ДО
| ← Плохой мертвецъ | Полное собраніе стихотвореній — Передъ закрытой истиной | У Аспазіи → |
| Источникъ: Яковъ Петровичъ Полонскій. Полное собраніе стихотвореній. — СПб.: Изданіе А. Ф. Маркса, 1896. — Т. 1. — С. 241—250. |
(Посвящ. М. Л. Михайлову).
Когда-то въ Мемфисѣ стоялъ Изиды храмъ,
Всей кастой царственной, учеными жрецами
Благоговѣйно чтимый. Тамъ,
Въ глубокой нишѣ, за гранитными столбами,
Покрытыми до потолка
Таинственныхъ письменъ узорными чертами,
Стоялъ кумиръ, несчетные вѣка
Переживающій, въ народахъ знаменитый,
Богъ вѣсть, когда и кѣмъ со всѣхъ сторонъ покрытый
Какимъ-то допотопнымъ полотномъ.
Кумиръ тотъ, Истиной закрытой именуя
И, только избраннымъ толкуя
Значенье символовъ начертанныхъ кругомъ,
Жрецы ей жертвы жгли съ особымъ торжествомъ.
Къ ея подножью шли не только царь-избранникъ,
Не только истый жрецъ, но и безвѣстный странникъ,
И воинъ, и купецъ, и сумрачный изгнанникъ,
(Изъ вавилонскихъ стѣнъ бѣгущій отъ цѣпей,
Иль изъ Аѳинъ—отъ славы слишкомъ громкой),
И просто ученикъ, изъ-за чужихъ морей
Принесшій лавра вѣтвь съ дорожною котомкой.
Но видѣть Вѣчную никто изъ нихъ не могъ…
Хотя на пьедесталъ съ чела до самыхъ ногъ
Спускаясь въ тысячи неуловимыхъ складокъ,
Казалось, не тяжелъ былъ дѣвственный покровъ,
Скрывающій разгадку всѣхъ загадокъ,
Задачу всѣхъ задачъ и тайну всѣхъ вѣковъ,
Никто не смѣлъ поднять и края покрывала…
Нѣмая Истина заклятіемъ боговъ
Какимъ-то ужасомъ холоднымъ обдавала
Умы запальчивыхъ головъ.
Былъ полдень. Тихій Нилъ среди своихъ песковъ
Роскошно нѣжился. Тяжелыя вѣтрила,
Сплетенныя изъ тонкихъ тростниковъ,
Бродили медленно;—за ними крокодила
Зубчатая спина, сверкая, бороздила
Поверхность сонныхъ струй. Вершины пирамидъ
Синѣлись въ воздухѣ и солнце жгло гранитъ.
Отъ обелисковъ стала тѣнь короче.
Народъ по улицамъ сновалъ, какъ рой тѣней;
На Нилъ и на толпу, и на дворцы царей
Глядѣли сфинксовъ каменныя очи,
И тайной вѣяло отъ царственныхъ могилъ.
Изиды темный храмъ отворенъ настежь былъ;
Въ тѣни его столбовъ широкихъ на ступеняхъ
Сидѣлъ маститый жрецъ и на его колѣняхъ
Лежалъ развернутый папирусъ: онъ читалъ,—
Онъ неподвижностью своей напоминалъ
Боговъ сидящихъ изваянья,
И на его лицѣ была печать молчанья.
Былъ нѣмъ и пустъ открытый настежь храмъ;
Какъ вдругъ—шаги: по лѣстничнымъ плитамъ
Идутъ въ тѣни столбовъ и — спорятъ… «Это греки!»
Подумалъ старый жрецъ, приподнимая вѣки
Къ своимъ насупленнымъ бровямъ.
И двое юношей, два чужеземца съ виду,
Руками голыми широкую хламиду
Придерживая на груди,
Спросили у жреца: войти ли въ храмъ?
— «Войдите!»
— Не здѣсь ли Истина?
— «Ступайте и смотрите».
— Наставникъ! вымолвилъ одинъ: — не осуди
Вопроса моего и не лиши отвѣта:
Что̀ будетъ, если я безъ страха подойду
Къ закрытой Истинѣ? и если я найду
Довольно смѣлости?..
— «Нѣтъ!» возразилъ на это
Сопутникъ юноши, тревожный и худой,
Его плеча слегка дотронувшись рукой:—
«Себѣ не слишкомъ вѣрь и знай,—рука поэта
«Лишь сердцу повинуется; — а ты
«Поэтъ, и знаешь самъ, какъ робко сердце бьется…
«Минерва строгая надъ чувствами смѣется.
«Безсмертной Истины холодныя черты
«Лишь одному философу доступны:
«Одно стремленье къ ней въ насъ съ нами рождено…
«Учитель! развѣ мы, ища ее, преступны?
«И развѣ намъ искать ее запрещено!
«Казнить ли насъ за то, что истины мы просимъ,
«Что, жажду чувствуя, мы жажды не выносимъ…
«Нѣтъ, что̀ ни говори, а нами мудрено
«Распоряжаются завистливые боги!»
И отвѣчалъ имъ жрецъ: «Боговъ законы строги:
Не оскорбляйте ихъ!..»
— Но мы оскорблены:
Намъ вмѣсто истины даютъ пустые сны,
Которые сбиваютъ насъ съ дороги…
Такъ смѣю думать я, такъ смѣю говорить!
На раздраженнаго бросая взглядъ сердитый,—
«Ты огорченъ», сказалъ старикъ маститый,
«Не тѣмъ ли, что въ сосудъ не можешь моря влить?
