XXIX.
Когда, въ немилости у счастья и передъ людскими глазами, я оплакиваю наединѣ мою изгнанническую долю, и тревожу глухія небеса моими тщетными воплями, и взираю на себя, и проклинаю свою участь, я желаю быть подобнымъ тому, кто богаче меня надеждою, желаю имѣть его черты, обладать друзьями подобно ему, владѣть искусствомъ одного человѣка, произволомъ другого, чувствую себя наименѣе довольнымъ тѣмъ, чѣмъ наиболѣе пользуюсь, и почти презираю себя среди такихъ мыслей; но мнѣ стоитъ вспомнить о тебѣ, — и тотчасъ мое настроеніе, подобно жаворонку, вздымающемуся, при разсвѣтѣ, съ мрачной земли, — уже поетъ свой гимнъ у небесныхъ вратъ: это потому, что воспоминаніе о твоей сладостной любви приноситъ мнѣ такія богатства, что я не хочу тогда обмѣниваться положеніемъ съ королями.