Учитель соскочилъ съ мѣста и подбѣжалъ къ Туганову, говорившему съ Туберозовымъ.
— Извините, что васъ перебью… но я все-таки… Я стою за свободу.
— И я тоже, — отвѣтилъ Тугановъ, снова обращаясь къ протопопу.
— Позвольте же-съ мнѣ вамъ кончить! — воскликнулъ учитель.
Тугановъ обернулся въ его сторону.
— А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется? — задалъ ему Варнава.
— Ну-съ!
— Кто же ее возьметъ, если новые люди скверны?
— Ее возьметъ порядокъ вещей.
— И все-таки это, значитъ, не будетъ дано, а будетъ взято. Я правъ. Это я сказалъ: будетъ взята!
— Да вѣдь тебѣ про то же и говорятъ, — отозвался изъ-за стула дьяконъ Ахилла.
— Но, вѣдь, это я сказалъ: будетъ взята!
— А вамъ про что̀ же говорятъ, — поддержалъ дьякона, въ качествѣ одномышленника, Термосесовъ. — Парменъ Семеновичъ вамъ про то и говоритъ, — внушалъ Термосесовъ, нарочно какъ можно отчетливѣе и задушевнѣе произнося имя Туганова.
— Однако, мнѣ пора, — шепнулъ, выходя изъ-за стола, Тугановъ и хотѣлъ выйти въ залу, но былъ снова атакованъ Варнавой.
— Позвольте еще одно слово, — приставалъ учитель. — Мнѣ кажется, вамъ, вѣроятно, непріятно, что теперь всѣ равны.
— Нѣтъ-съ, мнѣ не нравится, что не всѣ равны.
Препотенскій остановился и, переждавъ секунду, залепеталъ:
— Вѣдь это фактъ, — всѣ должны быть равны.
— Да, вѣдь, Парменъ Семеновичъ вамъ это и говоритъ, что всѣ должны быть равны! — отгонялъ его отъ предводителя Термосесовъ съ одной стороны.
— Позвольте-съ, — забѣгалъ онъ съ другой, но здѣсь его не допускалъ Ахилла.
— Оставь, — говорилъ онъ: — что̀ ни скажешь — все глупость!
— Ахъ, позвольте, сдѣлайте милость, я не съ вами и говорю, — отбивался Препотенскій, забѣгая съ фронта. — Я говорю: вамъ, вѣрно, Англія нравится, потому что тамъ лорды… Вамъ досадно и жаль, что исчезли сословныя привилегіи?
— А онѣ развѣ исчезли?
— Отойди прочь, ты ничего не знаешь, — сплавлялъ, отталкивая Варнаву, Ахилла, но тотъ обѣжалъ вокругъ и, снова зайдя во фронтъ предводителю, сказалъ:
— О всякомъ предметѣ можно имѣть нѣсколько мнѣній.
— Да чего же вамъ отъ меня угодно? — воскликнулъ, разсмѣявшись, Тугановъ.
— Я говорю… можно имѣть разныя сужденія.
— Только одно будетъ умное, а другое — глупое, — отвѣчалъ Термосесовъ.
— Одно будетъ справедливое, другое — несправедливое, — проговорилъ въ видѣ примиренія предводитель.
— У Бога — и у Того одна правда! — внушалъ дьяконъ.
— Между двумя точками только одна прямая линія проводится, вторую не проведете, — натверживалъ Термосесовъ.
Препотенскій вышелъ изъ себя.
— Да это что жъ? вѣдь этакъ нельзя ни о чемъ говорить! — вскричалъ онъ. — Я одинъ, а вы всѣ вмѣстѣ льстите. Этакъ хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего стариннаго не уважаю.
— Это и есть самое старинное… Когда же у насъ уважали исторію?
— Ну, послушай! замолчи, дурачокъ, — дружественно посовѣтовалъ Варнавѣ Ахилла, а Бизюкина отъ него презрительно отвернулась. Термосесовъ же, устраняя его съ дороги, наступилъ ему на ногу, отчего учитель, имѣвшій слабость въ затруднительныя минуты заговариваться и ставить одно слово вмѣсто другого, вскрикнулъ:
— Ой, вы мнѣ наступили на самую мою любимую мозоль!
По поводу «любимой мозоли» послѣдовалъ смѣхъ, а Тугановъ въ это время уже прощался съ хозяйкой.
