Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/VIII/ДО

Письма изъ Африки — VIII
авторъ Генрикъ Сенкевичъ, пер. Вуколъ Михайловичъ Лавровъ

Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 121.

Время въ Занзибарѣ у меня проходило въ прогулкахъ по городу и въ завязываніи знакомства съ лицами, къ которымъ у меня были рекомендательныя письма. Кто въ первый разъ заѣзжаетъ въ такія отдаленныя страны, тотъ въ нихъ, — какъ въ лѣсу; а такъ какъ мнѣ нужно было собрать караванъ для экспедиціи на материкъ, то, понятно, я нуждался въ совѣтахъ и помощи. Правда, въ этихъ краяхъ бѣлая кожа — не послѣдняя рекомендація, но и письма могутъ быть полезны; а я былъ снабженъ всевозможными рекомендаціями: къ нѣмецкому консулу фонъ-Редвицу, къ Виссману въ Багамойо, къ миссіонерамъ отъ кардинала Лавижери и къ генеральному англійскому консулу на Занзибарѣ, сэру Ивэну Смиту, отъ лицъ, занимающихъ высокое положеніе въ Англіи. Легкость, съ которою я досталъ эти письма, привела меня въ полное изумленіе, такъ какъ я этихъ лицъ до сихъ поръ никогда не видалъ и не имѣлъ съ ними никакихъ сношеній. Такая предупредительность и доступность — признакъ высокой культуры, которую не вездѣ можно найти. Мнѣ пріятно теперь выразить благодарность, кому надлежитъ, за эту предупредительность и помощь, которая оказалась для меня весьма существенною.

Съ барономъ фонъ-Редвицемъ я познакомился въ нѣмецкомъ клубѣ въ самый день моего пріѣзда на Занзибаръ. Тутъ есть правило, что всякій, привозящій съ собою оружіе, долженъ представить свидѣтельство соотвѣтственнаго консульства, что оружіе это привезено не съ торговою цѣлью. А такъ какъ въ Занзибарѣ русскаго консула совсѣмъ нѣтъ, то фонъ-Редвицъ самъ предложилъ мнѣ помощь въ этомъ дѣлѣ. Прежде онъ былъ первымъ драгоманомъ въ константинопольскомъ посольствѣ, — тамъ я съ нимъ и познакомился въ одномъ близкомъ мнѣ семействѣ. Это человѣкъ, очевидно, принадлежащій къ высшимъ сферамъ. Теперешнее его пребываніе въ Занзибарѣ, вѣроятно, только ступень въ его дипломатической карьерѣ, но ступень не особенно пріятная, если принять въ соображеніе здѣшній климатъ. Островъ привлекателенъ для путешественника, который пріѣзжаетъ сюда на двѣ, на три недѣли; но жить здѣсь постоянно я не согласился бы за всѣ видѣнные мною слоновые клыки, хотя бы мнѣ прибавили и всѣ мѣшки съ гвоздикою.

Домъ сэра Ивэна Смита раскрылъ предо мною свои гостепріимныя двери на другой день. Такъ какъ Занзибаръ, въ силу договора, заключеннаго нѣсколько лѣтъ тому назадъ между Англіей и Германіей, подпалъ окончательно подъ англійскій протекторатъ, то этотъ домъ можно считать настоящею столицею острова. Здѣсь совершаются всѣ политическія и торговыя дѣла, отсюда истекаютъ реформы, которыя должны будутъ со временемъ приблизить Занзибаръ къ цивилизованному міру. Важность дома можно узнать по движенію, которое царствуетъ въ его канцеляріяхъ въ ранніе часы дня. Тутъ увидишь толпу, состоящую изъ арабовъ, европейцевъ, индійцевъ и суагили, между которыми снуютъ десятки консульскихъ слугъ, черныхъ и бронзовыхъ, одѣтыхъ въ красное платье. Дѣла здѣсь должны идти быстро и сопровождаться важными послѣдствіями; консулъ впослѣдствіи говорилъ мнѣ, что на депеши онъ тратитъ въ мѣсяцъ какую-то необыкновенную цифру рупій. Личное жилище сэра Ивэна Смита возбудило во мнѣ необыкновенное любопытство, какъ образецъ, по которому можно узнать, какъ живутъ богатые англичане въ Индіи и вообще въ тропическихъ краяхъ. Домъ сэра Смита походилъ на музей, если не на музей вообще, то хоть на этнографическій. На стѣнахъ — оружіе всякаго рода: мѣстное и вывезенное изъ глубины материка, щиты, луки, колчаны, булавы, сгруппированные въ розетки; кое-гдѣ головы антилопъ, рога буйволовъ, ниже тонкія циновки съ разныхъ острововъ, персидскіе ковры, японскія и китайскія вещи, все это въ соединеніи съ солиднымъ англійскимъ комфортомъ, безъ котораго англичанинъ нигдѣ обойтись не можетъ и который самые дикіе края, самые медвѣжьи углы обращаетъ въ «home»^[1], отрадный для души. Если правда, что нѣмецъ ищетъ отчизну тамъ, гдѣ ему хорошо, то можно сказать, что англичанинъ повсюду возитъ ее съ собою и поэтому ему хорошо вездѣ.

Сэръ Ивэнъ Смитъ, нынѣ переведенный въ Марокко, джентльменъ во цвѣтѣ силъ и энергіи, очень любезный и предупредительный: онъ произвелъ на меня впечатлѣніе человѣка разносторонне образованнаго, любящаго жизнь, а въ жизни — не только эстетику, но и удобства. Впослѣдствіи я еще болѣе убѣдился въ этомъ, а видались мы довольно часто. Сейчасъ же послѣ перваго визита я и мой товарищъ были приглашены на обѣдъ, о которомъ я упоминаю потому, что онъ, какъ и все жилище сэра Смита, являлся соединеніемъ европейскаго изящества съ чѣмъ-то тропическимъ и нашему климату несвойственнымъ. Надъ безукоризненною европейскою сервировкою стола возвышались букеты тропическихъ цвѣтовъ, надъ ними колыхались огромные индійскіе пункгасы, то-есть, квадратные вѣера, которые приводились въ движеніе при помощи шнура. Снаружи доходилъ шумъ волнъ Индійскаго океана. Столовая была освѣщена такъ, какъ бываютъ освѣщены столовыя богатыхъ людей въ Парижѣ или Лондонѣ, но въ открытое окно виденъ былъ яркій Южный Крестъ. Индійская прислуга въ живописныхъ костюмахъ, съ бородами, выкрашенными пурпурною краскою, подавала европейскія блюда дамамъ въ бальныхъ платьяхъ и кавалерамъ въ бѣлыхъ галстукахъ. Невольно мнѣ припомнился анекдотъ о томъ англичанинѣ, который, спасаясь отъ крокодила, вылѣзъ изъ рѣки, взобрался на дерево и, прежде всего, счелъ нужнымъ сдѣлать себѣ изъ пальмовыхъ листьевъ перчатки и галстукъ. Напрасно, о легкомысленный путешественникъ, ты будешь думать, что, собираясь въ глубину Африки, не нужно брать съ собою фрака! Напротивъ, очень нужно, потому что на Танганайкѣ, Укереве, въ Уиджиджіи или какой-нибудь другой мѣстности съ пятнадцатью и ты можешь встрѣтить англійскую лэди, сопровождающую своего супруга. Она къ обѣду одѣнется въ бальное платье, онъ будетъ угощать тебя «pale ale’мъ»^[2], наряженный во фракъ и бѣлый галстукъ. Англичане повсюду одинаковы.

