Мой проводникъ незамѣтно скрылся, и я очутился совсѣмъ потеряннымъ. Вотъ тогда-то я пожалѣлъ, что покинулъ свой полкъ. Между тѣмъ надо было на что-нибудь рѣшиться, и такъ какъ снѣгъ пересталъ идти незадолго передъ моимъ спускомъ въ подвалъ, то я сталъ смотрѣть, не увижу-ли я слѣдовъ своихъ ногъ. Кстати я вспомнилъ, что валъ долженъ былъ все время оставаться у меня по правую руку. Пройдя нѣкоторое разстояніе, я узналъ то мѣсто, гдѣ встрѣтился съ баденцемъ, но чтобы вѣрнѣе въ этомъ убѣдиться и узнать мѣсто, когда разсвѣтетъ, я сдѣлалъ ружейнымъ прикладомъ два глубокихъ креста въ снѣгу и продолжилъ путь.
Было часовъ двѣнадцать ночи; я провелъ въ подвалѣ около часу и за это время морозъ значительно усилился. Правда, по лѣвой сторонѣ я видѣлъ огни, но не осмѣливался направиться туда, боясь погибнуть, попавъ въ одну изъ ямъ, скрытыхъ подъ снѣгомъ. Я продолжалъ пробираться все ощупью и опустивъ голову, разглядывая почву подъ ногами. Съ нѣкоторыхъ поръ я сталъ замѣчать, что дорога идетъ подъ-гору, и еще немного подальше увидалъ, что она загромождена лафетами пушекъ, которыя, вѣроятно, собирались установить на крѣпостномъ валу. Спустившись внизъ, я никакъ не могъ разобрать направленія—такая была темнота, и принужденъ былъ усѣсться на лафетъ отдохнуть, а также сообразить, куда мнѣ держать путь.
Въ этомъ печальномъ положеніи, сидя съ ружьемъ между ногъ и подперевъ голову руками, и въ ту минуту, когда я на бѣду свою уже собирался заснуть на-вѣки, я вдругъ услыхалъ какіе-то необычайные звуки. Я очнулся, встревоженный при мысли объ опасности, которой подвергался, отдаваясь дремотѣ. Затѣмъ я насторожилъ все свое вниманіе, стараясь уловить, откуда несутся звуки, но уже ничего не могъ слышать. Мнѣ тогда показалось, что это былъ сонъ или предостереженіе неба, чтобы спасти меня. Тотчасъ же, собравъ все свое мужество, я опять побрелъ ощупью и принялся шагать черезъ многочисленныя препятствія, попадавшіяся на моемъ пути.
Наконецъ мнѣ удалось, нѣсколько разъ рискуя поломать себѣ ноги, миновать все, что мѣшало мнѣ пройти, и я остановился на мгновеніе перевести духъ, чтобы потомъ быть въ состояніи взобраться на противоположный склонъ — какъ вдругъ опять тѣ же звуки заставили меня поднять голову. Да это была настоящая гармонія! Торжественные звуки органа, еще отдаленные, произвели на меня въ этотъ глухой часъ ночи и среди одиночества потрясающее впечатлѣніе. Я направился ускоренными шагами въ ту сторону, откуда слышались звуки. Въ одну минуту я выбрался изъ впадины, гдѣ засѣлъ. Очутившись на верху, я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и остановился—и вовремя! Еще нѣсколько шаговъ и все было бы кончено! Я свалился бы внизъ съ вала, съ высоты болѣе пятидесяти футовъ, на берегъ Днѣпра, гдѣ я къ счастью увидалъ бивуачный огонь, который и остановилъ меня.
Охваченный ужасомъ при сознаніи той опасности, какой подвергался, я отступилъ назадъ и опять сталъ прислушиваться, но уже ничего не услыхалъ. Тогда я двинулся въ путь и повернулъ налѣво; тутъ мнѣ удалось опять попасть на проложенную дорогу. Я продолжалъ подвигаться, но потихоньку, осторожно, поднявъ голову и настороживъ уши, но такъ какъ уже ничего больше я не услышалъ, то въ концѣ-концовъ убѣдился, что это была не болѣе, какъ игра моего разстроеннаго воображенія—при томъ бѣдственномъ положеніи, въ какомъ мы находились, ни намъ, ни жителямъ, которыхъ осталось очень мало, не могло придти въ голову заниматься музыкой, да еще въ такой часъ!
Подвигаясь впередъ и размышляя, я почувствовалъ, что моя правая нога, начинавшая замерзать и сильно болѣть, наткнулась на что-то твердое. Я вскрикнулъ отъ боли и въ растяжку упалъ на трупъ, лицомъ прямо на его лицо. Съ трудомъ приподнялся я. Несмотря на темноту, я успѣлъ разсмотрѣть, что это драгунъ—у него все еще была на головѣ каска на ремнѣ, а на плечахъ плащъ, на который онъ упалъ, вѣроятно, не такъ давно.
Мой крикъ былъ услышанъ кѣмъ-то съ правой стороны, и этотъ человѣкъ, въ свою очередь, крикнулъ мнѣ, что онъ давно уже поджидаетъ меня. Удивленный и обрадованный, найдя живого человѣка тамъ, гдѣ я считалъ себя одинокимъ, я двинулся въ ту сторону, откуда раздался голосъ. Чѣмъ ближе я подходилъ, тѣмъ больше убѣждался, что голосъ знакомый. Наконецъ я отозвался: «Это ты, Белокъ?» «Да!» отвѣчалъ тотъ. Мы узнали другъ друга, и онъ не менѣе меня удивился этой встрѣчѣ, въ такой часъ, въ этомъ печальномъ мѣстѣ, причемъ онъ также, какъ я, не имѣлъ понятія, гдѣ онъ находится. Сперва онъ было принялъ меня за капрала, который былъ посланъ за людьми рабочей команды для переноски больныхъ его роты, оставленныхъ у воротъ города, и который потомъ съ нѣсколькими людьми, взятыми для поддержки и переноски этихъ больныхъ, пошелъ черезъ валъ, чтобы избѣгнуть подъема по обледенѣлому скату. Но дотащившись туда, они оказались черезчуръ слабыми, чтобы держаться на ногахъ, а такъ какъ люди рабочей команды не могли нести ихъ, то они упали на томъ мѣстѣ, гдѣ я ихъ видѣлъ. Первый, кого онъ послалъ въ лагерь, не вернулся, такъ что онъ послалъ еще двоихъ, одного за другимъ, и очутился одинъ. Это и были какъ разъ тѣ люди, которыхъ мы оставили по прибытіи нашемъ въ баракѣ, гдѣ я потомъ нашелъ одного изъ нихъ уже мертвымъ.
Я разсказалъ Белоку (сержантъ-велитъ, какъ и я) какимъ образомъ я заблудился; разсказалъ о своемъ приключеніи въ подвалѣ, но не рѣшился разсказать о слышанной мною музыкѣ, боясь, что онъ сочтетъ меня больнымъ. Белокъ попросилъ меня остаться съ нимъ. Таково и было мое намѣреніе. Немного погодя онъ освѣдомился, отчего я закричалъ. Я разсказалъ ему, что упалъ на трупъ драгуна, прямо лицомъ на его лицо. «Ты струсилъ, бѣдный мой дружище?»—Нѣтъ, но очень больно ушибся. — «Ну и слава Богу, что ушибся, иначе ты не закричалъ бы и прошелъ бы мимо, такъ что я не замѣтилъ бы тебя».
Разговаривая, мы шагали взадъ и впередъ, чтобы согрѣться, въ ожиданіи того, когда придутъ люди, чтобы перенести больныхъ, которые лежа въ рядъ на овчинѣ, прикрытые шинелью и мундиромъ, снятыми съ человѣка въ баракѣ, не обнаруживали почти никакихъ признаковъ жизни. «Боюсь, замѣтилъ Белокъ—что намъ не придется и переносить ихъ». Дѣйствительно, по временамъ слышно было, что они вздыхаютъ или собираются говорить, но ихъ рѣчи были несвязны, какъ у умирающихъ.
Въ то время какъ возлѣ насъ слышалось предсмертное хрипѣніе, снова возобновилась воздушная музыка, которую я принималъ за плодъ моей фантазіи, но на этотъ разъ уже гораздо ближе. Я сообщилъ объ этомъ Белоку и разсказалъ кстати, что было со мной въ первый и во второй разъ, когда я услыхалъ эти гармоничные звуки. Тогда и онъ передалъ мнѣ, что съ тѣхъ поръ, какъ здѣсь остановился, онъ нѣсколько разъ, черезъ нѣкоторые промежутки времени, также слышалъ эту музыку и не понималъ, откуда она берется: если это люди такъ забавляются, то въ нихъ, навѣрное, чортъ сидитъ. Потомъ, подойдя ко мнѣ вплотную, онъ прибавилъ вполголоса, чтобы не услыхали двое людей, умиравшихъ возлѣ: «Милый другъ, эти звуки, которые мы слышимъ, похожи на музыку смерти! Все окружающее насъ умираетъ и у меня такое предчувствіе, что черезъ нѣсколько дней и я буду мертвъ! Да будетъ воля Господня! Но раньше, чѣмъ умрешь, черезчуръ изстрадаешься! Взгляни на этихъ несчастныхъ!» Онъ указалъ на двоихъ людей, лежавшихъ въ снѣгу. На это я ничего не отвѣтилъ, но мысленно я вполнѣ соглашался съ нимъ.