«Ты невозможность называешь горемъ;
«Разбейся въ атомы, — и ты сольешься съ моремъ
«И будешь утоленъ иль новый примешь видъ,
«Чтобъ жаждать вновь, пока вновь будешь не разбитъ».
— Ты говоришь хитро, и мы съ тобой не споримъ:
Мы школьники,—а ты недаромъ стражъ боговъ.
Скажи мнѣ, стражъ боговъ, ужели недостало
Ни въ комъ той смѣлости, чтобъ съ Истины покровъ
Поднять или сорвать, не тратя лишнихъ словъ.
Жреца Изиды поражала
Надменность пришлеца; казалось, онъ привсталъ,
Чтобъ отвѣчать ему, и мрачно отвѣчалъ:
«Да, былъ одинъ смѣльчакъ,—святое покрывало
«Онъ дерзко приподнялъ, но ахнулъ и упалъ:
«Очнувшись, никого изъ насъ онъ не узналъ,
«И все, что̀ бредилъ онъ, такъ ново и такъ дико
«Казалось намъ, что понимать его,
«Безумца, не нашлось въ толпѣ ни одного.
«Не забывайте же, какъ страшно и велико
«То, что̀ отъ нашихъ глазъ Изидою сокрыто!»
И оба странника, замѣтно поблѣднѣвъ,
Спустили съ плечъ свои хламиды
И съ тайнымъ трепетомъ вступили въ храмъ Изиды;
А жрецъ прочелъ имъ вслѣдъ молитву нараспѣвъ,
Потомъ задумался—и долго, до заката,
Сидѣлъ, какъ бы рѣшась дождаться ихъ возврата.
День вечерѣлъ. Вершины пирамидъ
Своими верхними ступенями сіяли,
Дворцовыхъ лѣстницъ простывалъ гранитъ;
Межъ дальнихъ отмелей кой-гдѣ едва мелькали
Повисшіе надъ Ниломъ паруса;
Слетались ибисы на гнѣзда; тѣнь ложилась,
Какъ будто для того, чтобъ ярче золотилась
Заря, и пурпуромъ сквозили небеса.
На роскошь приближающейся ночи
Глядѣли сфинксовъ каменныя очи
И тайной вѣяло отъ царственныхъ могилъ.
Изиды храмъ еще отворенъ былъ…
И тотъ же строгій жрецъ при входѣ на ступеняхъ
Сидѣлъ, какъ статуя, со свиткомъ на колѣняхъ.
Онъ ждалъ—и наконецъ изъ храма вышелъ тотъ,
Кого товарищъ называлъ поэтомъ.
Ему въ лицо закатъ сіялъ горячимъ свѣтомъ;
Онъ шелъ торжественно; съ чела струился потъ,
И кудри черные надъ нимъ вѣнцомъ качались;
Полураскрытыми уста его казались,
Какъ-будто въ первый разъ онъ взоромъ обнималъ
Пространство—и ему въ пространствѣ улыбались
И небо, и рѣка, и камни…
«Что?» сказалъ
Имъ пораженный жрецъ.
— «Непостижимо!»
Сказалъ восторженно поэтъ, шагая мимо:
«Она — гармонія, — свѣтъ, — сила, — красота!
«Все сердцемъ понято,—не имутъ словъ уста…»
И не докончилъ онъ… И по ступенямъ храма
Сходилъ, какъ полубогъ, какъ свѣтлый Аполлонъ,
Когда онъ шествуетъ, стряхнувши горній сонъ,
Вкушать молебный дымъ земного ѳиміама.
Но не успѣлъ онъ скрыться за толпой,
Какъ по слѣдамъ его, изъ-за столба, другой
Явился—блѣдный, сумрачно-унылый;
Казалось, попирая прахъ,
Онъ шелъ съ презрительной улыбкой на устахъ.
Лицо его дышало мертвой силой,
Зловѣщимъ пламенемъ въ очахъ его сіялъ
Вечерній свѣтъ лучей прощальныхъ,
И голосъ тяжело, отрывисто звучалъ,
Какъ будто умъ его, томясь, перегоралъ
Въ хаосѣ думъ нестройныхъ и печальныхъ.
Онъ говорилъ:—«Ну да! я сознаю, что нѣтъ
«Во мнѣ той смѣлости, чтобъ разомъ
«Нагую истину явить на Божій свѣтъ;
«Но мнѣ недаромъ данъ несокрушимый разумъ:
«Подъ вашей тайною скрывается—скелетъ,
«Уничтоженія всего символъ нетлѣнный…
«Пустая вѣшалка—подставка всей вселенной…
«Чтобъ этотъ гордый міръ не рухнулъ, стражъ боговъ,
«Ты правъ, что истину поставилъ подъ покровъ!»
И съ этимъ словомъ онъ ушелъ, потупивъ очи.
Маститый жрецъ одинъ сидѣлъ до поздней ночи:
Онъ долго наблюдалъ движеніе свѣтилъ,
Потомъ глаза закрылъ въ глубокомъ размышленьѣ
И медленно, какъ бы въ пророческомъ томленьѣ
Бесѣдуя съ двумя духами, говорилъ:
— «Духъ творчества! и ты, духъ темный разрушенья!
«Одно стремленье васъ когда-нибудь сроднитъ…
«Враждуйте,—потому что истина молчитъ!
«Когда жъ съ народами она заговоритъ,
«Міръ вашу старую вражду, какъ сонъ, забудетъ.
«Но, боги!—что тогда! ужель тогда не будетъ
«Ни храма этого, ни этихъ пирамидъ?»
|} |}