Что касается Занзибара, то онъ уже и теперь такой высоко-цивилизованный городъ, что черезъ какихъ-нибудь десять, двадцать лѣтъ жители его, какъ марсельцы, будутъ говорить: «еслибъ у Парижа была своя Мназимоя, то онъ былъ бы маленькимъ Занзибаромъ». Можетъ быть! Въ Парижѣ, дѣйствительно, нѣтъ Мназимои, зато климатъ его гораздо болѣе подходитъ къ фраку и бѣлому галстуку. Занзибаръ и твердая, накрахмаленная грудь бальной рубашки — два понятія, рѣшительно исключающія другъ друга. Пролетокъ здѣсь нѣтъ, — ѣхать изъ отеля на обѣдъ не на чемъ. Ночью жара не уменьшается; на каждомъ шагу обливаешься по́томъ: долженъ идти шагъ за шагомъ, иначе твоя бѣлоснѣжная грудь, твой молочный галстукъ, твои алебастровыя манжеты и твой каррарскій воротничокъ обратятся въ нѣчто среднее между мокрымъ компрессомъ и одною изъ тѣхъ тряпокъ, которыми матросы протираютъ палубу. Но что за облегченіе, когда уже усядешься за столъ, когда пункгасъ, послушный ловкой рукѣ краснобородаго индуса, начнетъ колыхаться надъ столомъ; когда тебя обвѣетъ дуновеніе океана, если не холодное, то, по крайней мѣрѣ, свѣжее! А на ряду съ этимъ, — признайтесь, — очень оригинально подъ экваторомъ сидѣть рядомъ съ дамой въ бальномъ платьѣ и разговаривать о послѣднемъ произведеніи Бурже или Мопассана, а послѣ обѣда выйти съ чашкой чернаго кофе на террасу любоваться незнакомыми созвѣздіями, слушать вздохи волнъ Индійскаго океана и смотрѣть, какъ луна прокладываетъ на немъ золотую трепещущую дорожку.

Лэди Смитъ — хорошая музыкантша, значитъ, послѣ обѣда у насъ была и музыка. Я слышалъ Бетховена и Шопена въ очень недурномъ исполненіи, въ особенности, если принять въ соображеніе, что это играла пьянистка другой національности. Ноктюрнъ или чудная шопеновская прелюдія, раздающаяся посреди тихой тропической ночи, — что вы скажете на это, поэтическая читательница? Что касается меня, то я испытывалъ впечатлѣніе, что передо мною въ дѣйствительности разыгрываются сцены изъ «Евы» или «Войны Низама» Мери́, что я никто иной, какъ романтичный «Элона Бродзиньскій», — не доставало только какой-нибудь скромной дюжины тигровъ, заглядывающихъ во время дессерта въ комнату, и двухъ или трехъ дюжихъ душителей-туговъ, появляющихся изъ-подъ пола въ заключеніе обѣда.

Зато присутствовала графиня Октавія. Впрочемъ, что я говорю! Особа, которая играла ея роль въ этой занзибарской поэмѣ, гораздо интереснѣе героини Мери́. Это была миссисъ Джемсонъ, вдова того мистера Джемсона, котораго Стэнли обвинилъ въ томъ, что онъ, послѣ разъединенія съ майоромъ Бертело въ Ямбугѣ, купилъ молодую дѣвушку и отдалъ ее на съѣденіе людоѣдамъ Маніема, принадлежащимъ славному Типу-Тиба. Общественное мнѣніе въ Европѣ и въ особенности въ Англіи страшно возмутилось этимъ фактомъ; положеніе миссисъ Джемсонъ въ чопорномъ англійскомъ обществѣ стало весьма неловкимъ, но молодая женщина не сочла себя побѣжденною. Увѣренная, что мужъ ея неспособенъ на такой поступокъ, она рѣшила ѣхать въ Занзибаръ, вызвать Типу-Тиба, отыскать занзибарцевъ, которые были въ экспедиціи съ ея мужемъ, и ихъ свидѣтельствами доказать обвинителю, что онъ оклеветалъ покойника.

