Печатаемыя въ настоящей книгѣ «Русской Старины» письма К. Н. Батюшкова относятся къ самому началу его поэтической дѣятельности и пополняютъ пробѣлъ въ его біографіи, начатой печатаніемъ года два тому назадъ въ «Русскомъ Архивѣ», но еще не оконченной. Батюшковъ, какъ извѣстно, родился въ 1787 г., а въ 1806 г. поступилъ на службу въ департаментъ мин-ва народнаго просвѣщ. (гр. Завадовскаго), откуда перешелъ вскорѣ на службу къ дядѣ своему, извѣстному Михаилу Никитичу Муравьеву. По обнародованіи манифеста о милиціи, Батюшковъ 1807 г. записался въ стрѣлковый батальонъ С.‑Петербургскаго ополченія, съ которымъ и выступилъ въ походъ въ мартѣ мѣсяцѣ, а 29 мая былъ раненъ въ сраженіи подъ Гейльсбергомъ, въ Пруссіи, и раненый отвезенъ въ Ригу. Изъ этого-то похода и изъ Риги писаны помѣщаемыя вслѣдъ за симъ письма.
Портфель моя уѣхала и я принужденъ писать на этой бумагѣ изъ Нарвы, усталъ какъ собака, но все пишу, сколько могу. Не забывай братъ меня, хоть строку напиши въ Ригу. Я здоровъ какъ корова. Я чай, твой Ахиллесъ пьяный столько вина и водки не пивалъ какъ я походомъ. Пиши ко мнѣ хоть въ стихахъ — музы меня совсѣмъ оставили за краснымъ кабакомъ. Дай хоть въ Ригѣ услышать отголосокъ твоего пѣснопѣнія.
Ужели слышать все докучный барабанъ?
Пусть дружество еще проникнувъ тихимъ гласомъ
Хотя на часъ одинъ соединитъ съ парнасомъ
Того, кто невзначай Ареевъ вздѣлъ кафтанъ,
И съ клячей величавой
Пустился кое какъ за славой.
Вотъ тебѣ impromptu. Лучше не умѣю и не хочу.
Пиши, мой другъ, ко мнѣ, я тебя право люблю душевно, да какъ и не любить того, съ кѣмъ могъ отводить душу съ душой. Хозяинъ мой нѣмецъ, не поколотить-ли его? — А какъ не дастъ кофею? — Ну Богъ съ нимъ! Пусть и собаки въ покоѣ будутъ.
Я тебѣ прилагаю записку къ сестрѣ, возьми у нея 25 р. и выкупи одни часы, а выкупивъ отдай ихъ ей, другіе же пересрочь. Кланяйся всѣмъ знакомымъ въ ноги. Я всѣхъ люблю. Ей Богу. Лаптевича[2] попроси, чтобы приписнулъ. Какова его горячка. Походъ научить всему. Я какъ каторжный: люди спятъ, а я изъ одного мѣста въ другое. Покоя ни на часъ. — Дай кофею напиться.
Что у васъ въ Питерѣ? на парнасѣ и въ департаментѣ[3]. Напиши мнѣ десть кругомъ. Пусть всѣ пишутъ, я читать стану. Чѣмъ глупѣе, тѣмъ лучше. Прощай.
Можешь письмо сіе показать сестрѣ Александрѣ. Сходи къ ней.