Онъ замолкъ, и мы все слушали, не говоря ни слова по временамъ слышалось затрудненное дыханіе одного изъ умирающихъ. Но вотъ Белокъ опять прервалъ молчаніе: «А между тѣмъ звуки, которые мы слышимъ, повидимому несутся сверху». Мы снова принялись внимательно слушать. Въ самомъ дѣлѣ музыка раздавалась откуда-то надъ нашими головами. Внезапно шумъ прекратился; тогда вокругъ воцарилось жуткое безмолвіе. Вдругъ оно было нарушено жалобнымъ крикомъ,—то былъ послѣдній вздохъ одного изъ больныхъ, которыхъ мы сторожили.
Въ ту же минуту раздаются шаги: это капралъ съ восьмью людьми пришли забрать двоихъ умирающихъ. Но такъ какъ остался въ живыхъ только одинъ, то его живо унесли, прикрывъ одеждой другихъ.
Было уже больше часу ночи; морозъ полегчалъ, по крайней мѣрѣ не было уже такого рѣзкаго вѣтра; я такъ утомился, что не былъ въ силахъ идти; вдобавокъ меня одолѣвала дремота: дорогой Белокъ нѣсколько разъ замѣчалъ, что я останавливался и засыпалъ стоя.
Онъ далъ мнѣ нѣкоторыя указанія, какъ найти Гранжье, такъ какъ люди изъ его роты, эскортировавшіе единственный фургонъ, остававшійся у маршала, ходили провѣдать своихъ товарищей и указали фургонъ, стоявшій у дверей дома, гдѣ помѣстился маршалъ. Прибывъ къ тому пункту, откуда мы спускались со склона вала, чтобы направиться къ лагерю, гдѣ стоялъ полкъ, я отдѣлился отъ погребальнаго шествія и рѣшился слѣдовать другому пути, который мнѣ указали, надѣясь въ скорости достигнуть цѣли своихъ поисковъ.
Не прошло минуты, какъ я шелъ одинъ — вдругъ опять раздалась проклятая музыка. Я остановился, поднялъ голову, чтобы лучше слышать, и увидалъ какой-то свѣтъ передъ собою. Я направился на свѣтлую точку, но дорога шла спускаясь и свѣтъ исчезъ. Я все-таки продолжаю идти, но черезъ нѣсколько шаговъ, наткнувшись на стѣну, я принужденъ вернуться вспять; поворачиваю вправо, влѣво и наконецъ попадаю въ какую-то улицу среди развалинъ домовъ. Иду дальше, все руководимый звуками музыки. Достигнувъ конца улицы, я вижу освѣщенное зданіе—оттуда и несутся величавые звуки. Направляюсь прямо туда, и повернувъ нѣсколько разъ, упираюсь въ стѣнку, служившую оградой для зданія, которое оказывается церковью.
Не желая утомляться еще болѣе, розыскивая входъ, я рѣшаюсь перелѣзть черезъ стѣну и чтобы удостовѣриться, что она не высока, ощупываю по ту сторону ружьемъ. Убѣдившись, что вышина не больше трехъ-четырехъ футовъ, я влѣзаю на стѣнку и спрыгиваю внизъ. Мои ноги натыкаются на что-то и я падаю на колѣни; я подымаюсь кое-какъ и сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ замѣчаю, что почва неровная. Чтобы не споткнуться, опираюсь на ружье. Вскорѣ я убѣждаюсь, что нахожусь среди болѣе двухсотъ труповъ, еле прикрытыхъ снѣгомъ. Въ то время, какъ я подвигаюсь, опираясь на ружье, а ноги мои застряваютъ и спотыкаются между рукъ и ногъ труповъ, уложенныхъ повидимому симетрично, раздаются заунывныя пѣснопѣнія. Мнѣ представляется, что это похоронная служба, и я вспоминаю слова Белока; обливаясь холоднымъ потомъ, я почти теряю сознаніе, и уже не понимаю, что дѣлаю, куда иду. Не знаю, какимъ образомъ я очутился прислоненнымъ къ наружной стѣнѣ церкви. Очнувшись немного, несмотря на чертовскій содомъ, неумолкавшій вокругъ меня, я пробираюсь дальше и встрѣчаю дверь, откуда валитъ густой дымъ. Вхожу и попадаю въ толпу какихъ-то субъектовъ, которые кажутся мнѣ привидѣніями, до того они окутаны дымомъ. Незнакомцы продолжаютъ пѣть и играть на органѣ. Вдругъ взвивается высокое пламя, дымъ разсѣвается. Я стараюсь разглядѣть, кто меня окружаетъ и куда я попалъ. Одинъ изъ пѣвцовъ подходитъ ко мнѣ и восклицаетъ: «Да это нашъ сержантъ!» Онъ узналъ меня по моей медвѣжьей шкурѣ, а я въ свою очередь узнаю солдата моей роты. Можете судить о моемъ удивленіи при видѣ ихъ веселья! Я собирался засыпать ихъ вопросами, но тутъ одинъ изъ нихъ поднесъ мнѣ водки въ серебряномъ сосудѣ. Тогда я угадываю, откуда происходитъ ихъ веселость: всѣ они были въ подпитіи.
Одинъ изъ нихъ, наименѣе пьяный, разсказалъ мнѣ, что по прибытіи въ Смоленскъ они были назначены въ рабочую команду и что проходя по кварталу, гдѣ еще сохранилось нѣсколько домовъ, они увидали двухъ людей, выходившихъ изъ подвала съ фонаремъ,—эти люди оказались евреями; тотчасъ же солдаты сговорились вернуться туда для осмотра, послѣ раздачи продовольствія, чтобы поискать, не найдется-ли тамъ чего съѣстного, и затѣмъ переночевать въ этой церкви замѣченной ими ранѣе. Вернувшись, они дѣйствительно нашли въ подвалѣ боченокъ водки, мѣшокъ рису и немного сухарей, а также два плаща или шубы на мѣху и двѣ шапки, между прочимъ шапку раввина. Такъ какъ они все это нацѣпили на себя, то я войдя и принялъ ихъ за то, чѣмъ они вовсе не были въ дѣйствительности. Съ ними было нѣсколько полковыхъ музыкантовъ; тѣ, подвыпивъ, принялись играть на органѣ; этимъ и объяснялись тѣ гармоничные звуки, которые такъ заинтересовали меня.
Солдаты дали мнѣ рису, нѣсколько кусочковъ сухарей и раввинскую шапку, отороченную великолѣпнымъ мѣхомъ чернобурой лисицы. Я тщательно спряталъ рисъ, какъ драгоцѣнность, въ мой ранецъ. Что касается шапки, то я надѣлъ ее себѣ на голову и желая отдохнуть, примостился на доскѣ у костра. Едва успѣлъ я положить голову на ранецъ, какъ вдругъ раздались крики и руготня у дверей. Мы отправились посмотрѣть, въ чемъ дѣло. Шестеро человѣкъ вели телѣгу, запряженную клячей и нагруженную нѣсколькими трупами, которые они собирались свалить за церковь въ придачу къ тѣмъ, что уже лежали тамъ и на которые я спотыкался — земля слишкомъ заледенѣла, чтобы можно было рыть ямы, а на морозѣ трупы временно сохранялись отъ гніенія. Люди сказали намъ, что если такъ будетъ продолжаться, то скоро некуда будетъ дѣвать мертвыя тѣла: всѣ церкви переполнены больными, за которыми некому ухаживать; осталась свободной только одна эта церковь, гдѣ мы находимся. Вокругъ нея вотъ уже нѣсколько дней сваливаютъ трупы; съ тѣхъ поръ какъ показалась голова колонны великой арміи, не успѣваютъ таскать людей, которые умирали немедленно, какъ только прибывали. Послѣ этихъ объясненій я опять улегся у костра; санитары попросили позволенія провести здѣсь остатокъ ночи, чтобы на разсвѣтѣ прибрать привезенные трупы. Они распрягли свою лошадь и ввели ее въ церковь.
Я проспалъ кое-какъ остатокъ ночи, хотя часто просыпался, безпокоимый паразитами. Съ тѣхъ поръ, какъ они напали на меня, никогда еще я не страдалъ отъ нихъ такъ сильно, какъ теперь. Это и понятно: на морозѣ они не тревожили меня, а тутъ, въ теплѣ, они пользовались случаемъ, чтобы кусать меня.
Еще не разсвѣло, когда я услыхалъ крики одного несчастнаго музыканта, сломавшаго себѣ ногу, сходя съ лѣстницы, ведущей на хоры, гдѣ онъ ночевалъ у органа. Тѣ, что оставались внизу, сняли часть ступеней на топливо, такъ что несчастный, спускаясь внизъ, свалился и расшибся до того, что не скоро будетъ въ состояніи ходить. Врядъ-ли онъ и вернулся на родину.
Когда я проснулся, всѣ почти солдаты занимались тѣмъ, что жарили мясо на остріяхъ сабель. Въ ожиданіи супа, я спросилъ ихъ, откуда они добыли мяса, и не было-ли раздачи продовольствія. Они отвѣчали отрицательно, объяснивъ, что это мясо лошади, на которой привезли трупы и которую они убили, покуда санитары спали. И хорошо сдѣлали—надо же какъ-нибудь жить!