Естественно, что газеты тотчасъ же облекли миссисъ Джемсонъ дымкою поэтической легенды. Ее видѣли въ глубинѣ таинственнаго Чернаго материка, во главѣ негритянскаго каравана, съ карабиномъ за плечами, посреди львовъ, носороговъ, слоновъ и людоѣдовъ. Львы ловили для нея газелей, слоны приносили каждый день бѣлоснѣжные цвѣты лотоса и слагали ихъ у ея ногъ изящнымъ движеніемъ своего хобота, носороги выкидывали «козла» для ея развлеченія, зебры устраивали steeple-chase^[3], а людоѣды, съ Типу-Тиба во главѣ, при видѣ ея гладили себя по животу и кричали: «nyam! nyam!» — въ знакъ того, что во всю свою жизнь не видали ничего болѣе вкуснаго. Такъ было въ газетахъ и разныхъ «собственныхъ телеграммахъ». Въ дѣйствительности миссисъ Джемсонъ обладаетъ достаточнымъ обаяніемъ, чтобы держатъ подъ рукояткой своего вѣера всѣхъ африканскихъ владыкъ, но всѣ нужныя ей свѣдѣнія можно было достать въ Занзибарѣ и надобности самой ѣхать въ глубину Африки не представилось. Только одинъ разъ она была въ Багамойо у миссіонеровъ на обѣдѣ, гдѣ я имѣлъ честь сидѣть рядомъ съ нею.

Все это доказываетъ только то, что она искала доказательствъ, а не приключеній; но это не уменьшаетъ ни ея отваги, ни самопожертвованія. Женщина, которая ѣдетъ изъ Англіи въ Занзибаръ, должна обречь себя, во-первыхъ, на трехнедѣльное плаваніе; во-вторыхъ — на морскую болѣзнь; въ-третьихъ — на смерть въ морскихъ волнахъ во время бури, а что еще хуже — на загаръ отъ морскихъ вѣтровъ; въ-четвертыхъ — на баснословную жару, въ-пятыхъ — на одинаково баснословную испарину, въ-шестыхъ — на москитовъ и въ-седьмыхъ — послѣднее и самое горшее — на la bourbouille^[4], то-есть на сыпь, которая вслѣдствіе испарины является у всѣхъ.

Во время своего пребыванія въ Занзибарѣ миссисъ Джемсонъ все-таки снарядила караванъ и послала его въ глубь Африки отыскивать Типу-Тиба. Во главѣ этой экспедиціи стоялъ братъ покойнаго Джемсона, но, насколько я слышалъ, ему не удалось добраться до дебрей Типу-Тиба. Онъ только послалъ къ нему приглашеніе пожаловать въ Занзибаръ, на что Типу-Тибъ, задолжавшій занзибарскимъ индусамъ, отвѣчалъ, какъ я уже говорилъ:

— Я не дуракъ!

Какъ окончилось это дѣло, не знаю. Кажется, въ самомъ Занзибарѣ нашли черныхъ солдатъ Джемсона, которые засвидѣтельствовали, что черной дѣвушки никто не покупалъ и не отдавалъ людоѣдамъ. Такого же мнѣнія придерживаются всѣ европейцы въ Занзибарѣ, начиная съ англійскихъ чиновниковъ и кончая французскими миссіонерами, которые лучше всѣхъ на свѣтѣ знаютъ, что дѣлается въ глубинѣ Африки.

Миссисъ Джемсонъ — молодая женщина, очень похожая на Сару Бернаръ, только ниже ея ростомъ. Трауръ свой, я не сомнѣваюсь, она носитъ искренно, но заботится, чтобъ онъ былъ ей къ лицу.

Любезный сэръ Смитъ черезъ нѣсколько дней послѣ моего пріѣзда возилъ меня въ англійскую миссію, чтобы я могъ по дорогѣ увидать во всемъ блескѣ великолѣпную растительность острова. Посѣтили мы и англійскія военныя суда, стоящія въ занзибарскомъ портѣ, — «Marathon»^[5] и «Redbreast»^[6]. Первый въ особенности заинтересовалъ меня, какъ собраніе всѣхъ новѣйшихъ военныхъ изобрѣтеній, улучшеній и открытій. Эта страшная машина снабжена всякаго размѣра пушками, начиная отъ самыхъ тяжелыхъ, которыми, наприм., можно разрушить скалу, до револьверныхъ и торпедныхъ. Судно раздѣляется на тринадцать отдѣленій и почти застраховано отъ потопленія, — для этого пришлось бы разбить всѣ отдѣленія. Если уцѣлѣетъ хоть одно, — судно держится на поверхности воды.

На «Redbreast’ѣ»^[6] насъ обѣщали перевезти въ Багамойо. Это было очень любезно, иначе мы должны были бы плыть на парусной арабской фелюкѣ, въ теченіе двадцати четырехъ часовъ, среди неслыханной грязи и вони, тогда какъ «Redbreast»^[6] дѣлаетъ весь путь въ четыре часа.

20 февраля консулъ пригласилъ меня на торжественную аудіенцію къ султану. Въ девять часовъ утра я пришелъ, вмѣстѣ съ своимъ товарищемъ, въ консульство, гдѣ засталъ уже самого сэра Смита и его секретарей, одѣтыхъ въ парадные мундиры. Къ намъ присоединились два капитана съ «Marathon’а»^[5] и «Redbreast’а»^[6] и мы всѣ двинулись попарно въ путь, въ сопровожденіи шестерыхъ консульскихъ слугъ. По дорогѣ толпы черныхъ тѣснились и таращили глаза на блестящіе мундиры англичанъ. На площади стояла цѣлая толпа; но мы прошли свободно межь двухъ рядовъ вооруженныхъ негровъ. Консулъ объяснилъ мнѣ, что это нерегулярное войско султана, и, дѣйствительно, я никогда въ жизни не видалъ ничего болѣе нерегулярнаго. Стояло около тысячи оборванцевъ, напоминающихъ, если не обращать вниманія на цвѣтъ лица, пѣхоту Фальстафа, высокихъ и низкихъ, старыхъ и молодыхъ, кривыхъ и прямыхъ, одѣтыхъ и полунагихъ; полное отсутствіе какихъ-нибудь шлемовъ, шапокъ или касокъ; у иныхъ оборванцевъ головы обриты, у другихъ красуются копны черныхъ волосъ. Одни вооружены заржавѣвшими кремневыми карабинами, другіе саблями, третьи луками и щитами, четвертые булавами, длинными арабскими ружьями, пистолетами безъ курковъ. Тутъ были и суагили, и сомалисы, и суданцы, и зулусы, и усарамо, — неописуемая полихромія въ одеждѣ. Кое-гдѣ сверкаетъ бѣлый коленкоръ, а тамъ ткани ярко-красныя, пурпурныя, а потомъ опять бѣлыя, а дальше — желтыя, голубыя, полосатыя, и все это залито горячими лучами солнца. Надъ этой оргіей колеровъ лица, точно выкованныя изъ темнаго металла, неподвижныя головы, задранныя кверху, какъ и надлежитъ настоящимъ солдатамъ, только глаза, по мѣрѣ того, какъ мы подвигаемся впередъ, скашиваются въ нашу сторону.

Мы идемъ дальше. А вотъ и регулярное войско, вооруженное карабинами со штыками, острія которыхъ горятъ въ солнечномъ блескѣ, какъ свѣчи. Эти одѣты въ темные мундиры, но босикомъ, и смотрятъ просто-на-просто трубочистами. Оглушающая музыка начинаетъ играть «Rule, Britannia»^[7]; консулъ обнажаетъ голову, регулярные дѣлаютъ честь оружіемъ, и мы входимъ во дворецъ.

