— Ба, ба, ба! что это за изгнаніе? — вопросилъ онъ у Бизюкиной, протирая свои слегка заспанные глаза.
— Ничего, это одинъ… глупый человѣкъ, который къ намъ прежде хаживалъ, — отвѣчала та, покидая Препотенскаго.
— Такъ за что же теперь его вонъ, — что онъ такое сневѣжничалъ?
— Рѣшительно ничего, совершенно ничего, — отозвался учитель.
Термосесовъ посмотрѣлъ на него и проговорилъ:
— Да вы кто же такой?
— Учитель Препотенскій.
— Чѣмъ же вы ее раздражали?
— Да ровно ничѣмъ-съ, ровно ничѣмъ.
— Ну, такъ идите назадъ, я васъ помирю.
Препотенскій сейчасъ же вернулся.
— Почему же вы говорите, что онъ будто глупъ? — спросилъ у Бизюкиной Термосесовъ, крѣпко держа за обѣ руки учителя. — Я въ немъ этого не вижу.
— Да, разумѣется-съ, повѣрьте, я рѣшительно не глупъ, — отвѣчалъ, улыбаясь, Варнава.
— Совершенно вѣрю; и госпожу хозяйку за такое обращеніе съ вами не похвалю. Но пусть она намъ за это на мировую чаю дастъ. Я со сна чай иногда употребляю.
Хозяйка ушла распорядиться чаемъ.
— А вы, батюшка учитель, сядьте-ка, да потолкуемте! Вы, я вижу, человѣкъ очень хорошій и покладливый, — началъ, оставшись съ нимъ наединѣ, Термосесовъ и въ пять минутъ заставилъ Варнаву разсказать себѣ все его горестное положеніе и дома, и на поляхъ, причемъ не были позабыты ни мать, ни кости, ни Ахилла, ни Туберозовъ, при имени котораго Термосесовъ усугубилъ все свое вниманіе; потомъ разсказана была и недавнишняя утренняя военная исторія дьякона съ комиссаромъ Данилкой.
При этомъ послѣднемъ разсказѣ Термосесовъ крякнулъ и, хлопнувъ Препотенскаго по колѣну, сказалъ потихоньку:
— Такъ слушайте же, профессоръ, я поручаю вамъ непремѣнно доставить мнѣ завтра утромъ этого самаго мѣщанина?
— Данилку-то?
— Да; того, что дьяконъ обидѣлъ.
— Помилуйте, да это ничего нѣтъ легче!
— Такъ доставьте же.
— Утромъ будетъ у васъ до зари.
— Именно до зари. Нѣтъ; вы, я вижу, даже молодчина, Препотенскій! — похвалилъ Термосесовъ и, обратясь къ возвратившейся въ это время Бизюкиной, добавилъ: — Нѣтъ, мнѣ онъ очень нравится, а если онъ меня съ попомъ Туберозовымъ познакомитъ, то я его даже совсѣмъ умникомъ назову.
— Я его терпѣть не могу и вамъ не совѣтую съ нимъ знакомиться, — лепеталъ Варнава: — но если вамъ это нужно…
— Нужно, другъ, нужно.
— Въ такомъ случаѣ пойдемте на вечеръ къ исправнику, тамъ вы со всѣми нашими познакомитесь.
— Пожалуй; я куда хочешь пойду, только вѣдь надо, чтобы позвали.
— О, ничего нѣтъ этого легче, — перебилъ учитель, и изложилъ самый простой планъ, что онъ сейчасъ пойдетъ къ исправницѣ и скажетъ ей отъ имени Дарьи Николаевны, что она проситъ позволенія придти вечеромъ съ пріѣзжимъ гостемъ.
— Препотенскій, приди, я тебя обниму! — воскликнулъ Термосесовъ.
— Да-съ; — продолжалъ радостный учитель. — И они сами еще всѣ будутъ довольны, что у нихъ будетъ новый гость, а вы тамъ сразу познакомитесь не только съ Туберозовымъ, но и съ противнымъ Ахилкой и съ предводителемъ.
— Препотенскій! подойди сюда, я тебя поцѣлую! — воскликнулъ Термосесовъ, и когда учитель всталъ и подошелъ къ нему, онъ, дѣйствительно, его поцѣловалъ и, завернувъ налѣво кругомъ, сказалъ: — ступай и дѣйствуй!
Гордый и совершенно обольщенный насчетъ своей репутаціи, Варнава схватилъ шапку и убѣжалъ.
Черезъ часъ времени, проведенный Термосесовымъ въ разговорѣ съ Бизюкиной о томъ, что ни одному дураку на свѣтѣ не надо давать чувствовать, что онъ глупъ, учитель явился съ приглашеніемъ для всѣхъ пожаловать на вечеръ къ Порохонцеву и при этомъ добавилъ:
— А что касается интересовавшаго васъ мѣщанина Данилки, то я его уже разыскалъ и онъ въ эту минуту стоитъ у воротъ.
Термосесовъ, еще разъ поощривъ Варнаву всякими похвалами, всталъ и, захвативъ съ собою учителя, велѣлъ ему провести себя куда-нибудь въ укромное мѣсто и доставить туда же и Данилку.
Препотенскій свелъ Измаила Петровича въ пустую канцелярію акцизника и поставилъ передъ нимъ требуемаго мѣщанина.
— Здравствуйте, гражданинъ, — встрѣтилъ Данилку Термосесовъ. — Какъ васъ на сихъ дняхъ утромъ обидѣлъ здѣшній дьяконъ?
— Никакой обиды не было.
— Какъ не было? Вы говорите мнѣ прямо все, смѣло и откровенно, какъ попу на духу, потому что я другъ народа, а не врагъ. Ахилла дьяконъ васъ обидѣлъ?