Часъ спустя, когда добрая четверть лошади была уже уничтожена, одинъ изъ могильщиковъ увѣдомилъ о томъ своихъ товарищей; тѣ накинулись на насъ съ бранью и грозили обратиться съ жалобой къ главному смотрителю госпиталей. Мы продолжали ѣсть, жалѣя только, что лошадь такая тощая и что намъ попалась одна, а не цѣлыхъ полдюжины лошадей для раздачи всему полку. Санитары ушли съ угрозами и въ отместку свалили всѣ семь труповъ съ телѣги прямо у входа, такъ что мы не могли ни выйти, ни войти, не наступая на нихъ.
Эти больничные служители, не участвовавшіе въ кампаніи и не испытавшіе никакихъ лишеній, не знали, что мы уже нѣсколько дней питаемся мясомъ тѣхъ лошадей, какія попадутся намъ подъ руку.
Было 7 часовъ, когда я собрался вернуться на мѣсто стоянки нашего полка. Я предупредилъ солдатъ—ихъ было 14 человѣкъ—что надо собраться и явиться вмѣстѣ и въ порядкѣ. Предварительно мы поѣли вкуснаго рисоваго супа, свареннаго на конинѣ; затѣмъ они взвалили себѣ на спины ранцы съ шубами, взятыми у евреевъ, и мы вышли изъ церкви, уже начинавшей наполняться новыми пришлецами, разными несчастными, проведшими ночь какъ попало, и многими другими, покинувшими свои полки, надѣясь найти пристанище поудобнѣе. Голодъ заставлялъ ихъ скитаться по угламъ. Входя, они не обращали вниманія на трупы, заграждавшіе дорогу, и шагали черезъ нихъ, какъ черезъ деревянныя колоды—правда, они были такъ же тверды.
По пути я предложилъ своимъ товарищамъ-солдатамъ, которымъ разсказалъ свое приключеніе въ подвалѣ, завернуть туда для осмотра. Мое предложеніе было принято. Дорогу мы отыскали безъ труда—первымъ указателемъ послужилъ намъ человѣкъ, котораго Белокъ оставилъ на дорогѣ мертвымъ, а далѣе драгунъ, на котораго я споткнулся и который лежалъ тамъ по прежнему, но уже безъ плаща и безъ обуви. Пройдя черезъ оврагъ, гдѣ находились пушечные лафеты и гдѣ я чуть не заснулъ, мы добрались до того мѣста, гдѣ я сдѣлалъ мѣтку въ снѣгу. Сойдя со спуска менѣе стремительно, чѣмъ наканунѣ, я подошелъ къ двери, но она оказалась запертой. Мы постучались, отвѣта не послѣдовало. Дверь выломали, но пташки упорхнули. Мы застали въ подвалѣ только одного человѣка, до того пьянаго, что онъ не могъ сказать ни слова. Я узналъ въ немъ того самого нѣмца, что хотѣлъ вытолкать меня вонъ. Онъ лежалъ завернутый въ толстый овчинный тулупъ, который одинъ изъ музыкантовъ отнялъ у него, не взирая на его сопротивленіе. Мы нашли въ подвалѣ нѣсколько чемодановъ и сундуковъ; все это было украдено за ночь, но опустошено, точно такъ же какъ и боченокъ, принесенный баденскимъ солдатомъ, и который, какъ мы дознались, содержалъ можжевеловую водку.
Прежде чѣмъ пуститься въ дальнѣйшій путь, я осмотрѣлъ мѣстность и убѣдился, къ своему удивленію, что за ночь я исходилъ много но почти не двинулся впередъ, а только обошелъ кругомъ церкви.
Мы вернулись въ лагерь. По дорогѣ я встрѣтилъ нѣсколько солдатъ полка и присоединилъ ихъ къ тѣмъ, которые уже были со мной. Вскорѣ я замѣтилъ вдали унтеръ-офицера, въ которомъ я тотчасъ же узналъ по его бѣлому ранцу того, кого искалъ, а именно Гранжье. Я расцѣловался съ нимъ, а онъ все еще не узнавалъ кто я, до того я измѣнился. Оказывается, онъ тоже розыскивалъ меня; наканунѣ, часъ спустя по прибытіи полка, онъ былъ на мѣстѣ его стоянки, ища меня, но никто не могъ ему сообщить, гдѣ я нахожусь; еслибъ я имѣлъ терпѣніе подождать его, то онъ повелъ бы меня на свою квартиру, угостилъ бы вкуснымъ супомъ и далъ бы соломы для постели. Гранжье проводилъ меня до лагеря, куда я явился въ порядкѣ съ 19-тью рядовыми. Немного погодя Гранжье знакомъ подозвалъ меня, открылъ свой ранецъ, вытащилъ оттуда кусокъ вареной бычачьей говядины, припрятанной имъ нарочно для меня, и кусокъ хлѣба.
Цѣлыхъ двадцать-три дня я не ѣдалъ такой пищи и теперь набросился на нее съ жадностью. Потомъ Гранжье сталъ разспрашивать меня про одного земляка, объ опасной болѣзни котораго ему сообщили; я могъ отвѣтить ему только одно—что онъ прибылъ въ городъ, но такъ какъ его не видали въ полку, то намъ надо было пойти посмотрѣть у воротъ города, откуда мы вступили. Тамъ мы могли надѣяться получить какія-нибудь свѣдѣнія, такъ какъ многіе солдаты, не будучи въ силахъ подняться по обледенѣвшему скату вмѣстѣ съ полкомъ, застряли у караулки баденца или гдѣ-нибудь по близости. Туда-то мы и направились немедленно.
Пройдя небольшое разстояніе, мы набрели опять на мертваго драгуна. На этотъ разъ его раздѣли почти до-гола, вѣроятно желая удостовѣриться, нѣтъ-ли на немъ пояса съ деньгами. Я указалъ Гранжье подвалъ, и мы подошли къ воротамъ, гдѣ насъ поразило количество сваленныхъ тамъ мертвыхъ тѣлъ; возлѣ поста баденца лежало четверо солдатъ гвардіи, умершихъ за ночь и съ которыхъ караульный офицеръ не допустилъ снять одежду; онъ сказалъ намъ, что у него на гауптвахтѣ имѣются еще двое, повидимому тоже гвардейцы. Мы вошли туда; люди эти лежали въ безсознательномъ состояніи; одинъ былъ егерь, а другой, съ лицомъ прикрытымъ платкомъ, былъ изъ нашего полка. Гранжье открылъ ему лицо и съ удивленіемъ узналъ въ немъ того самаго, кого искалъ. Мы поспѣшили, какъ умѣли, помочь ему; сняли съ него саблю и лядунку, растегнули ему воротъ и старались пропустить ему въ ротъ нѣсколько капель водки. Онъ открылъ глаза, не узнавая насъ, и минуту спустя скончался на моихъ рукахъ. Мы открыли его ранецъ и нашли въ немъ часы и нѣсколько мелкихъ вещицъ. которыя Гранжье спряталъ, съ намѣреніемъ послать ихъ на память семьѣ покойнаго, если ему, Гранжье, посчастливится вернуться во Францію—они были земляки. Что касается егеря, то мы устроили его какъ могли лучше и предоставили его злополучной судьбѣ. Что могли мы сдѣлать?
Гранжье свелъ меня на свой постъ; вскорѣ его смѣнили егеря; передъ уходомъ мы не забыли сказать имъ чтобы они навѣстили своего товарища, котораго мы только-что оставили. Сержантъ немедленно послалъ за нимъ четверыхъ людей; но вѣроятно онъ умеръ тотчасъ по прибытіи; всѣ находившіеся въ его положеніи умирали немедленно, точно отравленные.
Мы вернулись къ полку; весь день мы занимались приведеніемъ въ порядокъ нашего оружія, грѣлись и бесѣдовали. Въ теченіе дня мы убили нѣсколько лошадей, которыхъ приводили намъ солдаты и подѣлили ихъ между собой. Произведена была также раздача небольшого количества ржаной муки и крупы, на половину съ соломой и мякиной.
На другой день, въ четыре часа утра, намъ велѣли взять оружіе и выступить за четверть лье отъ города, гдѣ несмотря на лютый морозъ, мы до самаго разсвѣта оставались въ боевомъ положеніи. Въ слѣдующіе дни повторялось то же самое, такъ какъ русская армія маневрировала по лѣвую руку отъ насъ.
Три дня мы уже находились въ Смоленскѣ, а еще не знали, останемся-ли мы здѣсь надолго, или будемъ продолжать отступленіе. Оставаться нельзя—таковъ былъ общій говоръ; въ такомъ случаѣ ужъ лучше скорѣе двинуться дальше, чѣмъ проживать въ этомъ городѣ, гдѣ нѣтъ даже домовъ, чтобы пріютить насъ, и вдобавокъ нечѣмъ кормиться.