Я получилъ, любезный Николай, твое письмо, и порадовался душевно о томъ, что ты меня не позабылъ и любишь какъ прежде. Ты знаешь, что я чудакъ и не люблю въ глаза льстить, но теперь разлука даетъ мнѣ право сказать тебѣ, что одинъ у меня другъ и истина сія запечатлѣна въ моемъ сердцѣ на вѣки. Доказательство тому, что я тебя люблю, какъ брата, есть то, что къ тебѣ пишу, одолѣвъ, и самую лѣнь и болѣзнь. Я въ Ригѣ остался за болѣзнію на нѣсколько дней, хотя уже полкъ и очень впереди. Но теперь легче и поѣду завтра на курьерскихъ догонять дружину. Пиши во мнѣ, а письма отсылай къ сестрѣ Александрѣ чрезъ купца Ивана Алексѣева. Одно утѣшеніе говорить съ тобою, хотя на бумагѣ. Да пиши не на листѣ, а на трехъ; не въ одинъ присѣстъ, а въ многіе. Всякое слово для меня дорого въ разлукѣ. Вы петербургскіе баловни и не чувствуете цѣны писемъ. Закоснѣли въ грязи. Я теперь въ Ригѣ, царствѣ табака и чудаковъ, — нѣмцевъ иначе называть и не можно. Если меня любишь, то выполни мою просьбу. Принеси на жертву какую-нибудь трагедію Шиллеру. Я нѣмцевъ болѣе еще возненавидѣлъ: ни души, ни ума у этихъ тварей нѣть. Но Богъ съ ними! Поговоримъ лучше о другомъ. Мнѣ очень нравится военное ремесло. Что будетъ впередъ, Богъ вѣсть. Брани меня а я штатскую службу ненавижу, чернила надоѣли; а стихи все люблю, хотя они меня не любятъ, и вопреки тебѣ буду у тебя просить стиховъ. — Поклонись Меценату-Капнисту[4]. Да скажи ему, что я не только Тасса съ собой не взялъ, но даже нѣть ни одного полустишія. А сраженіе опишу вѣрно мѣрой отца-Тредьяковскаго, и прямо буду безсмертенъ.
Вообрази себѣ меня ѣдущаго на рыжакѣ по чистимъ полямъ и я счастливѣе всѣхъ, всѣхъ королей, ибо дорогою читаю Тасса или что подобное. Случалось, что раскричишься и съ словомъ
О доблесть дивная, о подвиги геройски!
прямо на бокъ и съ лошади долой. Но это не бѣда! лучше упасть съ буцефала, нежели падать подобно Боброву — съ пегаса.
Вотъ тебѣ стихи:
По-чести мудрено въ саняхъ или верхомъ,
Когда кричатъ: «маршъ, маршъ, слушай», кругомъ,
Писать къ тебѣ мой другъ посланья....
Нѣтъ! музы, у боясь со мной свиданья,
Честенько въ Петербургъ иль Богъ знаетъ куда
Изволили сокрыться.
А мнѣ безъ нихъ бѣда!
Кто волкомъ быть привыкъ, тому не разучиться
По волчьи и ходить и лаять завсегда.
Частенько погрузясь въ свяшенну думу,
Не слыша барабановъ шуму
И крику рѣзкаго осанистыхъ стрѣлковъ,
Я крылья придаю моей ужасной клячѣ
И прямо на Парнасъ! — Или иначе,
Не говоря красивыхъ словъ,
Очутится предъ мной печальная картина:
Гдѣ вѣтръ со всѣхъ сторонъ въ разбиты окна дуетъ
И гдѣ любовницу нахмурясь котъ цѣлуетъ,
Тамъ финна бѣднаго сума
Съ усталыхъ плечъ валится;
Несчастный въ уголку садятся,
И слезы утеревъ разданнымъ рукавомъ.
Догладываетъ хлѣбъ мякинной и голодной....
Несчастный сынъ страны холодной!
Онъ съ голодомъ, войной и русскими знакомъ!
Вотъ тебѣ стихи!
Государь только откушалъ въ Ригѣ и поѣхалъ далѣе. Здѣшняя уморительная нѣмецкая гвардія встрѣчала его верхомъ. Я этого не видалъ, но видѣлъ сихъ героевъ. Они занимаютъ гаубтвахты по всему городу. Карикатуры — какихъ и Брейткопфъ самъ[5] нарисовать не можетъ. Я, увидя ихъ, чуть не умеръ со смѣху. Одѣты очень богато и важничаютъ уроды!
Поклонись отъ меня Караулову и попроси, чтобъ писалъ. Лаптевичъ, если не умеръ отъ недуговъ, то вѣрно также что нибудь намараетъ. Скажи этимъ с..., что я ихъ люблю, хотя они ни м. ч. не стоятъ оба.
Что ты дѣлаешь на исакіевской площади. Да миръ ниспустится на твою сѣнь. Да съ миромъ пребудутъ твое лары и пенаты и всѣ домашніе боги, и вся утварь, отъ Гомера до у—ка. Да томная твоя Мальвина[6], подобно облаку утреннему, ежечасно кропитъ помостъ храма твоего чистѣйшею росою (т. е....) и да ты самъ, бардъ именитый, піеши чай спокойно съ твоей подругою и обо мнѣ странникѣ мыслію въ часы вечерней священной меланхоліи печально веселитеся и проч.