— Нѣтъ, обиды не было. Это мы такъ промежъ себя все уже кончили.
— Какъ же можно все это кончить? Вѣдь онъ васъ за ухо велъ по улицѣ?
— Такъ что же такое? Глупость все это!
— Какъ глупость? Это обида. Вы размыслите, гражданинъ, — вѣдь онъ васъ за ухо дралъ.
— Все же это больше баловство и мы въ этомъ обиды себѣ не числимъ.
— Какъ же, гражданинъ, не числите? Какъ же не числите такой обиды? Вѣдь это, говорятъ, было почти всенародно?
— Да, всенародно же-съ, всенародно.
— Такъ вы должны на это жалобу подать!
— Кому-съ?
— А вотъ этому князю, что̀ со мною пріѣхалъ.
— Такъ-съ.
— Значитъ, подаете вы жалобу или нѣтъ?
— Да на какой предметъ ее подавать-съ?
— Сто рублей штрафу присудятъ, вотъ на какой предметъ.
— Это точно.
— Такъ вы, значитъ, согласны. Ну, и давно бы такъ. Препотенскій! садись и строчи, что я проговорю.
И Термосесовъ началъ диктовать Препотенскому просьбу на имя Борноволокова, просьбу довольно краткую, но кляузную, въ которой не было позабыто и имя протопопа, какъ поощрителя самоуправства, сказавшаго даже ему, Данилѣ, что онъ воспріялъ отъ дьякона достойное по своимъ дѣламъ.
— Подписывай, гражданинъ! — крикнулъ Термосесовъ на Данилку, когда Препотенскій дописалъ послѣднюю строчку.
Данила встрепенулся.
— Подписывайте, подписывайте! — внушалъ Термосесовъ, насильно всовывая ему въ руку перо, но «гражданинъ» вдругъ отвѣтилъ, что онъ не хочетъ подписывать жалобу.
— Что, какъ не хотите?
— Потому, я на это не согласенъ-съ.
— Какъ несогласенъ! Что ты это, чортъ тебя побери! То молчалъ, а когда просьбу тебѣ даромъ написали, такъ ты несогласенъ.
— Несогласенъ-съ.
— Что, не цѣлковый ли еще тебѣ за это давать, чтобы ты подписалъ? Жиренъ, братъ, будешь. Подписывай сейчасъ!
И Термосесовъ, схвативъ его сердито за-воротъ, потащилъ къ столу.
— Я… какъ вашей милости будетъ угодно, а я не подпишу, — залепеталъ мѣщанинъ и уронилъ нарочно перо на полъ.
— Я тебѣ дамъ «какъ моей милости угодно!» А не угодно ли твоей милости за это отъ меня получить разъ десять по рылу?
Испуганный «гражданинъ» рванулся всѣмъ тѣломъ назадъ и залепеталъ:
— Ваше высокородіе, смилуйтесь, не понуждайте! Вѣдь изъ моей просьбы все равно ничего не будетъ!
— Это почему?
— Потому что я уже хотѣлъ одинъ разъ подавать просьбу, какъ меня княжескій управитель Гличъ крапивой выпоролъ, что я ходилъ о закладъ для исправника лошадь красть, но весь народъ мнѣ отсовѣтовалъ: не подавай, говорятъ, Данилка, станутъ о тебѣ повальный обыскъ писать, мы всѣ скажемъ, что тебя давно бы надо въ Сибирь сослать. Да-съ, и я самъ себя даже достаточно чувствую, что мнѣ за честь свою вступаться не пристало.
— Ну, это ты самъ себѣ можешь разсуждать о своей чести какъ тебѣ угодно…
— И господа чиновники здѣшніе тоже всѣ знаютъ…
— И пусть ихъ знаютъ, всѣ твои господа здѣшніе чиновники, а мы не здѣшніе, мы петербургскіе. Понимаешь? — изъ самой столицы, изъ Петербурга, и я приказываю тебѣ: сейчасъ подписывай, подлецъ ты, треанаѳемскій, безъ всякихъ разсужденій, а то… въ Сибирь безъ обыска улетишь!
И при этомъ могучій Термосесовъ такъ сдавилъ Данилку одною рукой за руку, а другою за горло, что тотъ въ одно мгновенье покраснѣлъ, какъ вареный ракъ, и едва прохрипѣлъ:
— Ради Господа освободите! Все что̀ угодно подпишу!
И вслѣдъ за симъ, перхая и ежась, онъ нацарапалъ подъ жалобой свое имя.
Термосесовъ тотчасъ же взялъ этотъ листъ въ карманъ и, поставивъ предъ носомъ Данилки кулакъ, грозно сказалъ:
— Гражданинъ, ежели ты только кому-нибудь до времени пробрешешься, что ты подалъ просьбу, то…
Данилка, продолжая кашлять, только отмахнулся перемлѣвшею рукой.
— Я тебѣ, бездѣльнику, тогда всю рожу растворожу, щеку на щеку помножу, носъ вычту и зубы въ дроби превращу!
Мѣщанинъ замахалъ уже обѣими руками.
— Ну, а теперь полно здѣсь перхать. Алё маширъ въ двери! — скомандовалъ Термосесовъ и, снявъ наложенный крючокъ съ дверей, такъ наподдалъ Данилкѣ на порогѣ, что тотъ вылетѣлъ выше пригороженнаго къ крыльцу курятника и, сѣвъ съ разлету въ теплую муравку, только оглянулся, потомъ плюнулъ и, потерявъ даже свою перхоту, выкатился на четверенькахъ за ворота.
Препотенскій, увидя эту расправу, взрадовался и заплескалъ руками.
— Чего ты? — спросилъ Термосесовъ.
— Вы сильнѣе Ахилки! Съ вами я его теперь не боюсь.
— Да и не бойся.