На четвертый день, возвращаясь по обыкновенію съ утренней позиціи, и недоходя до нашего бивуака, я увидалъ офицера линейнаго полка, лежавшаго у костра; возлѣ него было нѣсколько солдатъ. Мы долго смотрѣли другъ на друга, какъ люди, когда-то встрѣчавшіеся и теперь старавшіеся признать другъ друга подъ лохмотьями, въ которыя оба были одѣты и сквозь грязь покрывавшую наши лица. Я останавливаюсь, онъ встаетъ, подходитъ ко мнѣ и говоритъ: «Я не ошибаюсь?»—Нѣтъ, отвѣчалъ я. Мы узнали другъ друга и облобызались, даже не назвавъ себя по именамъ.
Это былъ Болье, мой однокашникъ и товарищъ по нарамъ въ велитахъ, когда мы стояли въ Фонтенбло. Какую перемѣну мы нашли другъ въ другѣ! Какими показались другъ другу несчастными! Я не видалъ его съ Ваграмской битвы, когда онъ покинулъ гвардію, чтобъ выйти въ пѣхоту офицеромъ, какъ и другіе велиты. Я спросилъ, гдѣ его полкъ? Вмѣсто отвѣта онъ указалъ мнѣ на орла среди оружія въ козлахъ. Ихъ оставалось всего 33 человѣка; офицеровъ было только двое — онъ, да еще штабный лекарь. Другіе всѣ или были убиты въ сраженіяхъ, или же большей частью погибли отъ лишеній и холода; нѣкоторые отстали и заблудились.
Онъ, Болье, былъ въ чинѣ капитана; онъ сообщилъ мнѣ, что имѣетъ приказъ слѣдовать за гвардіей. Я остался съ нимъ немного, и такъ какъ у него не было продовольствія, то я подѣлился съ нимъ рисомъ, полученнымъ мной отъ солдатъ, встрѣченныхъ въ церкви въ ночь по прибытіи. То было высшее доказательство дружбы, какое только можно было дать товарищу въ подобномъ положеніи, когда даже за деньги ничего нельзя было достать.
2-го (14-го) ноября по утру, императоръ выѣхалъ изъ Смоленска съ полками гренадеровъ и егерей; немного спустя мы двинулись за ними, образуя аріергардъ и оставивъ позади армейскіе корпуса принца Евгенія, Даву и Нея, значительно сократившіеся. Выйдя изъ города, мы прошли по Святому полю, такъ прозванному русскими. Немного подальше Корутни (маленькая деревушка) находится довольно глубокій и обрывистый ровъ; мы принуждены были остановиться, чтобы дать время артиллеріи переправиться черезъ него; я отыскалъ Гранжье и еще другого своего пріятеля и предложилъ имъ перебраться тотчасъ же и зайти впередъ, чтобы не мерзнуть понапрасну. Очутившись на другой сторонѣ и снова остановившись, мы замѣтили троихъ солдатъ, скучившихся вокругъ околѣвшей лошади: двое стояли на ногахъ и показались намъ пьяными, такъ какъ шатались изъ стороны въ сторону, третій—нѣмецъ—лежалъ на лошади. Этотъ несчастный, умиравшій съ голода и не имѣвшій силъ отрѣзать себѣ кусокъ конины, старался прямо откусить отъ остова. Кончилось тѣмъ, что онъ умеръ оть холода и голода. У остальныхъ двоихъ, оказавшихся гусарами, рты и руки были перепачканы въ крови. Мы заговорили съ ними, но не могли добиться никакого отвѣта: они уставились на насъ, хохоча страшнымъ безсмысленныхъ смѣхомъ, потомъ, взявшись за руки, пошли и сѣли возлѣ умершаго товарища; тутъ, по всей вѣроятности, и они тоже вскорѣ успокоились вѣчнымъ сномъ.
Мы все шли по краю дороги, чтобы зайти на правый флангь колонны и здѣсь дождаться нашего полка у покинутаго костра, если намъ посчастливится найти таковой. Намъ попался навстрѣчу гусаръ, кажется 8-го полка, боровшійся со смертью—то и дѣло онъ спотыкался, падалъ и опять подымался. Несмотря на то, что у насъ было мало средствъ для помощи, мы подошли помочь ему, но въ эту минуту онъ упалъ окончательно, чтобы уже больше не вставать. Вотъ такъ-то, на каждомъ шагу, намъ приходилось шагать черезъ мертвыхъ и умирающихъ.
Мы продолжали, хотя съ большимъ трудомъ, идти по правой сторонѣ дороги, чтобы обогнать обозы; вдругъ мы увидали пѣхотнаго солдата, сидѣвшаго подъ деревомъ надъ маленькимъ костромъ; онъ занимался растаиваніемъ снѣга въ котлѣ, чтобы въ этой водѣ сварить сердце и печень лошади, у которой онъ распоролъ брюхо. Онъ разсказалъ намъ, что не могъ отрѣзать мяса отъ остова, поэтому штыкомъ своимъ прокололъ брюхо и вынулъ извнутри то, что ему понадобилось сварить.
Такъ какъ у насъ было немного рису и крупы, то мы и предложили солдату, чтобы онъ одолжилъ намъ свой котелъ сварить крупы, за это мы подѣлимся съ нимъ. Онъ согласился съ удовольствіемъ. И вотъ изъ рису и крупы, наполовину перемѣшанной съ соломой, мы состряпали супъ, приправивъ его кускомъ сахара, который нашелся у Гранжье въ ранцѣ—намъ не хотѣлось солить его порохомъ, а соли у насъ не водилось. Покуда варился нашъ супъ, мы занялись жареньемъ на остріяхъ сабель кусковъ лошадиной печенки и почекъ, которыя показались намъ очень вкусными. Когда рисъ на половину поспѣлъ, мы съѣли его и затѣмъ присоединились къ полку, уже ушедшему впередъ. Въ тотъ день императоръ ночевалъ въ Корутнѣ, а мы немного позади въ лѣсу.
На другой день мы выступили раненько, направляясь въ Красное, но прежде чѣмъ войти въ городъ, голова императорской колонны была остановлена двадцатью-пятью тысячами русскихъ, заграждавшихъ путь. Первыми ихъ замѣтили отдѣльные солдаты, шедшіе впереди; они тотчасъ же повернули назадъ и примкнули къ первымъ полкамъ гвардіи, но многіе изъ нихъ, болѣе смѣлые или болѣе сильные, сомкнулись и встрѣтились лицомъ къ лицу съ непріятелемъ. Нѣсколько человѣкъ, безпечныхъ или неразумныхъ, очертя голову кинулись въ непріятельскіе ряды.
Гренадеры и егеря гвардіи сформировались тѣсными колоннами по дивизіямъ и бодро двинулись на массу русскихъ войскъ; тѣ, не дожидаясь ихъ, отступили и очистили дорогу; зато они заняли позицію на высотахъ влѣво отъ дороги и сдѣлали въ насъ нѣсколько пушечныхъ выстрѣловъ. Заслышавъ пушки и находясь позади, мы ускорили шагъ и подоспѣли въ ту минуту, когда наши уже установили нѣсколько орудій въ батарею, чтобы отогнать непріятеля. Дѣйствительно, при первыхъ же выстрѣлахъ русскіе скрылись за высотами, а мы продолжали путь.
Тутъ случился эпизодъ, котораго я не могу пройти молчаніемъ и о которомъ я не разъ слыхалъ отъ другихъ, но въ различныхъ версіяхъ. Говорятъ, въ ту минуту, когда завидѣли русскихъ, первые полки гвардіи сомкнулись, какъ и генеральный штабъ, вокругъ императора и такимъ образомъ шли впередъ, точно передъ ними и не было непріятеля, причемъ музыка играла мотивъ:
|
Où peut-on être mieux qu’au sein de sa famille? |
(Гдѣ можетъ быть лучше, чѣмъ на лонѣ своей семьи?)
Императоръ будто бы прервалъ музыку и приказалъ играть:
|
«Veillons au salut de l’empire» |
(Будемъ охранять безопасность имперіи!).
Дѣйствительно, это происходило, но совершенно иначе—и въ самомъ Смоленскѣ. Если не ошибаюсь, я объ этомъ слыхалъ въ самый день выступленія нашего изъ города.
Принцъ Нефшательскій, въ то время бывшій военнымъ министромъ, видя, что императоръ не отдаетъ приказа къ выступленію и что армія тревожится по этому поводу, въ виду невозможности оставаться долѣе въ такомъ печальномъ положеніи, собралъ нѣсколько музыкантовъ и приказалъ имъ играть подъ окнами дома, гдѣ жилъ императоръ мотивъ:
|
«Гдѣ можетъ быть лучше, чѣмъ на лонѣ семьи?» |
Только что послышалась музыка, какъ императоръ вышелъ на балконъ и приказалъ играть:
|
«Будемъ охранятъ безопасность имперіи!» |
что музыканты исполнили, какъ смогли, не взирая на свое жалкое состояніе.
Послѣ того былъ отданъ приказъ къ выступленію на завтрашнее утро. Какъ повѣрить тому, что несчастные музыканты—предположивъ даже, что они находились на правомъ флангѣ полка, чего уже въ дѣйствительности не было съ самаго начала нашихъ бѣдствій—были способны дуть въ свои инструменты и перебирать клапаны пальцами, частью отмороженными? Но въ Смоленскѣ это представлялось болѣе возможнымъ, такъ какъ тамъ было топливо и люди могли хоть отогрѣться.
Два часа спустя послѣ стычки съ русскими, въ Красное прибылъ императоръ съ первыми полками гвардіи, нашимъ полкомъ и фузелерами-егерями. Мы расположились бивуаками позади города; по прибытіи, я былъ отряженъ дежурнымъ съ 15-ю людьми къ генералу Рогэ, стоявшему въ городѣ, въ плохенькой избушкѣ, крытой соломой.
Я расположилъ свой постъ въ конюшнѣ, считая себя счастливымъ, что могу провести ночь подъ кровлей и у огня, который мы сейчасъ же развели. Но на дѣлѣ вышло иначе.
Пока мы стояли въ Красномъ и его окрестностяхъ, войско въ 80,000 человѣкъ окружило насъ: впереди, направо, налѣво, позади—всюду виднѣлись одни русскіе, очевидно, разсчитывавшіе безъ труда одолѣть насъ. Но императоръ хотѣлъ дать имъ почувствовать, что это не такъ легко, какъ они думаютъ: правда, мы въ жалкомъ положеніи, умираемъ съ голоду, однако, у насъ осталось еще нѣчто, поддерживающее насъ—честь и мужество. Императоръ, наскучивъ преслѣдованіемъ всей этой орды, рѣшилъ отъ нея избавиться.
Вечеромъ, по прибытіи, генералъ Рогэ получилъ приказъ перейти въ наступленіе съ частью гвардіи, съ полками фузелеровъ-егерей, гренадеровъ, волтижоровъ и стрѣлковъ. Въ 11 часовъ вечера послано было нѣсколько отрядовъ, съ цѣлью произвести рекогносцировку и хорошенько удостовѣриться въ положеніи непріятеля, занимавшаго два селенія, передъ которыми онъ раскинулся лагеремъ — направленіе его позицій можно было узнать по огнямъ. Очень вѣроятно, что непріятель кое о чемъ догадался, потому что, когда мы явились атаковать его, часть войска уже приготовилась встрѣтить насъ.
Было около часу утра, когда генералъ пришелъ ко мнѣ и сказалъ на своемъ гасконскомъ нарѣчіи: «Сержантъ, вы оставите здѣсь капрала съ четырьмя солдатами, чтобы сторожить мою квартиру и кое-какіе пожитки; сейчасъ же намъ предстоитъ дѣло».
Откровенно сказать, этотъ приказъ не особенно обрадовалъ меня; не то, чтобы я трусилъ идти въ сраженіе, но мнѣ жаль было лишиться немногихъ минутъ отдыха, въ которомъ я такъ нуждался.
Когда я прибылъ въ лагерь уже готовили оружіе; всѣ расположены были драться отчаянно; многіе признавались, что жаждутъ конца своимъ страданіямъ, такъ какъ терпѣть долѣе не въ силахъ.
Около двухъ часовъ ночи началось движеніе; мы выступили тремя колоннами; фузелеры-гренадеры, въ составъ коихъ входилъ и я, и фузелеры-егеря образовали центръ. Стрѣлки и волтижеры составляли правую и лѣвую колонны. Морозъ стоялъ такой же лютый, какъ и въ предыдущіе дни; мы пробирались съ трудомъ, по колѣна въ снѣгу. Послѣ получасового пути, мы очутились среди русскихъ; часть ихъ была подъ оружіемъ — справа отъ насъ тянулась на разстояніи какихъ-нибудь 80 шаговъ длинная линія пѣхоты и направляла въ насъ убійственный ружейный огонь. Ихъ тяжелая кавалерія, состоявшая изъ кирасировъ въ бѣлыхъ мундирахъ съ черными латами, находилась по лѣвую руку отъ насъ на такомъ же разстояніи; они ревѣли, какъ волки, подзадоривая другъ друга, но не осмѣливались подступать къ намъ, а ихъ артиллерія, расположившись въ центрѣ, сыпала въ насъ картечью. Но это не остановило нашего движенія; несмотря на ихъ огонь и множество падавшихъ людей, мы пошли на нихъ въ атаку и вступили въ ихъ лагерь, гдѣ произвели страшнѣйшую рѣзню, орудуя штыками.
Тѣ, что находились подальше, успѣли схватить оружіе и придти на помощь первымъ. Тогда начался другого рода бой: они подожгли свой лагерь и оба селенія. Мы дрались при свѣтѣ пылающихъ пожаровъ. Правая и лѣвая колонны обогнали насъ и вступили въ непріятельскій лагерь съ двухъ концовъ, а наша колонна въ центрѣ.
Я забылъ упомянутъ, что въ ту минуту, какъ мы пошли въ атаку и голова нашей колонны врѣзалась въ массу русскихъ и привела ихъ лагерь въ разстройство, мы увидали лежавшихъ распростертыми на снѣгу нѣсколько сотъ русскихъ, которыхъ мы сперва приняли за мертвыхъ или за тяжко раненыхъ. Мы миновали ихъ, но едва успѣли мы пройти немного впередъ, какъ они вскочили, подняли оружіе и стали стрѣлять въ насъ, такъ что мы принуждены были сдѣлать полуоборотъ, чтобы защищаться. Къ несчастью для нихъ, позади подоспѣлъ еще батальонъ, который шелъ въ аріергардѣ и котораго они не замѣтили. Тогда они попали между двухъ огней: въ какихъ-нибудь пять минутъ ихъ не осталось ни одного въ живыхъ: къ этой военной хитрости русскіе часто прибѣгали, но тутъ она имъ совсѣмъ не удалась. Первымъ упалъ у насъ, когда мы шли колонной, несчастный Белокъ — тотъ самый, который въ Смоленскѣ предсказалъ мнѣ свою смерть. Онъ былъ сраженъ пулей въ голову наповалъ. Онъ былъ всѣми любимъ, и несмотря на равнодушіе, съ какимъ мы привыкли ко всему относиться, онъ возбудилъ сожалѣніе рѣшительно во всѣхъ товарищахъ.
Пройдя черезъ русскій лагерь и атаковавъ селеніе, мы заставили непріятеля побросать часть артиллеріи въ озеро, послѣ чего большинство ихъ пѣхоты засѣла въ домахъ, часть которыхъ была въ огнѣ. Тамъ-то мы и дрались съ ожесточеніемъ въ рукопашную. Произошла страшная рѣзня, мы разсыпались, и каждый сражался самъ по себѣ. Я очутился возлѣ нашего полковника, самаго стараго полковника Франціи, продѣлавшаго всѣ кампаніи въ Египетъ. Въ ту минуту его велъ саперъ, поддерживая его подъ руку; тутъ же находился полковой адъютантъ Рустанъ. Передъ нами былъ родъ мызы, куда засѣли русскіе и гдѣ они были блокированы солдатами нашего полка. Единственнымъ путемъ отступленія былъ для нихъ ходъ въ обширный дворъ, но и тотъ былъ загражденъ барьеромъ, черезъ который они принуждены были перелѣзать.
Во время этого обособленнаго боя я замѣтилъ во дворѣ русскаго офицера на бѣломъ конѣ, который билъ саблей плашмя своихъ солдатъ, порывавшихся бѣжать, перескакивая черезъ барьеръ; въ концѣ концовъ ему удалось овладѣть проходомъ, но въ ту минуту, какъ онъ собирался перескочить на ту сторону, лошадь его была ранена пулей и упала подъ нимъ, такъ что проходъ сталъ затруднительнымъ. Съ этого момента бой сталъ еще отчаяннѣе. При свѣтѣ пожара происходила сущая бойня. Русскіе, французы вперемежку, въ снѣгу, дрались, какъ звѣри, и стрѣляли другъ въ друга чуть не въ упоръ.
Я хотѣлъ броситься на русскаго офицера, который успѣлъ выкарабкаться изъ подъ лошади и при помощи двухъ солдатъ пытался спастись, перескочивъ черезъ барьеръ; но какой-то русскій солдатъ остановилъ меня, и направивъ въ меня ружье почти въ упоръ, выстрѣлилъ, но ружье дало осѣчку; еслибъ оно выстрѣлило, мнѣ былъ бы конецъ; чувствуя, что я не раненъ, я отступилъ на нѣсколько шаговъ отъ моего противника; тотъ, воображая, что я тяжело раненъ, спокойно зарядилъ свое ружье. Адъютантъ Рустанъ, находившійся возлѣ полковника и видѣвшій опасность, которой я подвергался, бросился ко мнѣ и схвативъ меня, сказалъ: «Мой бѣдный Бургонь, вы ранены?» — Нѣтъ, отвѣчалъ я. «Ну такъ не промахнитесь!» Такова была и моя мысль. Предположивъ, что ружье мое дастъ промахъ (что часто случалось изъ-за снѣга), я намѣревался идти на противника со штыкомъ. Однако я не далъ ему времени снова зарядить ружье и пронизалъ его пулей. Смертельно раненый, онъ однако, упалъ не сразу; онъ отступилъ, шатаясь, глядя на меня угрожающими глазами, не выпуская оружія, и тогда уже повалился на лошадь офицера, лежавшую у самаго барьера. Полковой адъютантъ, проходя мимо, нанесъ ему саблей рану въ бокъ, и это доканало его. Между тѣмъ я вернулся къ полковнику, котораго засталъ изнемогающимъ отъ усталости и не въ силахъ командовать. Возлѣ него былъ одинъ только саперъ. Полковой адъютантъ пришелъ съ окровавленной саблей, говоря, что для того, чтобы пробраться сквозь чащу къ полковнику, онъ принужденъ былъ прочищать себѣ дорогу ударами сабли, и что онъ раненъ штыкомъ въ бедро. Въ эту минуту саперъ, поддерживавшій полковника, былъ сраженъ пулей въ грудь. Полковникъ, видя это, сказалъ ему: «Саперъ, вы ранены?»—Да, полковникъ, отвѣчалъ тотъ, взялъ руку полковника и заставилъ его ощупать рану, вложивъ его палецъ въ отверстіе. «Въ такомъ случаѣ уходите». Но саперъ возразилъ, что у него еще остались силы, чтобы поддержать его, или умереть вмѣстѣ съ нимъ, или же умереть одному, если понадобится. «И въ самомъ дѣлѣ, куда онъ дѣнется?» замѣтилъ адъютантъ. Бросится развѣ въ толпу непріятелей? Мы не знаемъ, гдѣ мы находимся, и чтобы дать себѣ въ этомъ отчетъ, придется ждать разсвѣта, продолжая сражаться».