Зазвенѣли бубенцы и шестерикъ свѣжихъ почтовыхъ лошадей подкатилъ къ крыльцу Тугановскую коляску, а на порогѣ вытянулся рослый гайдукъ съ англійскою дорожною кисой черезъ плечо. Наступили послѣднія минуты, которыми могъ еще воспользоваться Препотенскій, чтобы себя выручить, и онъ вырвался изъ рукъ удерживавшихъ его Термосесова и Ахиллы, и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочилъ на предводителя и спросилъ:
— Вы читали Тургенева? Дымъ… Это дворянскій писатель, и у него доказано, что въ Россіи все дымъ: «кнута, и того сами не выдумали».
— Да, — отвѣчалъ Тугановъ: — кнутъ, точно, позаимствовали, но зато отпускъ крестьянъ на волю съ землею сами изобрѣли. Укажите на это господину Тургеневу.
— Но, вѣдь, крестьянъ съ землей отняли у помѣщиковъ, — сказалъ Препотенскій.
— Отняли? — неправда. Государю принадлежитъ честь почина, а дворянству доблесть жертвы, — не вытерпѣлъ Туберозовъ.
— Велѣно, и благородное дворянство не смѣло ослушаться.
— Да оно и не желало ослушаться, — отозвался Тугановъ.
— Все-таки власть отняла крестьянъ.
— И власть, и время. Александръ Благословенный цѣлую жизнь мечталъ освободить крестьянъ, но дѣло не шло, а у остзейскихъ бароновъ и теперь не идетъ.
— Потому что нѣмцы умнѣе.
Тугановъ разсмѣялся и, протянувъ руку Туберозову, сказалъ Варнавѣ съ легкимъ пренебреженіемъ:
— Честь имѣю вамъ откланяться.
— Ничего-съ, а я все-таки буду противъ дворянъ и за естественное право.
Безпокойство Препотенскаго заставило всѣхъ улыбнуться, и Тугановъ, будучи совсѣмъ на пути, еще пріостановился и сказалъ ему:
— А самая естественная форма жизни это… это жизнь вотъ этихъ лошадей, что̀ мнѣ подали, но ихъ, видите, запрягаютъ возить дворянина.
— И еще доро̀гой будутъ кнутомъ наяривать, чтобы шибче, — замѣтилъ дьяконъ.
— И скотовъ всегда бьютъ, — поддержалъ Термосесовъ.
— Ну, опять всѣ на одного! — воскликнулъ учитель и заключилъ, что онъ все-таки всегда будетъ противъ дворянъ.
— Ну, такъ ты, значитъ, смутьянъ, — сказалъ Ахилла.
— Бездну на бездну призываешь, — отозвался Захарія.
— А вы знаете ли, что̀ такое значитъ бездна бездну призываетъ? — огрызнулся Варнава. — Вѣдь это противъ васъ: бездна бездну призываетъ, это — попъ попа въ гости зоветъ.
Это всѣмъ показалось забавнымъ, и дружный хохотъ залилъ залу.
Одинъ Туберозовъ гнѣвно сверкнулъ глазами и, порывисто дернувъ ленту, на которой висѣлъ наперсный крестъ, вышелъ въ гостиную.
— Старикъ-то у васъ совсѣмъ маньякъ сдѣлался, — сказалъ, кивнувъ вслѣдъ ему, Тугановъ.
— И не говорите. Получитъ газеты и носится съ ними, и вздыхаетъ, и ни о чемъ хладнокровно не можетъ разсуждать, — отвѣтилъ Дарьяновъ.
— Они это слышатъ, — тихо прошепталъ Ахилла.
Савелій, дѣйствительно, все это слышалъ.
Тугановъ сошелъ съ лѣстницы и усаживался въ коляску. Его провожали хозяева, нѣкоторые изъ гостей, Варнава и протопопъ. Варнава былъ сильно ободренъ: ему казалось, что послѣ «бездны» фонды его быстро возвысились и онъ, неожиданно смѣло схвативъ за рукавъ Туберозова, проговорилъ:
— Позвольте васъ спросить: я третьяго дня былъ въ церкви и слышалъ, какъ одинъ протопопъ произнесъ слово «дуракъ». Что̀ клиръ долженъ пѣть въ то время, когда протопопъ возглашаетъ «дуракъ»?
— Клиръ трижды воспѣваетъ: «учитель Препотенскій», — отвѣтилъ Савелій.
При этомъ неожиданномъ отвѣтѣ присутствующіе въ секунду были въ остолбенѣніи и вдругъ разразились всеобщимъ бѣшенымъ хохотомъ. Тугановъ махнулъ рукой и уѣхалъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа.