теля къ своему герою и заставить его смотрѣть на его образъ жизни снисходительно. Повѣсть Эйхендорфа заключаетъ въ себѣ міръ, до котораго только изрѣдка долетаютъ слабые стуки и звуки дѣятельной жизни міра, въ которомъ такъ счастливо живётся, что можно сказать себѣ: «слава Богу, мнѣ не суждено быть работникомъ!» Само собою разумѣется, что лѣнь, такъ привлекательно описываемая Эйхендорфонъ, не глупая, полуживая лѣнь апатіи, а свѣтлая, сознательная апатія воспріимчивой натуры, которая почти систематически расположилась лѣниться и была бы очень удивлена, если бы кто-нибудь вздумалъ сказать, что это неприлично. И, несмотря на это, поэзія Эйхендорфа производитъ невыразимо-свѣжее впечатлѣніе. Въ нёмъ нѣтъ ничего поддѣльнаго, ложнаго. Микроскопическія его чувства и мысли вполнѣ откровенны и никогда не лгутъ: въ своихъ сочиненіяхъ онъ весь наружу. Личность его не принадлежитъ къ числу богато-одарённыхъ, духъ его слабъ, воззрѣнія весьма узки; тѣмъ не менѣе онъ стремится познать истинну исключительно при помощи своихъ собственныхъ силъ, и то, что онъ знаетъ, онъ дѣйствительно знаетъ очень хорошо, потому-что всё узнанное имъ выработалось и созрѣло въ собственой его душѣ. «Достоинство Эйхендорфа», говорятъ г. Видертъ, «состоитъ въ томъ, что духовный участокъ, которымъ онъ владѣетъ, какъ ни ограниченъ, но принадлежитъ исключительно ему. Другіе поэты знаютъ больше, обнимаютъ въ космополитической своей универсальности весь міръ, интересуются всѣми возможными вопросами, сочувствуютъ всему живому, понимаютъ не одну, а всѣ стороны жизни, и были бы, можетъ-быть, очень несчастны, если бъ имъ пришлось ограничиться объёмомъ поэтической лиры Эйхендорфа; но едва ли всеобъемлющая ихъ поэзія отличается отъ этого маленькаго ніра большею искренностью, большею живостью, большею теплотой. У него немного звуковъ, они производятъ всегда одно и то же, но всегда свѣжее впечатлѣніе, потому-что они не подражаніе первымъ его звукамъ, а каждый разъ новыя изліянія не объёмистаго, но живого и тёплаго сердца. Современныя же идеи не находили себѣ у него пріюта и потому, что онъ не переварилъ бы ихъ, и потому, что онѣ его не интересовали… Въ поэтическомъ мірѣ Эйхендорфа всякій день — праздникъ, постоянно хорошая погода, человѣкъ вѣчно гуляетъ, ѣстъ и отдыхаетъ. Мало поэтовъ, производящихъ такое пріятное и весёлое впечатлѣніе, какъ Эйхендорфъ; маю такихъ любезныхъ, доброжелательныхъ личностей, какъ онъ; но при всёмъ тонъ поэзія его, наконецъ, заставляетъ тосковать по буднямъ, по дурной погодѣ, по трудѣ и сожалѣть, зачѣмъ она лишена этихъ контрастовъ.»
Кромѣ тома «Стихотвореній» и двухъ повѣстей, «Предчувствіе и дѣйствительность» и «Изъ записокъ Шалопая», изданныхъ Эйхендорфомъ въ самомъ началѣ своей литературной дѣятельности, онъ написалъ ещё шесть повѣстей («Мраморная статуя», «Поэтъ него подмастерье», «Много шуму изъ ничего», «Замокъ Дюронде», «Рыцарь-счастливецъ» и «Die Entführung») и пять драматическихъ пьесъ («Война филистровъ», «Мейерберъ, Глюкъ и Эндэ», «Эцелинъ Романо», «Послѣдній герой Магдебурга» и «Die Freier». Впрочемъ, о нихъ говорить нечего, такъ-какъ всѣ онѣ, отрицательно или положительно, въ драматической или повѣствовательной формѣ, выражаютъ одну и ту же мысль, озарены однимъ и тѣмъ же идеаломъ, отличаются той же субъективностью, тѣмъ же лиризмомъ, католицизмомъ и отчасти той же свѣжестью чувствъ, какъ его «Стихотворенія» и «Записки Шалопая».
На русскомъ языкѣ существуютъ переводы нѣсколькихъ мелкихъ стихотвореній, принадлежащіе Плещееву («Лунная ночь», «Зимній сонъ», «Умирающій», «Ахъ, не та ужъ эта липа!» и «Ночные голоса»), Михайлову («Тоска по родинѣ»), Быкову («Зимняя грёза» и «Умирающій») и другимъ.
I.
ЛУННАЯ НОЧЬ.
А. Плещеевъ.