Правда, при свѣтѣ пожара мы совершенно утратили способность оріентироваться, полкъ сражался въ нѣсколькихъ пунктахъ и по взводамъ.
Русскіе, засѣвшіе на мызѣ и блокированные нами, видя, что имъ угрожаетъ опасность сгорѣть живьемъ, рѣшили сдаться; одинъ раненый унтеръ-офицеръ подъ градомъ пуль явился къ намъ съ предложеніемъ о сдачѣ. Тогда полковой адъютантъ послалъ меня съ приказаніемъ прекратить огонь. «Прекратить огонь?» отвѣчалъ одинъ раненый солдатъ нашего полка—«пусть прекращаетъ кто хочетъ, а такъ какъ я раненъ и, вѣроятно, погибну, то не перестану стрѣлять, пока у меня есть патроны!»
Дѣйствительно, раненый пулей, раздробившей ему бедро, и сидя въ снѣгу, окрашенномъ его кровью, онъ не переставалъ стрѣлять и даже просилъ патроновъ у другихъ.
Полковой адъютантъ, видя, что его приказаніе не исполняется, подошелъ самъ, отъ лица полковника. Но наши солдаты, сражавшіеся отчаянно, ничего но слушали и продолжали свое. Русскіе, потерявъ надежду на спасеніе и, вѣроятно, не имѣя болѣе боевыхъ припасовъ, чтобы защищаться, попытались массами выйти изъ зданія, гдѣ они засѣли и гдѣ ихъ уже начало поджаривать; но наши солдаты оттѣснили ихъ назадъ. Немного спустя, не имѣя больше силъ терпѣть, они сдѣлали новую попытку, но едва успѣло нѣсколько человѣкъ выскочить во дворъ, какъ все зданіе рухнуло, и въ немъ погибло болѣе сорока человѣкъ. Впрочемъ, тѣхъ, что успѣли выскочить, постигла участь не лучше.
Послѣ этого эпизода мы подобрали своихъ раненыхъ и сомкнулись вокругъ полковника, съ оружіемъ наготовѣ дожидаясь утра. Все время вокругъ насъ только и слышались ружейные выстрѣлы частей, сражавшихся въ другихъ пунктахъ; къ этому примѣшивались крики раненыхъ, стоны умирающихъ… Ужасное дѣло эти ночныя сраженія, когда часто случаются роковыя ошибки и недоразумѣнія.
Въ такомъ положеніи мы дожидались утра. Когда показался разсвѣтъ, мы могли осмотрѣться и судить о результатѣ сраженія: все окружающее пространство было усѣяно убитыми и ранеными.
Я узналъ и того солдата, который чуть не убилъ меня: онъ еще не умеръ. Пуля пронзила ему бокъ, независимо отъ сабельной раны, нанесенной ему адъютантомъ. Я уложилъ его поудобнѣе, потому что бѣлая лошадь русскаго офицера, возлѣ которой онъ упалъ, сильно билась и могла повредить ему.
Внутренность домовъ селенія, гдѣ мы находились—не знаю было это Кирково или Малерва—а также русскій лагерь и окрестности были полны труповъ, большей частью обгорѣлыхъ. У нашего батальоннаго командира, Жиле, пулей раздробило бедро, и онъ умеръ отъ раны нѣсколько дней спустя. Стрѣлки и волтижоры потерпѣли еще большій уронъ, чѣмъ мы. Утромъ я встрѣтилъ капитана Дебонне, своего земляка, командовавшаго ротой гвардейскихъ волтижоровъ; онъ пришелъ освѣдомиться, не случилось-ли чего со мною, и разсказалъ кстати, что онъ лишился цѣлой трети своей роты, вдобавокъ своего подпоручика-велита и своего фельдфебеля, которые были убиты изъ первыхъ.
Послѣдствіемъ этого кровопролитнаго боя было то, что русскіе отступили со своихъ позицій, однако не удалились, и мы остались на полѣ сраженія весь день и всю ночь съ 4 (16-го) на 5-е (17-е) ноября, находясь постоянно въ движеніи. Ежеминутно, чтобы держать насъ на чеку, насъ заставляли браться за оружіе; все время мы были насторожѣ, не имѣя возможности ни отдохнуть, ни даже погрѣться.
Послѣ одной изъ такихъ тревогъ, и въ ту минуту, когда всѣ мы, унтеръ-офицеры, собрались въ кучку, толковали о нашихъ дѣлахъ и о сраженіи прошедшей ночи, вдругъ полковой адъютантъ, Делэтръ, человѣкъ самый злой и жестокій, какого мнѣ случалось встрѣчать на свѣтѣ, дѣлающій зло ради удовольствія вредить, подошелъ къ намъ, вмѣшался въ нашъ разговоръ—и странное дѣло, сталъ выражать сожалѣніе по поводу трагической смерти Белока, нашего товарища. «Бѣдный Белокъ», говорилъ онъ—«мнѣ очень жаль, что я поступалъ съ нимъ дурно!» Вдругъ чей-то голосъ—я такъ никогда и не узналъ чей—прошепталъ мнѣ на ухо, но достаточно громко, чтобы его услыхало еще нѣсколько человѣкъ: «Онъ скоро умретъ!» Делэтръ очевидно раскаивался во всемъ томъ злѣ, которое когда-либо причинялъ своимъ подчиненнымъ, въ особенности намъ, унтеръ-офицерамъ. Не было ни единаго человѣка въ полку, который не пожелалъ бы, чтобы ему оторвало голову ядромъ, и онъ былъ извѣстенъ не иначе, какъ подъ кличкой «Пьера-жестокаго».
5 (17-го) ноября утромъ, какъ только разсвѣло, мы взялись за оружіе и, сформировавшись въ тѣсныя колонны, подивизіонно выступили съ цѣлью занять позиціи на краю дороги, съ противоположной стороны поля сраженія, только-что покинутаго нами.
Прибывъ, мы увидали часть русской арміи передъ собою на возвышенности, тыломъ къ лѣсу. Тотчасъ же мы развернулись линіей лицомъ къ лицу съ непріятелемъ. Нашъ лѣвый флангъ опирался на ровъ, пересѣкавшій дорогу и къ которому мы были обращены тыломъ; эта дорога, вдавленная, съ высокими краями, могла защитить и укрыть отъ непріятельскаго огня всѣхъ находящихся на ней. Нашъ правый флангъ состоялъ изъ фузелеровъ-егерей, и голова его находилась на разстояніи ружейнаго выстрѣла отъ города. Передъ нами, шагахъ въ 250, находился полкъ молодой гвардіи, 1-й волтижорскій, сформированный тѣсной колонной, по дивизіямъ, подъ командой полковника Люрона. Подальше впереди, направо, стояли старые гренадеры и егеря въ томъ же порядкѣ, то-есть какъ остальная часть императорской гвардіи, кавалеріи и артиллеріи, не участвовавшихъ въ ночномъ боѣ съ 3 (15-го) на 4 (16-е) число. Всѣмъ командовалъ лично самъ императоръ, пѣшій. Онъ шелъ твердой поступью, какъ въ дни большихъ парадовъ, и всталъ впереди среди поля сраженія, передъ непріятельскими батареями.
Въ ту минуту, какъ мы занимали позицію на краю дороги, чтобы выстроиться въ боевомъ порядкѣ и обратиться лицомъ къ непріятелю, я шелъ съ двумя своими друзьями, Гранжье и Лебудъ, позади полкового адъютанта, Делэтра, и когда русскіе замѣтили насъ, ихъ артиллерія, отстоявшая отъ насъ на полъ-выстрѣла, пустила въ насъ первый залпъ. Первымъ палъ полковой адъютантъ Делэтръ; ядромъ ему перерѣзало обѣ ноги, какъ разъ надъ колѣнями и высокими ботфортами. Онъ упалъ, не крикнувъ, даже не застонавъ. Въ эту минуту онъ шелъ пѣшкомъ, ведя лошадь подъ уздцы и продѣвъ уздечку подъ правую руку. Когда онъ упалъ, мы остановились, потому что онъ загораживалъ собою узкую дорогу. Чтобы продолжать путь, надо было перешагнуть черезъ его тѣло, и такъ какъ я шелъ сейчасъ позади его, то мнѣ первому пришлось сдѣлать это движеніе. Проходя, я взглянулъ на него: глаза его были открыты: онъ судорожно стучалъ зубами. Онъ узналъ меня и назвалъ по имени. Я подошелъ, и онъ сказалъ голосомъ, достаточно громкимъ, обращаясь ко мнѣ и другимъ: «Друзья мои, прошу васъ, возьмите мой пистолетъ изъ кабуры въ сѣдлѣ и пустите мнѣ пулю въ лобъ!» Но никто не рѣшился оказать ему эту услугу—въ подобномъ положеніи это была бы дѣйствительно услуга. Не отвѣчая ни слова, мы прошли дальше и продолжали путь и къ счастью, потому что не успѣли мы сдѣлать шести шаговъ, какъ второй залпъ, вѣроятно изъ той же батареи, уложилъ у насъ еще троихъ—ихъ немедленно унесли вмѣстѣ съ полковымъ адъютантомъ.
Съ самаго разсвѣта стала видна русская армія, которая съ трехъ сторонъ—спереди, слѣва и справа—съ своей артиллеріей, казалось, собиралась оцѣпить насъ. Въ ту же минуту, почти вслѣдъ затѣмъ какъ былъ убитъ полковой адъютантъ, подошелъ императоръ. Мы окончили свое передвиженіе: тогда начался бой.
Изъ своей артиллеріи непріятель пускалъ въ насъ смертоносные залпы, которые ежеминутно посѣвали смерть въ нашихъ рядахъ. Съ своей стороны, чтобы отвѣчать имъ, мы имѣли всего нѣсколько орудій и при каждомъ выстрѣлѣ наносили имъ глубокія бреши; но часть нашихъ орудій вскорѣ была сбита. Между тѣмъ наши солдаты встрѣчали смерть стойко, не дрогнувъ. Въ этомъ плачевномъ положеніи мы пробыли до двухъ часовъ пополудни.
Во время сраженія русскіе послали часть своей арміи занять позицію на дорогѣ за Краснымъ, чтобъ отрѣзать намъ отступленіе, но императоръ остановилъ ихъ, отправивъ противъ нихъ батальонъ старой гвардіи.
Пока мы подвергались такимъ образомъ непріятельскому огню и наши силы убывали вслѣдствіе множества убитыхъ, мы замѣтили позади и немного влѣво остатки армейскаго корпуса маршалу Даву среди тучи казаковъ, которые не осмѣливались подойти къ нимъ, но которыхъ они спокойно истребляли по пути, направляясь въ нашу сторону. Я замѣтилъ среди нихъ, когда они находились позади насъ на дорогѣ, повозку маркитанта съ его женой и дѣтьми. Въ нее попало ядро, предназначенное собственно для насъ: въ ту же минуту раздались крики отчаянія, испускаемыя женщиной и дѣтьми, но мы не могли узнать—убитъ-ли кто или раненъ.
Въ то время, какъ проходили остатки корпуса маршала Даву, голландскіе гренадеры гвардіи покинули важную позицію; русскіе немедленно заняли ее артиллеріей и направили ее противъ насъ. Съ этого момента наше положеніе стало нестерпимымъ. Одинъ полкъ, уже не помню какой, былъ посланъ противъ нихъ, но онъ принужденъ былъ отступить; другой полкъ, 1-й волтижорскій, стоявшій впереди насъ, произвелъ движеніе въ свою очередь и добрался до подножія возвышенности съ батареями, но тотчасъ же масса кирасиръ, тѣхъ самыхъ, съ которыми мы имѣли дѣло ночью на 3 (15-е) ноября и которые не рѣшались атаковать насъ, подоспѣли и остановили волтижоровъ. Тогда послѣдніе отступили немного влѣво отъ батарей и почти противъ нашего полка и сформировались въ карре. Едва успѣли они это сдѣлать, какъ непріятельская кавалерія бросилась къ нимъ, чтобы прорваться сквозь ихъ ряды, но волтижоры встрѣтили ихъ убійственными залпами почти въ упоръ и множество ихъ попадало. Остальные сдѣлали полуоборотъ и отступили. Вслѣдъ за тѣмъ дали второй залпъ, оказавшій такое же дѣйствіе, стороны карре были сплошь усѣяны людьми и лошадьми. Но въ третій разъ, при помощи картечи, кирасирамъ удалось смять нашъ полкъ. Тогда они ворвались въ его ряды и докончили дѣло сабельными ударами; несчастные волтижоры, почти всѣ молодые солдаты, имѣя большею частью отмороженныя ноги и руки, не могли владѣть оружіемъ для защиты и почти всѣ были перерѣзаны.
Эта сцена происходила на нашихъ глазахъ, но мы ничѣмъ не могли помочь. Всего одиннадцать человѣкъ вернулось; остальные были перебиты, ранены или захвачены въ плѣнъ и угнаны сабельными ударами въ лѣсокъ, лежащій насупротивъ; самъ полковникъ (Люронъ), какъ и многіе офицеры, покрытый ранами, былъ взять въ плѣнъ.
Я забылъ сказать, что въ ту минуту, когда мы выстраивались для боя, полковникъ скомандовалъ: «Знамена и колоновожатые на линію!» Я вышелъ колононожатымъ съ праваго фланга нашего полка, но насъ забыли отозвать назадъ, а такъ какъ я держался правила не покидать своего поста, то и простоялъ въ этомъ положеніи, съ ружьемъ въ рукѣ въ теченіе часа и не шевельнулся, несмотря на ядра, которымъ я могъ служить мишенью.
Было около двухъ часовъ; уже мы потеряли треть нашихъ людей, но фузелеры-егеря пострадали еще больше насъ: находясь ближе отъ города, они подвергались еще болѣе убійственному огню. Съ полчаса назадъ императоръ удалился съ первыми полками гвардіи, слѣдуя большой дорогой; на полѣ сраженія оставались еще только мы, да нѣсколько взводовъ изъ различныхъ корпусовъ, лицомъ къ лицу съ 50 слишкомъ тысячами непріятельскихъ силъ. Маршалъ Мортье отдалъ приказъ къ отступленію, и мы начали движеніе, отступая шагомъ, какъ на парадѣ, преслѣдуемые русской артиллеріей, обстрѣливавшей насъ своей картечью. Отступая, мы тащили за собой товарищей, не столь тяжело раненыхъ.
Моментъ, когда мы покидали поле сраженія, былъ ужасенъ и печаленъ; наши бѣдные раненые, видя, что мы ихъ покидаемъ на полѣ смерти окруженныхъ непріятелемъ—въ особенности солдаты 1-го волтижорскаго полка, у большинства которыхъ ноги были раздроблены картечью—съ трудомъ тащились за нами на колѣняхъ, обагряя снѣгъ своей кровью; они подымали руки къ небу, испуская раздирающіе душу крики и умоляя о помощи, но что могли мы сдѣлать? Вѣдь та же участь ежеминутно ожидала насъ самихъ; отступая, мы принуждены были оставлять на произволъ судьбы всѣхъ, кто падалъ въ нашихъ рядахъ.
Проходя по мѣсту, которое занимали фузелеры-егеря, расположенные вправо отъ насъ и шедшіе впереди, и въ то время, какъ нашъ 5-й батальонъ, въ составъ котораго входилъ и я, образовалъ аріергардъ и крайній лѣвый флангъ отступленія, я увидалъ нѣсколькихъ изъ своихъ близкихъ товарищей распростертыхъ мертвыми на снѣгу и страшно изувѣченныхъ картечью; между ними былъ молодой унтеръ-офицеръ, съ которымъ я находился въ близкихъ дружественныхъ отношеніяхъ: звали его Капонъ; онъ былъ родомъ изъ Бомы и мы считали другъ друга земляками.
Пройдя позицію фузелеровъ-егерей и находясь уже у входа въ городъ, мы увидали по лѣвой сторонѣ, шагахъ въ десяти отъ дороги, прислоненныя къ первому дому пушки, которыя, защищая насъ, стрѣляли по приближавшимся русскимъ войскамъ; при орудіяхъ находилось около сорока человѣкъ канонировъ и волтижоровъ; то были остатки бригады, командуемой генераломъ Лоншаномъ изъ императорской гвардіи; онъ, самъ находился во главѣ остатковъ своихъ войскъ—задавшись цѣлью или спасти ихъ, или умереть вмѣстѣ съ ними.
Завидѣвъ нашего полковника, онъ подошелъ къ нему съ распростертыми объятіями; они облобызались и теперь, можетъ быть, свидѣлись въ послѣдній разъ. Генералъ со слезами на глазахъ сказалъ нашему полковнику, показывая на свои двѣ пушки и на горсть людей, бывшихъ въ его распоряженіи: «Смотри, вотъ все, что у меня осталось!». Они вмѣстѣ дѣлали кампанію въ Египеть.
По поводу этого сраженія Кутузовъ, главнокомандующій русской арміей, сказалъ, что французы вмѣсто того, чтобы быть удрученными жестокой нуждой, въ которой находились, напротивъ, съ какимъ-то бѣшенствомъ устремлялись противъ пушекъ, разносившихъ ихъ.
Англійскій генералъ Вильсонъ (на русской службѣ), присутствовавшій на сраженіи, называлъ его «битвой героевъ»; и не потому, что онъ самъ въ ней участвовалъ—эти слова относятся къ намъ, которые съ нѣсколькими тысячами войска держались противъ всей русской арміи, численностью въ 90,000 человѣкъ.
Генералъ Лоншанъ съ остатками своей бригады вынужденъ былъ оставить свои орудія, у которыхъ почти всѣ лошади были убиты и слѣдовать за нами въ отступленіи, которое мы совершали, пользуясь неровностями почвы и зданіями, чтобы укрываться за ними и защищаться.
Только-что вступили мы въ Красное, какъ русскіе, расположившіеся у первыхъ домовъ со своими орудіями, поставленными на полозья, пустили въ насъ нѣсколько залповъ картечи. Трое людей нашей роты были ранены. Одна пуля, задѣвъ мое ружье и повредивъ его деревянныя части, контузила меня въ плечо, потомъ попала въ голову молодому барабанщику, шедшему впереди, и убила его наповалъ.
Красное перерѣзано поперекъ рвомъ, черезъ который надо было переправиться. Когда мы туда прибыли, мы увидали на днѣ цѣлое стадо быковъ, погибшихъ съ голода и холода; они такъ окостенѣли отъ мороза, что нашимъ саперамъ не удавалось разрубить ихъ мясо топорами. Наружу торчали однѣ головы, глаза у нихъ были открыты, точно живые, а туловища всѣ занесены снѣгомъ. Эти быки принадлежали арміи и не могли добраться по назначенію; они погибли отъ сильной стужи и безкормицы.
Всѣ дома этого жалкаго городишка и тамошній большой монастырь были переполнены ранеными, которые, увидавъ, что мы покидаемъ ихъ, испускали громкіе вопли. Мы принуждены были бросить ихъ на произволъ безпощадныхъ непріятелей, которые обирали несчастныхъ раненыхъ, не принимая во вниманіе ни ихъ несчастнаго положенія, ни ранъ.
Русскіе все еще преслѣдовали насъ, но уже вяло; нѣсколько орудій обстрѣливали лѣвую сторону дороги, но уже не могли наносить большого вреда; дорога, по которой мы шли, была вдавлена, ядра летали поверхъ и не попадали въ насъ, а присутствіе небольшого количества кавалеріи, еще остававшейся у насъ и также шедшей слѣва, препятствовало непріятелю подойти къ намъ ближе.
Когда мы отошли на четверть мили по ту сторону города, стало поспокойнѣе; мы шли грустные и безмолвные, размышляя о нашемъ положеніи и о несчастныхъ товарищахъ, которыхъ мы принуждены были бросить; мнѣ все представлялось, что я ихъ вижу передъ собою умоляющими о помощи. Оглянувшись, мы увидали нѣсколькихъ не очень тяжко раненыхъ, почти нагихъ, потому что русскіе сняли съ нихъ платье и бросили. Намъ посчастливилось спасти нѣсколько человѣкъ, по крайней мѣрѣ, временно; поспѣшили дать имъ все, что было возможно, чтобы прикрыться.
Въ тотъ день императоръ ночевалъ въ Лядуѣ, деревнѣ съ деревянными лачугами; нашъ полкъ расположился бивуаками немного подальше. Проходя по деревнѣ, гдѣ поселился императоръ, я остановился возлѣ жалкой лачуги погрѣться у разведеннаго тамъ огня; туть мнѣ посчастливилось опять встрѣтить сержанта Гиньяра съ его венгеркой-маркитанткой. Съ ними я поѣлъ похлебки изъ крупы и конины, чѣмъ и подкрѣпилъ свои силы. Въ этомъ я сильно нуждался, такъ какъ былъ очень слабъ—цѣлыхъ двое сутокъ я почти ничего не ѣлъ. Гиньяръ разсказалъ мнѣ, что въ сраженіи полкъ его сильно пострадалъ, потерпѣвъ значительную убыль, но это ничто въ сравненіи съ нами—онъ зналъ, какое количество людей мы потеряли въ ночномъ сраженіи съ 3-го (15-го) на 4-е (16-е) и въ теченіе послѣдующаго рокового дня; въ эти дни онъ, по его словамъ, постоянно вспоминалъ обо мнѣ, и теперь очень радъ меня видѣть цѣлымъ и невредимымъ. Я разстался съ Гиньяромъ, чтобы присоединиться къ полку, уже расположившемуся у дороги; эта ночь была также очень тяжела—шелъ мокрый снѣгъ, пронизывавшій насъ насквозь, и дулъ сильный вѣтеръ, а огня было мало. Но это все еще ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что ожидало насъ впереди.
Было около полуночи, какъ вдругъ часовой нашего бивуака далъ мнѣ знать, что показался всадникъ, повидимому направляющійся въ нашу сторону; я взялъ двухъ вооруженныхъ людей и побѣжалъ посмотрѣть, въ чемъ дѣло. Приблизясь на нѣкоторое разстояніе, я дѣйствительно различилъ всадника; впереди шелъ пѣхотинецъ, котораго всадникъ очевидно гналъ передъ собой насильно. Подъѣхавъ къ намъ, всадникъ обнаружилъ, кто онъ такой: это былъ драгунъ гвардіи, который, чтобы добыть продовольствія себѣ и своей лошади, забрался въ русскій лагерь ночью, а чтобы не привлекать ничьего вниманія, надѣлъ каску русскаго кирасира, убитаго имъ въ тотъ же день. Такимъ образомъ онъ объѣхалъ часть непріятельскаго лагеря, стащилъ связку соломы, немного муки, ранилъ часового на передовыхъ постахъ и сбилъ съ ногъ другого, котораго и привелъ плѣннымъ. Этого удалого драгуна звали Меле, родомъ изъ Конде; онъ остался съ нами остатокъ ночи. Онъ признался мнѣ, что не для себя подвергался опасности, а для своей лошади, для бѣднаго Каде, какъ онъ называлъ ее. Во что бы то ни стало, онъ хотѣлъ достать ей корму, говоря, что «если онъ спасетъ свою лошадь, то и лошадь въ свою очередь спасетъ его». Уже во второй разъ послѣ Смоленска, онъ пробирался въ лагерь русскихъ. Въ первый разъ онъ увелъ съ собой коня въ сбруѣ.
Ему удалось таки вернуться во Францію съ своимъ конемъ, съ которымъ онъ уже продѣлалъ кампаніи 1806—1807 гг. въ Пруссіи, въ Польшѣ, 1808—въ Испаніи, 1809—въ Германіи, 1810—1811—въ Испаніи, 1812—въ Россіи, затѣмъ 1813—въ Саксоніи и 1814 во Франціи. Его бѣдная лошадь была убита при Ватерлоо, послѣ того, какъ участвовала въ 12 большихъ сраженіяхъ подъ начальствомъ самого императора и въ 30 слишкомъ другихъ болѣе мелкихъ битвахъ. Въ продолженіе этой злополучной кампаніи мнѣ случилось еще разъ встрѣтить его: онъ топоромъ прорубалъ отверстіе во льду озера, чтобы попоить лошадь. Однажды я видалъ его на крышѣ сарая, объятаго пламенемъ; онъ рисковалъ сгорѣть—и все ради своего коня, чтобы достать немного соломы ему для корма, такъ какъ ни людямъ, ни лошадямъ нечего было ѣсть. Бѣдныя животныя, помимо того, что страдали отъ лютыхъ морозовъ, принуждены были глодать древесную кору, чтобы питаться въ ожиданіи того, пока сами пойдутъ намъ въ пищу.
Меле не былъ единственнымъ солдатомъ, отваживавшимся пробираться въ русскій лагерь за продовольствіемъ; многіе были застигнуты и погибли такимъ образомъ или отъ руки крестьянъ, когда наши солдаты проникали въ селенія, лежавшія въ двухъ, трехъ верстахъ отъ дороги, или же отъ руки партизановъ, русской арміи, такъ какъ всѣ народности, подвластныя этой имперіи, подымались огуломъ и присоединялись къ общей массѣ арміи. Нужда была такъ велика, что солдаты покидали свои полки, чуть замѣчали дорогу, ведущую въ сторону, въ надеждѣ набрести на какую-нибудь жалкую деревушку, если можно назвать этимъ именемъ скопище скверныхъ лачужекъ, выстроенныхъ изъ бревенъ и гдѣ ничего нельзя было раздобыть (я такъ и не могъ объяснить себѣ, чѣмъ питаются крестьяне); тѣ, кто подвергалъ себя риску подобныхъ экскурсій, возвращались иногда съ краюхой хлѣба, чернаго какъ уголь, перемѣшаннаго съ мякиной и соломой въ палецъ длиной и съ зернами ржи, и вдобавокъ такого жесткаго, что невозможно было его укусить, тѣмъ болѣе, что у всѣхъ губы были изъязвлены и потрескались отъ мороза. За все время этой злосчастной кампаніии ни разу не видалъ, чтобы когда-нибудь наши солдаты приводили съ собой изъ подобныхъ экспедицій корову или барана; не знаю, чѣмъ живутъ эти люди—вѣроятно у нихъ очень мало скота, иначе все-таки онъ попадался бы намъ хоть изрѣдка. Словомъ, это чортовъ край; куда ни глянь—вездѣ сущій адъ.