Въ сѣняхъ множество арабскихъ воиновъ съ богатымъ, инкрустированнымъ оружіемъ и нѣсколько индійскихъ офицеровъ съ длинными волосами, спадающими на воротники красныхъ мундировъ. Мы вступаемъ на бѣлую лѣстницу. Наверху я вижу человѣка среднихъ лѣтъ съ желтымъ лицомъ, слегка попорченнымъ оспою, въ черномъ кафтанѣ, съ голубою чалмою на головѣ и съ голубымъ поясомъ. Это самъ хозяинъ — Саидъ-Али, султанъ Занзибара и окрестныхъ странъ.

На лицѣ его чисто-восточная улыбка, ласковая, грустная и отчасти фальшивая, вмѣстѣ съ тѣмъ. Обмѣнявшись съ каждымъ изъ насъ сердечнымъ « handshake»^[8], онъ ведетъ насъ въ большую прямоугольную залу, обставленную самою обыкновенною европейскою мебелью. На одномъ изъ креселъ, немного повыше другихъ и вызолоченномъ, усаживается султанъ, по правую его руку консулъ, какъ представитель ея британскаго величества, потомъ мы двое, какъ гости, потомъ капитаны кораблей и секретари консульства. Остальныя мѣста занимаютъ арабы, родственники султана, при чемъ слѣва отъ него сидитъ предполагаемый наслѣдникъ престола.

Переводчикъ, съ лицомъ очень чернымъ и очень шельмовскимъ, облегчаетъ нашъ разговоръ и, выслушавъ съ низкимъ поклономъ вопросъ султана, повторяетъ его, склоняясь точно такъ же передъ гостемъ, которому этотъ вопросъ былъ предложенъ. Понятно, что при подобной публичной аудіенціи разговоръ долженъ быть такого рода, что остроумія методы Оллендорфа для него совершенно достаточно:

— Его высочество спрашиваетъ у вашей милости, какъ вамъ нравится Занзибаръ?

— Скажите его высочеству, что Занзибаръ мнѣ очень нравится.

— Его высочество весьма радъ, что Занзибаръ вамъ очень нравится.

Затѣмъ слѣдуютъ поклоны и очередь переходитъ къ слѣдующему.

Зато смотрѣть можно вволю и есть на что. Я замѣтилъ, напримѣръ, что у султана за поясомъ великолѣпный искривленный индійскій ножъ, на пальцахъ брилліанты, величиною въ лѣсной орѣхъ, а ноги босикомъ, если не считать деревянныхъ подошвъ, привязанныхъ кожаными ремешками. Одежда его ничѣмъ не отличается отъ одежды наслѣдника престола, его родственниковъ или приближенныхъ. У всѣхъ голубыя чалмы, черные кафтаны поверхъ бѣлой рубашки, за поясомъ такіе же самые, можетъ-быть, только менѣе богатые, кривые индійскіе ножи.

Саиду-Али можно дать отъ тридцати пяти до сорока лѣтъ. Лицо у него очень умное, борода рѣдкая, короткая, не крашенная. Я думаю, что его мать была индуска, такъ-какъ онъ очень похожъ на индійца. Въ его глазахъ, красоты необыкновенной, несмотря на улыбающееся лицо, виднѣется оттѣнокъ грусти. Въ Занзибарѣ всѣмъ извѣстно, что отношенія его къ англійскому консулу находятся въ наилучшемъ положеніи; но мнѣ кажется, что, несмотря на эти отношенія, султанъ тяготится протекторатомъ. Онъ долженъ же помнить, что предшественникъ его, Саидъ-Боргашъ, былъ еще независимымъ владыкой, а онъ, въ сущности, только подчиненный консула. Объ Англіи говорятъ, что она кроетъ свою желѣзную руку подъ бархатную перчатку. Эта рука никого не лишаетъ внѣшняго блеска, гладитъ, осыпаетъ дарами; а въ занзибарскомъ портѣ на разстояніи выстрѣла стоятъ два страшныхъ броненосца, готовые при каждомъ случаѣ подтвердить любезное слово консула огнемъ и желѣзомъ.

Подъ конецъ аудіенціи принесли кофе въ прелестныхъ индійскихъ чашкахъ и шербетъ. Тутъ я обратилъ свое вниманіе на арабскихъ совѣтниковъ. Сидѣли они вдоль двухъ стѣнъ, неподвижные, какъ статуи или фигуранты въ театрѣ. По большей части это были люди старые. Обычай красить растительность лица, видимо, здѣсь во всеобщемъ употребленіи. Длинныя бороды совѣтниковъ выкрашены во всѣ оттѣнки краснаго цвѣта, начиная отъ киновари и кончая пурпуромъ. Бенжаменъ Констанъ потерялъ бы голову при видѣ этихъ фигуръ. Я видѣлъ лица просто-на-просто великолѣпныя, напоминающія патріарховъ, пророковъ, первосвященниковъ, а по важности — римскихъ сенаторовъ. Кто хочетъ изучать живописный Востокъ, пусть пріѣзжаетъ лучше сюда, чѣмъ въ Египетъ.

Къ несчастію, декорація не совсѣмъ соотвѣтствуетъ лицамъ. Правда, зала носитъ восточный характеръ: на стѣнахъ большія лазоревыя таблицы съ золотыми изреченіями изъ Корана, но множество предметовъ совершенно портятъ этотъ характеръ. О креслахъ, крытыхъ краснымъ утрехтскимъ бархатомъ, я уже говорилъ. Кромѣ того, здѣсь находятся, по крайней мѣрѣ, шестьдесятъ часовъ, разставленныхъ въ нишахъ между лазоревыми таблицами. Положительно, трудно удержаться отъ смѣха: когда разговоръ прекратился, и отовсюду только слышится «тикъ-такъ! тикъ-такъ!» — точь-въ-точь какъ въ лавкѣ часовщика. Необычайное количество часовъ объясняется тѣмъ, что каждому консулу, назначаемому въ Занзибаръ, приходитъ мысль привезти въ подарокъ султану часы. Консулъ думаетъ, что такая остроумная мысль осѣнила его перваго.

А такъ какъ консулы, по милости климата, мѣняются часто, то число часовъ увеличивается съ каждымъ годомъ и, навѣрное, скоро превыситъ число населенія всего острова.

Послѣ аудіенціи мы съ такою же торжественностью вышли изъ дворца. Я, несмотря на невыносимую жару, остался на площади, чтобъ еще разъ взглянуть на «нерегулярныхъ», которые живописными группами расходились по домамъ, и на патріархальныхъ совѣтниковъ, спускающихся съ дворцовой лѣстницы съ важностью египетскихъ жрецовъ въ «Аидѣ». Что въ особенности пріятно въ этихъ зрѣлищахъ, такъ это то, что они кажутся скорѣе какимъ-то балетомъ или оперой, а не дѣйствительностью. Припоминаешь себѣ, что что-то подобное видѣлъ, но то было иллюзіей, а это — реальная жизнь, и говоришь самому себѣ: «однако, такія вещи существуютъ; однако, дѣйствительный свѣтъ не вездѣ такой сѣрый, безцвѣтный и неподвижный, какъ въ нашей Европѣ». И эта фантазія въ дѣйствительности, эта ея живописность доставляютъ истинно-художественное удовлетвореніе.

Примѣчанія

1. англ. Home — Домъ. Прим. ред.
2. англ. Pale ale — Блѣдный эль. Прим. ред.
3. англ. Steeple-chase — Стипль-чезъ. Прим. ред.
4. фр.
5. англ. Marathon — Мараѳонъ. Прим. ред.
6. англ. Redbreast — Малиновка. Прим. ред.
7. англ. Rule, Britannia — Правь, Британія. Прим. ред.
8. англ. Handshake — Рукопожатіе. Прим. ред.