Постарайся самъ увидѣть сестрицъ и попросить, чтобъ чаще ко мнѣ писали. Да и ты меня не забывай. Что твой Гомеръ? — Что Костровъ? — Что греческій языкъ? — Напиши мнѣ объ этомъ.
Также играютъ ли Донскаго? Что противная партія? Что Озеровъ? Что Капнистъ? Это знать очень интересно.
Мы идемъ, какъ говорятъ, прямо спѣша на французовъ. Дай Богъ поскорѣе. Хоть походъ и веселъ, но тяжелъ, особливо въ моей должности. Какъ собака на всѣ стороны рвусь.
Пожалуста не забывай меня и люби, какъ друга. Ни время, на разстояніе, ни разлука не загладятъ въ душѣ моей чувства дружбы, которое буду къ тебѣ питать. Можетъ быть нашелъ или найдешь людей, которые будутъ краснѣе говорить, но вѣрно не найдешь никого, кто бы такъ любилъ тебя, какъ я. Прощай.
Кланяйся своей подругѣ и всѣмъ знакомымъ. Теперь спать хочется. Ужиналъ мало: 10 яицъ, да курицу скушать изволилъ.
Любезный другъ! Я живъ. Какимъ образомъ, Богу извѣстно. Раненъ тяжело въ ногу навылетъ пулею въ верхнюю часть ляшки и въ задъ. Рана глубиною въ 2 четверти, но не опасна, ибо кость, какъ говорятъ, не тронута, а какъ? — опять не знаю. Я въ Ригѣ. Что могъ вытерпѣть дорогою, лежа на телегѣ, того и понять не могу. Нашъ баталіонъ сильно потерпѣлъ. Всѣ офицеры ранены, одинъ убитъ. Стрѣлки были удивительно храбры, даже до остервененія. Кто бы могъ это думать? Но Богъ съ ними и съ войной. Что ты ко мнѣ не пишешь, забылъ братъ меня совсѣмъ, а я тебя всегда любилъ; ни время, ни труды, ни биваки тебя не изгладили изъ моей памяти. Пиши, Николай, только не огорчай меня дурными извѣстіями. У меня, какъ у модной дамы, нервы стали раздражительны. Крови какъ изъ быка вышло. — Послѣ трудовъ, голоду, ужасной боли (и притомъ ни гроша денегъ) пріѣзжаю я въ Ригу и чтожъ! Меня принимаютъ въ прекрасныхъ покояхъ, кормятъ, поятъ изъ прекрасныхъ рукъ, я на розахъ! Благодарность не велитъ писать. Довольно, я счастливъ и не желаю Питера. Говорятъ мнѣ эскулапы, что цѣлый годъ буду хромать. Признаюсь, что на костыляхъ я крайне забавенъ. Хрущовъ поѣхалъ домой; онъ легко задѣть. Ахъ, Николай, война даетъ цѣну вещамъ. Сколько разъ измоченный дождемъ, голодный, на сырой землѣ, я завидовалъ хорошей постели, а теперь — не сытому хвалить обѣдъ! Я пью изъ чаши радостей и наслаждаюсь. Пришли братъ своихъ стиховъ, ради своей дружбы; надѣюсь, что не откажешь; я оживу. Да если можно какую-нибудь русскую новую книгу въ стихахъ, да Капниста. На колѣняхъ прошу тебя, ты бездѣлицу за это заплатишь.
Адресуй прямо въ Ригу. Пріѣзжай ко мнѣ, Николай, на три дня и мы бы вмѣстѣ въ Питеръ, когда мое здоровье позволитъ. Я бы тебѣ могъ прислать и денегъ на дорогу. Городъ прекрасный. И мы бы съ тобою обнялись. А? Подумай, да сдѣлай. Усталъ марать. Прощай, ожидаю отвѣта на цѣлой дести.
Вмѣсто имени:[7].
Любезный другъ Николай Ивановичъ, я удивляюсь, что отъ тебя не получилъ до сихъ поръ отвѣта на мое письмо. Ожидаю по крайней мѣрѣ столько длиннаго и широкаго отвѣта, каково добавленіе Энциклопедіи. Мнѣ гораздо легче; хотя одна рана и не закрыта, могу кой-какъ ходить. Но полно все объ себѣ. Поговоримъ и о тебѣ. Каково ты поживаешь, гдѣ и какъ? Что дѣлаешь? Что мечтаешь? Пиши ко мнѣ, мой другъ, болѣе какъ можно; меня все занимаетъ; а ты болѣе, нежели что другое. Признаюсь, что ты меня мало любишь или лѣнивъ. Въ твоихъ письмахъ мало чистосердечія, да и такъ коротки! Пиши ко мнѣ поболѣе, обо всемъ, о Капнистѣ, о Карауловѣ и пр. Что твой Омиръ? Неужели ты его бросилъ? Это стыдно. Пришли мнѣ хоть одну риѳму изъ твоего перевода. Утѣшь меня, пришли Капнистовы сочиненія или что-нибудь новое, меня какъ ребенка утѣшишь. Я по возвращеніи моемъ стану тебѣ разсказывать мои похожденія, какъ Одиссей. Закуримъ трубки, да ну лепетать тихонько у огня? Дѣла протекшихъ лѣтъ, воскресните въ моей памяти! и сладостныя рѣчи потекутъ изъ устъ моихъ — не правда ли, послушай, мой другъ, мечтать всякому позволено. Поѣдемъ ко мнѣ въ деревню и заживемъ тамъ. Беки Богъ исполнитъ живѣйшее желаніе моего сердца, то я съ тобою проведу нѣсколько мѣсяцевъ въ гостепріимной тѣни отеческаго крова. Если же и нѣтъ, то буди его святая воля. Помнишь ли того, между прочимъ, гвардейскаго офицера, котораго мы видѣли въ рестораціи — молодца? Онъ убитъ. Вотъ участь наша. Мы также потеряли въ нашемъ батальонѣ двухъ самыхъ лучшихъ офицеровъ. Ничто такъ не заставляетъ размышлять, какъ частыя посѣщенія Госпожи Смерти. Ваши братья стихотворцы пусть вѣнчаютъ ее розами, право она для тѣхъ, которые переживаютъ, не забавна. Напиши мнѣ кстати, говоря о смерти, что дѣлается на бульварахъ, въ саду и проч. Я получилъ отъ Катерины Ѳедоровны[8] письмо. Дядюшка[9] очень видно былъ болѣнь, желаетъ меня видѣть. Дай Богъ, чтобъ былъ живъ. Рѣдкій человѣкъ. Ты не знаешь ему цѣны. Напиши мнѣ каковъ онъ?
Что у васъ происходитъ въ департаментѣ, въ лицеяхъ, въ театрѣ, я чай перемѣна! Что чинитъ Высокое. O grammaire abime immense: tu nous laisses sans clarté. Я въ отечествѣ курительнаго такаку, бутеръ-броту, кислаго молока, газетъ, лакированныхъ ботфортъ и жеманныхъ нѣмокъ, живу весело и мирно, меня любятъ. Хозяйка хороша, а дочь ея прекрасна — плачутъ что со мной должно разставаться.
Довольно къ тебѣ написалъ; боюсь тебя избаловать. Прощай. Цѣлую тебя заочно. — Vivat!
Примѣчанія[править]
- ↑ На листкѣ въ 4-ку, толстой синеватой бумаги.
- ↑ Сослуживецъ Батюшкова по департаменту просвѣщенія.
- ↑ Гнѣдичъ тогда служилъ младш. помощн. столоначальника въ департ. просвѣщенія. П. Е.
- ↑ Вас. Вас. Капнистъ, авторъ «Ябеды». П. Е.
- ↑ Бр. одинъ изъ столоначальниковъ въ департаментѣ просвѣщенія.
- ↑ Собака Гнѣдича. П. Е.
- ↑ Подъ этими словами Батюшковъ нарисовалъ карандашемъ свой портретъ во весь ростъ, на 2 костыляхъ, съ подвернутою лѣвой ногою. П. Е.
- ↑ Жена Мих. Ник. Муравьева.
- ↑ Мих. Никитичъ Муравьевъ, бывшій тогда товарищемъ мин. нар. просв. и попечителемъ московскаго учебн. округа, умеръ 28 іюля 1807 г. П. Е.